Жизнь и книги Льва Канторовича

Рождение героя

А. Сурков

Герои литературы 20—30-х годов — герои «Броне­поезда 14—69» и «Разлома», «Оптимистическом трагедии» и «Чапаева», «Виринеи» и «Конар­мии»— действовали в пору революции и гражданской войны. Молодое поколение, «не успев­шее» к этим дням, жаждало новых подвигов, ему нужен был пример мужества, проявленного в мирное время. Эту потребность чувствовали писатели. В 1937 году почти одновременно два писателя, Сергей Диковский и Лев Канторович, начали работу над повестями, в центре которых стояли сегодняшние герои — пограничники. Пе­ред нами не только совпадение творческого интереса, но, в известной мере, и общность писательских судеб при их определенных различиях. С. Диковский был журналистом и с журналистикой не порывал, но его писательский путь определился в 1928 году, когда молодой газетчик был призван в ряды РККА и служил в одном из полков Осо­бой Дальневосточной армии. На следующий год он уча­ствовал в боях на КВЖД. Вспоминая об этой поре, С. Ди­ковский говорил: «Тогда уже я почувствовал, что основ­ной моей темой на много лет вперед будет Красная Армия, с которой я очень сжился и полюбил». Отсюда пошли его пограничные рассказы, а затем и повесть «Па­триоты».

С. Диковский начал военную службу в двадцать один год. Л. Канторович был моложе его на четыре года и служить стал на южной границе в двадцать два. Как и С. Диковский, он быстро понял, что армия, погранични­ки— вот его основная тема на всю жизнь.

С. Диковский и некоторые другие писатели — Б. Лавренев, С. Колбасьев, Ф. Князев, Н. Тихонов — обратились в своих произведениях 30-х годов к армии мирного вре­мени. Героика здесь не всегда приметна. Книга, пьеса, фильм об армии мирной поры может стать иллюстрацией к воинскому уставу, возрастает опасность назидательно­сти. Писатели нередко и сейчас робеют перед этой темой. Возникают и определенные трудности при обращении к острым конфликтам и сложным характерам людей ар­мии. Изображение воинских судеб мирного времени — работа кропотливая, требующая специальных знаний — и технических, и психологических. Сложности такого ро­да все возрастают. Новая техника, психология людей, испытывающих огромные перегрузки, новые формы поли­тической работы — все это ставит перед писателем слож­ные задачи.

В 30-е годы обращение молодого писателя к образу военного человека, своего современника, было весьма примечательным. Такой герой встречался в советской ли­тературе еще очень редко, в основном на втором пла­не. Больше говорилось о командире — бывшем рабочем или колхознике, чем о профессиональном военном. Воен­ная профессия воспринималась чаще всего как времен­ная.

Повесть Л. Канторовича «Полковник Коршунов», одно из немногих произведений о военных людях 30-х годов, вобрала в себя многие события, затронула важные проблемы. Некоторые из этих проблем продолжают оста­ваться актуальными, лишь проявляясь по-иному в иной обстановке. В своих рассказах о пограничниках и особен­но в этой повести Канторович явился одним из первых писателей, обратившихся к теме: «Советская Армия мир­ных дней».

Повесть «Полковник Коршунов» — лучшая книга Л. Канторовича, на ней воспитывалась молодежь пред­военной поры, эту книгу читают сегодня. Время действия повести точно определено — 1928—1937 годы. Герою нет еще двадцати шести в начале повествования, тридцать пять ему исполняется на последней странице. Процесс роста и формирования командира — вот что больше всего занимает писателя.

Произведение своеобразно построено. В нем шесть глав (без названий), и после первых пяти следуют встав­ные новеллы, раскрывающие биографии некоторых ге­роев. Роль этих новелл исключительно велика, они свя­заны с основным повествованием, углубляют характер главного героя.

Мы многое узнаем о Шурке Коршунове. О том, что в годы гражданской войны, в шестнадцать мальчишеских лет он ушел в Красную Армию, потом стал командиром роты. Мы встречаемся с ним в действии — на южной гра­нице, где бесчинствуют басмачи. О своем герое — бывшем железнодорожнике, ставшем командиром пограничников, С. Диковский писал: «Как и всякий начальник, Дубах был одновременно командиром и педагогом. Одним и тем же красным карандашом он отмечал пулевые следы на мишенях и ошибки первогодников в диктанте». Коман­диром и педагогом был и кадровый военный Коршунов.

Сравнить Дубаха с Коршуновым в остальном трудно. Он не профессиональный военный, и нет в повести его размышлений о военной профессии. Здесь в центре по­граничник Андрей Корж, история его борьбы и гибели. Сюжетной основой повести стала газетная информация о том, что брат поехал на смену погибшему брату на гра­ницу.

Характер Коршунова невозможно постигнуть, не видя его в бою. Но этот характер раскрывается и в сложных взаимоотношениях командира с бывшим батраком Алы, с красноармейцем Субботой, с начальником пограничною управления Кузнецовым.

Первая глава, рассказывающая о походе отряда про­тив банды Аильчинова, завершается отдельной главкой, или новеллой, «Вороной», вторая — о разгроме Ризабека Касыма — главкой «Алы», третья — о лечении в санато­рии и возвращении Коршунова в отряд — главкой «Суб­бота». Эти главки дополняют и развивают сюжет. «Био­графия» лошади (Вороного) переплетается с судьбой Алы и Коршунова (Вороной стал его конем и получил кличку Басмач). История Алы раскрывает многое в поведении Коршунова, поверившего бывшему басмачу, силой и об­маном вовлеченному в банду. Главка о пограничнике Субботе возвращает читателя к истории разгрома банды Ризабека, к походу, где проводником был Алы, а Суббота по приказу Коршунова все-таки следил за бывшим бас­мачом, оказавшимся верным парнем. Некоторые факты в этих главках повторяют уже известное читателю, но с другой точки зрения. В главке о Вороном не названо имя пастуха, которому молодой бай выбил глаз камчой, но несколько раньше читатель уже слышал об этом из уст самого Алы, а позднее узнает эту же историю подроб­ней. Так достигался эффект стереоскопический. Ощуще­ния повтора здесь не было. И все замыкалось на Кор­шунове. «Хозяином Басмача был Коршунов» — так за­канчивалась главка «Вороной». Рекомендацию в партию Алы получил от командира. «Командир этот был Коршу­нов». Эти же слова повторены и в конце главки «Суб­бота».

Александр Коршунов вошел в судьбы людей границы, рассказ о нем неотделим от рассказа об их жизни. Здесь биографические справки, сведения о героях — все осве­щено изнутри. Отсюда мотивированность поступков — и Алы, ненавидящего баев, и Субботы, полюбившего Алы за верность и мужество, и Коршунова, рискнувшего до­вериться бывшему басмачу.

Кроме Алы и Субботы во второй половине повести по­являются еще несколько персонажей, чей путь не пере­крещивается с прежними героями, за исключением Кор­шунова,— в частности писарь Цветков, ставший провод­ником розыскной собаки, и друг Коршунова по академии Левинсон. Очевидно, писатель не был удовлетворен тем, что не свел каким-либо образом пограничников южной и северной границ, и поэтому появился вариант повести, издававшейся под названием «Александр Коршунов». Все действие завершалось эпизодами на южной границе и отъездом Коршунова из Средней Азии. Повесть стала цельнее, но прямолинейнее. В частности, исчезли встав­ные новеллы, теперь материал из них лишь частично из­лагался, ушли не только эпизоды на северной границе, но и тщательно выписанный образ командира Левинсона, который важен и для понимания характера Коршунова. Совсем по-другому изложен во втором варианте и духов­ный перелом, произошедший в герое после ранения.

Однако прежде чем говорить о вариантах повести, обратимся к характеру главного героя и задаче, которую ставил автор, приступая к этой книге. Этой задачей был анализ художественными средствами самого строя мыш­ления героя, командира нового типа. Л. Канторовичу важно было показать не только бои и походы, но и само сознание, движение мысли, ее развитие.

Начало «Полковника Коршунова», казалось бы, не обещает разработки сложных проблем. Медленно идет отряд к гребню перевала. Тропа обрывается в пропасть. Командир соскакивает с края тропы на осыпь, за ним, упираясь, шагнул его конь и сел на круп. Человек и ло­шадь неподвижно застыли, потом выпрямились. За ко­мандиром осторожно двинулся отряд бойцов. Пять дней они идут по следу банды.

Вроде бы еще одна боевая страница жизни далекой среднеазиатской заставы. Кажется поначалу, что чита­ешь новые главы «Кутана Торгоева». Знакомая как будто картина будней пограничников. Командир в развеваю­щейся бурке на вороном коне перед фронтом красноар­мейцев. Но постепенно повествование превращается в психологическое исследование центрального образа. В каждой из глав свой драматический конфликт, прояв­ление разных характеров и взглядов.

С «Кутаном Торгоевым» новую повесть связывало многое — от мелочей до вариации эпизодов. Бывший бас­мач Кутан становится проводником, и аналогичное про­исходит с Алы. Есть также сцена действий погранични­ков, попавших, казалось, в крайнюю ситуацию. Но если начальник комендатуры Андрей Андреевич — персонаж второго плана, то Коршунов становится главным героем. Во второй повести меньше описания переживаний, боль­ше самого действия. И события приближены ко времени создания произведения.

Анализ военной мысли, став центром художественно­го изображения, потребовал поисков новых для Канто­ровича стилистических средств. Речь идет в первую оче­редь о многоголосии, о способности автора раскрыть одну и ту же сцену с позиций разных действующих лиц, отли­чающихся друг от друга разным уровнем мышления. Наи­более яркий пример такого изображения одного и того же события — сцена первой главы, в которой рассказано о гибели Степана Лобова, помощника начальника погран­заставы. Коршунов и Лобов думают об одном по-разному, весь мыслительный процесс у них не похож. Коршунов посылает Лобова в перестрелку. Его тактический план — сократить расстояние для решительного удара. Задача Лобова отвлекающая, он должен держаться в отдалении, не лезть вперед. Но, ведя свой отряд, Лобов забыл об общей задаче. Он почувствовал возможность отличиться, заставить забыть нерешительность, проявленную при переправе через пропасть. И рухнула тактическая логика командира:Лобов не выдержал, нарушил приказ, обрек на гибель себя и товарищей.

Лобов гонит от себя мысль об атаке, на которую не имеет права, и одновременно рвется к ней. Лихорадочный поток чувств, внутренняя борьба, стремление убедить себя самого, честолюбие (ведь это будет его победа) — все это психологически детализировано. Мы как бы при­сутствуем при срыве Лобова в атаку. «Шашки к бою! Какойголос! Какой голос у Степана Лобова! Степан Ло­бов пошел в атаку. Перестали стрелять, сбегаются в кучу, садятся на лошадей. Бежать? Им некуда бежать! Сзади река. Скорее, скорее! Кони устали, кони еле идут, кони скачут из последних сил, копи выдержат еще немного...»

У Лобова искренний порыв, самолюбование, храб­рость,и тут же отчаяние от мгновенно осознанной ошиб­ки. Коршунов с вершины холма не только видит то, что не видно Лобову, он как бы чувствует его состояние. Вот почему Коршунову показалось, «будто во всей фигуре Лобова было что-то похожее не на полет, а па падение». «Коршунов видел, как слева от ущелья выезжает на до­лину вторая, еще большая часть банды. Коршунов видел, как эти басмачи выскочили из ущелья, как передние из них уже поднялись на невысокие холмы... Из ущелья поднимались все новые и новые всадники. Отделению Лобова угрожала гибель».

Если бы в повести говорилось лишь о рисунке боя, расположении противника, и тогда эти эпизоды представ­ляли бы некоторый интерес. По автору важно движение мысли. Мы видим, как и почему погиб Лобов и едва не погубил отряд. «Это ж ясно! Чего же ждать! Если Лобов захватит банду, то не все ли равно, какое было приказа­ние и как Лобов его выполнял? А если Лобов не захватит банды? Нет, конечно, все верно...» Все оказывается не­верным, но это не простая ошибка, она вытекает из ха­рактера Лобова,

Конечно, в этом психологическом исследовании есть понимание роли случайности. Но все-таки главное в по­ведении героев зависит от их личных свойств. От поры­вистости и ложного самолюбия — у Лобова, от самообуздания в бою, холодной трезвости расчета, заботе о под­чиненных— у Коршунова. Коршунов расчетлив, но он стремителен, страстен. Автор показывает, сколь глубоки его чувства, например, переживания в связи с гибелью Лобова, даже чувство вины, хотя в действительности Коршунов не виноват.

Углубившаяся аналитичность связана в повести с не­бывалой ранее в книгах Канторовича многонаселенностью. В каждой главе помимо основного сюжета есть другие весьма существенные линии. В первой внутреннее столкновение Коршунова с Лобовым на фоне борьбы про­тив Аильчинова, во второй сложные отношения между Коршуновым, Алы и Субботой в общей операции по раз­грому центральной басмаческой группы Ризабека Касы­ма, направляемой из-за рубежа контрреволюцией. Мы следим за героем на самом сложном этапе его командир­ского труда в условиях Средней Азии. И ни в одной из следующих друг за другом боевых операций нет повто­рения уже знакомого. Новыми оказываются все более драматические военные обстоятельства. Процесс воспи­тания командира проявляется в разных формах. Его воспитывает необходимость решений в сложной меняю­щейся обстановке, воспитывает пример старших. Когда начальник управления погранохраны на совещании ко­мандиров излагает задачу предстоящей операции, его участникам кажется, что он лишь развил и улучшил не­которые подробности их собственного плана. На самом же деле план Кузнецова существенно отличался от всего, что было предложено командирами. Начальник препод­носит свои мысли как развитие уже сказанного, чтобы подчеркнуть уважение к подчиненным. Он умеет и внимательно слушать, и ненавязчиво подтолкнуть к глав­ному.

Новые оттенки в обрисовке поведения командира при­сущи, как видно, не только главному герою, но и персо­нажу эпизодическому. В этой повести вообще много вни­мания уделено Алы, Субботе и другим вроде бы второ­степенным персонажам. Каждый из них имеет свой характер, это личности и значительные сами по себе, и важные дли характеристики Коршунова как воспитателя. Не случайно красноармеец Суббота первым шагнул за командиром на осыпь. И Алы доверился бы не каждому. Олицетворением справедливости становится Коршунов для Алы, примером мужества для Субботы.

Одновременно с разработкой в первых двух главах проблемы авторитета командира, в них развивается важ­ная для всего творчества писателя тема интернациональ­ного духа Красной Армии. С лиризмом пишет Канторо­вич о взаимоотношениях украинца Субботы и киргиза Алы, о дружбе, скрепленной взаимовыручкой в бою. Дру­зья делятся подробностями своей жизни до военном службы, рассказывают о личных мотивах, побудивших остаться на границе. Вместе вступили они здесь в пар­тию, вместе мечтают о будущем. Оба многим обязаны Коршунову. Приведенные истории героев второго плана, в частности, вставные главы об Алы и Субботе, говорят о большей композиционной усложненности повести в сравнении с «Кутаном Торгоевым».

Эти главы как бы радиусами расходятся из смысло­вого, сюжетного и образного центра повести — поступ­ков, мыслей и чувств Коршунова.

Но и сам образ командира уже в главах, связанных со среднеазиатскими событиями, приобретает все новые черты. Здесь раскрылись выдержка Коршунова, его не­многословность, аналитический склад мышления, скром­ность, даже суровость. И именно такой Коршунов про­являет открытость чувств, казалось бы, совсем неожидан­ную в нем, взрыв патетики. Это происходит в трагические минуты боя с Ризабеком Касимом. Когда десять погра­ничников отбиваются, почти уже ни на что не надеясь, от лавины басмачей, тяжело раненный Коршунов говорит: «Споем, ладно? Споем на прощанье!» Бойцы глядят на него молча, с тоской. А он все повторяет: «Нужно петь, друзья.Песня — это очень важно... Что? Почему не надо? Разве не так?» И сам запевает: «Трансвааль, Трансвааль, страна моя», повторяя только две строки, какие запомнил. И от звуков этой песни становится страшно Ризабеку. Он бежит к повороту ущелья, где его ждет весть о прибытии большого отряда пограничников. Порыв эмоций, бурное их проявление у Коршунова про­диктованы его страстным желанием быть с товарищами в последние минуты жизни, и если уж суждено погибнуть, то сохранив человеческое достоинство, боевое братство до конца.

В годы Отечественной войны не однажды, попадая в критическую ситуацию, наши бойцы, повинуясь вну­треннему порыву, пели революционные песни. Они сра­жались до последнего патрона, гранаты, и они пели, вы­казывая врагу непреклонность, силу духа. Среди тех, кто защищал Брест, Ханко, Севастополь, кто встречал врага штыком и песней в смертельном бою, были читатели «Полковника Коршунова».

В повести рядом с чувствами, проявляющимися не­громко, выразилась способность героя к взрыву — это важная сторона его внутреннего мира, раскрывающегося в повести. Существенные перемены в судьбе и личности Коршунова происходят в новых обстоятельствах. Намно­го расширяются рамки произведения. Раньше почти все замыкалось границей, об остальном читатель лишь полу­чал некоторую информацию. И вот — госпиталь, отдых в санатории, новые знакомства, награждение орденом, Москва, небывалые впечатления, досрочное возвращение на границу, еще одна боевая операция. Казалось бы, третьей главой жизненный круг героя очерчен полностью. Но происходит иное. Это лишь часть повести и часть жиз­ни Александра Коршунова. О предстоящем пути говорит Коршунову партийный секретарь комендатуры Захаров, человек старшего поколения: «Ты только разогнался жить. Это ничего, что ты уже командир, что ты герой. Всего этого на другую жизнь, может быть, хватило бы. На долгую жизнь... Ты еще сам не знаешь, чего тебе надо, но что-то в жизни у тебя незаполненным осталось... Что тебе делать дальше? Я не знаю, и ты сегодня не зна­ешь. Только я за тебя, Шурка, спокоен».

Это завтра наступает не сразу. Перед читателем про­ходит еще несколько этапов жизни героя, новые люди. Расширяется, обогащается внутренний мир Коршунова. Не всегда писатель избегает здесь прямолинейности. Мы видим, что герой поначалу озадачен и даже раздражен тем, сколько вещей ему неведомо. Встретившись в сана­тории с писателем и девушкой Леной, он чувствует про­белы в своем воспитании: не знает поэзии, изобразитель­ного искусства, серьезной музыки. Его мир ограничивал­ся делом, борьбой, и вот перед ним музеи, книги, театр. В этой главе явно с натуры написана сцена награждения в Кремле. Коршунова награждают вместе с полярника­ми, со Шмидтом, а значит, и с самим автором, получив­шим награду за поход на «Сибирякове». Тут выразитель­ны мельчайшие детали. Но об увлечении героя литерату­рой, запойном чтении сказано стандартно, в виде рекомендательного указателя. Здесь не столько впечатле­ния героя от литературных произведений, сколько дань литературному штампу: «Коршунов читал стихи Маяков­ского и «Илиаду» Гомера, Толстого и Мопассана, Стен­даля и Чехова. Достоевский не понравился Коршунову, но он прочел все, что написал Достоевский... Томик сти­хов Киплинга поразил Коршунова жестокой выразитель­ностью. «Хаджи Мурат» Коршунов считал лучшей вещью Толстого. Стихи Коршунов запоминал наизусть и не рас­ставался с маленьким дешевым изданием Пушкина. Сво­их бойцов Коршунов учил любви к чтению. По вечерам вслух читал им любимых поэтов и книги раздавал крас­ноармейцам».

Гораздо интересней непосредственное впечатление Коршунова от стихов, прочитанных Леной. Здесь нет пе­речней, есть стихи, близкие Коршунову. Во втором ва­рианте повести, выходившем до войны дважды под на­званием «Александр Коршунов», действие ограничивается материалом первых трех глав с рядом существенных из­менений. В этом варианте исчезла Лена, девушка, кото­рой Коршунов не смог ответить взаимностью. Теперь стихи в больнице (а не в санатории) читает герою его будущая жена — Анна. В дальнейшем, уже после гибели автора, были обработаны со значительными потерями и последующие, не азиатские главы. Между тем, если ав­торский вариант повести в чем-то выигрывал благодаря большему единству всей вещи, то издание «Александра Коршунова» в обработке посторонних лиц[11] (разумеется, недопустимое) значительно уступает варианту 1940 года.

Очевидно, само появление в повести двух героинь было связано с желанием автора показать сложность личных отношений. Хотя многое должно в Лене импони­ровать Коршунову, влечения он к ней не чувствует, и поз­же даже не отвечает ей на письма, присланные из Мо­сквы: ему нечего было ей писать.

Все ясней становилась автору сложность человеческих судеб и отношений. Все глубже он пытается раскрыть ду­ховную жизнь героя. Формально повесть не делится на две части, но, конечно же, три последних главы (с дву­мя вставками, посвященными отцу Коршунова и провод­нику собак Цветкову) представляют собой именно вто­рую часть —с новыми проблемами, персонажами и даже

местом действия. Во второй части важны размышления Коршунова над проблемами военной теории. Позади осталась Средняя Азия с её песками и походами по горам за вражескими бандами. Нелегко ему поступить в Акаде­мию Генерального штаба. Наконец Коршунов оказывает­ся в Москве, есть время подумать о военной профессии, о будущей войне. Все это интересует писателя (и его ге­роя), без связи с конкретными событиями. Такие рассуж­дения «оправданы» самим местом учебы командира.

Писатель углубился во внутренний мир военного чело­века, еще непривычного литературе тех лет, он поставил его в одни ряд с персонажами, знакомыми по произве­дениям предвоенной поры, — ученым, художником, акте­ром, композитором, писателем. Процесс роста военного сознания, процесс становления командира составляет основное содержание этих глав. Канторович показал ге­роя, какого не могло быть ни в каком другом общество. Здесь нет ничего похожего па прежнюю военную среду, опустошавшую человеческую душу. Для Коршунова эта его работа — призвание, она требует напряжения творческой мысли. Появ­ление этой повести — на­чало литературного про­цесса, который в больших масштабах развился деся­тилетия спустя. Такие ро­маны, как «Наследники» М. Алексеева и «Сильнее атома» Г. Березко, про­должают начатое автором «Полковника Коршуно­ва».

История прохождения Коршуновым курса воен­ной академии полна для него обретений. Одно из них — обретение друга, курсанта Левинсона. В повести это живой характер, человек со своей биографией, пристрастиями. Взаимоотношения Кор­шунова с Левинсоном драматичны. Глубоко разъяснена первоначальная неприязнь боевого командира Коршуно­ва, хлебнувшего горечи боев и утрат, к способному моло­дому лейтенанту. Фигура Левинсона позволяет еще глуб­же понять героя повести, вместе с тем она показывает, сколь широка основа командного состава армии, собирающей лучших, талантливых людей. Возможно, сама фамилия Левинсона в повести не случайна: в фадеевском «Разгроме» командир с такой же фамилией вел своих бойцов, защищавших молодую республику. Нынешним командирам придется продолжить их дело.

В послевоенных изданиях варианта повести «Алек­сандр Коршунов» издатели назвали одну из глав «Ле­винсон». Она в основном соответствует тексту четвертой главы «Полковника Коршунова». Но в полном тексте (так он издавался и в 1957 и в 1965 годах) о Левинсоне говорится гораздо больше. Его рассказ комкору о горь­ком детстве, о погромщиках, убивших любимых дедов, так же важен, как и упоминание о школьном учителе ма­тематики, о работе слесарем в Ленинграде. Писатель не просто агитировал своей повестью быть готовыми к обо­роне страны, он умел убеждать в этом молодых людей предвоенной поры. Комкор слушает Левинсона, который говорит о том, что и автору очень близко. Оказывается, руководя на заводе военно-физкультурной работой, Ле­винсон даже написал книжку о комсомольцах-танкистах. Правда, это не писательская работа, но она, по словам комкора, принесла пользу.

Принести пользу — вот что важно и для комкора, и для Левинсона, и для писателя. «Мне казалось, что, раз война рано или поздно все равно неизбежна, к ней нужно готовиться. Готовиться нужно всем, даже и не военным людям, и мне хотелось сделать все, что возможно, чтобы я сам был полезен на воине». Эти слова Левинсона — кредо писателя Льва Канторовича. Готовился к будущим схваткам он сам, его герои и его читатели.

В академии Левинсон встречается со своим едино­мышленником Коршуновым. Но, как и в первых главах повести, здесь возникают сложные коллизии, связанные с разным опытом людей. Внутренний конфликт первой главы — отношения Коршунова с Лобовым. Кто знает, как могли бы они развиться, не погибни Лобов по своей же вине. Противоречиво отношение Коршунова к Алы. Здесь и доверие, и подозрительность. Трудно сказать, как развернулись бы события второй главы, если бы Алы узнал об этих подозрениях. В третьей главе Коршунов сталкивается с собой, со своей ограниченностью, духов­ной незрелостью. И так же, как он дрался за право учить­ся в академии, он борется за широкие знания. И вот — новое столкновение опытного, хотя и молодого командира с новичком в военно-теоретических вопросах, замкнутого молчуна — с говорливым комсомольским работником. Один недоверчив, другой робеет. Коршунов считает сво­его подопечного выскочкой, несерьезным человеком. А Ле­винсон своего наставника — сухарем, с которым невоз­можно подружиться, хотя подружиться очень хочется...

История подлинного сближения Коршунова и Левин­сона, очевидно, могла стать материалом для самостоя­тельной повести. Понятно восхищение Левинсона молча­ливым пограничником-орденоносцем, который казался «олицетворением всего романтического и героического, что было... в военной профессии, в судьбе командира Красной Армии». Но можно понять и неприязнь Коршу­нова. Он ведь не знал, что пришлось пережить Левинсону в детстве. Он видел лишь внешнее. Позднее Коршунов сказал: «Ты показался мне слишком чистеньким. Пони­маешь? У меня в Средней Азии есть командиры и красно­армейцы твои ровесники, и они живут как на войне и хо­рошо знают, что такое смерть, и кровь, и жажда, и жара, и мороз. Понимаешь, Левинсон? Я вспомнил о них, встретясь с тобой, и ты показался мне чистеньким счастливчи­ком. Теперь я знаю тебе цену...» Понадобилось время, чтобы пришло взаимное доверие. И тогда, наверное, Ле­винсон рассказал о своих дедах и больном отце, комму­нисте с семнадцатого года. А Коршунов, успевший повое­вать в гражданскую (четыре года разницы в возрасте), поведал обо всем, что мы уже знаем из первых глав по­вести. Пересказывая исповедь Коршунова, автор как бы вспоминает об увиденном на южной границе, он волнует­ся, и это волнение передается читателю. Ощущения самоцитирования здесь не возникает. «Левинсон слушал, за­таив дыхание, и совершенно забыл о том, где он находит­ся... Ему слышались выстрелы и горное эхо, и вой шакалов, и крики басмачей. Ему казалось, что он видит вороного жеребца Басмача, и молчаливого Алы, и скула­стые лица вожаков басмаческих шаек. Он узнал о бесхит­ростной боевой дружбе пограничников и о смертельной ненависти старика Абдумамана. Он узнал о ране Коршу­нова и о том, как Коршунов в первый раз готовился в академию...»

По существу, перед нами кинематографический «ход», прием воспоминаний, открывающий новые черты в харак­тере героя. Оказывается, не такой уж сухарь этот замкну­тый Коршунов, он остро чувствует, глубоко переживает.

Процесс становления личности героя показан в пове­сти разносторонне, протекает он трудно. Путь интелли­гента в первом поколении всегда долог, психологически сложен. В области военно-теоретического мышления осо­бенно. Это в равной мере относится и к Левинсону, и к Коршунову. Судьбы Левинсона и Коршунова обычны и исключительны. Обычны для общества, где молодые люди, сыновья рабочих и ремесленников, поднимаются к осознанию цели — к высшему военному образованию.

Без предыстории Левинсона, его рассказа комкору о тяжком, униженном детстве, нельзя представить ни его комсомольскую юность, ни увлечение военным делом. Для понимания характера Коршунова многое дает глава об отце героя, которая названа «Александр Александрович Коршунов-старший». Глава эта вставная, но она органич­на, не иллюстративна. Рассказ о старшем Коршунове, сначала гнувшем спину на хозяина малярной мастерской, а потом работавшем на вагоностроительном заводе, су­щественна для понимания социальных и духовных корней героя, естественно впитавшего нравственные понятия русского рабочего человека.замечания пулеметчика Зимина о том, что у него в род­ных Верхних Кутах перед праздником пекут оладьи, по­являлось прямое публицистическое слово автора: «Это случайное замечание точно распахнуло стены казармы. Сразу стали видны барабинские степи, Новосибирск, Смоленск, Свердловск... — все, что лежало по ту сторо­ну тайги. Каждому бойцу захотелось вспомнить добрым словом родные города и поселки...» Конечно, чего-то оригинального в этом, как и в сцене слушания парада с Красной площади через плохонький приемник, нет. Но определенный эмоциональный настрой достигается.

О жизни отца Коршунова рассказано подробно: об участии в дореволюционной рабочей забастовке, о первой мировой войне, где он был ранен, о дальнейшем трудовом пути — восстановлении своего завода после гражданской войны. До последнего часа этот беспартийный рабочий остается на своем посту, когда он умирает, его хоронит весь завод. В повести показано отношение старика к сыну, гордость за то, что «его Сашка рвется в генералы». В письмах он называет его: «Ваше превосходительство, мой Сашка!»

Главное в истории Коршунова-отца — ее социальное содержание, важное не только для самой биографии героя, но и для обрисовки истоков духовного мира совет­ского военного человека 30-х годов. При ином обществен­ном строе такие биографии, как у Левинсона и Коршуно­ва, не могли быть обычными. Где, кроме социалистиче­ского государства, сын маляра мог стать полковником, закончить Академию Генерального штаба? Рассказано обо всем естественно, спокойно. В нашей стране станови­лось обычным такое продвижение людей, основанное лишь на способностях и настойчивости.

Отдельная глава о жизни отца героя была в повести закономерна. Но жизнь Коршунова-старшего здесь лишь описывалась, излагалась. Во втором варианте повести, в «Александре Коршунове», где вставных глав не было, отец уже лицо действующее. Он едет в больницу к сыну, знакомится с Алы и Субботой, он понимает, что значит для его Сашки Аня, «черноволосая сестра». Сравнение вариантов повести показывает, что писатель продолжал думать над образами своего любимого произведения.

Как и предвидел товарищ Коршунова, партийный се­кретарь Захаров, жизнь нашего героя еще на взлете. К последней главе он уже начальник штаба округа. Одна­ко того накала — и мысли и действия, — которым отлича­лись первые главы, здесь нет. Похоже, что автор механи­чески соединяет истории, которые могли бы дать содер­жание пограничным рассказам. По такому принципу повесть можно продолжать довольно долго. Очевидно, автор это чувствовал. Отсюда, возможно, и поиски вари­антов, и стремление к иным сюжетным ходам в написан­ном позже одноименном сценарии.

Эпизоды на западной границе были необходимы Кан­торовичу, чтобы подчеркнуть важную для него мысль. Здесь нет боев и походов, но суть пограничной работы остается прежней: «Нужно побеждать здесь, как мы по­беждали в Азин. Правила игры остаются прежними... Мы не просто стережем такой-то участок границы... Мы охраняем землю». Так определилась задача армии мир­ных дней.

Повесть «Полковник Коршунов» была психологически глубока, но ей не хватило исторической широты, времен­ных реалий. Все-таки девять лет в жизни героя, тем более героя интеллектуального, — это большой период в жизни страны. Рецептов, как давать эти приметы времени — публицистическими ли отступлениями, отдельными штри­хами,— не существует. Скажем, в повести С. Диковского «Патриоты» после упоминания о том, что Корж много ездил и видел, сказано: «Он знал, что в Новороссийске из города на «Стандарт» ездят на катерах, что в Бобри­ках выстроили кинотеатр почище московских, что Таган­рог стоит на горе...» И кажется, будто пограничники чувствуют за спиной всю страну. В другом случае после

Трудно представить, чтобы в разговорах героев Кан­торовича, письмах, прочитанных книгах так или иначе не отразилось бы почти десятилетие жизни страны. Понят­но, речь идет не об информационно-газетном отражении. Глухо упомянуты полярники, но, скажем, те самые меж­дународные события, которые заставляли готовиться к войне, оставались в тени. Даже приход Гитлера к власти в Германии. Неужели разговоры Коршунова с Левинсо­ном носили всегда чисто теоретический характер? Ко­нечно, таким образом писатель оградил себя от материа­ла временного, скоро забываемого, но, с другой стороны, в повести не оказалось даже Москвы тех лет со строи­тельством метро и передвижкой домов. Время же отрази­лось — и отразилось хорошо — в сознании героев, их не­которой прямолинейности и даже аскетизме. Но приметы времени не пошли бы во вред этому талантливому произ­ведению.

Лев Канторович не был художником публицистиче­ского склада, он стремился передать свои мысли через характеры героев, их действия. Но то, что было ему осо­бенно дорого, то, что проходило через все творчество писателя, герои его произведений высказывали иногда прямо. И прежде всего касающееся профессии погранич­ника, защиты страны от посягательств. Ведь эти рассказы и повести создавались, когда фашизм уже пошел в наступление, когда мы читали сообщения о расправах вы­учеников Муссолини в Абиссинии (Эфиопии), когда итальянский и немецкий фашизм наступали в Испании. В разговоре с Коршуновым его друг пограничник Ива­нов говорит: «Когда будет война, мы первые примем бой. Мы ведем бой и сегодня. Война не объявлена, но война идет. Большая, последняя война. Война между двумя системами. Война между двумя силами, двумя мировоз­зрениями, двумя началами на земле. В войне победите­лями будем мы, но победу мы завоюем в бою и бой будет трудным...»

Так думает Иванов, так же думали и Коршунов, и Канторович. В споре с немецким шпионом Регелем, за­хваченном при переходе границы, отвечая на его истери­ческие выкрики о сером человеческом стаде, Коршунов так же прямо выражает и мысли автора: «Мы победили вас, и сегодня, если нас тронут, мы победим десятки и сотни и тысячи таких, как вы, Регель. И мы победим обя­зательно, потому что за нас история и у нас миллионы людей, знающих, за что они борются, и знающих, что они защищают право на счастье...»

Это было написано за три года до самого трудного боя, который выдержала наша страна. Автор «Полков­ника Коршунова» знал, что он, как и его герой, не будет щадить себя в этом бою.

Критика одобрительно встретила повесть «Полковник Коршунов». В одной из первых рецензий Геннадий Гор писал: «В повести Льва Канторовича «Полковник Кор­шунов» нет стен. Канторович из тех писателей, которые любят встречаться со своим героем под открытым небом: во льдах Арктики, в горах Средней Азии, на границах на­шей прекрасной страны, в больших ее лесах. От этого и герою не тесно в книгах, и читателю не душно, не скуч­но...»

Г. Гор не относится к повести апологетически, он, в частности, возражает против вставных новелл, считая, что «читателю хочется перескочить через них, чтобы идти дальше вместе с героем...» Развивая свой основной тезис (герой вне стен), автор рецензии утверждал, что образ заглавного героя хорош лишь там, где он проявляется в действии — в бою. «Образ Коршунова слит с действием, и там, где нет действия, нет Коршунова, а только его тень. Стиль Канторовича блекнет, образ Коршунова ста­новится бледным и схематичным, когда герой — за пре­делами боевых событий, когда он в комнате, хотя бы этой комнатой была столовая санатория... или аудитория академии». Обнаруживая реальные просчеты писателя, Г. Гор абсолютизировал понравившуюся ему схему. Но его конечный вывод не оставлял сомнений в общей оцен­ке повести: «Канторович хорошо знает свой материал и передает его честно».[12]

В другой статье, посвященной той же повести, критик Г. Мунблит вспомнил о Джеке Лондоне, вспомнил «не потому, что он (Канторович. — Р. М.) подражает Дж. Лондону,— он этого и не думает делать, а потому, что он пишет о сильных и смелых людях, находя в них те же черты привлекательности, какие некогда восхища­ли нас в Сыне солнца, Мартине Идене и многих других, населяющих книги Дж. Лондона, персонажей».

И в этом отзыве есть критические замечания. Они от­носятся прежде всего к схематичности персонажей вто­рого плана, особенно комбрига Кузнецова, «в котором нет характера», и жены Коршунова — Анны. Недооценил критик Левинсона. Но зато он всесторонне рассмотрел и одобрил изображение главного героя, увидел не только намерения писателя, но и «характер героя, составляющий центр книги и основной ее смысл».

Критик отметил принципиальную художественную удачу автора в психологизме, всестороннем изображении Коршунова. «Отвага, сила воли, упорство, скромность и чуть угловатая мужественная сдержанность — таковы от­личительные особенности героя повести Л. Канторовича, причем нужно заметить, что все эти свойства автор не просто приписывает человеку, которого он изображает, а стремится сделать их вытекающими из его поведе­ния. . .» Отметив, что автор повести не подымает своего героя на котурны, хотя видит в нем человека сильной волн и очень большого упорства, рецензент снова указы­вал на главное достижение писателя: «Думается нам, что Канторович верно понял природу людей, способных на героизм, и верно такого человека изобразил...»

Эта статья была очень доброжелательна даже в своей критической части, критик говорил и о том, что ему пока­залось в книге неубедительным, но он отдавал должное художественным достижениям и возможностям писателя. Хвалил не за тему, не за актуальность — хотя и тема важна, и ее своевременное воплощение — за художе­ственную достоверность. Поэтому Л. Канторович мог с удовлетворением перечитывать отзыв: «Повесть читается с большим интересом. Достоинство это тем более суще­ственно, что читательское внимание завоевано в ней не формальными ухищрениями».[13]

Образ боевого командира надолго привлек внимание писателя. Под повестью даты: 1937—1938. Под вариан­том для Детгиза («Александр Коршунов») —1938—1939. Затем началась работа над киносценарием для Ленфильма. Это была не просто экранизация повести, получившей известность и читательское признание. Писатель стре­мился углубить образ своего героя, придать ему более обобщающий характер. Интересны отзывы по поводу сценария, прочитанного как на киностудии, так и руко­водителями погранвойск. Начальник Политического уп­равления пограничных войск НКВД Мироненко дал в письме к автору детальный отзыв о его сценарии. В частности, Мироненко считал идеализированным образ начальника управления Кузнецова, видел однотонность в характере Коршунова, несоответствие некоторых ситуа­ций и диалогов реальным обстоятельствам. Письмо напи­сано очень непринужденно, без малейшего оттенка ка­кого-либо «руководящего» давления на писателя, в форме доброжелательного совета, который автор волен принять или не принять. Переписка Канторовича с военными и военно-литературными работниками (представителями журналов, издательства) — замечательная иллюстрация его многосторонних связей с пограничниками.

Киноорганизации, обсуждавшие сценарий «Полков­ник Коршунов», оценили возможности темы и ее вопло­щения. Из переписки автора со студией, в частности, вид­но, как усложнились задачи, поставленные перед писате­лем. В письме начальника сценарного отдела Ленфильма режиссера И. Трауберга звучала заинтересованность и понимание принципиальных возможностей такого фильма. Но больше всего режиссер был озабочен поисками гибкой и компактной формы для воплощения замысла. Отсюда деловые конструктивные советы, как «строить сюжет», предложение возможных вариантов.

В последнем по времени отзыве Ленфильма о сцена­рии отмечены важные идейные соображения, касающиеся общего замысла произведения. Старший редактор сценар­ного отдела С. Кара указал на оригинальность, нешаблонность образа героя и всей окружающей его обстанов­ки. Анализируя сценарий, С. Кара глубоко мотивировал его значение и дал подробную характеристику Алек­сандру Коршунову, командиру, по-новому осмысляющему свою профессию военного. «Такого образа красного офи­цера еще не было создано нашей кинематографией», — писал он. Чрезвычайно важной чертой произведения ре­цензент считал воссоздание своеобразной атмосферы советского пограничного гарнизонного городка. Полувоенная жизнь здесь не только не приглушила культурные интересы гражданского населения, а, напротив, тесно свя­зала интеллигенцию городка с пограничниками. Автор отзыва подчеркивал, что атмосфера единства этих куль­турных интересов звучала в сценарии полемически по отношению к разобщенности военной и гражданской («штатской» по дореволюционной терминологии) интел­лигенции в старой армии. Разобщенность эта неоднократ­но отражалась нашей литературой, особенно в «Поедин­ке» А. Куприна.

Авторская работа над сценарием «Полковник Коршу­нов» продолжалась свыше двух лет. Писатель немало поработал над характеристикой личных, семейных взаи­моотношений героев, которые в повести были приглуше­ны. Если в повести Анна, жена Коршунова, возникала где-то на втором плане, то в сценарии история их любви до женитьбы показана в испытаниях, которым эта любовь подверглась. Анна — медсестра в местной больнице. Друг Коршунова командир Лобов любит Анну, рассказывает Коршунову о своей любви, уверен в ответном чувстве де­вушки. И Коршунов затаился, не желая быть соперником товарищу. После гибели Лобова Анну намерены отпра­вить из городка в другое место, но она просит разрешить ей остаться в больнице. Объясниться Коршунову и Анне трудно. Его признание происходит лишь после ранения, в бреду. Затем следует объяснение в больничном саду: здесь и смущение выздоравливающего, и робость, и чув­ство вины перед погибшим другом. В этих новых эпизо­дах развернута не только любовная линия. Анна пред­стает в сценарии и как друг Коршунова, и как поверен­ная его самых заветных планов. Именно ей первой он сообщает о намерении уехать для поступления в военную академию.

Автор искал новые сюжетные линии, он помнил, что пишет произведение для киноэкрана, требующее особых изобразительных форм. Он стремился дать колорит места, времени, искал контрасты света и тени, видел их в противопоставлении мрачных гор и ослепительного солн­ца, вороного коня и белой лошади, жаркого яростного боя и деталей мирного труда. Наверное, его связывало отсутствие в ту пору цветного кино. Можно лишь пред­ставить себе, как бы проявилось в таком кинематографе искусство Канторовича-художника.

Работа над сценарием вступала в заключительный этап. Приведенный выше последний отзыв Ленфильма датирован 27 марта 1941 года. Два последних официаль­ных документа посланы автору 29 мая и 12 июня. Пер­вый— об отправке второго варианта сценария в Москву, в Управление художественных фильмов Комитета по де­лам искусств. Второй — о получении отзыва из Москвы: необходимы дополнительные исправления в сценарии. «Просьба зайти в ближайшие дни» — так заканчивалось июньское письмо. По зайти в «ближайшие дни» автор не успел — наступило 22 июня...