Жертвы вечернiя

XXXIV.

И не одинъ Юрочка, а рѣшительно всѣ въ соединенныхъ осаждающихъ арміяхъ ни минуты не сомнѣвались, что Екатеринодаръ будетъ, во чтобы то ни стало, взять и всѣ каждую минуту трепетно и нетерпѣливо ожидали его паденія.

Къ достиженію этой желанной цѣли были приложены всѣ духовныя и физическія силы осаждающихъ армій.

Для добровольцевъ Екатеринодаръ являлся точкой опоры, той базой, которой имъ не доставало, гдѣ они могутъ оправиться, отдохнуть, собраться съ силами для новыхъ, грандіозныхъ операцій по освобожденію Родины отъ жидовско-большевистской нечисти и для продолженія войны до побѣдоноснаго конца надъ «исконными врагами» — нѣмцами, плечомъ къ плечу съ «вѣрными» союзниками.

У кубанцевъ, помимо иныхъ соображеній, еще больше было основаній поскорѣе овладѣть своимъ областнымъ городомъ, потому что у многихъ изъ нихъ тамъ остались семьи, родные, друзья.

И всѣ, не останавливаясь ни передъ какими жертвами, съ сверхчеловѣческими усиліями стремились къ овладѣнію городомъ и безоглядно лили свою кровь.

Но одинъ томительный день проходилъ за другимъ.

Бои становились все ожесточеннѣе и упорнѣе, канонада разгоралась все сильнѣе и транспорты съ убитыми и ранеными все чаще и чаще тянулись отъ Екатеринодара къ Елизаветинской.

Добровольцы, беря штурмомъ каждый домъ и каждый дворъ, истекали кровью, таяли, какъ воскъ на огнѣ.

У нихъ въ первые же дни изсякли всѣ снаряды, даже въ патронахъ ощущалась такая скудность, что въ артиллерійскомъ паркѣ на фермѣ Кубанскаго экономическаго общества, на берегу рѣки, подъ бокомъ у Екатеринодара, гдѣ находился самъ Корниловъ сь штабомъ, свободные отъ службы генералы и офицеры снаряжали патроны.

Между тѣмъ полчища большевиковъ, разъ въ двадцать превосходившія численностью своихъ противниковъ, занимая въ городѣ, какъ въ крѣпости, удобныя, защищенныя позиціи, съ могущественной артиллеріей, съ четырьмя броневыми поѣздами, располагая громадными складами, сверху до низу переполненными снарядами и патронами, развивали такой страшный ураганный огонь, что, казалось, не только небо и земля, но и вся вселенная стонали, гремѣли и грохотали.

Кто-то досужій по часовымъ стрѣлкамъ сосчиталъ, что въ послѣдніе дни боевъ подъ Екатеринодаромъ большевики выпускали въ среднемъ до 75 большихъ и малыхъ снарядовъ въ минуту.

Добровольческая армія сперва отвѣчала пятью выстрѣлами въ день, а потомъ за отсутствіемъ снарядовъ совсѣмъ умолкла.

Владѣя всѣми желѣзными дорогами, краешке отовсюду, особенно со стороны Новорос-сійска и Ставрополя, стягивали войска, артиллерію и снаряды и тѣ громадныя потери, которыя они несли отъ оружія «кадетъ», постоянно съ избыткомъ пополнялись все пребывавшими и прибывавшими новыми силами и эти потери являлись для нихъ малоощутительными.

Какъ было прошлою осенью въ Москвѣ, такъ и теперь въ Екатеринодарѣ, съ одной стороны боролись многочисленныя, до зубовъ вооруженныя, отлично одѣтыя въ насиль-ственно взятое съ чужого плеча, трусливыя, невѣжественныя, развращенныя массы за свое беззаконное право убивать и грабить всѣхъ, кто выше ихъ по общественному положенію, духовному развитію и достатку.

Тутъ разнуздался торжествующій, растленный и хищный хамъ, руководимый и под-талкиваемый на массовыя преступленія рукой безпощаднаго, хитраго и мстительнаго провокатора, разсчитавшаго въ свое время осѣдлать и расходившагося не въ мѣру хама и въ свою очередь овладѣть всѣмъ тѣмъ, что награбилъ этотъ тупой и глупый негодяй.

Съ другой билась кучка оскорбленныхъ, ограбленныхъ, выгнанныхъ изъ родныхъ пепелищъ и никѣмъ не поддерживаемыхъ людей, билась за Богомъ данное право жить по закону и дышать воздухомъ на родной землѣ, кучка героевъ, плохо одѣтыхъ, скудно вооруженныхъ, изнуренныхъ невообразимыми лишеніями и страданиями, но великолѣпно организованныхъ, искусныхъ и закаленныхъ въ бояхъ, вѣрящихъ своему вождю и въ свое правое дѣло.

И, несмотря на свою малочисленность, на сравнительное равновѣсіе шансовъ въ уличныхъ бояхъ, гдѣ искусство маневрированія почти непримѣнимо, несмотря на недостатокъ патроновъ и снарядовъ, на чудовищныя потери убитыми и ранеными, эта кучка одолѣвала и твердо вѣрила, что окончательная побѣда будетъ на ея сторонѣ.

Съ ужасомъ вѣрили въ это и большевики.

Ихъ пугали ни съ чѣмъ несравнимые геройство, натискъ и упорство атакующихъ и страшное имя генерала Корнилова.

Нѣсколько разь уже ихъ разбитыя банды бросали городъ въ паникѣ разбѣгались, но имъ на смѣну являлись со всѣхъ сторонъ новыя и новыя силы. И бой продолжался еще упорнѣе, еще ожесточеннѣе съ незнавшими смѣны и отдыха добровольцами.

Пожилая казачка — хозяйка дома, въ которомъ остановилась Екатерина Григорьевна съ своими ранеными, въ началѣ встретившая своихъ нежданныхъ гостей радушно и даже радостно, съ каждымъ днемъ становилась молчаливѣе и озабоченнѣе.

Какъ-то передъ вечеромъ проходя съ подойникомъ въ рукахъ мимо Юрочки, сидѣвшаго на крылечкѣ и прислушивавшагося къ страшной канонадѣ, хозяйка остановилась.

Лицо ея было сумрачное, осунувшееся и обезпокоенное.

— Якъ гуркае, якъ гуркае! И ни часу не мовчить, — сказала она съ нескрываемымъ испугомъ.

— И все большевики стрѣляютъ, все большевики...— замѣтилъ Юрочка. — У нашихъ нѣтъ столько пушекъ. Ну да ничего. Все равно, наши городъ возьмутъ.

Хозяйка горестно покачала головой и возвразила:

— Ни. Не сдужають кадеты. У болшевикивъ силы богацко. А у васъ що? Нема сылы. Якъ тоди приходыли у насъ по станыци, казалы, що заразъ возьмуть городъ. Ни, видно, поки сонце взойде, роса очи выѣсть. Не возьмуть. А мій чоловикъ зъ двумя хлопцями тамъ у кадетивъ. Щось по наряду повізъ къ имъ. Ой, лыхо. Серце чуе лыхо біда буде, якъ васъ прогонють, а кь намъ придуть болшевики. Всихъ порубають...

Сидя здѣсь, на крылечкѣ, Юрочка такъ отчетливо слышалъ звуки огневого боя, доносившагося сюда по глади полноводной Кубани, точно сраженіе происходило не въ 16-ти верстахъ отсюда, а сейчасъ же за околицей станицы.

Пушечные выстрѣлы, звуки снарядныхъ разрывовъ, пулеметное татаканіе и ружейная дробь временами сливались въ одинъ сплошной грозный ревъ.

Иногда отъ города къ небесамъ поднимались огромные клубы дыма и пара и среди нихъ блистало пламя, потомъ раздавались громовые взрывы. Это, потрясая землю, взлетали на воздухъ пороховые и снарядные погреба.

Въ сердце Юрочки, раньше непоколебимо вѣрившаго въ овладѣніе Екатеринодаромъ, теперь тоже стало закрадываться сомнѣніе.

Такую же неувѣренность онъ сталъ читать и на лицахъ проходившихъ и проѣзжавшихъ офицеровъ, партизанъ, казаковъ, раненыхъ и жителей.

Сердце его сжималось тоской и дурными предчувствіями.

Въ послѣдніе дни большевики особенно сильно развили огонь изъ своихъ безчислен-ныхъ стрѣлковыхъ цѣпей, изъ сорока пушекъ и четырехъ броневыхъ поѣздовъ.

Казалось, само возмущенное людской кровожадностью и безуміемъ небо, какъ мать, созерцающая нещадную гибель дѣтей своихъ, кричало, стонало и негодующе скрежетало отъ безпрерывно шнырявшихъ и оглушительно разрывавшихся въ воздухѣ снарядовъ.

Осажденный городъ дни и ночи горѣлъ въ нѣсколькихъ мѣстахъ.

Въ ночь подъ 31-ое марта Юрочка особенно безпокойно и дурно спалъ.

Проснувшись, онъ услышалъ отдаленные, перекатные звуки.

Сердце его такъ же болѣзненно и тоскливо заныло, какъ въ ту страшную осеннюю ночь въ родительскомъ домѣ въ Москвѣ, когда началось вооруженное выступленіе большевиковъ, послѣ котораго потянулись всѣ его личныя мытарства и всѣ несчастія его семьи и новая кровавая возмущающая сердце и душу глава исторіи многострадальной Россіи.

«Неужели и ночью бой? — задавалъ себѣ вопросъ Юрочка. — Вѣдь раньше по ночамъ хоть не дрались. Господи, да когда же это кончится?».

И теперь, какъ и тогда въ Москвѣ, онъ не хотѣлъ довѣрять ни собственному слуху, ни безошибочнымъ догадкамъ, такъ тяжела была дѣйствительность.

Проворочавшись на перинѣ довольно долго и чувствуя, что отъ тоски и безпокойства ему не заснуть, Юрочка потихоньку одѣлся, досталъ прислоненные сбоку къ стѣнкѣ костыли и крадучась, чтобы не услышала спавшая въ сосѣдней комнатѣ сестра, вышелъ на крыльцо.

Хотя и безнадежно, но ему до страсти хотѣлось убѣдиться въ томъ, что вселившіе въ его сердце такую невыносимую, томительную тоску звуки не есть звуки боя, а какіе-то иные.

На крылечкѣ слышно было гораздо яснѣе.

Юрочка съ стѣсненнымъ сердцемъ, стараясь не стучать костылями, по ступенькамъ низкой скрипучей лесенки спустился въ дворъ.

Мѣсяцъ уже скрылся. Ночь была тихая, темная, звѣздная. Млечный путь широкой и длинной туманной полосою тянулся по небу, сверкая миріадами искръ.

Станица спала. Ни одинъ близкій звукъ не нарушалъ тишины. За то тѣмъ отчетливѣе доносились обезпокоившіе Юрочку звуки.

У юноши опустилось и еще больнѣе заныло сердце.

Походило на то, какъ будто тысячи не обычныхъ, а какихъ-то чудовищныхъ, невиданныхъ по своей громоздкости и тяжести тракторовъ или повозокъ съ желѣзными колесами гдѣ-то далеко во всю лошадиную прыть бѣшено мчались по звонкой каменной мостовой.

И лошади должны быть иныя, огромныя, желѣзныя, сказочныя.

И вотъ топотъ многотысячныхъ копытъ, и стукъ колесъ, и громыханіе телѣгъ слились въ одинъ сплошной, перекатный, грозный ревъ, гудъ, трескъ и шумъ. И вдругъ въ фонъ этихъ хаотическихъ и однотонныхъ звуковъ вплетутся новые, болѣе отчетливые, болѣе рѣзкіе, долбящіе звуки, застрочатъ-застрочатъ, захохочатъ, какъ дьяволы въ дремучемъ бору и неожиданно смолкнутъ, чтобы черезъ нѣкоторый промежутокъ времени снова застрочить и захохотать, а перекатный громъ, ревъ и трескъ ни на секунду не умолкаетъ, а продолжается.

То на фонѣ горячей ружейной перестрѣлки раздавались звуки пулеметной стрѣльбы.

Простоявъ въ дворѣ довольно долго и убѣдившись, что бой минутами хотя и ослабѣ-валъ, но каждый разъ вспыхивалъ съ новой, eщe болѣе бѣшеной силой, Юрочка съ тяже-лымъ вздохомъ повернулся, чтобы войти въ курень.

На лѣстницѣ, словно бродячая тѣнь, появилась хозяйка, босая, простоволосая, въ одной рубашкѣ и юбкѣ.

Она тоже вслушивалась въ звуки боя, была встревожена и безнадежно — печальна:

— Чуете, чуете! Ой, лыхо-жъ, лышечко. Не сдужають кадети. Ни. Нема сылы. А мово чоловика и хлопцивъ третій день нема. Какъ узялы, такъ и не вертается. Не вбилы-бы.

Юрочка прошелъ къ себѣ въ комнату, легъ въ постель, но спалъ дурно, проворочавшись до самаго утра.