Жертвы вечернiя

XXXIII.

Утренніе туманы унеслись куда-то безъ остатка. На синемъ, глубокомъ, ласковомъ небѣ ни тучки, ни облачка.

Мартовское солнце жгло нестерпимо и такъ ярко, что глазамъ было больно. И, тѣмъ не менѣе, оголодавшіе по теплу люди неохотно шли въ прохладныя сакли, а предпочитали лежать и сидѣть въ дворѣ, подъ тѣнью навѣсовъ и повозокъ.

Вездѣ, гдѣ только можно, на всѣхъ деревьяхъ, колахъ, заборахъ, телѣгахъ и просто на землѣ, на заросшихъ уже травою дворахъ сушились рубашки, шинели, носки и другія разновидности одежды.

Голые люди, не считаясь съ возрастомъ и поломъ и не стыдясь своей наготы, съ всепо-глащающимъ вниманіемъ занялись истребленіемъ отвратительныхъ паразитовъ, выискивая ихъ въ своихъ нищенскихъ одѣяніяхъ.

Юрочка остатокъ дня провелъ въ одномъ дворѣ подъ навѣсомъ камышеваго сарая.

Всѣ были увѣрены, что въ Пенахесѣ проведутъ и ночь. Но передъ самымъ заходомъ солнца было получено приказаніе идти дальше.

Обозъ снялся съ мѣста и по дорогѣ среди болотъ двинулся къ Кубани, вечеромъ достигъ многоводной рѣки и заночевалъ на берегу въ виду большой, богатой, съ двумя прекрасными храмами, станицы Елизаветинской.

Въ обозѣ распространились слухи, что станица еще вчера очищена отъ большевиковъ и кавалерія генерала Эрдели будто бы заняла уже предмѣстье Екатеринодара и Пашковскую станицу.

Никто не сомнѣвался въ томъ, что городъ завтра же, самое позднее -- послѣзавтра будетъ взятъ добровольцами.

Надежды эти не основывались ни на какихъ реальныхъ данныхъ. Просто, люди такъ были измучены страшнымъ походомъ и тяжкими боями, что если не вѣрить въ конецъ своихъ нечеловѣческихъ испытаній, тогда, значитъ, надо ложиться и умирать.

Однако обозъ простоялъ на берегу весь слѣдующій день.

Изъ-за станицы доносились звуки неумолкавшей ружейной и артиллерійской перестрѣл-ки.

Переправа черезъ быструю, мутную и полноводную въ это время года рѣку производи-лась на двухъ небольшихъ наскоро наведенныхъ паромахъ.

Одиночные люди переѣзжали на лодкахъ.

За первую ночь и день успѣли переправить только нѣкоторыя боевыя части и артиллерійскій обозъ.

Въ бой пошли партизаны, Корниловский полкъ и кубанцы.

Раненыхъ и больныхъ оставили на берегу подъ прикрытіемъ офицерскаго отряда генерала Маркова.

Только на вторыя сутки дошла очередь и до повозки, въ которой лежалъ Юрочка съ пѣхотнымъ офицеромъ Горячевымъ, раненымъ въ бою подъ Усть-Лабинской пятью пулями, изъ которыхъ одна пробила ему грудь навылетъ.

Подъ Екатеринодаромъ шли ожесточенные, безпрерывные бои.

Екатерина Григорьевна была одной изъ старшихъ сестеръ и всѣхъ порученныхъ ея надзору раненыхъ размѣстила въ пяти широкихъ казачьихъ дворахъ по одной улицѣ.

Съ ранняго утра до поздней ночи сестра проводила въ постоянныхъ хлопотахъ, то обмывая, то перевязывая, то давая лекарства, то кормя своихъ калѣкъ, умудрялась даже, надѣвъ на переносье большія, круглыя очки съ толстыми, обмотанными нитками ободками, штопать ихъ истрепавшуюся, рваную одежду.

Она спѣшила, чтобы пользуясь остановкой послѣ долгаго, почти безперерывнаго похода дать возможно большія удобства своимъ раненымъ.

На обѣденномъ столѣ появилась говядина, баранина, даже куры, масло, яйца, молоко и медъ.

Хлѣбъ всегда былъ какъ снѣгъ, бѣлый, мягкій и душистый. И всего было въ изобиліи.

У Юрочки рана действительно оказалась легкая, безъ поврежденія костей.

Онъ, держа на вѣсу забинтованную ногу, ходилъ на костыляхъ, вымытый, чистый, хотя и въ грубомъ, но свѣжемъ казенномъ бѣльѣ.

Юрочка повеселѣлъ и у него появилось снова давно потерянное довольство собою за то, что онъ опрятенъ, причесанъ, не голоденъ, что по его тѣлу не ползаютъ отвратительныя вши.

Офицеръ, хрипѣвшій всю дорогу и отказывавшійся отъ пищи, теперь почти уже не хрипѣлъ и часто пилъ теплое молоко и чай изъ рукъ Екатерины Григорьевны.

Землистый цвѣтъ лица его понемногу оживлялся, губы были не столь синія и ввалившіеся страдальческіе глаза, обведенные широкими, темными кругами, еще недавно столь безучастные ко всему на свѣтѣ, теперь часъ отъ часу оживали. На походѣ лежавшій въ повозкѣ пластомъ безъ движенія, теперь онъ самъ тихонько и осторожно приподнимался на собственныхъ исхудавщихъ рукахъ, по нѣскольку минутъ подрядъ сидѣлъ на кровати и вступалъ съ Юрочкой въ разговоръ.

Узнавъ отъ Юрочки, что армія соединилась съ кубанцами и что теперь дерется подъ Екатеринодаромъ, раненый заволновался.

— А скоро... возьмутъ Екатеринодаръ? — напряженно глядя на Юрочку лихорадочно горѣвшими, темными, съ пожелтѣвшими бѣлками, глазами, слабымъ, прерывистымъ голосомъ спросилъ Горячевъ и сильно закашлялся.

— Скоро! — съ увѣренностью отвѣтилъ Юрочка. — Наши еще третьяго дня ворвались въ городъ вмѣстѣ съ кубанцами. Подъ Екатеринодаромъ сейчасъ наши партизаны дѣйствуютъ...

— А кубанцевъ много?

— Говорятъ, столько же, сколько насъ, если не больше.

— Это хо-ро-шо... — раздѣльно прошепталъ раненый.

— Я слышалъ, что сегодня съ того берега пошелъ подъ Екатеринодаръ офицерскій отрядъ генерала Маркова. Весь обозъ уже перебросили сюда. Вѣроятно, сегодня возьмутъ. Съ минуты на минуту ждутъ извѣстій о взятіи города.

— А-а... отрядъ... генерала Маркова... онъ... здѣсь… Впрочемъ... гдѣ-жъ ему быть?!.. — Все лицо раненаго пронизало внутреннимъ свѣтомъ. — Наши... орлы боевые... несчастные... и неизмѣнно-вѣрные... и Марковъ... герой — командиръ... — шепталъ растроганный раненый, самъ служившій въ рядахъ офицерской бригады. Отдышавшись, онъ продолжалъ:

— Разъ... наши пошли... дѣло кончено... или возьмутъ... или полягутъ... поголовно... Пе-

редъ ними... никто не устоитъ...

Онъ задумался и, отдохнувъ, прежнимъ слабымъ голосомъ спросилъ:

— А потери... большія?

— Говорятъ, въ нашемъ партизанскомъ отрядѣ большія... Много раненыхъ и убитыхъ.

Горячевъ перевелъ духъ и осторожно, и тихонько опустился на высоко взбитыя подушки.

Онъ помолчалъ, что-то напряженно соображая.

— Не хорошо... что такія потери... — снова заговорилъ Горячевъ. — Корниловъ... _______возьметъ Екатеринодаръ... непремѣнно... Онъ не отступитъ... не такой человѣкъ... или умретъ или... возьметъ... А вотъ... снарядовъ... у насъ много?

Онъ снова напряженно и пытливо взглянулъ въ глаза Юрочки.

— Говорятъ, совсѣмъ мало.

Горячевъ усталъ и замолчалъ, упершись взглядомъ въ одну точку.

— Плохо... Потери будутъ... большія... а потомъ... чѣмъ удержать... городъ? Силы неоткуда взять... — черезъ нѣкоторое время промолвилъ онъ.

— А большевики цѣлый день стрѣляютъ... такъ и кроютъ, такъ и кроютъ. И откуда у нихъ столько пушекъ и снарядовъ?

Раненый открылъ свои огромные, ввалившіеся глаза.

Въ нихъ выразились гнѣвъ, негодованіе и брезгливость.

— Откуда же?! Всю Россію... обокрали и... ограбили... проходимцы... жидовня... поганая... все погубили...

— Слышите?

Хотя между Елизаветинской и Екатеринодаромъ мѣстные жители насчитываютъ не менѣе 16 верст и бой шелъ въ самомъ городѣ, однако въ домикѣ, въ которомъ помѣщались раненые, тихонько дребезжали и звенѣли оконныя стекла и стаканы въ поставцѣ, дрожали стѣны, а черезъ скутанные ставни доносились раскаты, подобные огромнымъ обваламь въ отдаленныхъ горахъ, точно какіе-то подземные титаны, напруживъ могучія спины, пыхтя и кряхтя, силились сорвать съ фундамента домикъ и разметать его по бревнамъ.

Горячевъ чуть-чуть покачалъ въ стороны головой.

На лицѣ его выразилось страданіе.

— Плохо... плохо... — едва слышно сказалъ онъ и съ прежней страдальческой миной задремалъ.