Жертвы вечернiя

XXVII.

Добровольцы воспользовались короткой передышкой отъ боевъ и на землѣ одного изъ ауловъ похоронили своихъ убитьтхъ, тѣла которыхъ, дабы не отдать своихъ мертвыхъ на поруганіе презрѣнному врагу, по приказанию командующего везли съ собою на подводахъ изъ подъ Лабинской, и Некрасовской станицъ, Киселевскаго и Филипповскихъ хуторовъ.

Въ бѣдныхъ аулахъ не находилось ни достаточнаго количества помѣщеній, ни дровъ для отопленія, ни мяса, ни хлѣба, ни молока.

Чины соединенныхъ армій, спасаясь отъ холода и непогоды, ютились въ сараяхъ, въ тѣсныхъ, съ желѣзными печурками, закоптѣлыхъ кунацкихъ, напихиваясь въ каждый клѣтушокъ, въ каждую комнатку, подъ каждую крышу по столько человѣкъ, что не всѣмъ представлялась возможность сидѣть, ѣли кукурузныя лепешки, прѣсный чурекъ и пышки на горчичномъ маслѣ и только немногимъ счастливцамъ удавалось купить немного баранины и буйволинаго молока.

Всѣмъ было и голодно, и холодно, и мокро.

Положеніе больныхъ и раненыхъ, несмотря на всѣ заботы командующаго, который никогда не забывалъ о своихъ выбитыхъ изъ рядовъ бойцахъ, оказалось хуже всѣхъ.

Въ послѣдней богатой станицѣ Рязанской для нихъ было реквизировано много одѣялъ и халатовъ и ими ихъ укрыли.

Но такъ какъ помѣщеній въ маленькихъ аулахъ было недостаточно, то большинство этихъ страдальцевъ по нѣсколько сутокъ не пришлось снимать съ повозокъ.

И они безъ свѣжихъ перевязокъ, безъ лекарствъ и почти безъ ѣды, дни и ночи проводили на улицахъ и площадяхъ подъ открытымъ, холоднымъ, дождливымъ небомъ.

У многихъ одѣяніе давно промокло, замѣнить его было нечѣмъ, просушиться негдѣ.

Съ 14-го на 15-ое марта всю ночь напролетъ шелъ проливной дождь, а на утро соединенныя арміи, каждая получивъ свою отдѣльную боевую задачу, Кубанская изъ станицы Калужской, Добровольческая изъ аула Шенджи, подъ неперестававшимъ дождемъ вышли въ направленіи станицы Ново-Дмитріевской.

Обозъ добровольцевъ былъ направленъ на Калужскую.

Дорога отъ Шенджи до Калужской, чуть не сплошь перерѣзанная лѣсистыми оврагами, безчисленными ручейками и балками, пролегающая по бугроватой, со множествомъ болотъ, мѣстности, въ наступившую росторопь совсѣмъ раскисла и оказалась невообразимо тяжка не

только для длиннаго, неповоротливаго обоза, но даже и для всадника.

Утромъ отъ косого, частаго и мелкаго дождя всю степь заволокло сырой, туманной пеленою.

Вѣтеръ, какъ разудалый добрый молодецъ, гулялъ и свисталъ по широкой степи, по буеракамъ, по частымъ водомоинамъ, трепалъ, рвалъ и выворачивалъ съ корнями попадавшіяся на его пути деревья.

На колеса повозокъ громадными, сплошными, отъ ободьевъ до ступицъ, пластами наворачивалась темнобурая, липкая грязь.

Колеса походили на неуклюже обтесанные и густо осмоленные тяжелые мельничные жернова.

Лошади по колѣно и даже выше завязали въ грязи, хрипѣли и надрывались отъ натуги, рвали сбрую и уносы и изнеможенныя, падали сами, чтобы больше не встать и засасываемыя размякшей землею, лежали, покорно ожидая смерти.

Въ короткое время путь усѣялся сломанными и опрокинутыми на бокъ повозками, съ торчащими въ воздухѣ колесами, павшими лошадьми и отчаянно бившимися кучками людей, спасавшихъ себя и остатки своего послѣдняго имущества.

Больные и раненые стонали и кричали, взывая о помощи или прося у Бога смерти.

Они страдали не только отъ невзгодъ стихіи и отъ болей въ своихъ ранахъ, но и отъ каждаго толчка по дорогѣ, а толчки были на каждомъ шагу.

Имъ помогали, какъ могли, но, въ сущности, помочь было нечѣмъ.

Всѣ были одинаково несчастны, одинаково безпомощны и всѣ едва прикрыты остатками своихъ истрепавшихся одеждъ.

Поручикъ Клушинъ съ раздробленными ногами лежалъ въ одной изъ повозокъ обоза съ другимъ раненымъ — гвардейскимъ подпоручикомъ Кистеромъ изъ Офицерскаго полка.

Оба были ранены подъ Киселевскимъ хуторомъ, оба съ тѣхъ поръ ѣхали вмѣстѣ.

Кистеръ былъ совсѣмъ еще мальчикъ.

Лѣвая рука его была перебита въ локтѣ, на правой оторвано три пальца, въ боку тяжкая рана съ переломомъ реберъ.

Нѣсколько разъ во время похода ихъ перевязывали, но за недостаткомъ времени, помѣщеній, лекарствъ и хирургическихъ инструментовъ не могли приступить къ основательнымъ операціямъ, чтобы удалить изъ ихъ тѣлъ осколки костей, а о гипсовыхъ повязкахъ и маскахъ и думать было нечего.

Матеріаловъ для нихъ армія не имѣла.

У всѣхъ была только одна надежда — дотянуть до обѣтованной земли, каковой представлялся Екатеринодаръ, въ которомъ надѣялись найти и сносныя помѣщенія и лекарства, и инструменты, и бѣлье, и ванны.

Раны у Клушина и Кистера загнаивались.

Оба приходили къ сознанію, что обречены на медленную, мучительную смерть.

Простая, короткая мужицкая телѣга, въ которой они ѣхали, какъ будто нарочно была сколочена для того, чтобы пересчитывать всѣ неровности ужасной дороги.

Каждое движеніе колеса отдавалось нестерпимой болью въ раздробленныхъ членахъ.

Въ послѣдній день ни одной уже сухой нитки на нихъ не осталось.

Одѣяло и шинели, которыми они были укрыты и нижняя одежда ихъ нѣсколько часовъ не просыхали.

Холодная дождевая вода забиралась имъ подъ рубашки.

Они согрѣвались только собственной теплотой и дыханіемъ.

Молоденькая сестра милосердія Александра Павловна, не вынесши созерцанія адскихъ страданій своихъ раненыхъ, укрыла ихъ своей единственной мѣховой шубкой городского покроя.

Она сдѣлала все, что могла, сама же въ пуховой вязаной кофточкѣ и шведской кожаной курткѣ, въ легкомъ платкѣ на головѣ и въ большихъ мужскихъ сапогахъ, съ лицомъ, почернѣвшимъ отъ холода, усталая и отупѣлая отъ своихъ и чужихъ страданій, вотъ уже нѣсколько часовъ подрядъ мѣсила грязь, идя рядомъ съ телѣгой, которую съ большой натугой едва тащила пара заморенныхъ, мокрыхъ, какъ мыши, съ закурчавившейся шерстью лошаденокъ.

Отъ всѣхъ этихъ испытаній, а главное отъ сознанія полнаго своего безсилія чѣмъ-либо помочь раненымъ, она шла, вперивъ глаза въ пространство, съ выраженіемъ полнаго отчаянія и какой-то одервенѣлой безпомощности.

Кистеръ еще съ первыхъ дней своего раненія настолько ослабѣлъ, что по цѣлымъ часамъ лежалъ въ забытьи и бреду.

Когда стояла хорошая погода и грѣло солнце, онъ еще крѣпился. Видимо, у него еще были кое-какія надежды на продленіе жизни.

Но въ аулахъ, когда такъ рѣзко измѣнились къ худшему и условія существованія и погода, припадки забытья стали повторяться чаще и продолжительнѣе.

Одинъ разъ, придя въ себя послѣ обморока, Кистеръ съ тоскующими, страдальческими глазами обратился къ своему сосѣду съ мольбой:

— Не могу больше... Ради Бога, господинъ поручикъ, застрѣлите меня... Ну что вамъ стоитъ?! Разъ, два и готово... Если бы у меня не были изуродованы обѣ руки, я избавилъ бы васъ отъ этой непріятной операціи...

У Клушина былъ наганъ съ пятью зарядами. Онъ тщательно скрывалъ его на всякій случай. Мысль о самоубійствѣ еще съ момента искалѣченія приходила ему въ голову, но у него еще тлѣли кое-какія надежды на жизнь. Онъ разсчитывалъ добраться до Екатеринодара, гдѣ затянутъ въ лубокъ его ноги и раздробленныя кости срастутся.

Просьба Кистера сначала показалась ему дикой и онъ наотрѣзъ отказался исполнить ее. Но одинъ за другимъ проходили мучительные дни. Положеніе ихъ все болѣе и болѣе ухудшалось. Страданія становились непереносимыми.

Кистеръ стоналъ, кричалъ, приставалъ съ своей просьбой. На лицѣ его застыло выраженіе нестерпимой муки. И Клушинъ самъ уже находилъ, что иного выхода, кромѣ самоубійства, у нихъ у обоихъ больше нѣтъ.

Сегодня утромъ при выѣздѣ изъ Шенджи Кистеръ корчась отъ боли въ боку и роняя крупныя слезы изъ глазъ, возобновилъ свою просьбу.

— Вы не подумайте, господинъ поручикъ, что я плачу отъ боли или отъ жалости къ самому себѣ... — объяснялъ Кистеръ. — О, нѣтъ! Я — крѣпкій. Все перенесу… Даю честное слово офицера... Но понимаете, уже никакихъ надеждъ... А тутъ разъ и концы въ воду...

Клушинъ задумался на нѣсколько секундъ. Кистеръ, не сводя своего страдальческаго взгляда съ лица товарища по несчастью, напряженно ждалъ.

— Потерпите немножко, подпоручикъ, — промолвилъ Клушинъ, — больше терпѣли. Вотъ когда совсѣмъ будетъ плохо, тогда вмѣстѣ...

— А позвольте знать... скоро?

— Думаю... сегодня.

— Даете слово? Не забудете, господинъ поручикъ? — съ радостью ухватился Кистеръ.

— Даю слово.

— Честное слово офицера?

— Честное слово офицера, — подтвердилъ Клушинъ.

— Вы меня много обяжете... такой услуги никогда не забуду. Теперь я спокоенъ. Я не знаю, какъ васъ благодарить, господинъ поручикъ...

— Не за что, подпоручикъ...

— Пожалъ бы вамъ руку, да нечѣмъ. Такъ не забудете?

— Я далъ слово.

— Слушаю, господинъ поручикъ.