Жертвы вечернiя

XXX.

Всѣ послѣдніе дни съ самаго выхода изъ аула Шенджи Юрочка чувствовалъ себя нехорошо.

По дорогѣ въ Ново-Дмитріевскую во время дождя и страшнаго бурана онъ промокъ и промерзъ до костей.

Его рваная одежда и обувь сосвсѣмъ не держали тепла и не защищали отъ мокроты и холода.

И если Юрочка не упалъ по дорогѣ среди степи, чтобы больше не встать, то этимъ всецѣло былъ обязанъ своимъ соратникамъ. Они ободряли его, Волошиновъ окуталъ его голову своимъ башлыкомъ, Матвѣевъ повязалъ его голую шею своимъ шарфомъ. Послѣднія версты полторы могучій Волошиновъ буквально ташилъ выбившагося изъ силъ Юрочку на своихъ плечахъ, при переправѣ же черезъ рѣчку передъ станицей поднялъ и посадилъ его на крупъ лошади казака, а самъ по поясъ въ водѣ брѣлъ рядомъ съ нимъ и поддерживалъ его.

Юрочка слегка обморозился, схватилъ простуду и два дня отлеживался на теплой печкѣ въ станичной хатѣ.

Въ ночномъ бою на улицахъ станицы онъ, не вполнѣ оправившійся, снова простудился.

Въ Добровольческой арміи считалось позорнымъ «ловчиться» и отлеживаться въ обозѣ.

Ловчилъ и трусовъ презирали.

Въ обозъ попадали или серьезно раненые или тяжко больные.

Самолюбивый исполнительный и гордый, Юрочка и думать не хотѣлъ о томъ, чтобы уйти на нѣкоторое время до полнаго выздоровленія въ санитарный отдѣлъ. Да ему и жаль было разстаться съ своей ротой, съ своими друзьями, тѣмъ болѣе, что послѣ каждаго боя ихъ оставалось все меньше и меньше.

Въ ночь на 23-е марта Юрочка участвовалъ въ кровопролитномъ, тяжеломъ ночномъ бою партизанъ съ большевиками подъ хуторомъ Сибирскимъ въ то время, какъ офицерская бригада дѣйствовала подъ станицей Григорьевской.

Оба пункта были взяты добровольцами.

И онъ чувствовалъ себя довольно крѣпкимъ и бодрымъ.

На слѣдующую ночь партизаны форсированнымъ маршемъ прошли къ станицѣ Георгіе-Афипской и соединившись со всѣми силами своей и Кубанской армій, на разсвѣтѣ подъ личнымъ руководствомъ самого Корнилова вступили въ бой съ большевиками.

Несмотря на то, что Георгіе-Афипская, огражденная рѣкой съ бетоннымъ мостомъ, опоясанная желѣзной дорогой, представляла собой грозную защиту, не взирая на подавляющую численность большевиковъ, мощность ихъ артиллеріи и участіе съ ихъ стороны броневыхъ поѣздовъ, къ 12-ти часамъ дня, какъ намѣтилъ самъ Корниловъ, станица была взята добровольцами и обозъ бѣлыхъ армій уже втягивался въ ея улицы.

На ослабѣвшаго Юрочку потрясающе подѣйствовала смерть его старыхъ соратниковъ и особенно болѣзненно отозвалось тяжелое раненіе Матвѣева и мужественнаго, могучаго прапорщика Нефедова.

Оба они на глазахъ Юрочки были поражены осколками одного и того же снаряда, а Юрочка былъ слегка оглушенъ.

Преслѣдованіе разбитаго подъ Георгіе-Афипской врага было возложено на партизан-скую бригаду.

Красные на открытомъ мѣстѣ не задерживались и слабо отстрѣливаясь, отбѣгали все дальше и дальше, пока не втянулись въ лѣсокъ, росшій верстахъ въ двухъ отъ станицы, по обѣимъ сторонамъ желѣзнодорожнаго полотна.

Здѣсь дѣло было труднѣе и продвигалось медленнѣе.

Прячась за кустами и стволами деревьевъ, большевики держались упорно, каждый шагъ свой сдавая только съ боя.

Ружейные выстрѣлы раскатисто и гулко раздавались въ обнаженномъ лѣсу, и кусты и деревья, казалось, стонали, охали, какъ чувствующія живыя существа, протяжно, ропотливо шумѣли и перекликались многоголосымъ эхо.

Никогда Юрочка не чувствовалъ себя такъ худо, какъ сегодня. Его мужественную, закаленную въ бояхъ и невзгодахъ, всегда готовую на подвигъ и жертву, душу сегодня точно вынули и въ груди осталась гнетущая пустота.

Голова у него кружилась, въ ушахъ звенѣло, рябило въ глазахъ, нѣсколько разъ къ горлу подкатывался клубокъ — позывъ на тошноту, руки и ноги дрожали и подламывались въ колѣняхъ и несмотря на то, что въ воздухѣ совсѣмъ не было жарко, а скорѣе свѣжо, онъ нѣсколько разъ мгновенно обливался холоднымъ потомъ.

Но главное, что его особенно угнетало, это страхъ, съ которымъ онъ всегда прежде умѣлъ успѣшно бороться и въ горячкѣ боевъ совершенно одолѣвать его.

Сегодня Юрочка не узнавалъ себя и глубоко презиралъ. Онъ чувствовалъ, что труситъ ему все казалось, что каждый выстрѣлъ несетъ пулю прямо ему въ голову и если онъ крѣпился и дрожащими, невѣрными шагами шелъ въ цѣпи съ своими соратниками, а не повернулъ назадъ и не убѣжалъ съ поля сраженія, то только потому, что онъ былъ самолюбивъ и больше жизни дорожилъ твердо установившейся за нимъ репутаціей храбраго, находчиваго бойца и надежнаго, неизмѣннаго товарища.

Ему все казалось, что сегодня онъ будетъ или убитъ или искалѣченъ и въ бою ему не везло. За весь день онъ выстрѣлилъ только одинъ разъ, при томъ на близкомъ разстояніи и «промазалъ».

Какъ старый, опытный боецъ, не расходующій зря патроновъ, своего промаха онъ не могъ простить себѣ.

Проведя цѣлый день въ бою и уже передъ вечеромъ, продвигаясь по лѣсу въ цѣпи, ища глазами врага, напряженно всматриваясь впередъ и оглядываясь по сторонамъ, чтобы не оторваться отъ своихъ, Юрочка, держа наготовѣ винтовку, послѣ нѣкоторой нерѣшитель-ности высунулся изъ-за ствола укрывавшаго его дерева и хотѣлъ перебѣжать впередъ до намѣченнаго имъ ближняго куста.

Пули не часто, съ визгомъ свистали вокругъ него, шлепались въ стволы, съ трескомъ и чмоканіемъ ломали сучья и вѣтки и царапали свѣжую, зеленую кору, тонкими и глубокими рваными полосками обнажая влажно-бѣлую древесину.

Вдругъ Юрочка услышалъ близкое, знакомое, даже привѣтливое жужжаніе и одновре-менно въ лѣвую ногу его выше колѣна съ внутренней стороны слегка толкнуло и какъ будто обожгло.

Сгоряча, не обративъ на это вниманія, онъ, опираясь на правую ногу, занесъ лѣвую и хотѣлъ на нее ступить, но она сразу отяжелѣла и мускулы голени и ляжки задрожали и задергались.

«Э, не раненъ ли?» — съ горечью и испугомъ подумалъ Юрочка и опираясь на ружье, не дотрагиваясь лѣвой ногой до земли, торопливо отодвинулся за толстый стволъ того дерева, за которымъ только что стоялъ.

Тутъ Юрочка нагнулся и осмотрѣлся.

На потрепанной, насквозь промокшей и раскисшей обмоткѣ и выше — на рваныхъ, грязныхъ шароварахъ оказались маленькія капельки алой крови.

«Цѣла ли кость?» — подумалъ Юрочка и еще болѣе испугался.

Противъ смерти и притомъ мгновенной онъ давно уже ничего не имѣлъ.

Она явилась бы только желанной избавительницей, отъ всѣхъ непосильныхъ тяготъ, лишеній, страданій и постояннаго переутомленія. Живя же ежечасно и ежеминутно въ самомъ царствѣ насильственной смерти, онъ зналъ, что когда - нибудь и вѣроятно, не за горами придетъ и его чередъ отойти въ иной міръ. Мысль эта въ послѣдніе дни перешла у него въ твердую увѣренность, въ нѣкоторое предчувствіе, но возможность остаться навсегда калѣкой пугала его больше всего на свѣтѣ.

Онъ осторожно дотронулся раненой ногой до земли.

Острая, колющая боль отъ ноги пронизала все его тѣло и особенно нестерпимо отозвалась въ позвонкахъ, но кость не хряснула и не сопнулась.

Это немножко ободрило его.

«Что же дѣлать теперь? — подумалъ растерявшійся Юрочка. — Куда дѣваться?».

Онъ опять попробовалъ ступить на раненую ногу, но чтобы не вскрикнуть отъ боли, прикусилъ губы.

Для него теперь стало ясно, что ходить безъ посторонней помощи онъ не въ силахъ. Мысль, что онъ можетъ быть забытъ и попасть въ руки большевикамъ, привела его въ ужасъ.

Онъ оглядѣлся по сторонамъ.

Справа шагахъ въ пятнадцати впереди его шелъ Кастрюковъ, слѣва онъ увидѣлъ Андрюшу.

— Кастрюковъ, я раненъ! — крикнулъ Юрочка и не узналъ своего голоса, такъ чувствовались въ немъ испугъ, истеричность и чуть не слезы.

Онъ спохватился и взялъ себя въ руки.

Кастрюковъ только что выстрѣлилъ и за громомъ выстрѣла, за гуломъ, шумомъ и стономъ эха ничего не слышалъ.

— Я раненъ, Кастрюковъ! — уже во весь голосъ, нетерпѣливо закричалъ снова Юрочка.

Кастрюковъ, прильнувшій грудью къ дереву и, отклонивъ въ сторону голову, зорко по-охотницки всматривавшійся впередъ, наконецъ, изъ тонкаго расходящагося порохового тумана обернулъ къ нему свое возбужденное, недоумѣлое лицо.

— Да раненъ же я! Иди сюда! — уже со злобой и досадой въ третій разъ крикнулъ Юрочка.

— Да ну? — какъ бы съ сомнѣніемъ и какъ-то небрежно, какъ показалось Юрочкѣ, точно рѣчь шла о самыхъ обыденныхъ, незначительныхъ вещахъ, переспросилъ Кастрюковъ, продолжая по - прежнему зорко всматриваться впередъ.

— Говорю тебѣ, что раненъ въ ногу. Да иди же скорѣе сюда... — съ прежней досадой повторилъ Юрочка и его охватила жгучая зависть къ товарищу, что тотъ здоровъ и безпеченъ и ему стало до слезъ обидно, что тому нѣтъ никакого дѣла до случившагося съ нимъ несчастія.

Кастрюковъ оглядѣлся по сторонамъ, проворно опустилъ ружье и лавируя между кустами и стволами деревьевъ, чтобы быть ими постоянно закрытымъ, сильно пригнувшись, быстро, широкими прыжками подбѣжалъ къ Юрочкѣ.

Съ другой стороны подоспѣлъ Андрюша.

О случившемся Кастрюковъ доложилъ высокому, съ рыжеватой бородкой, полуротному командиру.

Тоть шелъ въ цѣпи, съ поднятой винтовкой въ рукахъ, ежесекундно готовый приложиться и выстрѣлить.

При докладѣ Кастрюкова офицеръ поморщился.

— Куда раненъ? — отрывисто спросилъ онъ, даже не взглянувъ на Юрочку, внимательно слѣдя за продвиженіемъ своихъ подчиненныхъ и, видимо, весь поглащенный ходомъ боя.

— Въ ногу.

«Теперь до меня никому дѣла нѣтъ, — съ горечью и обидой подумалъ Юрочка.— Я теперь никому ненуженъ, въ тиражъ вышелъ».

— Одинъ не дойдетъ?

— Никакъ нѣтъ. Ступить на ногу не можетъ...

— А - а... — протянулъ онъ.

Своимъ измученнымъ и озабоченнымъ лицомъ офицеръ полуобернулся къ партизанамъ и ни на кого изъ нихъ не глядя, отрывисто, какъ бы бросая слова, проговорилъ:

— Ну такъ отведите его въ обозъ, туда, къ станицѣ, сдайте первой попавшейся сестрѣ или врачу... кого найдете... и немедленно возвращайтесь.

— Слушаемъ.

Кастрюковъ и Андрюша взяли Юрочку подъ руки и повели къ станицѣ.

Раненая нога набухала и все сильнѣе и сильнѣе дервенѣла. Отъ колѣна вверхъ и внизъ ползли мурашки.

Было такое ощущеніе, что она уже вспухнула до размѣровъ толстаго бревна.

Опираясь руками на плечи товарищей, Юрочка прыгалъ на одной здоровой ногѣ, держа раненую на вѣсу.

Онъ былъ очень обиженъ тѣмъ, что его полуротный командиръ штабсъ-капитанъ Кузьминъ, хорошій, вѣжливый офицеръ, теперь на него, раненаго, не обратилъ ни малѣйшаго вниманія.

«Теперь я никому не нуженъ», — съ горечью и обидой думалъ Юрочка.