Жертвы вечернiя

XLVII.

Въ повозкѣ Екатерины Григорьевны было тѣсно и потому Юрочкѣ и новому раненому пришлось спать, скорчившись, въ полусидячемъ положеніи. Протянуться было невозможно.

Юрочка долго крѣпился, не спалъ. Отъ неудобнаго положенія все тѣло его было разбито, ноги нѣмѣли и рана давала себя чувствовать. Но мало-по-малу усталость сковала всѣ его члены; отяжелѣвшія вѣки сами собой падали и смыкались.

Было очень вѣтрено и очень холодно.

Ночная весенняя свѣжесть, пробираясь подъ лохмотья его шинели, леденила его тѣло, и чтобы хоть немного отогрѣться, Юрочка чуть ли не поминутно мѣнялъ положенія, перевора-чивался съ бока на бокъ или скорчившись, садился такъ, чтобы не разбередить рану, чѣмъ безпокоилъ своихъ сосѣдей по повозкѣ, такъ же страдавшихъ отъ неудобнаго положенія, отъ усталости и холода и такъ же поминутно ворочавшихся, какъ и онъ.

Хорошо укрыться не хватало одежды, потому что на трехъ было только два одѣяла.

Юрочка поминутно засыпалъ, но отъ дорожныхъ толчковъ, отъ боли въ ногѣ, отъ холода, отъ неудобнаго сидѣнія тотчасъ же просыпался, чтобы снова мгновенно забыться.

Обрывки впечатлѣній, образовъ, мыслей и сновъ въ странныхъ неестественныхъ сочетаніяхъ смѣшивались въ его полуснѣ, полубодрствованіи.

То ему казалось, что онъ плыветъ по водѣ и набѣжавшая волна холодитъ его правый бокъ и онъ даже видитъ эту волну и боится, какъ бы она его не захлестнула, а въ то же время лѣвый бокъ его горячъ, точно къ нему приложили припарку.

Юрочку это мучаетъ и удивляетъ.

Захлестнула!.. Отъ испуга передъ нахлынувшей волной и отъ толчка, отдавшагося въ больной ногѣ, онъ на мигъ полуоткрываетъ отяжелѣвшія, смертельно усталыя вѣки и догадывается, что никакой воды нѣтъ, что онъ полулежитъ, полусидитъ въ повозкѣ и что новый раненый, лежащій справа, согрѣлъ его своимъ тѣломъ, а сверху морозитъ его свѣжимъ ночнымъ вѣтеркомъ. И это долго, долго и мучительно...

Проснувшись въ тридцатый, а, можетъ быть, въ сороковой разъ, Юрочка въ темнотѣ передъ собою различаетъ что-то большое и рѣзко-желтое и оно какъ будто даже блеститъ вродѣ чсрвоннаго золота.

Онъ всматривается и понимаетъ, что это стогъ соломы сбоку дороги, со всѣхъ сторонъ облѣпленный голодными лошадьми. Онѣ тянулись къ нему мордами, но вѣки у Юрочки падаютъ, и это уже не стогъ и не лошади, а вѣковой сосновый лѣсъ. Точно горячей красной мѣдью облиты стройные стволы лучами вечерняго солнца. По землѣ стелятся рѣзкія, черныя тѣни... _______А вотъ «сіяющій огнями»...

Гдѣ это написано? Передъ Юрочкой прекрасный, бѣлый барскій домъ. Всѣ окна освѣщены. «Тамъ тепло, а мнѣ вотъ холодно», — съ завистью подумалъ Юрочка. Опять толчекъ, опять боль въ ногѣ. Онъ снова открываетъ глаза... Вся бсзконечная вереница повозокъ, конпыхъ и пѣшихъ людей остановилась. Юрочка задремалъ и въ полуснѣ почувствовалъ, какъ добрыя, усталыя лошади съ натугой и покорно потащили ихъ повозку. «Тронулись, летимъ, — промелькнуло въ головѣ Юрочки. — Да не мы летимъ»... Надъ головой, паря въ воздухѣ распластанными крыльями, вдругъ пролетѣлъ орелъ! «А-а, — про-

тянулъ Юрочка, — онъ летитъ». Но что это?! У царственной птицы человѣческое лицо и веселые, смѣлые, знакомые глаза. «Да это голова Чернецова, — удивленно подумалъ Юрочка. — Не можетъ быть, — соображалъ онъ дальше, — у того есть руки и красные лампасы на шароварахъ, а у орла ихъ нѣтъ. Но все равно, это же такъ. Это Чернецовъ и у него крылья, а говорили, что его убили»... У Юрочки отъ радости затрепетало сердце. Онъ снова на мигъ просыпается, жалѣетъ, что на самомъ дѣлѣ Чернецова нѣтъ въ живыхъ и снова мгновенно засыпаетъ. И опять безконечная, сумбурная череда полусновъ, полудѣйст-вительности, мучительная усталость, разбитость во всѣхъ членахъ...

И такъ долго, долго, безъ конца.

Вдругъ, что-то оглушительно, казалось, надъ самымъ ухомъ рявкнуло.

Скала ли грянула съ горной высоты на крѣпкую каменную дорогу, громъ ли ударилъ съ неба, заревѣлъ ли въ лѣсу чудовищный звѣрь?

Всѣ эти представленія и догадки мгновенно пронеслись въ головѣ Юрочки.

Вздрогнувъ всѣмъ тѣломъ, онъ привскочилъ на мѣстѣ съ острой болью въ потревожен-ной ногѣ и открылъ глаза.

Вздрогнувъ, проснулись Горячевъ съ другимъ раненымъ, зашевелилась на своемъ обычномъ сидѣній впереди Екатерина Григорьевна и только Апанасъ, перегнувшись въ дугу, распустивъ вожжи, крѣпко спалъ на своемъ мѣстѣ головой подъ хвостами лошадей и даже не пошелохнулся.

Обозъ стоялъ.

Въ темнотѣ низко надъ головами что-то, повидимому, большое, медлительно, съ усиліемъ, тяжело двигаясь, скрежеталъ, точно какая-то адская челюсть съ большими желѣзнымн зубами яростно силилась разгрызть крѣпкій камень, но зубы каждый разъ соскальзывали и, ударяясь другъ о друга, громко и жалобно лязгали.

Вправо недалеко надъ землей вспыхнуло невысокое, красное пламя, разсыпался длин-ный снопъ погасающихъ искръ и вдругъ раздался оглушающій громъ гранатнаго разрыва.

Несомнѣнно, стрѣляли изъ пушки. Но кто, гдѣ и по комъ стрѣлялъ? Выстрѣлъ раздался съ непріятельской стороны и снарядъ разорвался недалеко отъ повозокъ обоза.

Спереди доносились какіе-то не совсѣмъ далекіе, сумбурные крики.

Юрочкѣ недолго пришлось прислушиваться. Его опытное ухо сразу уловило знакомые звуки завязавшагося рукопашнаго боя.

Снова въ небѣ проскрежеталъ снарядъ и снова разорвался въ томъ же направленіи и почти на прежнемъ мѣстѣ, гдѣ и первый.

Конные и пѣшіе бросились впередъ узнать, что происходитъ.

Отъ головы обоза неслись крики. Они передавались по повозкамъ вглубь. Крики громкіе, поспѣшные, но не сумбурные и не тревожные.

Юрочка своимъ чуткимъ ухомъ быстро уловилъ приближающіяся и повторяющіяся слова: «зарядный ящикъ перваго орудія, на позицію!»

Слова эти скоро докатились и до повозки Екатерины Григорьевны, которая шла близко къ самой головѣ обоза.

— На позицію... зарядный ящикъ перваго орудія, на позицію! — кричали вокругъ.

— Есть, есть! — откуда-то сзади и справа отвѣчали бодрые, молодые голоса.

Совсѣмъ недалеко впереди затрещали сперва рѣдкіе винтовочные выстрѣлы, потомъ все чаще и чаще. Откуда-то слѣва издалека полохнулъ взрывъ.

Сковозь звуки боя и гулъ человѣческихъ голосовъ вдругъ прорвалось какое-то сильное, равномѣрное, сердитое шипѣніе, точно невидимая гигантская змѣя, раскрывъ широкую пасть, кому-то злобно грозила.

И Юрочка видѣлъ, какъ по мягкому, вспаханному полю, топча зеленя, мимо него быстро провезли на минуту замаячившій въ темнотѣ артиллерійскій зарядный ящикъ и мелькнула молодецкая фигура ѣздового юнкера, наклоннвшагося всѣмъ корпусомъ впередъ и нагайкой понукавшаго свою лошадь.

Спереди изрѣдка въ прежнемъ направленіи стрѣляла пушка; снаряды съ рѣзкимъ трескомъ рвались у самой земли, по-прежнему доносились человѣческіе крики, трещали выстрѣлы, наконецъ, что-то загорѣлось.

Сильный степной вѣтеръ раздувалъ и рвалъ пламя и скоро колеблющійся, красный огненный свѣтъ, прорѣзывая темноту, широкой полосой упалъ на обозъ.

И въ заревѣ пожара Юрочка увидѣлъ впереди себя длинную вереницу повозокъ, рѣзко чернѣвшія въ багряномъ воздухѣ дуги, шеи и головы стоящихъ, боязливо поводящихъ ушами, лошадей.

Въ обозѣ замѣчалось напряженное любопытство.

Предположенія и слухи одни смѣнялись другими.

Скоро изъ разговоровъ выяснилось, что бой разгорѣлся по почину добровольцевъ, что стрѣляла добровольческая пушка и разбила большевистскій паровозъ броневого поѣзда.

Всѣ терпѣливо и спокойно ожидали конца, почти не сомнѣваясь въ побѣдѣ.

Предразсвѣтная черная тьма мало помалу начинала рѣдѣть. На востокѣ надъ самой землей засвѣтлѣла широкая полоса неба и ровная линія степного горизонта отчеканилась на немъ такъ тонко, такъ четко и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ нѣжно, точно какой-нибудь искусный мастеръ провелъ ее черной тушью по блѣдно-синему картону.

Чаще и звонче, точно вырвавшись изъ тѣсноты на просторъ, затрещали ружья и въ дѣло вошли три-четыре пулемета.

Бой разгорался.

Востокъ начиналъ краснѣть. Линія свѣта поднималась по небу все выше и выше. Съ каждой минутой тьма разсѣивалась.

Прямо передъ глазами все яснѣе и отчетливѣе открывались черные контуры строеній желѣзнодорожной станціи, а дальше уже виднѣлись крыши домовъ съ торчащими трубами и верхушки деревьевъ какого-то селенія.