Жертвы вечернiя

XLII.

Это было такъ неожиданно и такъ необычайно, что толпа растерялась и на мгновеніе онѣмѣла.

— Убить! разодрать на части... Чего ему въ зубы глядѣть?! Ишь што сказалъ... Ишо харкается... комиссару прямо въ мурло... Бей!.. Рѣжь!.. — черезъ секунду съ изступленными, кощунственными ругательствами, въ которыхъ въ невообразимо-отвратительныхъ, мерзост-ныхъ сочетанияхъ оскорблялись имена Бога и Его Пречистой Матери, въ одинъ голосъ заревѣла толпа.

— На меня такъ-то никто не харкалъ... Ей Богу, никто... — въ удивленіи, растерянно пролепеталъ комиссаръ, недоумѣло оглядываясь по сторонамъ и унизанной драгоцѣнными кольцами рукой обтирая заплеванное лицо.

Вдругъ онъ весь побагровѣлъ. Изъ щелочекъ его глазъ посыпались злобныя искры. На искривленныхъ губахъ огромнаго рта появилась пѣна.

— Нѣтъ, малой, шалишь!.. — прошипѣлъ онъ, неуклюжимъ козлинымъ прыжкомъ, такъ, что въ воздухѣ взмахнула его борода, бросаясь къ своей жертвѣ...

Въ толпѣ передъ глазами Нефедова на одинъ краткій мигъ, точно въ грозовомъ сумбурномъ бреду, мелькнуло полумертвое, полное отчаянія, ужаса и муки лицо Александ-ры Павловны.

Оно было такое дорогое и милое, такое туманное и далекое, какъ потерянная мечта....

Это было то, что еще тянуло его къ этому міру, кровными нитями связывало его съ нимъ.

Ему такъ больно кольнуло въ сердце, что онъ вздрогнулъ и едва не выронилъ костыли.

Это было послѣднее изъ всего здѣшняго, съ чѣмъ онъ навѣки простился.

Странная, болѣзненная улыбка скривила губы раненаго.

Нефедовъ съ усиліемъ оторвалъ глаза отъ дѣвушки и съ душераздирающей тоской взглянулъ на небо.

Теперь все было покончено съ этимъ міромъ. Душа его затаилась, ушла куда-то вглубь, точно упруго сжалась приготовившись къ послѣднему прыжку.

Мгновенія чеканились въ его сознаніи и молніеносно быстро, и томительно медленно, и какъ-то особенно нестерпимо значительно.

«Страшно... жутко... неизвѣстно... черная бездна»... — какими-то огромными, мутными волнами или въ грозовомъ освѣщеніи колыхающимися, столь же огромными полотнищами проносилось въ его мозгу.

Ни откуда никакого просвѣта, никакой помощи. Но онъ вспомнилъ...

— Боже мой, прости меня за всѣ прегрѣшенія мои! — въ смиренномъ сосредоточеніи и въ пламенномъ порывѣ прошепталъ онъ блѣдными, пересохшими губами.

О Богѣ Нефедовъ всегда много думалъ, на войнѣ онъ былъ уже на пути къ вѣрѣ, сегодняшняя ночная молитва многое открыла ему. Онъ душой своей позналъ Бога, прикос-нулся къ Нему и окончательно увѣровалъ въ Него, во всемъ дальнѣйшемъ положившись на Его святую волю.

Сейчасъ всю его настрадавшуюся, оскорбленную душу неудержимо потянуло туда, въ горнія, къ Богу. Онъ какъ измученный путникъ, достигшей безопаснаго пристанища, всѣмъ существомъ своимъ обратился въ одинъ порывъ, въ пламенную испепеляющую молитву къ Нему, все предвидящему, все устрояющему.

Отъ земли и отъ всего земного духомъ своимъ онъ оторвался уже окончательно.

И вдругъ совершилось что-то такое, что не передается на человѣческомъ языкѣ.

На мигъ, на одно краткое мгновеніе, Нефедовъ услышалъ неизрѣченные глаголы, но не здѣшнимъ плотскимъ ухомъ. Какъ въ огромной панорамѣ, съ непередаваемой выпуклостью, непререкаемо и ярко передъ нимъ развернулась полностью картина всей этой жизни. Но видѣлъ онъ ее уже не плотскими очами. Онъ разомъ охватилъ и постигъ весь смыслъ и уразумѣлъ страшную разгадку ея, но не своимъ человѣческимъ разумомъ. Духъ его отдѣлил-ся уже отъ бреннаго тѣла и на все земное, и на самого себя взиралъ со стороны.

«Вотъ оно что» — въ невыразимомъ удивленіи, весь потрясенный, радостный и счастливый подумалъ Нефедовъ.

— Господи, прости меня грѣшнаго, прости и имъ! — прошепталъ раненый и успѣлъ перекреститься.

Вся душа его и все сердце пламенѣли неисчерпаемой любовью и глубокой, неизобрази-мой жалостью ко всѣмъ, особенно къ своимъ мучителямъ.

«Зачѣмъ они, зачѣмъ? О, если бы они знали!»...

Въ его просвѣтленныхъ нездѣшнимъ свѣтомъ глазахъ, они были такъ слѣпы, такъ тупы, и такъ несчастны!

Комиссаръ кричалъ, ругался, размахивалъ руками, распихивалъ, силясь разогнать надвигавшуюся на Нефедова со всѣхъ сторонъ яростную толпу.

За полученный плевокъ онъ хотѣлъ отплатить смертнику изощренными пытками, издѣвательствами и медленной, мучительной смертью.

Въ его головѣ, возникъ цѣлый длинный ритуалъ истязаній съ вырываніемъ ногтей и зубовъ, съ вырѣзываніемъ на ногахъ лампасъ, съ сдираніемъ кожи, съ скобленіями десенъ, вплоть до кола, на который подъ конецъ хотѣлъ посадить свою жертву.

Но толпа чуть не сбила съ ногъ и его самого.

Цѣлая туча кулаковъ взмахнула въ воздухѣ и опустилась на голову и лицо Нефедова; послышалось снова яростное рычаніе, вой, суматошливый топотъ, шмыганіе ногъ, усиленное сопѣніе и возня...

Нѣсколько мгновеній въ воздухѣ надъ толпой колебалось залитое кровью лицо Нефедова, потомъ сразу скрылось, точно нырнуло въ людскую пучину...

Надъ нимъ, лежащимъ уже на землѣ, плотной массой возились и копошились согнувшія-ся и изгибавшіяся человѣческія фигуры...

Его били кулаками, ногами, прикладами, палками... потомъ всѣ, кто только дотянулся, схватили его за руки, за ноги, за голову, за волосы, волочили по землѣ въ разныя стороны, разрывали на части.

Ни единаго возгласа, ни малѣйшаго крика, пришитая къ зрѣлищу неподвижными, расширенными зрачками глазѣющая толпа... полная, какъ-будто даже дѣловитая, живая тишина... А на фонѣ eя— возня, сопѣніе, шмыганіе, кряхтѣніе, клокотъ, точно люди надсѣ-дались отъ безмѣрныхъ усилій, таща непосильную тяжесть...

— Здорово! — рявкнулъ кто-то изъ глазѣвшей толпы, шумно выпустивъ, точно изъ бочки, застоявшійся въ груди воздухъ, когда все было кончено...

Этимъ возгласомъ неизвѣстный какъ бы сорвалъ залпъ другихъ голосовъ.

Затрещалъ заборчикъ. Толпа повалила его и съ криками ринулась въ дворъ...

Александра Павловна, рѣшившая уговорить большевиковъ пощадить раненыхъ, при первыхъ же ея словахъ была грубо, съ силой отброшена со ступенекъ низкой лѣсенки въ дворъ. Она кричала, просила, умоляла, цѣпляясь за платье красногвардейцевъ, напоминала о Богѣ, но ее не только не слушалъ, но никто даже не обратилъ на нее вниманія. Всѣ были, точно помѣшанные и отравленные местью и злобой, всѣ жаждали «кадетской» крови, всѣ были поглощены предстоящей «потѣхой». Потомъ она людскимъ потокомъ выпертая за дворъ и притиснутая къ низкому покосившемуся забору, не моргающими полубезумными глазами пристыла къ ужасному зрѣлищу.

У дѣвушки, пока она, онѣмѣвшая, смотрѣла на расправы съ офицеромъ и Матвѣевымъ, уже все медленно кружилось, плыло и ползло передъ глазами. Временами она стояла, какъ автоматъ, ничего не сознавая, временами, какъ при вспышкахъ ослѣпительныхъ зарницъ въ черную воробьиную ночь, то, что она видѣла, что творилось на ея глазахъ, своимъ чудовищнымъ ужасомъ превосходило всякое вѣроятіе, всякіе больные, кошмарные сны и подавляло всю ее. Ей все хотѣлось куда-то бѣжать, куда-то спѣшить, кого-то просить, молить, кричать, плакать, кому-то жаловаться, но она не сдвинулась съ мѣста, не издала ни одного звука. Не могла. Воля ея была парализована. Она оцѣпенѣла.

Мгновеніями ей чудилось, что она бредитъ, что такому невиданному кошмару, такому безмѣрному ужасу, какой совершается сейчасъ, не можетъ быть мѣста на землѣ. Это просто немыслимо, невозможно, недопустимо. И вмѣстѣ съ тѣмъ она трепетно ждала еще чего-то куда болѣе худшаго, какого-то послѣдняго дѣйствія, послѣдняго удара, который сразитъ ее на смерть. И это самое худшее, самое чудовищное связано съ представленіемъ о томъ, кого она любила, кому въ послѣднія трагическія мгновенія своей жизни всю душу свою отдала, отдала безъ остатка. И странно, это ожиданіе еще болѣе ужаснаго, личнаго, непоправимаго давало ей силы пережить то страшное и кошмарное, что сейчасъ совершалось.

Потомъ, какъ въ горячечномъ бреду, дѣвушка слышала, точно исходящій уже изъ нездѣшняго міра глубокій, потрясающій, трагическій голосъ и видѣла смертельно блѣдное лицо того, кого она такъ любила и кого такъ ужасно теряла чуть ли не въ ту самую минуту, когда только что нашла его, даже уловила его странную, болѣзненную улыбку и восприняла ее, какъ послѣдній ударъ въ сердце.

Она дернулась головой, издала слабый звукъ и, пошатнувшись, непроизвольно и судорожно ухватилась руками за заборъ, не отрывая безумныхъ глазъ отъ лица Нефедова.

Наконецъ, она увидѣла эту яростную толпу, со всѣхъ сторонъ облѣпившую раненаго, поднятые и замахавшіе надъ нимъ кулаки... На мигъ мелькнуло еще разъ его уже залитое кровью лицо, всклокоченные волосы... Потомъ все рухнуло... рухнуло и оборвалось все и въ ея сердцѣ...

Какъ запутавшаяся въ тенетяхъ птица, она затрепетала и оторвала глаза отъ толпы.

И вдругь клочекъ синяго неба вмѣстѣ съ крышами хаты, сараевъ, надворныхъ построекъ, съ золотымъ стогомъ соломы, съ яблоневымъ садомъ сплошь въ блѣдно-розовомъ цвѣту и съ частью зеленѣющаго поля сдвинулись съ своихъ мѣстъ и съ шумомъ и съ звономъ и съ грохотомъ понеслись и стали опрокидываться на нее и она сама опрокинулась, закружилась и понеслась совсѣми этими строениями, съ стогомъ, съ цветущими яблонями и зеленѣю-щимъ полемъ въ какомъ-то странномъ зыбучемъ вихрѣ...

Она увидѣла свои колѣни и ступни ногъ близко передъ своими глазами, на высотѣ лица. Какъ рыба, вытащенная изъ воды, дѣвушка раза два съ сверхсильной натурой глотнула воздухъ, но онъ не проникалъ ей въ легкiя.

Она почувствовала, что задыхается и умираетъ.

Еще разъ уже передъ самыми ея глазами мелькнула земля, зеленые, пыльные, раздавленые листочки притоптанной травы и старыя, сухiя былинки, показавшiеся ей такими большими н значительными. Это ее удивляло.

Мелькнувшiе передъ глазами полы одежды, сапоги, терпкiй, рѣзко бьющiй въ носъ запахъ пыли и дегтя были последними ея ощущенiями.

Она въ глубокомъ обморокѣ свалилась у забора.

Около толпились люди, даже настунали на нее. Она ничего не чувствовала и никто не замѣчалъ ея.

Всѣмъ было не до того. Всѣ до страсти и до самозабвенiя были поглащены тѣмъ, что происходило въ дворѣ.