Жизнь и книги Льва Канторовича

На подступах

М. Светлов

Весной 1939 года, уже написав несколько книг о пограничниках, уже изъездив многие заставы, отдаленные друг от друга тысячами километ­ров, Лев Владимирович побывал еще на одной. Уезжая с заставы, он написал «Прощальное письмо пограничникам Н-го отряда от пограничника Льва Канторовича», оставшееся в рукописи. В письме — планы писателя, в нем изложены взгляды на творчество. Инте­ресный, волнующий документ. «... Я приехал к Вам, что­бы здесь, на Вашей границе, начать работу над новой книгой. «Четырнадцать границ» будет называться эта книга. С четырнадцатью странами граничит огромная зе­мля нашей родины...» Канторович был жаден до дела. Казалось, уж как он знает границу. Но ему нужна была вся она — и юг, и север, и восток, и запад. Все «четыр­надцать границ». И он хочет рассказать о психологиче­ской сложности пограничной службы. «Не все хорошо, не всегда все хорошо проходит в Вашей жизни, — пишет он в своем письме. — Много, очень много трудностей прихо­дится Вам преодолевать, и иногда некоторые из Вас оши­баются, поступают не так, как нужно было бы поступать. Я постараюсь и об этом рассказать в своей книге, потому что жизнь нужно показывать в искусстве такой, какая она на самом деле. Сюсюкающее искусство и искусство, покрывающее все сладким сиропом, нам не нужно. Такое искусство не помогает, а мешает нам. Вы должны предъявить счет писателям. Слишком мало пишут о Вас, слишком мало делают о Вас фильмов и спектаклей...»

Лев Владимирович был недоволен современной ли­тературой о пограничниках, но и требовал большего от себя, хотя к этому времени написаны его лучшие книги.

Это письмо— обязательство перед защитниками границ. Говоря о том, что выпускаются еще произведения, в ко­торых «благодарная тема испакощена липким сиропом», писатель заверял: «Я постараюсь написать хорошую книгу. Я не знаю, удастся ли мне это, но слащавости и вранья в моей книге не будет наверняка...»

Лев Канторович не успел выполнить свой замысел, написать«Четырнадцать границ». Бурные события двух предвоенных лет изменили его планы. Но и то, что он сделал, вкладывая «все свои силы в работу над книгами и рисунками о пограничниках», было реальной помощью защитникам границ. Вот об этой работе писателя и пой­дет речь в последующих главах...

Шел к концу 1933 год. Позади был поход на «Сибирякове», а затем и на «Русанове», еще раньше работа в редакциях и театрах, по оформлению книг, спектаклей. В 22 года комсомолец-орденоносец Лев Канторович был человеком зрелым, самостоятельным. Возможно, судьбой его мог стать Север: он требовал мужества, смелости. Но случилось иначе. Вот строки из автобиографии: «В кон­це 1933 г. я вступил на службу в РККА и был зачислен в погранвойска. Зиму 1934 года я провел в командировке на границе Карелии». Так пришло главное в его жизни, и вскоре он решил вопрос «о пожизненной службе в по­граничных войсках». Канторович еще вернется к север­ной теме, но граница его от себя уже не отпустит. Теперь книги о пограничниках будут выходить каждый год. Первые из них — «Граница» и «Пост номер девять»...

«Граница» была третьей писательской работой Канторовича. Первые рассказы о жизни границы он писал еще во время прохождения службы в погранвойсках. Он открывал для себя новых людей, суровую, сложную работу. Правда, жизнь Японии и ее искусство, труд арктических зимовщиков он тоже открывал для себя впервые.

Но тогда он еще чувствовал себя больше художником, первые две книги были дополнением и продолжением его картин и зарисовок. И во время экспедиций он делил все тяготы вместе с другими участниками переходов. Но то была все-таки работа временная, «сезонная». Теперь мно­гое изменилось. Канторович по-прежнему много рисовал, но вместе с набросками рисунков он вел постоянные записи, а его участие в делах других не сводилось к авральным эпизодам и отдельным дежурствам. Он стал пограничником, прежде всего пограничником, а уже по­том писателем. Эта мысль впоследствии высказывалась им не однажды.

Наблюдения делались писателем не со стороны, он служил на границе, а не просто заезжал на заставу. Он стремился увидеть необычное за обычным, понять ха­рактер самой профессии пограничника, постигнув вну­треннюю жизнь героя.

Поначалу короткие рассказы Канторовича ограничи­вались изложением отдельных эпизодов, схваток с нару­шителями границы. Но молодой прозаик понимал, что произведения не могут быть просто зарисовками, инфор­мацией о событиях. Писатель думал о рассказах со своим сюжетом, психологией, он отвергал упрощенные пред­ставления о труде пограничника, видел, что живучести таких представлений способствуют поверхностные произ­ведения на эту тему. Командиры, подобные начальнику заставы Лосю («Начальник Лось») или Николаю Семеновичу Воронову («Белая тройка»), не походили на пла­катных. Они проверяли посты в холодные и дождливые ночи, они шли через леса, болота, горы, угадывая путь нарушителей.

Канторович осваивал две новые профессии сразу. Художник становился еще и писателем, человек штатский — военным. Он вглядывался в облик, изучал поведение рядового пограничника, для которого работа была выполнением устава, воинского долга. Уставные положения звучали просто.Они требовали дисциплины, знаний, взаимовыручки. Писателю пришлось понять непростой характер этой работы, исследовать психологические сложности, возникающие у человека на границе. Легко ли провести одному в лесной темноте несколько часов, когда каждый треск ветки напоминает об опасности? Про­сто ли научиться неслышной звериной походкой незамет­но подойти к врагу и остановить его не окриком, а ше­потом? Как угадать, что первый нарушитель лишь приманка, что его надо пропустить, чтобы обезвредить идущего следом — главного?

Эти вопросы не возникали у бывалого пограничника. Он всему этому учился. Канторович увидел особенности труда, ранее ему незнакомого, он искренне восхищался не только умелостью людей, но выработкой у них особых психологических качеств. Из этого восхищения, предан­ности пограничникам и родились первые книги Канторо­вича о границе.

Автора интересовало, как герой действует, говорит, что у него в прошлом. Все было важно: и житейские привычки, и выбор друзей, и представление о счастье. Мотивов действий героя писатель не разъяснял — все должно было быть видно из последовательности поступ­ков. Уже в самом начале писательского пути у Канторо­вича появилась склонность к циклизации рассказов, ког­да один герой действует в разных рассказах, проявляя себя в различных обстоятельствах. В этих случаях одно произведение дополнялось другим, хотя существовало и самостоятельно. Начальник Лось (рассказы «Начальник Лось» и «Шпион») мечтает учиться в военной школе. Правда, он не рассказывает о своей мечте никому, но это можно понять из его поведения — из того, как, полу­чив приказ сдать дела своему помощнику, он тщательно готовится к отъезду, нетерпеливо срывает листки кален­даря, отсчитывая оставшиеся дни.

Внезапно в действиях начальника заставы происходит перелом. Он просит отменить приказ, он остается, чтобы продолжить борьбу с лазутчиком Миркиным, которому почти безнаказанно пока удавалось нарушать границу. Лишь достигнув цели, Лось снова подает просьбу отпра­вить его на учебу.

В каждом рассказе — один главный эпизод, но в пер­вом случае («Начальник Лось») он как бы изолирован от других действий на границе, во втором речь идет о длительной, упорной борьбе с уже известным противни­ком. Здесь есть место схватке психологической, ибо на­мечен портрет врага.

Мужество начальника заставы (Лось — не фамилия, прозвище) покоряло воображение молодых читателей. Один из них, впоследствии ставший литератором, вспом­нил в конце 70-х годов, как написал письмо... начальнику Лосю и как, встретившись с автором, просил его пере­дать это письмо командиру пограничников.[9]

Наивному мальчику вряд ли приходило в голову, что писатель не совсем с натуры списывал героев, хотя иног­да он называл реальных прототипов. Очевидно, своих Лося, Воронова, Головина и других командиров он «спи­сал» с многих людей. В тот год, когда создавались рас­сказы Канторовича, писатель С. Диковский говорил: «Чтоб рассказать о работе таежной заставы, пришлось объехать не меньше десяти пунктов, а биографию началь­ника выбрать из тридцати четырех записанных биографий командиров». Речь шла о его книжке «Застава М.» (1932), в которую вошел рассказ «Товарищ начальник». Девять лет кочует по границе Гордов: «...Девять лет Гордов пишет историю своего роста, лоскутную биогра­фию одного из тысяч рабочих, оторванных от заводов во имя безопасности страны». Разные герои у Диковского и Канторовича. Но есть общее — и в биографиях, и в под­ходе писателей к самому материалу. «Начальник уже семь лет па Севере. Шахтер из Донбасса, он молодым призывником был прислан на границу и после двух лет службы остался на сверхсрочную. Он возмужал и окреп в лесу». Это о Лосе. У Лося и Гордова общее дело. У обо­их писателей далекое от «парадного» изображение по­граничной службы. «Овраг, ветер, мороз. Лежат двое бой­цов в снегу. Шлемы подобраны, хотя мороз за двадцать градусов. Пусть уши мерзнут, но слышат тайгу. Пусть пальцы прилипают к скобе, но чувствуют спуск», — пишет С. Диковский. За тысячи километров от тайги, в карель­ских лесах застава Лося. «От неудобного положения за­текли ноги, тужурка намокла под дождем, холодная вода текла за воротник, руки закоченели. Очень хотелось ку­рить. Лосю казалось, что ночь давно уже должна была кончиться, но все так же выл ветер и скрипели деревья». И то и другое — пограничные будни.

Первым рассказам Канторовича явно не хватало пси­хологизма. Психологически скупо раскрыто решение Ло­ся остаться на заставе несмотря на приказ об откоманди­ровании на учебу. Вскользь сказано о стыде и обиде ге­роя, пропустившего дерзкого нарушителя Миркина. Сама история, изложенная в рассказе «Шпион», была лишена подробностей переживания человека, смены его настрое­ний. Перед нами скорее логика мысли, чем ее развитие. В этом плане Канторович-рассказчик поначалу уступал тому же С. Диковскому, который находил разнообразные возможности для демонстрации самого строя чувств сво­его героя-пограничника. В записях, ведущихся Гордовым, раскрывается слитность командира с делом, его некото­рая наивность и вместе с тем умение из любого события, факта делать выводы, касающиеся службы. «Опера «Кармен», сочинение Бизе. Смотрел 10 января. Как один испанский пограничник — Хозе — из-за женщины пошел с к/б (контрабандистами. — Р. М.)... Опера «Кармен» может быть с разъяснением использована как факт вли­яния отрицательных настроений. Например, Михеев по дороге через колхоз посадил на седло и вез около двух километров неизвестную колхозную девчину, что есть лишняя нагрузка коню и нарушение дисциплины...»

Конечно, мы предполагаем, что Лось не просто прихо­дит к своим решениям, что он переживает, негодует, но напряженности действия не хватает эквивалента психо­логического. Первые произведения Канторовича о гра­нице — прежде всего подступы к овладению темой гра­ницы, открытие нового материала.

На этом пути были удачи. Мысли героев, их выносли­вость, их наблюдательность, их физическое напряжение в схватках с врагом писатель передавал убедительно. Так, подробно в рассказе «Лыжный след» показаны наблюде­ния пограничника в дозоре. По царапинам от палок он определяет направление лыжных следов, по свежести следа — время, когда прошел враг. Временами такой ав­торский анализ течения мыслей героя достигает драма­тизма. В ряде ситуаций рассказа Канторович раскрывает эмоциональное состояние героя. Такова сцена перестрел­ки с выслеженным врагом. «Теперь украинцу приходилось поворачиваться из стороны в сторону, а в него стреляли с флангов. От усталости руки дрожали. Он видел, как прыгает мушка, старался целиться как можно тщатель­нее, но ничего не мог поделать с руками и мазал. Он кусал губы... Горец бежал все скорее и скорее, боясь упасть, боясь остановиться. И все-таки он не удержался. Споткнулся и повалился в снег. Несколько секунд он ле­жал неподвижно. Потом поднял голову, приложил винтовку к плечу, раздвинул ноги. Затаив дыхание, стиснув зубы, повел стволом справа налево. Когда мушка, отчет­ливо черневшая, совпала с маленькой человеческой фи­гуркой, он дожал спуск». Эмоциональное состояние пере­дано, но сами люди слишком расплывчаты, неопределен­ны. «Горец» и «украинец» — вот все, что известно о двух из пятерых пограничников, преследующих врага. Других отличительных черт людей не видно. Понятно, что горец хорошо стреляет, что пограничники — дружная семья. Но кроме общей картины, кроме этого напряжения поедин­ка в рассказе ничего нет. Других задач автор здесь и не ставил перед собой.

Поединок Лося с Миркиным («Шпион») значитель­ней уже потому, что мы ощущаем за этой схваткой реаль­ных людей. В «Лыжном следе» передано состояние по­граничников, преодолевающих трудности. Но здесь пока­зан не столько внутренний мир героя, сколько сложность самого дела, служба. Писатель проявляет наблюдатель­ность, умение видеть детали. «От холодного воздуха больно зубам. Мороз обжигал легкие. На бегу станови­лось жарко. Под полушубками взмокли гимнастерки, и из-под шлема стекали тонкие струйки пота... Ноги ра­ботали все скорее и скорее. Резче становился шаг, длин­нее рывок. Ветер свистел в ушах. Уже не было связных мыслей. Горец шел впереди. Волнение било его, как ли­хорадка... Украинец шел за ним. Он громко дышал, со­пел и сплевывал на ходу, но тянул, не отставая ни на шаг. Он был совсем мокрый. Шли молча...» Враги убе­гали. Они тоже шли на пределе сил. Они тоже громко дышали и т. д. В этом точном описании нет индивидуаль­ного, единственное, что отмечается, — несколько большая выносливость горца. У героев, фактически незнакомых читателю, нет возможности для рассуждений. Они дей­ствуют все-таки механически, хотя все их действия подчи­нены одной цели: задержать врага. Конечно, автор хочет показать самоотверженность наших людей, верность долгу. Но прежде всего это описание поведения. Разумеется, из него можно сделать определенные выводы. «Пробежав километров двадцать пять, пограничники сняли полушуб­ки и спрятали их в кустах. После пятиминутного отдыха бежать стало труднее. Первые три казалось — нет боль­ше сил. Без полушубков сделалось холодно. Намокшие гимнастерки замерзали на тридцатиградусном морозе, становились колом и звонко шуршали при каждом движе­нии. Но через полчаса ноги стали работать механически. Незаметно прошла усталость. Тогда поднажали еще... Горец остановился. Молча расстегнул ремень, сбросил винтовку и стал снимать гимнастерку. Гимнастерка ста­скивалась трудно. Запутавшись головой и руками, он топтался на месте. Украинец сначала удивленно посмо­трел на товарища. Потом спокойно прислонил винтовку к дереву и тоже разделся до пояса. Разгоряченное тело сразу ожгло холодом. Лыжникам стало легче... Теперь пограничники бежали очень медленно. Нажимать боль­ше не было сил. Они уже потеряли представление о том, какое расстояние прошли от границы. Бежали совершен­но машинально. В висках стучало. Ноги стали подги­баться. А след был все такой же ясный». Впечатляющая картина. Автор убежден сам и убеждает читателя, что на границе служат люди, которые до конца выполнят долг, сделают, казалось, невозможное. Но в этой карти­не не хватает важного. Пройдут годы, и к знанию по­граничной службы, умению передать ее сложности при­бавится такое же знание людей, появятся характеры, индивидуальные черты. Герои будут не только разной национальности — русские, киргизы, украинцы, якуты, евреи — они будут действительно разными. Кутан Торгоев, Александр Коршунов, Борис Левинсон. У каждого своя биография, свое прошлое. И не только в повести придут эти индивидуальные черты, в рассказы тоже. Но этот художественный опыт придет не сразу, потребует времени.

Впрочем, и в первых книгах наряду с рассказами-зарисовками были и другие, где намечались интересные характеры. Таков старый моряк Головин («Рапорт ко­мандира Головина»), который, несмотря на годы, про­клятый ревматизм, продолжает уже четвертый десяток морскую службу на катерах пограничной охраны. Автор рассказывает биографию героя, дает внешний портрет. «Головин сбрил волосы. Кожа на черепе загорела, стала коричневой. Зимой и летом голова блестела чисто выбри­тым шаром. Усы были такими желтыми, что им не угро­жала седина». В рассказе передано нелегкое внутреннее состояние человека, его мнительность, ревность к моло­дым. Когда на дачном пляже он встретил своего быв­шего матроса Колю Яковлева и увидел на его рукаве такие же командирские нашивки, какие носил сам, «ему стало чуть-чуть обидно, но Коля сделал вид, будто ни­чего не замечает, и так почтительно называл Головина «товарищем командиром», что Андрей Андреевич заулы­бался и засиял». Вечная проблема смены поколений ре­шается в рассказе тонко. Будто невзначай говорит ста­рый командир о том, что его не забывают бывшие ма­тросы. И так же ненавязчиво приводит эти высказывания автор. («Хороший табачок голландский присылает мне Коваленко. Он у меня был мотористом еще в тридцатом году»). Вернувшись из госпиталя на катер, он услышал: «Наш старик притопал» — и снова нахмурился: «опять было приятно представлять себя несчастным и обижен­ным». И лишь когда начальник отряда поздравил его с прекрасными результатами работы и вручил наградные часы, Андрей Андреевич, «сияющий и смущенный, не мог прочитать, что там написано. Наверное, от волнения буквы расплывались».

Автору было 24 года, когда он писал этот рассказ, раскрывавший внутренний мир человека много старше его. Он не хотел говорить только о своем поколении, лишь от его имени.

Уже первые книги о границе показали, что Канторович стремился изучить все аспекты пограничной жизни, уви­деть разные участки границы, познакомиться со всеми службами. В иллюстрациях к книге «Пост номер девять» на многих страницах Канторович изобразил служебных собак. Здесь рисунки в тексте и на целую полосу, собаки в различных позах, означающих то или иное их настрое­ние. Уже по этим рисункам видно, как изучал он труд проводников розыскных собак на заставах, как полюбил сам четвероногих друзей человека. Рассказы «Чарли», «Трус», «Внук Цезаря» (последний — по существу, ма­ленькая повесть)—это остросюжетные истории о погра­ничных собаках. Они всегда подчинены у писателя рас­крытию души человека, пограничника. Пограничника учат понимать индивидуальные особенности своего дру­га, собачью душу. И в питомнике, где собак воспитывают, и на самой границе они не служат, а работают. Обуче­ние их — дело творческое. Происходит не только закре­пление рефлекторных навыков, но и своеобразное воспи­тание.

Нужно не только терпение, но и вдохновение, нужны любовь и сочувствие. В рисунках Канторовича все это проявилось. «Братьев наших меньших» он изображает с большим пониманием их настроений, знает их повадки. Достаточно назвать главы повести «Внук Цезаря» (их двадцать две), чтобы представить себе, как подробно рас­сказывает писатель о судьбе одной пограничной собаки: «Рождение» ... «Так разговаривают щенки» ... «Юкон бежит по лесу» ... «Альма» ... «Конец Юкона». В главке о «собачьем языке» даны шесть рисунков, тут писатель уступает художнику, текст скорее поясняющий: «Уши прижаты к затылку, шерсть на загривке встала дыбом. Нос сморщен, верхняя губа приподнялась, приоткрывая мелкие частые зубы. Щенок пригибается к полу и рычит глухим хрипловатым баском. Эго значит: «Не подходи!.. Я буду драться». Такого не напишешь (и не нарисуешь), не увидев многократно, позировать щенок не будет. Кан­торович не только все это видел, он вместе с погранич­никами проходил науку воспитания.

Оказывается, собаки имеют характер, с ними разгова­ривают, как с людьми. Советуются. Собака здесь не за­бава, не украшение. Она труженица, и нужно добиться от нее высокой квалификации. Описывая такие сцены, молодой писатель достигал интересного психологического эффекта. Усвоение привычек, интонаций, создание тех или иных настроений оказывается взаимным процессом. Собака и пограничник чувствуют друг друга. Общность создается волей человека, управляющего инстинктом жи­вотного. В процессе обучения проявляются черты харак­тера человека. Павел Сизых любил животных с детства. Он крестьянский парень, пас коров и овец. Он не слу­чайно попал в питомник. И когда его упрекают в том, что он очень уж нежен с собаками, он отвечает: «Това­рищ начальник, с собакой нужно обращаться то сурово и строго, то ласково, то укоризненно».

Они живут рядом, у них одно дело, и при отъезде на границу вместе получают звание. Теперь проводник и розыскная собака будут служить вместе. Прощаясь, на­чальник питомника так и говорит: «Мне грустно расста­ваться с вами». Даже его оговорка характерна:

«Щенка прикомандировываю к вам. Вернее, вас прикомандировываю к щенку...» Он говорит: «Вы оба были лучшими воспитанниками школы. Я уверен, вы оба поддержите честь питомника на границе». После совместного герои­ческого подвига Павел Сизых и его Юкон решением командования занесены в Книгу почета. Так гласит приказ.

Интересно в психологическом плане поведение Юкона при поимке нарушителя. В двух главках («Юкон бежит по следу» и «Бой») рассказано о схватке Юкона с пу­щенной через границу вражеской собакой, у которой в ошейнике были зашиты документы. Схватка описана так, будто дерутся люди. Юкон с каждой минутой «постигал тактику боя», «угадывал правильный прием», «изнурял короткими атаками», «ни на секунду не давал опомниться и заставлял непрерывно вертеться, прыгать и изворачи­ваться». Есть в этом произведении и стремление заинте­ресовать читателя, увлечь его генеалогией Юкона. Как будто самих описанных событий недостаточно для увле­кательного повествования. Юкон оказывается не просто внуком Цезаря, привезенного из немецкого питомника, но еще и правнуком Ганнибала, которого убил в роковой схватке...

В финальной сцене, погибая в последнем сражении с нарушителем, Юкон до конца не отпускает его. Когда проводник подбегает к Юкону, тот успевает лизнуть его руку.

О проводниках собак, их уме, выдержке, нежности, верности — эти «собачьи» рассказы. О том, как, воспи­тывая собаку, пограничник воспитывает самого себя. О том, что иногда его судьба, решение остаться на сверх­срочную службу зависит от внутренней невозможности покинуть друга-собаку.

Все это означает не что иное как привязанность и лю­бовь к своему делу, как своеобразное проявление роман­тического восприятия своей профессии.

Писатель стремился к простой фразе, к точности.

Он, конечно, помнил опре­деленные литературные образцы, но главным здесь была полемичность, бо­язнь слащавой интонации, «липкого сиропа». Из ко­ротких обрывистых фраз возникала порой графически четкая картина: «И снег пошел через минут десять. Сначала падали большие мед­ленные хлопья. Потом ветер закрутил, запутал. Снеж­ный вихрь белой пеленой заволок небо. Все стало белым. Вместо мягких хлопьев пошла мелкая колючая крупа. Ветер подымал снег со льда и кидал вниз. Лошади фыр­кали и мотали головами» («Белая тройка»). Еще более подчеркнута эта манера в рассказе «Лыжный след». Стре­мясь разнообразить приемы повествования, писатель во «Внуке Цезаря» приводит два письма, стилистически разнородных. В письме Сизых — сочетание наивности с восторженностью, любовью к природе, разговорная инто­нация, у начальника питомника — несколько возвышен­ный, даже назидательный стиль («Вы уходите в граж­данскую жизнь с новыми знаниями, с новым умением работать, с настоящей высокой квалификацией»).

Простота первых пограничных рассказов была кажу­щейся, она отражала поиск наиболее органичной формы, внутренне отвечавшей романтической сущности избран­ных писателем героев. То была романтика не риториче­ская, без восклицаний, романтика трудного, ответственно­го дела. Характер Павла Сизых проявляется в деле, в тональности его письма начальнику питомника («Много­уважаемый» — слишком торжественно. «Дорогой» — слиш­ком фамильярно»). Конечно, мы знаем не много о про­шлом Павла, сам он говорит, что после ухода на граж­данку будет первым парнем на деревне. Но пока весь мир ограничен для него этим питомником, Юконом, ра­ботой. О Цезаре, его родословной, его подруге Альме рассказано куда больше, чем о самом проводнике. И дело здесь даже не в количестве страниц.

Первая книга Канторовича о границе и большая часть второй рассказывали о событиях па Севере — в лесах и снегах Карелин. Последний рассказ второй книги, дав­ший ей название, переносил читателя на юг — в горы и сопки Киргизии. «Пост номер девять» имел подзаголо­вок— «Эпизод из времен борьбы с басмачеством». Не только другие места отразились в этом рассказе, — начи­налась новая глава в творчестве писателя. Здесь, на юж­ной границе, он встретил героев лучших своих произве­дений.

В рассказе «Пост номер девять» снова привлекает характер командира, начальника отряда. Развернутого образа нет. Все это детали, штрихи, наметки, как будто автор еще не набрался смелости показать командира крупным планом. У героя нет имени, можно лишь дога­даться о его биографии. Но мы знаем, что полгода он преследует банду Джаптай-бека, что он болен малярией и служба стоит ему огромного физического и душевного напряжения. «Начальник стискивает зубы, мелкие пес­чинки скрипят на зубах. Обгорелая кожа натягивается на острых скулах. Очень хочется лечь, укрыться буркой до самого подбородка и зажмурить глаза. Кажется, буд­то, если лежать совсем не двигаясь, утихнет пляска пятен перед глазами, смолкнет звон в ушах. Но начальник по­дымается и, правда, слегка пошатываясь, упрямо идет по участку».

Герои первых сборников Канторовича даются вне личной жизни, есть в их нелегких судьбах некоторая облегченность: никто из них не гибнет, хотя схватки на гра­ницах бывали жестокие. Много позже, в последнем при­жизненном сборнике, куда, в частности, вошли и расска­зы 1939—1940 годов, автор порой подчеркивает, что реальных опасностей пограничной службы не понимают до конца даже близкие пограничников. Жена лейтенанта Забелина Анна («Я привезу тебе яблоки из дому») тос­кует на границе. Подобно тому, как в рассказе «Пост но­мер девять» таинственность и жутковатость среднеазиат­ской ночи внутренне соответствовали ее восприятию боль­ным малярией начальником, так здесь пейзаж передает настроение Анны: «Желтый с лиловыми тенями песок, и серый потрескавшийся дувал, и острая скала за дувалом, и пустое небо, и неподвижная фигура Джамболота — все это было знакомо, как скучный сон, который спится из ночи в ночь...» Анна все больше думает о себе, жалеет себя, забывая, как трудна служба ее мужа. Правда, уехав домой, к родителям, она вспоминает заставу по-другому. Теперь в ее рассказах проводник Джамболот, казавшийся на заставе неприятным, выглядит храбрым и добрым ста­риком. И природа вспоминается другой. Оказывается, в родных местах «небо бледное и звезд мало, и они совсем не такие яркие, как на нашей заставе». Недолгая раз­лука с мужем позволила Анне по-иному взглянуть на свою жизнь, заставила почти сразу уехать обратно на границу, чтобы услышать там: «Ваш муж, лейтенант За­белин, убит...»

Во всех своих произведениях, начиная с первых рас­сказов, Канторович оставался художником, который не только их сам иллюстрирует, но и как писатель видит всю многокрасочность мира. Это отразилось в восприя­тии природы и автором и его героями. «Приступ малярии прошел. Начальник слушал тишину пустыни. А темнота сгущалась все больше и больше. Казалось, уже не может быть темнее, но проходило несколько секунд, и темные силуэты сопок становились еще более черными и черное небо обнимало землю».

И в этих рассказах сборников «Граница» и «Пост но­мер девять», и в дальнейших внутреннее состояние ге­роев отражено в их восприятии природы. Так, в «Сыне старика» (1940) юноше, окончившему кавалерийскую школу и разочарованному повседневностью службы на границе, все кругом кажется унылым. Но уже накануне первого боя настроение Андрея (так зовут сына начальника отряда) иное: «Вы представить себе не можете, до чего мне хорошо сегодня и легко как-то! Места эти... просто удивительно до чего мне нравятся». Этот же ду­шевный подъем переживает рассказчик, участник собы­тий. «И правда, красиво показалось мне вокруг. Солнце из-за гор не встало, но розовое небо светилось, и вспыхи­вали розовые облачка возле вершин, и туман клубился в ущельях. Жаворонки кувыркались и щелкали высоко вверху». В час битвы с басмачами пейзаж другой, он со­ответствует внутреннему состоянию бойцов: «Мы изны­вали от жары, воздух был похож на расплавленный ме­талл, и трескалась земля, и вода в ручье напоминала жидкое масло. Было тихо... Мы молча рубились... а без­жалостное солнце жгло нас. Ветра не было, и пыль не­подвижно стояла над нами».

В таких рассказах, как «Сын старика», «Я привезу тебе яблоки из дому», картины природы усиливают, про­ясняют драматические коллизии. В рассказах показаны переживания людей, перемены их настроений в зависи­мости от обстоятельств. В «Сыне старика» сын поначалу не понимает суровой требовательности отца, в «Яблоках» Анна платит огромную цену за свое прозрение. Такого драматизма в ранних рассказах еще не было. Но и тогда молодой писатель проявил интерес к анализу самой логики поведения военного человека, его способности самостоятельно роптать тактические задачи. Впервые анализ психологии боя давался Канторовичем в первых рассказах. Так, в центре рассказа «Пост номер девять» эпизод боя двух бойцов с огромным отрядом басмачей. В изложении Маркина история эта звучит даже юмори­стически, но по существу она серьезна, дает представле­ние о последовательности проведения операции, о ее за­мысле, родившемся на месте. Читатель видит, как были разгаданы уловки врага, как менялась тактика боя, пре­одолевались возникшие препятствия.

В первых книжках Канторовича о людях границы были некоторые обобщения о связи пограничников со всей страной, с людьми других профессий. Для автора столь же важно напомнить о боевых традициях и опыте гражданской войны, о значении этих традиций для погра­ничников 30-х годов. Не будем забывать, что тогдашнее поколение было отделено от событий гражданской лишь пятнадцатью годами. В рассказе «Белая тройка» началь­ник заставы в бою «приложил маузер к щеке, целясь во врага. Ладонь привычно нащупала серебряную дощечку на прикладе. Маузер был боевой наградой». Так одним штрихом подчеркивается боевой опыт командира. В рас­сказе «Пост номер девять» начальник отряда, выслушав молодых бойцов, думает: «Оказывается, вот они какие... молодые бойцы, не видавшие гражданской войны, при­шедшие в Красную Армию после революции».

Первыми критиками рассказов Канторовича стали читатели. Больше всего писали ему письма погранич­ники и школьники. В этих письмах оценка произведений молодого писателя, советы и размышления. Уже в 1936 го­ду пограничник из Тирасполя писал ему о книге «Пост номер девять»: «...часто читаю эти рассказы своим товарищам-пограничникам. От слушателей нет отбоя. Ее читают все». Рабочий из Россоши писал 5 марта 1937 го­да: «Читая о таких подвигах и традициях бойцов, так и хочется окунуться в эту трудную и славную работу». Студент Пелех из Славянска, бывший пограничник, об­суждает вероятность каждого эпизода. Он жалеет, что рассказы эти быстро кончаются, но критикует авторское описание поведения начальника заставы, который ведет служебный разговор по телефону в присутствии нару­шителя. Молодой читатель из Карагандинской области в своем письме Канторовичу расспрашивал о деталях пограничной службы, о боевых схватках пограничников. Учительница из мордовского села в письме к писателю обещала учить своих учеников мужеству и жизненной стойкости на его книгах о пограничниках.

Конечно, Лев Владимирович с интересом, трепетно воспринимал эту связь с читателем. Но не менее важ­ной была для него поддержка в писательской среде. Од­ним из первых, к кому он принес свои пограничные рас­сказы, стал писатель Михаил Слонимский, который тоже написал несколько произведений о пограничниках. О сво­их встречах с Канторовичем, об отношении к его расска­зам он дважды (в 1946 и 1949 годах) писал в своих ста­тьях-воспоминаниях — сначала в предисловии к сборнику Л. Канторовича «Граница», а затем в книге «За Со­ветскую Родину», посвященной памяти писателей-ленинградцев, погибших на войне. Поскольку критическая ли­тература о Льве Канторовиче очень невелика, а отзыв М. Слонимского наиболее полно и глубоко оценивает природу таланта писателя-пограничника, позволим себе привести большую выдержку из него: «Путешественник по Арктике писал о битвах пограничников с басмачами в азиатских жарких песках, которые, оказывается, были из­вестны ему лучше, чем северные льды. Короткая, сухо­ватая, резкая фраза, штриховой рисунок простейшего сюжета — все способно было оттолкнуть невнимательного читателя чрезмерной своей жесткостью. Однако всякий, любящий литературу и жизнь, мог усмотреть в подтек­сте этих первых произведений молодого писателя еще недостаточно проявленную глубину и разнообразие жиз­ненного опыта, а в сухости языка — нечто задорное, на­рочитое, вызывающее на бой. Здесь были сознательные, упорные поиски наилучших средств для изображения не­крикливой отваги, скромного самоотвержения, действен­ного устремления к новым и новым подвигам. А если лучшие слова еще не найдены, то лучше недосказать, остаться на первое время непонятым, чем взять уже готовый штамп или допустить фальшь. Внимательно вчи­тавшись в эти первые опыты молодого начинающего писателя, можно было разгадать очень целомудренный характер автора, старающегося самые свои глубокие чувства выражать с предельной простотой». Михаил Сло­нимский не знал письма Канторовича пограничникам, которым открывается эта глава, по опытный писатель точно уловил главное. В этих рассказах могли быть сла­бости, но не фальшь. Канторович недаром говорил, что у него не будет «слащавости и вранья».

Статья М. Слонимского — наиболее развернутая оцен­ка писательской сущности Канторовича, его манеры, стиля, связанных с самой личностью. «Характер погра­ничной службы во многом продиктовал этому писателю, в середине тридцатых годов ставшему командиром по­граничных войск, его внешне суховатый, лишенный ка­ких бы то ни было орнаментов стиль. Канторович, как это подсказывала ему жизнь, стремился в действии пе­редать чувства и мысли своих романтических, неболтли­вых героев. Это удавалось ему все лучше и лучше. Все ясней и рельефней выступал в его произведениях основ­ной герой, выражающий и его, автора, личность, — совет­ский человек, борющийся с врагами социалистического государства...»

В статье верно сказано и о характере зависимости от Хемингуэя, чье творчество Л. Канторович ставил очень высоко. Не просто влияние Хемингуэя, сам материал оп­ределял особенности стилистической манеры писателя. Нe только отражение многочисленных поездок по грани­цам, но глубокое понимание времени — для нашей стра­ны предвоенного — вот что такое книги Канторовича. По­иск, начатый Канторовичем в его первых двух книжках о границе, продолжался всю последующую творческую жизнь, если говорить точно — семь предвоенных лет на­пряженного труда. Книги выходили каждый год, ни од­ну из них нельзя считать переизданием: в каждой большая часть произведении была новой. Все время шло об­новление материала, взгляд писателя углублялся.

Этот материал стал жизнью писателя, отражал его непосредственное участие в событиях, хотя о себе автор предпочитал не говорить. Помимо всего эти книги — цепь автобиографических свидетельств. По ним можно точно определить, когда он был в Средней Азии, когда в Бело­руссии, в Карелии, на Западной Украине. Он всегда был в самой гуще событий. И, будучи сам пограничником, мог писать от их имени, выражая их чувства. Он стал их любимым писателем, они были его любимыми ге­роями.