Жизнь и книги Льва Канторовича

Враги

В. Маяковский

В произведениях Канторовича его героям-пограничникам противостояли нарушители границы. Но их психологическая обрисовка далась ему не сразу. В первых рассказах эти образы играли преимущественно сюжетную роль. В дальней­шем фигуры врагов разрабатывались более углублен­но.

Вповести «Кутан Торгоев» Джантай Оманов пока­зан во взаимоотношениях с разными слоями киргизского населения. В «Полковнике Коршунове» охарактеризо­ваны политические взгляды инженера-диверсанта, его злобствование, ненависть к трудовому народу. Но были у Канторовича во второй половине 30-х годов и произ­ведения, в которых такие образы оказывались централь­ными.

В1937 году отдельной книгой были выпущены два произведения писателя — «Враги» и «Разведчик», пер­вое из которых дало название книге. Автор не обозначил жанра этих вещей, двух больших рассказов, называе­мых иногда маленькими повестями. Па последней стра­нице значилось: «Ленинград. Май 1937 г.» Уже 29 июля рукопись ушла в набор. И для того времени темпы были исключительными.

В те годы тема шпионажа стала «модной». И в литературе и в кино появился поток произведений такого рода. Даже героиня лирической кинокомедии «Девуш­ка с характером» между прочим обнаруживала дивер­санта.

Л. Канторович не избежал влияния этой волны. И все же в рассказе «Враги» ему удалось художествен­но достоверно разработать некоторые психологические мотивы. Рассказ этот был написан незадолго до откры­того столкновения с японскими милитаристами на Ха­сане и Халхин-Голе. Фабула его несложна. Проникнув в ярангу чукчи Камыыргына, враг ловко притворяется щедрым благодетелем: делает подарки, лечит больную жену героя. Подчеркивается, что японец ведет тонкую игру, выдавая себя за корейца, взывая к национальным чувствам чукчи, толкуя их в духе наступательной ра­систской пропаганды; «Ты желтый, и я желтый. Белый человек — наш общий враг».

Как и в некоторых других произведениях Канторо­вича, во «Врагах» дана социальная предыстория героя. В семье чукотского охотника хорошо помнят времена, когда белый человек действительно был для него вра­гом. Но теперь понятие о белом человеке связано для этого небольшого народа с дружбой и культурой. Оно стало синонимом новой, лучшей жизни, которую при­несла Советская власть. Экскурсы в прошлое органич­ны в рассказе, не нарушают развития сюжета, они да­ются то как размышления героя, то как рассказы его родителей, то в авторских отступлениях. Камыыргын — веселый и добрый человек, доверчивая душа. Он долго не понимает странного поведения «гостя» в пути: вы­бора направления, петляния, внезапной агрессивности, расспросов о пограничниках, требования вывести его к новому городу. Раскрывая подробности совместного пути этих разных людей, автор показывает процесс про­зрения наивного чукчи. Разгадав наконец планы дивер­санта, Камыыргын ведет врага к пограничной заставе.

«Гость» подозрителен и осторожен, и чукча решается пожертвовать любимыми собаками, а потом и собой. Переходы от привычной готовности помочь каждому, кому он может быть полезен, к рождающимся подозре­ниям, растущая решимость любой ценой не допустить врага к его цели — все это проявления разных граней в характере героя.

Но не только этот характер раскрывается в расска­зе. Автор сосредоточил внимание на личности расиста, фашиста, чье поведение противоречиво и непонятно чукче. Во время их совместного пути разведчик с тру­дом скрывает ненависть к окружающему его миру. Но он способен и на другие чувства. В рассказе есть сцена, в которой японец показывает фотографию жены, лю­буется, забывшись, ее удивительным нарядом, приче­ской, нежной улыбкой, родным пейзажем.

Контрастно и поведение «гостя» в доме чукчи. По­явившись в чукотской яранге, «гость» поначалу может произвести самое благоприятное впечатление: он по­движен, деловит, доброжелателен. Умело вскрывает на­рыв на руке у хозяйки, перевязывает рану белоснежным бинтом и заставляет больную принять имевшееся у него лекарство. Дарит отцу чукчи пачку японского чая, но брезгливо морщится, отставляя чашку с тюленьим жи­ром.

Чтобы понять, что перед ним враг, Камыыргыну при­ходится отделить истинное от ложного в поведении япон­ца, понять его главную цель. В критическую минуту «гость» спасает нарты и собак, вызывая восхищение охотника: «Никогда такого богатыря не видал, друг!» Но и этот поступок, и подарки охотнику и его жене — своекорыстны. Разве настоящий друг будет предлагать деньги за услугу, разве он будет скрывать свои наме­рения и угрожать, упрекать в неблагодарности? Дивер­сант явно не справился со своей ролью. Его дикая воинственная песня, его угрозы и даже откровения («с юга я шел!») заставляют Камыыргына заподозрить нелад­ное. Умному и сильному врагу не удается провести на­ивного чукотского охотника.

Смятенному и ошеломленному чукче противостоит уже откровенная ярость врага, его дикое бешенство. Непримиримо сталкиваются два символа веры. Камыыргын погибает мужественно, принимая свой конец от руки диверсанта. Здесь — сюжетная и духовная кульми­нация рассказа. На последних его страницах одичав­ший «гость» блуждает по снежному бездорожью и кри­чит, как затравленный зверь. Бессильны его слезы и неотвратим путь не на диверсию в город, а на погран­заставу.

В рассказе много психологической подлинности, он воспринимается не как цепь приключений, не как пла­катная иллюстрация к заданному сюжету, а как изну­три раскрытая драма. Мы верим мысленным сопостав­лениям «бескорыстных» даров незваного гостя с его по­ведением в пути, видим, как растет настороженность чукчи, а потом убежденность, что перед ним человек, несущий зло ему и его друзьям.

Все события рассказа пронизаны мыслью о границе, ее несокрушимости, о единении пограничников с мест­ным населением. Лицо молодого охотника озаряется светом, когда он говорит о начальнике заставы Андрее Андреевиче, известном читателю ранних рассказов Кан­торовича и повести «Кутан Торгоев». Во «Врагах» мы снова узнаем о доброте и гостеприимстве этого коман­дира, одного из истинных друзей чукотского народа. Такого друга Камыыргын не может предать «гостю».

Сюжет традиционно-приключенческого рассказа нес в себе важные социальные мотивы, был психологичен. Его освещала идея дружбы советских народов. Она во­плотилась во многих книгах Канторовича о границе, которую вместе защищают украинцы, кавказские гор­цы, татары... В «Кутане Торгоевс» рядом с русскими киргизы, боец Николаенко горюет над убитым в бою другом Заксом, полковник Коршунов подружился в ака­демии с мужественным командиром Левинсоном. Нена­зойливо, органично отражена в повестях и рассказах писателя идея многонациональности Красной Армии, достоинства каждой нации в нашем обществе. В рас­сказе «Враги» эта идея выражена во взаимоотношениях охотников-чукчей с русскими пограничниками, не толь­ко в сюжете рассказа, но и в психологической его атмо­сфере, в поэтическом строе всего текста, в подробностях быта, рисующих эту дружбу. Русские пограничники убедили Камыыргына, что людей разделяют не нацио­нальные и расовые перегородки. Он говорит «гостю»: «Белый купец был, белый исправник был. Верно, рань­ше белые часто в нашу страну приходили. Обманыва­ли, обирали диких чукчей. Белый — враг мне. Но о дру­гих людях ты говоришь. Ты о красном говоришь, будто красное и белое — одни цвет. Красные бились с белыми во всех землях моей родины, и красные победили бе­лых. Красные люди прогнали белых и с чукотской зем­ли. Белая кожа у этих людей, но лучшие друзья они нам. Это они прогнали шамана и богача из моего пле­мени. Все племя рабом было у богатого, у шамана. Те­перь все племя свободным стало. А богатый, а шаман желтыми были. Худо, ты говоришь. Богатый — враг бедному Камыыргыну. Желтый, белый — все равно враг...»

Книга выходила в молодежном издательстве. Уста­ми чукотского охотника была произнесена здесь азбука пролетарского интернационализма.

Можно было бы не приводить этого монолога, если бы усвоенное едва осилившим грамоту чукотским охотником не оспаривалось спустя десятилетия некоторыми литера­турными теоретиками. В статье «О народно-националь­ном в современной сказке для театра» В. Пархоменко написал: «״Наши“ и ״чужие“, ,,мы“ и ״они“. Социальная психология говорит, что с этого начинается националь­ное сознание. Оно должно наполниться духовностью и уважением своей истории, своей культуры, чтобы вырасти в одно из самых могучих, глубоких чувств, какие только может испытать человек, — чувство патриотизма».[14]

Суть таких «теорий» хорошо поняла писательница М. Прилежаева: «С первых лет существования детской литературы мы привыкли к тому, что для наших детей (и не только для них. — Р. М.) водораздел между «сво­ими» и «чужими» был социально-классовым. «Свои» были рабочие, трудящиеся, угнетенные всех стран, всех рас; «чужими» были эксплуататоры, угнетатели... Если верить Виталию Пархоменко, невозможно воспитать чувство патриотизма, не научив детей разделять чело­вечество на «своих» и «чужих» по национальному при­знаку. Ибо с этого, оказывается, и начинается нацио­нальное сознание».[15]

Лев Канторович был среди тех писателей, которые, готовя нашу молодежь к будущим схваткам с врагом, воспитывали в них чувства патриотов-интернационалистов.

В рассказе острый сюжет сочетался с психологиче­ским анализом, лирическими картинами душевной жиз­ни человека и пейзажными зарисовками, графически четкими, лаконичными. Канторович видел взглядом ху­дожника (он иллюстрировал и эту свою книгу) пустую снежную тундру, бледный горизонт, сверкающий на солнце снег, полыханье северного сияния, взломавший­ся лед, черную воду, черный силуэт собаки при слабом свете луны, синие тени гор на снегу.

На основе рассказа «Враги» Канторович написал сценарий «Гость», съемки которого были начаты на Ленфильме в 1938 году. Постановщики его, режиссеры А. Минкин и Г. Раппопорт, незадолго до этого поставили широкоизвестный антифашистский фильм «Профессор Мамлок», разоблачавший расистские теории гитлеров­цев. В «Госте» роль японца-диверсаита играл Лев Свердлин. Но фильм до конца не был снят. И все же в биогра­фии писателя сценарий «Гость» — еще одна выразитель­ная страница. Он хранится в архиве Канторовича вместе с фотографиями многих сцен из фильма.

Писатель непрестанно работал над образами своих героев, которые иногда переходили из одного рассказа в другой. Не был механической, буквальной экраниза­цией рассказа и сценарий «Гость». В нем возникли важ­ные психологические детали, углублявшие трактовку образов. Противопоставление молодого чукчи диверсанту-иностранцу обросло многими новыми чертами. Это выражено не только в прямых событиях, но и в жизненных представлениях Авока (так зовут в сцена­рии и фильме героя). Радушно принимая гостя, он де­лится с ним всем, что ему дорого. Читает «Сказку о ры­баке и рыбке» (в рассказе лишь упоминалось, что это была первая книга, прочитанная им без помощи учите­ля), рассказывает о своей мечте уехать в город учиться. С гордостью говорит о поездке на комсомольский съезд. В таких подробностях яснее видно, что он — уже чело­век нового социалистического мира. В отличие от рас­сказа в сценарии взаимоотношения чукотского охотника с русскими даны зримо. Мы видим командира-пограничника вместе с Авокой. Сцены дружеского общения по большей части бытовые, например эпизод покупки чая чукчами в фактории.

В сценарии появилось много деталей, раскрываю­щих нежную и мужественную душу чукотского охотника. Твердым и непреклонный в схватке с врагом, гото­вый к самопожертвованию, чтобы пресечь его план, Авока трогателен и лиричен у постели своего ребенка. И он восторженно рассказывает «биографию» каждой из своих ездовых собак.

Значительно сильнее, чем в рассказе, написан и об­раз диверсанта, особенно сцена исступления, когда он понял свой провал. С упрямством сумасшедшего он стреляет в себя без конца из пустого маузера. Такие детали углубили анализ внутреннего мира человека «с той стороны», развили авторский замысел.

«Гость» дался сценаристу нелегко. Необходимо было решить сложную задачу — создать убедительный, не плакатный образ диверсанта. Но перед писателем стоя­ли не только творческие трудности. Работа над сцена­рием сопровождалась борьбой за него, полемикой, от­стаиванием своих позиций. В архиве Канторовича со­хранилось его письмо по поводу некоторых изменений, предложенных создателям будущего фильма. Письмо свидетельствует о принципиальности сценариста в от­стаивании своих взглядов, глубоком знании предмета. Здесь не было места упрямству, уязвленному самолю­бию, писатель исходил из интересов дела. В ответ на предложение сократить в фильме большую сцену пере­правы пограничников через реку, Канторович писал: «Единственное объяснение, которое я мог найти, это то, что некоторым... не нравится, когда герой картины дела­ет просто физически необычайно трудные вещи, преодоле­вая почти невероятные препятствия, выглядит не прили­занно, не слащаво, не «привлекательно» (именно в ка­вычках), а выглядит так, как выглядит настоящий человек в подобной настоящей обстановке. Несколько пограничников, крупных командиров, видели нашу кар­тину. С одним из этих командиров встречаюсь теперь. Я спросил его: какие места в фильме ему больше всего понравились? И он ответил: «переправа пограничников». Я говорю о самом главном в картине: об изображении людей, героев в борьбе, в преодолении суровой, часто страшной природы, об изображении правдивом, непри­крашенном. В нашей картине, может быть, много недо­статков, но мне кажется, что нам удалось найти правиль­ный стиль для показа всех этих вещей. И вот, коренным образом нарушая замысел авторов фильма, выбрасывают чрезвычайно важный кусок, лишают героя основного дей­ствия, ставят перед необходимостью: или показать де­журного, ослепительно улыбающегося «душку-командира», или вообще не показывать зрителю, как же пе­решел через реку наш герой... Есть у нас и неплохие вещи, но очень много ненужного и вредного, очень мно­го лакированного, слащавого. Нельзя позволять проявлениям какой-то ненужной «осторожности» мешать пра­вильному изображению трудных, тяжелых и именно по­этому героических поступков».

В этом письме сказались идейно-художественные по­зиции писателя, его серьезность и принципиальность в подходе к образам пограничников. Примечательно, что молодой писатель высказал свои взгляды на облегченное изображение дорогих ему людей и событий. Таким обра­зом, письмо это — не частный эпизод творческой работы Канторовича, а существенная иллюстрация его литературных убеждений.

В кинематографической версии рассказа — в «Го­сте» — главной художественной ценностью стало бле­стящее актерское исполнение Львом Свердлиным роли разведчика-японца. Другие элементы фильма не подни­мались до такого уровня психологической достоверно­сти. Правда этого образа соответствовала исканиям и писателя, и вместе с тем актера-исполнителя, стремив­шегося исследовать личность врага.

Рассказ и сценарий показывали, что автор произве­дений о пограничниках расширял тематику своих книг, стремился к большей психологической глубине. Однако это расширение тематики порой отрывало писателя от материала, в который он вжился. Отсюда традицион­ная и проходная фигура «нищего» — резидента, отправ­ляющего «гостя» на задание, отсюда и стилистические красоты («Полярная ночь обнимала снежную землю»). Л. Канторович, очевидно, не был удовлетворен расска­зом. Поэтому он и развивал его сюжет в сценарии, по­этому не включал в последующие сборники.

В книге «Враги» напечатано и другое произведе­ние, тоже впоследствии не переиздававшееся, — рас­сказ «Разведчик». В этом рассказе Канторович снова коснулся темы Германии, фашизма — того, что уже отразилось в его газетных рисунках, книге «Будет война», «Повести о двух городах». Но теперь речь шла о подрывной деятельности фашистской развед­ки в нашей стране. Автор пытался осветить эту тему в широком международном аспекте. Но для такого решения у молодого писателя не хватило знания и опыта.

Канторович тяготел к острым фабульным положе­ниям. События его повестей и рассказов относились к военным сюжетам, а очерки вырастали из хорошо зна­комого материала. В рассказе «Разведчик» писатель сбился на несвойственную ему детективную фабулу. Все было предопределено, построено — и засылка аген­та, и его неосмотрительность, и быстрое разоблачение. Новая для автора жанровая форма оказалась чуждой природе его таланта. Когда читатель брал в руки про­изведение Канторовича о пограничниках, он буквально видел и пески, и горы, и бурные реки, чувствовал нестерпимость южного зноя. Главное — понимал труд защитников границы. В «Разведчике» все оказалось поверхностным, не помогли упоминания ленинградских улиц, коней Клодта, кинотеатра, призванных усилить достоверность рассказа. Важнейшая для Канторовича тема - пограничники — присутствует в рассказе фор­мально, преимущественно в развязке. На этих страни­цах, между прочим, подчеркивается разница между пла­катами о пограничной службе и реальностью. Погра­ничник Иванов довольно скоро узнал: «пограничная жизнь оказалась совершенно непохожей на плакаты». Вспомним снова С. Диковского, который иронизировал в рассказе «Товарищ начальник»: «Как красив боец на парадных рисунках! Вот он стоит у полосатого столба в шлеме, застегнутом под мужественным подбород­ком... Полосатый столб — значит, граница... Забудьте о полосатом столбе, товарищи художники. Нарисуйте начальника в наряде с молодыми бойцами, на комсомольском собрании, в конюшне, где он лезет под брюхо коню...» Оба пограничных писателя знали, что такое настоящая граница.

Л. Канторович стремился проникнуть во внутренний мир диверсанта, духовно противопоставить грубой силе интернациональное братство рабочих, антифашистов, коммунистов. Такова была благородная задача. Но раз­ведчик оказался плакатным. Он бесцеремонен, нагл и слишком неосторожен. Последнее, кстати, было замет­но и в поведении диверсанта из «Врагов», который по­зволяет себе запеть японскую воинственную песню. До­вольно анекдотически выглядит и резидентка в Ленин­граде, бывшая преподавательница немецкого языка бывшей немецкой гимназии. Трудно представить себе, как госпожа Шафф разбирается в неких «полусекрет­ных проектах» своего воспитанника. Создание антисо­ветской группы именно этой дамой, да еще по нацио­нальному признаку (одни немцы), отражало не только реальные факты жизни 30-х годов, но и определенную ограниченность взгляда на социальное и национальное, которую Канторович отвергал в рассказе «Враги». Что­бы как-то устранить этот крен, писатель ввел в рассказ антифашиста Вилли, с которым вражеский лазутчик Франц Гетцке быстро расправился.

Рассказ довольно велик по объему. Действие про­исходит на корабле, в порту, на ленинградских улицах, в Финском заливе, на границе, через которую развед­чик хочет уйти из нашей страны. Событий тут на целую повесть; но остается ощущение беглости, поверхностно­сти. Так обрисована международная политическая атмосфера второй половины 30-х годов. Так выглядят «анкетные» биографии персонажей, например старого немецкого матроса Курта. Он с мальчишеских лет пла­вал на разных судах, был одинок, нищ, часто оставался без работы. Изложив на одной странице его горестную биографию, автор написал: «Когда в ноябре началась революция, Курт был в Гамбурге. Он хорошо знал, за что нужно драться, и он бился на баррикадах и был ранен в плечо». Откуда родилось это знание? Предше­ствующая фраза — «Курт понял, что такое война» (пер­вая мировая) — ничего не объясняет, ибо опыт войны сам по себе еще не создает революционера-антифашиста.

Из жалости принятый на судно «Берта-Терезия» по­мощником капитана Кастом, Курт по прибытии в Ле­нинград проникается внезапным доверием и симпатией к молоденькому бригадиру русских грузчиков и пыта­ется сообщить ему о своих подозрениях, касающихся не вернувшегося на судно Франца Гетцке. Бригадир Пе­тров соответственно докладывает об этом разговоре с Куртом пограничному начальству. Кажется, что автор даже не стремится что-то доказать читателю. Он декла­рирует неприступность наших границ и обреченность всех враждебных происков. Какая-либо психологиче­ская аргументация его не очень интересует. Поэтому у читателя сплошь и рядом возникают вопроси. Старик Каст говорит Курту об СССР: «Их страна, Курт,— хо­рошая страна». Но беда в том, что никаких его впе­чатлений о нашей стране в рассказе не дано. Курт так же плохо ее знает, как писатель тогдашнюю Гер­манию. Это знания чисто книжные, возможно даже газетные.

В связи с этим рассказом Канторовича, написанным из лучших побуждений, но поверхностно, вспоминается письмо М. Горького Ю. Герману, написавшему повесть «Бедный Генрих» (1933) — о фашизме и антифашизме в самой Германии: «Черта вам заграничная жизнь да­лась, что вы в ней понимаете?» Эту же мысль Горький высказал и раньше, уже касаясь другой книги молодо­го Германа: «...Надо знать, о чем пишешь. Это закон непреложный... Приблизительность, пунктир, порхание. И похоже и не то».

Спустя четверть века на страницах журнала «Звезда» (1962, № 5) Ю. Герман с иронической беспощадностью к себе вспоминал эти уроки великого мастера. Очевидно, если бы у Канторовича была возможность оценить свой рассказ через годы, и он бы отнесся к написанному со всей строгостью.

Опыт создания рассказа о зарубежных интернацио­нальных борцах, противостоящих фашистским шпионам и диверсантам в стране социализма, оказался неудач­ным.