Но славная Красная Армия
глаза моя открывала.
Она по тропинкам грамоты
упорно меня вела...
В. Луговской
В середине 70-х годов в квартире А. В. Егорьевой, жены писателя, раздался звонок. Перед хозяйкой стоял на пороге молодой человек, чья смуглость и черты лица говорили: гость — уроженец Востока.
— Торгоев,— так назвал себя молодой человек.
Торгоев, внук Кутана Торгоева, героя повести Льва Канторовича. Анастасия Всеволодовна снова почувствовала, как память о Льве Владимировиче живет. ..
Повесть «Кутан Торгоев» вышла в свет в 1937 году. В ней продолжалась тема пограничных рассказов, особенно последнего в цикле — «Пост номер девять», имевшего подзаголовок — «эпизод из времен борьбы с басмачеством». После отдельных эпизодов, сцен теперь писатель давал широкую картину в произведении со сложным сюжетом, многими героями.
И раньше в рассказах Канторовича давалась предыстория героя. Но это скорее всего краткая информация, отдельные штрихи. В повести появилась возможность дать развернутые социальные биографии, отразившие сложный исторический процесс. Укрупнился» масштаб авторской мысли, герои давались в связи со своим временем. Б повести писатель решил художественными средствами важные вопросы времени, он, например, объяснял читателю, каким образом удавалось басмачам почти целое десятилетие нарушать мирную жизнь республик Средней Азии. Для этого пришлось обратиться и к событиям 1916 года, когда царизм подавил революционное восстание в Киргизии, и к концу прошлого века, когда возникла байская шайка Омановых.
Из сцен и картин прошлого, их драматической смены мы понимаем сложность пути героя, его сомнения и колебания. Путь Кутана не упрощен, не выпрямлен. Историзм — существеннейшая черта писательского почерка автора «Кутана Торгоева».
Казалось бы, бедный киргизский паренек не мог оказаться в басмаческих бандах и почти шесть лет воевать против власти, покончившей с угнетателями. Ведь Кутан еще ребенком узнал и унижение, и нищету. Он видел, как дымятся аулы и стоят виселицы вдоль дорог, он вместе с другими, казалось, навсегда прощался с родной землей, он узнал жестокость баев, их презрение к своему народу. Получалось, что вокруг Кутана враги — и русский хуторянин, на которого он работал, и Омановы, оскорбившие его.
«Ему было восемнадцать лет. Был 1919 год. В России была революция, но Кутан ничего не знал об этом».
Кутан вообще мало что знал. Как почти все киргизы, он был неграмотен,[10] он не видел железной дороги, законом для него было слово Джантая. В нищете начиналась его жизнь. Весь мир замыкался этими горами.
Повесть о Торгоеве — прежде всего история души. Впервые входят в его сознание понятия, о которых он не имел представления. Конечно, он «мечтал о коне и винтовке, он мечтал о битве и славе, он мечтал стать джигитом». Но впервые на базарной площади города услышал Кутан слова о равенстве всех народов России, во главе которых стоят но богатеи, а простые люди. Речь на площади произносит русский человек в черной кожаной куртке и матросской бескозырке, а переводит ее батрак Амамбст, который немало видел на свете. Амамбет не столько переводил слова большевика-командира, сколько говорил «похожее на речь русского, но свое». Жадно впитывал юный Кутан эти странные, неожиданные слова: «Белого царя нет больше, киргизы... генералов больше нет... все народы сами будут править своей жизнью, и бедняки, а не богатые — голова народов теперь». Русский звал бедняков встать под красное знамя, биться с врагами народа. И первым киргизом, получившим винтовку и коня и вступившим в отряд, стал Кутан.
Казалось, предопределена его судьба, впереди путь красноармейца-пограничника. Но обманом и угрозами удалось байскому сыну вовлечь Торгоева в банду. Видно, помнил он не только речь большевика, помнил и другие слова — о зеленом знамени пророка, о враждебности русских к киргизам. Играя на национальных и религиозных чувствах, богатеи сбивали с толку таких, как Кутан. «...Теплая ночь раскинула звездное небо над молчаливой землей. Земля одурманивала запахами трав и цветов. В мертвой тишине бесшумно проносились летучие мыши. Изредка заяц выскакивал на тропинку или пробегал фазан. Лошадь шла шагом. Кутан сгорбился в седле. Мысли смутные и неясные рождались в его голове, и он не мог в них разобраться. Многое старое, привычное казалось неверным. Нового он не знал. Где правда? У Джантая, у басмачей? Или у пограничников, у русских?»
К сожалению, годы, проведенные Кутаном с басмачами, остались за рамками повести. Читатель получает лишь самую краткую информацию. («Шесть лет минуло с тех пор, как Кутан послушался Алы и вернулся к басмачам. Шесть лет каждое слово Джантая было законом для Кутана. Шесть лет Джантай был хозяином его судьбы».) Но зато борьба за Кутана, за то, чтобы он навсегда порвал с Джантаем, дана достоверно, подробно. В повести несколько пограничников оказывают непосредственное влияние на весь процесс нравственно-психологического воспитания героя. Тут и начальник заставы Андрей Андреевич, и уполномоченный Винтов, и пограничники Николаенко и Закс. Важно не только то, что говорит Винтов Кутану о богатых и бедных, о советской власти, но и как он разговаривает с ним. Разговаривает как с равным, на родном Кутану языке. Не силой, не угрозами — доверием возвращают к себе пограничники Торгоева.
Потрясением для Кутана стало назначение его проводником через непроходимые горы сразу после возвращения к пограничникам. Поначалу он даже не поверил Андрею Андреевичу. «Они, наверное, ни на шаг не будут отходить от него, будут следить за ним. Начальник ничего не сказал об этом, но это какая-то хитрость урусов...» Перед нами коллизия не столько сюжетная, сколь психологическая. Кутан убеждается, что бойцы за ним не следят, доверяют ему, и он начинает разбираться, где правда.
По существу вся повесть — о духовном росте Торгоева, о том, как его воспитывают друзья-пограничники. Писатель уделяет внимание не только заглавному герою.
В беседах Андрея Андреевича с Винтовым, свидетелем которых становился и Кутан, высказаны мысли о специфике воспитательной работы на Востоке, о том, что люди здесь сочетают изощреннейшую хитрость с доверчивостью, непосредственностью. В повести есть изображение боевых эпизодов, полных опасности. И все-таки особенно пристально вглядывался писатель в изменения, происходившие в таких, как Кутан: ведь одни богачи, одни баи не в состоянии вести войну. Разрыв с Джантаем привел к пограничникам многих честных, по заблуждавшихся людей. «Они-то, эти люди, и есть самое главное в нашей работе, самая большая победа. Они помогут нам закрепить нашу связь с беднотой».
Этим и предопределен выбор главного героя, который учится преданности делу, взаимовыручке, человечности у своих новых друзей. В повести характеры пограничников, их поведение помогают лучше понять Кутана, а его отношение к ним проясняет их образы. Характеристика Кутана интонационно богата, меняется в зависимости от обстоятельств его жизни ритм повествования. В первых рассказах писатель стремился к сжатому выражению чувств, герои проявляли себя в основном через поступки, действие. Теперь мы знаем и как действует Кутан и о чем он думает. Настроения Кутана переданы в самом темпе повествования — замедленном, когда описывается жизнь его под байским ярмом, стремительном в сцене скачек, принесших Кутану победу и новое унижение. У победителя отняли коня, он не смеет войти в юрту, где идет пиршество, он вынужден бежать от басмачей, от расправы. В этих сценах драматизм обстоятельств подчеркивается лихорадочно-напряженным ритмом повествования.
Действие расцвечено описанием киргизской природы, пестротой обычаев кочевого народа, красками степных просторов. Звучат бешеные гортанные выкрики, свистят плетки. Зримое и эмоциональное описание этих степей, гор, долин связано с психологическим состоянием людей. Есть что-то неспокойное, угрожающее в описании заходящего солнца, кажется, взгляни на него Кутан, и он поймет, что не кончатся добром скачки: «Солнце опустилось совсем низко, верхушки гор багровели в его косых лучах, и красные блики сверкали на сбруе, одежде людей и блестящей шерсти лошадей».
Будто не одну, несколько жизней прожил Кутан. Ведь и в 1924 году, вспоминая погибшего русского командира (того, что выступал шесть лет назад на площади Каракола), Кутан еще спрашивает себя: «За что боролся русский командир? За что убил его русский кулак?» Не сразу порывает Кутан со старым. Не сразу отворачиваются от Джантая и недавние батраки. Впервые в произведении Канторовича появляются массовые сцены. В них тот же мотив — необратимого изменения в сознании люден. То, в чем убеждается молодой Кутан Торгоев, понимают теперь и старики, один из которых бросает вызов Джантаю Омаиову, прибывшему вместе с верными джигитами в аул: «Мы много мешали большевикам. Мы много мешали кзыл-аскерам. Мы были глупы и слушались баев. Мы думали, что в самом деле кзыл-аскеры такие же враги, как солдаты русского царя. Но прошло время, и мы поняли, где правда. Ты поздно пришел, Джантай».
Кутан все время убеждается, что слова у большевиков не расходятся с делами. Винтов не только агитирует его, но и дает мешок муки до будущего урожая. Закс под пулями приносит раненому воду в шлеме, Андрей Андреевич приносит ему в больницу шоколад. Но главное — писатель показывает равенство в отношениях Кутана и его товарищей. В значительной степени и Николаенко и Закс введены в повесть, чтобы подчеркнуть это. Они представляют одно поколение. Много общего в их мечтах. Через своих друзей Кутан постигает и в себе новое. «Им было по двадцати одному году, они были почти мальчиками и очень хорошими друзьями. Широкоплечий, невысокий и плотный Николаенко был донецким шахтером. Закс, стройный, юношески тонкий, смуглый от азиатского солнца, был слесарем из Орши».
Последовательно дан в повести идейный, духовный рост Кутана. Читатель видит эти изменения. Видит, как смелый боец становится агитатором, ездит по аулам и рассказывает «о Джантае и о себе самом», видит слезы на лице Кутана во время похорон погибшего в бою Закса. Конечно, Кутан, который спрашивал у Закса о Москве и даже пел по-киргизски: «Там город большой стоит... город Москва зовут», — эго совсем не тот молодой джигит, который во всем сомневался. Поэтому порой кажутся в повести излишними повторения того, что очевидно: «Он теперь много думал о вещах, которые раньше никогда не приходили ему в голову. Он вспоминал командира партизан, коменданта, пограничников и невольно старался подражать им. Природный ум и чутье помогали ему». Все так, но, думается, все эти выводы сами вытекали из сказанного.
Судьба Кутана, его образ были важны для писателя. Как показывают материалы архива Л. Канторовича, читателю еще предстояло узнать интересные подробности из жизни героя. Поскольку рукопись большого рассказа «Дорога на Тянь-Шань» осталась неопубликованной, о ней стоит сказать подробней. В рассказе восемь глав, и сейчас трудно установить, предшествовал ли он повести, является ее вариантом или написан позже (рукопись не датирована). Можно, однако, предположить, что именно после повести о боевой жизни героя на границе у автора возникла потребность раскрыть эту личность в мирной обстановке, в разносторонних жизненных связях. Некоторые эпизоды рассказа прямо перекликаются с повестью.
В первой главе рассказа — «Хан Манас» — дана большая сцена комсомольского собрания. Из главы видно, как интересовали молодого писателя все формы жизни и национальной культуры народа — его быт, нравы, предания и легенды. Канторович стремился передать рост классового и политического самосознания через сложное переплетение старого и нового. На собрании речь идет о герое киргизского эпоса Манасе, о его походах, о современном значении народной эпической поэзии, о сказителях и переводчиках на русский язык. Комсомольцы обсуждают удачные места прочитанных отрывков, ошибки в переводе. На собрание пришли и старики киргизы, под шляпами у них тюбетейки. Все собрание идет в обстановке споров. Небезынтересно сравнить эту сцену из рассказа с эпизодом в повести «Кутан Торгоев». Там напевает стихи проводник Амамбет. Он говорит командиру: «Замечательную вещь пою, понимаешь... Манас пою. Народный эпос киргизский». И он поет о бурной реке:
Большой, горделивый Ургенч
Несет валуны по теченью,
Одетые пеной и паром,
Грозящие тяжестью
Мшистым ущельям,
Могучим его берегам...
Из обоих произведений — напечатанного и неопубликованного — видно, насколько глубокий пласт культуры киргизского народа составляет его национальный эпос. Стихи из «Манаса» повторяют Амамбет и Кутан, о них говорят киргизские комсомольцы на своем собрании. Писатель подчеркивал важность сохранения в современной жизни лучшего, что было в народе.
Вторая глава — «Мой спутник» — представляет собой нечто вроде конспекта военной биографии Кутана Торгоева. Содержание этих воспоминаний прямо соотносится с боевыми сценами из повести. Эта глава позволяет допустить, что рассказ писался раньше повести.
Подлинным гимном коню, которому, по мнению Кутана, нужно поставить памятник, «как Павлов собаке», стала третья глава рассказа, в котором герой обучает спутника искусству верховой езды. В этой главе («Коню от благодарного человека»), как и в повести, возникают поэтические картины киргизских скачек, начиная с первой победы героя в состязании с байским сыном.
Те же, что и в повести, мотивы, эпизоды появляются и в других главах. Так, рисуя кочевой быт рядом с новой техникой, с небывалыми раньше понятиями, вводит автор в свой рассказ тему Москвы (глава названа — «О гостеприимстве»). По существующему обычаю, путник должен у каждой юрты выпить хотя бы пиалу кумыса. Так завязываются разговоры. Кутан расспрашивает гостя о Москве, и один из участников беседы удивляется: «Как так в Москве нет гор?» Здесь почти целиком повторена сцена из «Кутана Торгоева». «Яша, — шепотом позвал он, — ты бывал в Москве? — Закс повернулся к нему.— Нет, Кутан, не бывал. А что? — Не бывал, — грустно повторил Кутан, — но ты все-таки знаешь, какая Москва? Да? — Конечно, знаю, — ответил Закс. — Я и читал много про Москву, и в кино видел, и фотографии... — Тебе хорошо,— перебил Кутан, — ты читать можешь. А мне как? Как узнать про Москву? — Что же тебе знать нужно, чудак? — улыбнулся Закс. — Что знать нужно? — горячо заговорил Кутан. — Все знать нужно! Понимаешь? Расскажи мне. Горы есть в Москве? Высокие горы? Снег лежит в горах? — Нет гор в Москве. Вовсе нет. И снег на горах не лежит...»
Из дней сегодняшних, когда грамотность стала всеобщей, радио и телевидение доходят до самых далеких уголков страны, все это кажется удаленным не на десятилетия— на века. В этом смысле книги наших писателей — Н. Тихонова, П. Павленко, П. Лукницкого, Л. Канторовича — о жизни советской Средней Азии в 20—30-е годы воспринимаются как документы недавней истории. Кутан удивлялся, что в Москве нет гор. Писатель Тихонов, увидев скульптуру «Туркменка с книгой» перед зданием Туркменкульта, утверждал в 30-м году, что туркменка занимается «невиданным делом».
Судя по приметам времени, рассказ «Дорога на Тянь-Шань» все-таки передает события 30-х годов, в то время как повесть посвящена предшествующему десятилетию. В рассказе бывшие пастухи и кочевники правят тракторами, колхозные бригады пасут огромные стада. Достаток пришел в далекие аулы. И снова возникает тема Москвы. Старый киргиз просит: «Скажи в Москве: ״не хватает машин“».
Пятая глава рассказа — «Битва в горах» — это военные воспоминания Торгоева, прямая перекличка с повестью. Здесь не только подробности боевой жизни, батальные сцены, но и фольклорные национальные мотивы. Рассказывая о том, как бежали басмачи от красноармейских сабель, боясь остаться в загробной жизни «без головы», Кутан воспроизводит мотив старой легенды о жалкой судьбе обезглавленного: у него нет права попасть в рай.
В повести главы (их тоже восемь!) и многочисленные подглавки не имели названий, но один из небольших разделов можно было бы назвать так же, как шестую главу рассказа: «Тропа Кутана Торгоева». И здесь и там строительство дороги и моста в трудных условиях гор. Зато главы «Охота» в повести нет. Правда, Андрей Андреевич в письмах зовет друга приехать поохотиться, и однажды он даже собрался вместе с Амамбетом пойти в горы, но вместо охоты получился у них очередной разговор о делах. Очевидно, седьмая глава рассказа («Охота») — неосуществленные страницы повести, в ней все красочно, романтично: и диковинные птицы, и горные звери, каких нигде больше не встретишь. Заканчивался рассказ пылким монологом обычно сдержанного и молчаливого Кутана («До свиданья, горы!»). В нем признание любви к родной Киргизии, в нем и авторское отношение к этому краю: «Видишь, какой наш Тянь-Шань, какая наша страна!»
Рассказ знакомит с экономикой Киргизии, благотворными социальными переменами в жизни народа, с преодолением специфических трудностей в развитии горной страны. Самое привлекательное в этом произведении — духовный облик героя, его упорство в покорении природы, жажда знаний, рост самосознания. Писатель увидел, как национальная самобытность сочетается с органически развившимся чувством советского патриотизма. Именно из потребности изобразить пограничника в разносторонних жизненных связях возникла у автора необходимость вновь провести героя по его родным горам, показать его в нелегком труде, в повседневных делах и при этом напомнить о воинской биографии. Если в повести «Кутан Торгоев» герой сначала мучительно искал свой путь к правде, а затем овладевал профессией пограничника, то в «Дороге на Тянь-Шань» он прежде всего предстает как хранитель культурных ценностей и традиций своего народа. Рассказ этот по-новому освещает круг идейно-художественных интересов Канторовича.
С первой же поездки в Среднюю Азию писателя привлекли два характера, два образа, один из которых был немыслим без другого. С одной стороны, это пограничник, уроженец здешних мест, киргиз, прошедший сложный путь духовных исканий, с другой — боевой командир старшего поколения, участник гражданской воины, защитник многих рубежей страны. Он может быть безымянным начальником, как в рассказе «Пост номер девять», и его могут звать Андреем Андреевичем, как зовут в повести «Кутан Торгоев». Так же зовут его и в «Рассказе пограничного полковника», написанном одновременно с повестью. В рассказе Андрей Андреевич повествует об одном боевом эпизоде, связанном с гибелью старого проводника Джамшида, но, пожалуй, главное здесь — биография командира, одного из любимых героев писателя. Уже по ранним произведениям Канторовича было видно, что герой-командир еще не раз привлечет его внимание.
Лев Владимирович думал даже над циклом рассказов пограничного полковника, но он не состоялся, видимо, и потому, что после «Кутана Торгоева» появилась уже повесть о боевом полковнике...
В рассказе чисто очерковое, информационное начало, справка о герое, точные цифры и даты: «А ведь он еще не старый человек. Ему около сорока лет. В партию он вступил в восемнадцатом году, двадцати лет от роду». В «справке» об Андрее Андреевиче, в этих тщательно названных подробностях писатель Канторович говорит о своих пристрастиях, о том, что он ценит сам в боевом командире. Очерковая, свободная форма позволила автору говорить публицистически прямо и о всех границах, на которых побывал командир, и о богатых его знаниях. «В Москве и на разных участках границы Андрей Андреевич научился многому: он опытный кавалерист, страстный любитель и знаток лошадей; отличный стрелок, он в совершенстве владеет и винтовкой, и пулеметом, и револьвером; ему приходилось охранять границу и на море, и он неплохо знает и морское дело; он любит и хорошо знает собак; он опытный лыжник и заправский охотник; кроме персидского, афганского, узбекского и финского языков, он изучил английский, а сейчас возится с немецким самоучителем...»
Этот рассказ о боевом командире, судьба которого «мало чем отличается от судьбы многих других пограничных командиров», не был напечатан при жизни автора, но он бросает дополнительный свет на весь образ духовного наставника героя повести «Кутан Торгоев». Андрей Андреевич середины 20-х годов — еще не полковник, еще длятся те десять лет, что довелось ему провести в Средней Азии, еще впереди Дальний Восток и финская граница. Начальник комендатуры сильнее всего раскрывается через письма, в которых дана глубокая оценка положения и перспектив борьбы с басмачами (тут и «придется самому стать настоящим киргизом», и «Применяйся к местности!» — этот старый, испытанный девиз никогда не подводил нас»), и через решение назначить Кутана командиром добровольного отряда, созданного из бедняков- джигитов. О Кутане пишет в своем письме Андрей Андреевич («будем мы награждать этих людей»), и о нем же говорится в письме Джантая («его надо убрать с дороги»). Писатель Канторович и его герой — командир Андрей Андреевич — понимают: завоевав душу Кутана и таких, как он, можно разбить басмачей навсегда. И главное в повести не то, что начальник пограничной комендатуры умело руководит боевыми операциями, а что Кутай говорит жене коменданта: «Твой муж — самый лучший друг мне».
В конце повести Андрей Андреевич уезжает из Каракола, впереди новая граница. Он прощается с товарищами, с Кутаном, только что награжденным орденом. И читатель понимает — перед нами другой Кутан Торгоев.
Как и все произведения Льва Канторовича, повесть опиралась на реальные факты и человеческие судьбы. Но здесь было и нечто большее — писатель рискнул назвать героя собственным именем. С Кутаном Торгоевым (и это еще помнят старики киргизы) ездил Канторович летом тридцать шестого по горным тропам, и герой показывал ему, где бились с басмачами. Канторович видел эти горы и ущелья и представлял схватки 20-х годов. Пройдут десятилетия, не станет Кутана, но по-прежнему будут называть памятные места: камень Кутана — здесь он сражался, мост Кутана — его он строил. По стопам отца пойдет Асынгали, пограничник, а затем подполковник Советской Армии, а своего сына, внука Кутана, он пошлет учиться в Ленинград.
Все это выходит за рамки повести, но повесть — отражение жизни. Герой Канторовича, герой своего народа, пограничник и председатель колхоза, похоронен в родном селе, правительство Киргизии поставило обелиск на его могиле, а в бывшем Караколе, ныне Пржевальске, есть теперь улица Кутана Торгоева.
В истории энской пограничной заставы, где отмечены лучшие из лучших, сказано, что на ней «служил пограничник Кутан Торгоев, о котором написал книгу писатель Лев Канторович». Так сплелись в сознании людей герой и книга о нем. Мог ли мечтать писатель о большем?
Повесть о пограничниках Средней Азии, русских и киргизах, писал художник, на титуле было напечатано: «Автолитографии, рисунки, переплет и форзац Л. Канторовича». Читатель видел на вклейке портрет Кутана в профиль — молодое волевое лицо, прямой нос, тонкие усы, черные волосы щеткой; на другой вклейке — двух всадников на фоне гор и реки, текущей в ущелье. Еще и еще — вклейки и рисунки в тексте. Лошади, провалившиеся в снег, коричневые горы; лица героев — Закс, Николаенко... Он, работая над книгой, делал десятки рисунков и, как всегда, дополнял их выразительным описанием горной страны: «Низкорослые, кривые березы лепились по крутому склону ущелья и низко над тропинкой склоняли зеленые ветви. Выше берез горы покрывала густая трава, еще не сожженная солнцем. Весенние цветы пестрели в траве, и ветер доносил оттуда сильные, одуряющие запахи. Еще выше, над лугами, громоздились коричневые и серые груды камней. Зазубренные контуры скал высились, как башни фантастических замков. А над скалами сверкали снежные вершины, голубели ледники...»
Сколь бы ни был своеобразен материал азиатских рассказов и повести «Кутан Торгоев», неповторим их колорит — эти произведения прямо связаны с весьма существенной стороной развития всей нашей литературы. Мысль о росте национального достоинства всех советских народов, о сложной диалектике преодоления национальной ограниченности вместе с пробуждением революционного сознания проходит через многие книги Т. Семушкина, П. Лукницкого, Ю. Рытхэу. Эти процессы разнообразно отражались в литературе, находили теоретическое осмысление. Так, например, полемизируя в своем романе «Последний из удэге» с руссоистской идеализацией первобытно-патриархальных нравов отсталых народов, А. Фадеев утверждал, что единственный путь для удэгейцев - не консервация старого жизненного уклада, а вовлечение в социалистическую революцию, возглавляемую русским народом. Он писал об этом замысле: «Мне хотелось в романе «Последний из удэге» выразить вот такую идею: вопреки тому, что писали много лет художники из буржуазного и помещичьего мира — те из них, кто чувствовал противоречия эксплуататорского общества,— выход из этих противоречий лежит не в том, чтобы возвратиться вспять, а в том, чтобы перейти на более высокую ступень развития, завоевать и построить социалистическое общество».
Многие произведения нашей литературы раскрывали социалистическую переплавку широких слоев трудового народа, сдвинувшихся с насиженных мест в поисках счастливой доли, в корне изменивших свою жизнь. Среди героев таких книг — люди разных национальностей, населявших бывшую Российскую империю. Для них вовлечение в строительство социализма означало конец вековому гнету, перспективу выхода из нужды и невежества, утверждение и расцвет национальной культуры.
Конечно, литература отразила различные национальные особенности, уровень культурного развития и разные судьбы героев. Но как социальный тип, вызванный к жизни социалистической революцией, представитель возрождающихся наций стал новым явлением как действительности, так и самого искусства.
К подобному социальному типу относится и Кутан Торгоев. Вряд ли можно сопоставлять повесть молодого писателя с крупными произведениями нашей литературы на близкую тему. Масштаб ее меньше, но в истории бывшего киргизского пастуха отразилась одна из глубоких закономерностей развития малых народов при социализме. Такой герой не просто пассивно следует за событиями, но сам становится активным участником исторического процесса. Поставив героя в центр произведения, проведя через сложные стадии духовного развития, писатель подчеркнул значение расцвета национальностей при социализме для всего общества. Если учесть, что одновременно автор еще более углубился в специфику пограничной профессии, раскрыл ее социальное и духовное содержание, станет понятным место этого произведения во всем творчестве Льва Канторовича. Росли его герои, вместе с ними рос он сам, захваченный не только романтикой жизни пограничников, но и высоким гуманистическим смыслом их трудной службы в канун больших испытаний для всего нашего народа.