Жертвы вечернiя

XXXVI.

Собравшійся въ нѣсколько рядовъ и на много верстъ растянувшійся обозъ долго, до самой темноты, стоялъ на выѣздѣ изъ станицы.

Повозка Екатерины Григорьевны какъ разъ приходилась противъ какого-то изъ старыхъ почернѣвшихъ тесаныхъ досокъ, по всей вѣроятности, кладбищенскаго забора.

Красный серпъ молодой луны, повернутый дугой къ западу, низко повисъ на небѣ.

Дорога была свободна для проѣзда.

Обозные и легко раненые, соскучившіеся сидѣть въ повозкахъ, собравшись въ кучки, возились на землѣ, курили, разговаривали и даже развели было маленькій костеръ, но другіе запротестовали и огонь былъ погашенъ.

Ждали армію, которая снимала осаду съ Екатеринодара и подъ покровомъ темноты часть за частью уходила изъ облитаго кровью города. Бой затихалъ. Изрѣдка только на короткое время, то въ одномъ, то въ другомъ мѣстѣ вспыхивала ружейная перестрѣлка да бухали иногда большевистскiя пушки.

Мимо Юрочки почти безперерывно проходили по дорогѣ пѣшіе, проѣзжали конные и двигались повозки.

Въ этой вереницѣ Юрочка замѣтилъ прослѣдовавшую длинную, узкую у основанія арбу, съ высокими, вырисовывающимися въ темнотѣ разлатыми боками, которую везла пара лошадей въ артиллерійской запряжкѣ и на днѣ которой по неровной дорогѣ колыхался накрытый ковромъ или попонами, онъ не разобралъ, длинный ящикъ, по формѣ напоминающій гробъ.

Можетъ быть, въ другое время Юрочка и не обратилъ бы вниманія на эту арбу, если бы въ станицѣ изъ устъ въ уста не передавался упорный слухъ о смерти Корнилова и даже разсказывались подробности этого потрясающе-горестнаго событія.

Говорили, чго командующій убитъ сегодня въ восьмомъ часу утра въ домикѣ на фермѣ Кубанскаго экономическаго общества. Большевистскій снарядъ пробилъ стѣну той комнаты, въ которой находился Корниловъ.

Отъ ея взрыва генералъ былъ раненъ и подброшенъ на воздухъ. Ударившись грудью объ печку, онъ уже не приходилъ въ сознаніе и черезъ нѣсколько минутъ душа героя отлетѣла изъ бреннаго тѣла на берегу Кубани, у скамейки, куда вынесли его приближенные.

Особенно подозрительнымъ для Юрочки показалось то, что арбу сопровождали всадники.

Онъ всмотрѣлся въ нихъ и по своеобразной посадкѣ, по высокимъ мохнатымъ папахамъ безъ труда узналъ текинцевъ изъ конвоя командующаго.

Они ѣхали съ опущенными головами, молчаливые и подобно изваяніямъ, величаво неподвижные въ своихъ высокихъ сѣдлахъ.

Не успѣлъ Юрочка освоиться съ страшной догадкой, какъ слухъ его поразили близкіе отъ него клокочащіе хрипы, всхлипыванія и громкій шопотъ.

Онъ повернулъ голову и въ слабомъ красноватомъ лунномъ свѣтѣ, увидѣлъ прямо передъ собою залитое слезами лицо Горячева.

Раненый, ухватившись одной рукой за край повозки, изо всѣхъ силъ напруживая свое больное тѣло, приподнялся и, провожая арбу своими огромными, лихорадочно блестѣвшими въ глубинѣ темныхъ орбитъ глазами, правой крестился и плача шепталъ молитву.

Увидя Юрочку, онъ съ громкими хрипами въ груди повалился изнеможенной головой на подушку, горестно шепча:

— Это его... его везутъ... верховнаго... молитесь, Юрочка... за душу... раба... Божьяго... новопле... новопреставленнаго... болярина Лавра...

Раненый закашлялся. У него кровь хлынула горломъ.

Отплевывая на дорогу кровь, Горячевъ съ душу раздирающимъ горемъ, тоской и отчаяніемъ восклицалъ:

— Пропало... пропало... все... все! И армія пропала... и Россія пропала... Безъ него... безъ Лавра... Георгіева... Корнилова... все... все пошло прахомъ... все... погибло.,,

Екатерина Григорьевна, чуть ли не въ десятый разъ провѣрявшая въ повозкахъ своихъ раненыхъ, вдругъ вынырнула изъ темноты и бросилась къ Горячеву.

— Что вы, что вы, Петръ Григорьевичъ, Господь съ вами? Развѣ можно такъ? Вы себя убьете. Успокойтесь, ради Господа. Только что, слава Богу, поправляться стали... и вдругь...

Но раненый не унимался да, видимо, не хотѣлъ и не могъ уняться.

— Мать вы моя родная, Катерина Григорьевна, — съ невыразимымъ отчаяніемъ, рыдая, кричалъ онъ и рвалъ свои повязки, — пусть погибнетъ... жизнь моя... душа моя... я все отдалъ... не жаль... Мнѣ... мнѣ… — Онъ задыхался. — Мнѣ... ничего не надо... Но почему... его... его не уберегли… ой... хоть бы смерть... не могу... не могу... Ой-ой-ой!..

— Петръ Григорьевичъ... Петръ Григорьевичъ... опомнитесь... Нельзя такъ убиваться... Господь знаетъ, что посылаетъ... по грѣхамъ нашимъ... — говорила сестра, но раненый не слушалъ.

И онъ съ угасающей жизнью въ прострѣленномъ, какъ рѣшето, тѣлѣ, никогда не издавшій ни единаго звука жалобы на собственную бездольную судьбу, теперь, какъ изступленный, кричалъ и бился на днѣ повозки, изгибаясь и колотясь всѣмъ своимъ больнымъ, кровоточащимъ тѣломъ.

Горе и отчаяніе его были такъ безграничны, что утѣшить и успокоить его было невозможно.

Всѣмъ, происходившимъ на его глазахъ, Юрочка былъ потрясенъ, машинально крестился и его удивило, что когда онъ очнулся, все лицо его было залито слезами.

И тутъ только Юрочка понялъ, кого и что теряла Добровольческая армія и Россія въ героѣ-вождѣ.

Крики Горячева произвели смятеніе на сосѣднихъ повозкахъ.

Раненые насторожились, зашевелились. Въ темнотѣ надъ подушками и боками телѣгъ замелькали поднявшіяся головы...

По обозу поднялся крикъ, плачъ и неутѣшныя рыданія.

Выбитые изъ своихъ рядовъ бойцы стенаніями и слезами провожали священный для нихъ прахъ того, кому они вручали свои силы и жизни на спасеніе погибающей Родины. Теперь всѣ жертвы ихъ оказались напрасными...

Поздно вечеромъ обозъ тронулся въ путь.

Пришедшая изъ Екатеринодара усталая пехота была размѣщена въ переднихъ повозкахъ.

Вся кавалерія осталась позади.

Она была брошена съ тяжкимъ заданіемъ — своей грудью защитить и спасти потрясенную армію.

Почти не останавливаясь, ѣхали, на сколько возможно было развить быстроту съ такимъ огромнымъ хвостомъ изъ обоза и ѣхали быстро всю ночь и весь слѣдующій день.

Какъ при наступленіи нельзя было терять ни одного лишняго часа и стремиться впередъ и впередъ, такъ теперь надо было выигрывать время и откатываться назадъ скорѣе и скорѣе.

Покуда только въ этомъ отходѣ и было спасеніе.

Погода стояла солнечная, теплая.

Поля зеленѣли и въ голубоватой синевѣ неба, безпрерывно трепеща крылышками, то поднимаясь, то опускаясь, точно куколки на резиновыхъ ниточкахъ, которыхъ дергаетъ сверху невидимая рука, вездѣ надъ степью серебрянымъ, ликующимъ звономъ заливались жаворонки.

Армія и обозъ двигались быстро, но въ порядкѣ и полной боевой готовности.

Большевики, которыми кишмя кишѣла степь, видимо, не опомнились еще и нападать не рѣшались.

Только подъ Андреевской съ броневыхъ поѣздовъ загремѣли пушки и полетѣли снаряды.

Но добровольцы въ бой не вступали и другою дорогой пропустили обозъ.

Никто не зналъ, кромѣ высшаго начальства, куда двигалась армія, но во всякомъ случаѣ не на Ново-Титаровскую, какъ было объявлено въ приказѣ.

Большевики искали всюду, но не могли напасть на подлинный cлѣдъ добровольцевъ.

Кавалерія подъ командой Эрдели подъ деревней Садами въ виду Екатеринодара самоотверженно и бурно въ болотистой мѣстности атаковала густыя колоны наступавшихъ отборныхь красныхъ пѣхотныхъ полковъ, въ значительной степени состоявшихъ изъ кубанскихъ пластуновъ.

Она оставила на полѣ битвы до 300 человѣкъ своихъ убитыхъ и раненыхъ, но нанесла страшное пораженіе большевикамъ и этимъ маневромъ остановила опасный фланговый ударъ на отходящую армію и присоединилась къ главнымъ силамъ въ тотъ же день 1-го апрѣля передъ вечеромъ.

Къ заходу солнца начальникъ кавалерійскаго арріергарда генералъ Эрдели съ своимъ штабомъ остановился на ночевку въ домикѣ около водяной мельницы, а пѣхота и артиллерія вмѣстѣ съ обозомъ, перейдя по плотинѣ ручей и перебравшись полемъ въ объѣздъ обширнаго болота, уже въ темнотѣ расположилась въ небольшой нѣмецкой колоніи Гначбау, верстахъ въ двухъ отъ мельницы.