Жизнь и книги Льва Канторовича

Его звали Кутан

В. Луговской

В середине 70-х годов в квартире А. В. Егорьевой, жены писателя, раздался звонок. Перед хозяйкой стоял на пороге молодой человек, чья смуглость и черты лица говорили: гость — уроженец Вос­тока.

— Торгоев,— так назвал себя молодой человек.

Торгоев, внук Кутана Торгоева, героя повести Льва Канторовича. Анастасия Всеволодовна снова по­чувствовала, как память о Льве Владимировиче жи­вет. ..

Повесть «Кутан Торгоев» вышла в свет в 1937 году. В ней продолжалась тема пограничных рассказов, осо­бенно последнего в цикле — «Пост номер девять», имев­шего подзаголовок — «эпизод из времен борьбы с басма­чеством». После отдельных эпизодов, сцен теперь писатель давал широкую картину в произведении со сложным сюжетом, многими героями.

И раньше в рассказах Канторовича давалась преды­стория героя. Но это скорее всего краткая информация, отдельные штрихи. В повести появилась возможность дать развернутые социальные биографии, отразившие сложный исторический процесс. Укрупнился» масштаб авторской мысли, герои давались в связи со своим временем. Б по­вести писатель решил художественными средствами важ­ные вопросы времени, он, например, объяснял читателю, каким образом удавалось басмачам почти целое десяти­летие нарушать мирную жизнь республик Средней Азии. Для этого пришлось обратиться и к событиям 1916 года, когда царизм подавил революционное восстание в Кир­гизии, и к концу прошлого века, когда возникла байская шайка Омановых.

Из сцен и картин прошлого, их драматической смены мы понимаем сложность пути героя, его сомнения и ко­лебания. Путь Кутана не упрощен, не выпрямлен. Исто­ризм — существеннейшая черта писательского почерка автора «Кутана Торгоева».

Казалось бы, бедный киргизский паренек не мог ока­заться в басмаческих бандах и почти шесть лет воевать против власти, покончившей с угнетателями. Ведь Кутан еще ребенком узнал и унижение, и нищету. Он видел, как дымятся аулы и стоят виселицы вдоль дорог, он вме­сте с другими, казалось, навсегда прощался с родной зем­лей, он узнал жестокость баев, их презрение к своему народу. Получалось, что вокруг Кутана враги — и русский хуторянин, на которого он работал, и Омановы, оскор­бившие его.

«Ему было восемнадцать лет. Был 1919 год. В России была революция, но Кутан ничего не знал об этом».

Кутан вообще мало что знал. Как почти все киргизы, он был неграмотен,[10] он не видел железной дороги, зако­ном для него было слово Джантая. В нищете начиналась его жизнь. Весь мир замыкался этими горами.

Повесть о Торгоеве — прежде всего история души. Впервые входят в его сознание понятия, о которых он не имел представления. Конечно, он «мечтал о коне и вин­товке, он мечтал о битве и славе, он мечтал стать джи­гитом». Но впервые на базарной площади города услы­шал Кутан слова о равенстве всех народов России, во главе которых стоят но богатеи, а простые люди. Речь на площади произносит русский человек в черной кожа­ной куртке и матросской бескозырке, а переводит ее ба­трак Амамбст, который немало видел на свете. Амамбет не столько переводил слова большевика-командира, сколько говорил «похожее на речь русского, но свое». Жадно впитывал юный Кутан эти странные, неожидан­ные слова: «Белого царя нет больше, киргизы... генера­лов больше нет... все народы сами будут править своей жизнью, и бедняки, а не богатые — голова народов те­перь». Русский звал бедняков встать под красное знамя, биться с врагами народа. И первым киргизом, получив­шим винтовку и коня и вступившим в отряд, стал Кутан.

Казалось, предопределена его судьба, впереди путь красноармейца-пограничника. Но обманом и угрозами удалось байскому сыну вовлечь Торгоева в банду. Видно, помнил он не только речь большевика, помнил и другие слова — о зеленом знамени пророка, о враждебности рус­ских к киргизам. Играя на национальных и религиозных чувствах, богатеи сбивали с толку таких, как Кутан. «...Теплая ночь раскинула звездное небо над молчали­вой землей. Земля одурманивала запахами трав и цве­тов. В мертвой тишине бесшумно проносились летучие мыши. Изредка заяц выскакивал на тропинку или про­бегал фазан. Лошадь шла шагом. Кутан сгорбился в сед­ле. Мысли смутные и неясные рождались в его голове, и он не мог в них разобраться. Многое старое, привычное казалось неверным. Нового он не знал. Где правда? У Джантая, у басмачей? Или у пограничников, у русских?»

К сожалению, годы, проведенные Кутаном с басма­чами, остались за рамками повести. Читатель получает лишь самую краткую информацию. («Шесть лет минуло с тех пор, как Кутан послушался Алы и вернулся к бас­мачам. Шесть лет каждое слово Джантая было законом для Кутана. Шесть лет Джантай был хозяином его судь­бы».) Но зато борьба за Кутана, за то, чтобы он навсегда порвал с Джантаем, дана достоверно, подробно. В пове­сти несколько пограничников оказывают непосредствен­ное влияние на весь процесс нравственно-психологиче­ского воспитания героя. Тут и начальник заставы Андрей Андреевич, и уполномоченный Винтов, и пограничники Николаенко и Закс. Важно не только то, что говорит Винтов Кутану о богатых и бедных, о советской власти, но и как он разговаривает с ним. Разговаривает как с равным, на родном Кутану языке. Не силой, не угроза­ми — доверием возвращают к себе пограничники Торгоева.

Потрясением для Кутана стало назначение его провод­ником через непроходимые горы сразу после возвраще­ния к пограничникам. Поначалу он даже не поверил Анд­рею Андреевичу. «Они, наверное, ни на шаг не будут от­ходить от него, будут следить за ним. Начальник ничего не сказал об этом, но это какая-то хитрость урусов...» Перед нами коллизия не столько сюжетная, сколь психо­логическая. Кутан убеждается, что бойцы за ним не сле­дят, доверяют ему, и он начинает разбираться, где правда.

По существу вся повесть — о духовном росте Торгоева, о том, как его воспитывают друзья-пограничники. Писатель уделяет внимание не только заглавному герою.

В беседах Андрея Андреевича с Винтовым, свидетелем которых становился и Кутан, высказаны мысли о специ­фике воспитательной работы на Востоке, о том, что люди здесь сочетают изощреннейшую хитрость с доверчиво­стью, непосредственностью. В повести есть изображение боевых эпизодов, полных опасности. И все-таки особенно пристально вглядывался писатель в изменения, происхо­дившие в таких, как Кутан: ведь одни богачи, одни баи не в состоянии вести войну. Разрыв с Джантаем привел к пограничникам многих честных, по заблуждавшихся людей. «Они-то, эти люди, и есть самое главное в нашей работе, самая большая победа. Они помогут нам закре­пить нашу связь с беднотой».

Этим и предопределен выбор главного героя, который учится преданности делу, взаимовыручке, человечно­сти у своих новых друзей. В повести характеры погра­ничников, их поведение помогают лучше понять Кутана, а его отношение к ним проясняет их образы. Характери­стика Кутана интонационно богата, меняется в зависи­мости от обстоятельств его жизни ритм повествования. В первых рассказах писатель стремился к сжатому выра­жению чувств, герои проявляли себя в основном через поступки, действие. Теперь мы знаем и как действует Ку­тан и о чем он думает. Настроения Кутана переданы в самом темпе повествования — замедленном, когда опи­сывается жизнь его под байским ярмом, стремительном в сцене скачек, принесших Кутану победу и новое унижение. У победителя отняли коня, он не смеет войти в юрту, где идет пиршество, он вынужден бежать от бас­мачей, от расправы. В этих сценах драматизм обстоя­тельств подчеркивается лихорадочно-напряженным рит­мом повествования.

Действие расцвечено описанием киргизской природы, пестротой обычаев кочевого народа, красками степных просторов. Звучат бешеные гортанные выкрики, свистят плетки. Зримое и эмоциональное описание этих степей, гор, долин связано с психологическим состоянием людей. Есть что-то неспокойное, угрожающее в описании захо­дящего солнца, кажется, взгляни на него Кутан, и он пой­мет, что не кончатся добром скачки: «Солнце опустилось совсем низко, верхушки гор ба­гровели в его косых лучах, и крас­ные блики сверкали на сбруе, оде­жде людей и блестящей шерсти лошадей».

Будто не одну, несколько жизней прожил Кутан. Ведь и в 1924 году, вспоминая погибшего русского командира (того, что выступал шесть лет назад на пло­щади Каракола), Кутан еще спрашивает себя: «За что боролся русский командир? За что убил его русский кулак?» Не сразу порывает Кутан со старым. Не сразу отворачиваются от Джантая и недавние батра­ки. Впервые в произведении Канторовича появляются массовые сцены. В них тот же мотив — необратимого изменения в сознании люден. То, в чем убеждается моло­дой Кутан Торгоев, понимают теперь и старики, один из которых бросает вызов Джантаю Омаиову, прибывшему вместе с верными джигитами в аул: «Мы много мешали большевикам. Мы много мешали кзыл-аскерам. Мы были глупы и слушались баев. Мы думали, что в самом деле кзыл-аскеры такие же враги, как солдаты русского царя. Но прошло время, и мы поняли, где правда. Ты поздно пришел, Джантай».

Кутан все время убеждается, что слова у большеви­ков не расходятся с делами. Винтов не только агитирует его, но и дает мешок муки до будущего урожая. Закс под пулями приносит раненому воду в шлеме, Андрей Андре­евич приносит ему в больницу шоколад. Но главное — писатель показывает равенство в отношениях Кутана и его товарищей. В значительной степени и Николаенко и Закс введены в повесть, чтобы подчеркнуть это. Они пред­ставляют одно поколение. Много общего в их мечтах. Че­рез своих друзей Кутан постигает и в себе новое. «Им было по двадцати одному году, они были почти мальчи­ками и очень хорошими друзьями. Широкоплечий, невы­сокий и плотный Николаенко был донецким шахтером. Закс, стройный, юношески тонкий, смуглый от азиатско­го солнца, был слесарем из Орши».

Последовательно дан в повести идейный, духовный рост Кутана. Читатель видит эти изменения. Видит, как смелый боец становится агитатором, ездит по аулам и рассказывает «о Джантае и о себе самом», видит слезы на лице Кутана во время похорон погибшего в бою Закса. Конечно, Кутан, который спрашивал у Закса о Москве и даже пел по-киргизски: «Там город большой стоит... город Москва зовут», — эго совсем не тот молодой джи­гит, который во всем сомневался. Поэтому порой кажутся в повести излишними повторения того, что очевидно: «Он теперь много думал о вещах, которые раньше никогда не приходили ему в голову. Он вспоминал командира пар­тизан, коменданта, пограничников и невольно старался подражать им. Природный ум и чутье помогали ему». Все так, но, думается, все эти выводы сами вытекали из сказанного.

Судьба Кутана, его образ были важны для писателя. Как показывают материалы архива Л. Канторовича, чи­тателю еще предстояло узнать интересные подробности из жизни героя. Поскольку рукопись большого рассказа «Дорога на Тянь-Шань» осталась неопубликованной, о ней стоит сказать подробней. В рассказе восемь глав, и сейчас трудно установить, предшествовал ли он повести, является ее вариантом или написан позже (рукопись не датирована). Можно, однако, предположить, что именно после повести о боевой жизни героя на границе у автора возникла потребность раскрыть эту личность в мирной обстановке, в разносторонних жизненных связях. Неко­торые эпизоды рассказа прямо перекликаются с повестью.

В первой главе рассказа — «Хан Манас» — дана боль­шая сцена комсомольского собрания. Из главы видно, как интересовали молодого писателя все формы жизни и национальной культуры народа — его быт, нравы, преда­ния и легенды. Канторович стремился передать рост клас­сового и политического самосознания через сложное пе­реплетение старого и нового. На собрании речь идет о герое киргизского эпоса Манасе, о его походах, о совре­менном значении народной эпической поэзии, о сказите­лях и переводчиках на русский язык. Комсомольцы об­суждают удачные места прочитанных отрывков, ошибки в переводе. На собрание пришли и старики киргизы, под шляпами у них тюбетейки. Все собрание идет в обста­новке споров. Небезынтересно сравнить эту сцену из рас­сказа с эпизодом в повести «Кутан Торгоев». Там напе­вает стихи проводник Амамбет. Он говорит командиру: «Замечательную вещь пою, понимаешь... Манас пою. Народный эпос киргизский». И он поет о бурной реке:

Из обоих произведений — напечатанного и неопубли­кованного — видно, насколько глубокий пласт культуры киргизского народа составляет его национальный эпос. Стихи из «Манаса» повторяют Амамбет и Кутан, о них говорят киргизские комсомольцы на своем собрании. Пи­сатель подчеркивал важность сохранения в современной жизни лучшего, что было в народе.

Вторая глава — «Мой спутник» — представляет собой нечто вроде конспекта военной биографии Кутана Торгоева. Содержание этих воспоминаний прямо соотносится с боевыми сценами из повести. Эта глава позволяет до­пустить, что рассказ писался раньше повести.

Подлинным гимном коню, которому, по мнению Ку­тана, нужно поставить памятник, «как Павлов собаке», стала третья глава рассказа, в котором герой обучает спутника искусству верховой езды. В этой главе («Коню от благодарного человека»), как и в повести, возникают поэтические картины киргизских скачек, начиная с пер­вой победы героя в состязании с байским сыном.

Те же, что и в повести, мотивы, эпизоды появляются и в других главах. Так, рисуя кочевой быт рядом с новой техникой, с небывалыми раньше понятиями, вводит ав­тор в свой рассказ тему Москвы (глава названа — «О го­степриимстве»). По существующему обычаю, путник дол­жен у каждой юрты выпить хотя бы пиалу кумыса. Так завязываются разговоры. Кутан расспрашивает гостя о Москве, и один из участников беседы удивляется: «Как так в Москве нет гор?» Здесь почти целиком повторена сцена из «Кутана Торгоева». «Яша, — шепотом позвал он, — ты бывал в Москве? — Закс повернулся к нему.— Нет, Кутан, не бывал. А что? — Не бывал, — грустно по­вторил Кутан, — но ты все-таки знаешь, какая Москва? Да? — Конечно, знаю, — ответил Закс. — Я и читал много про Москву, и в кино видел, и фотографии... — Тебе хо­рошо,— перебил Кутан, — ты читать можешь. А мне как? Как узнать про Москву? — Что же тебе знать нужно, чу­дак? — улыбнулся Закс. — Что знать нужно? — горячо за­говорил Кутан. — Все знать нужно! Понимаешь? Расска­жи мне. Горы есть в Москве? Высокие горы? Снег лежит в горах? — Нет гор в Москве. Вовсе нет. И снег на горах не лежит...»

Из дней сегодняшних, когда грамотность стала всеоб­щей, радио и телевидение доходят до самых далеких угол­ков страны, все это кажется удаленным не на десятиле­тия— на века. В этом смысле книги наших писателей — Н. Тихонова, П. Павленко, П. Лукницкого, Л. Канторови­ча — о жизни советской Средней Азии в 20—30-е годы воспринимаются как документы недавней истории. Кутан удивлялся, что в Москве нет гор. Писатель Тихонов, увидев скульптуру «Туркменка с книгой» перед зданием Туркменкульта, утверждал в 30-м году, что туркменка занимается «невиданным делом».

Судя по приметам времени, рассказ «Дорога на Тянь-Шань» все-таки передает события 30-х годов, в то время как повесть посвящена предшествующему десятилетию. В рассказе бывшие пастухи и кочевники правят тракто­рами, колхозные бригады пасут огромные стада. Доста­ток пришел в далекие аулы. И снова возникает тема Мо­сквы. Старый киргиз просит: «Скажи в Москве: ״не хва­тает машин“».

Пятая глава рассказа — «Битва в горах» — это воен­ные воспоминания Торгоева, прямая перекличка с пове­стью. Здесь не только подробности боевой жизни, баталь­ные сцены, но и фольклорные национальные мотивы. Рас­сказывая о том, как бежали басмачи от красноармейских сабель, боясь остаться в загробной жизни «без головы», Кутан воспроизводит мотив старой легенды о жалкой судьбе обезглавленного: у него нет права попасть в рай.

В повести главы (их тоже восемь!) и многочисленные подглавки не имели названий, но один из небольших раз­делов можно было бы назвать так же, как шестую главу рассказа: «Тропа Кутана Торгоева». И здесь и там стро­ительство дороги и моста в трудных условиях гор. Зато главы «Охота» в повести нет. Правда, Андрей Андрее­вич в письмах зовет друга приехать поохотиться, и однажды он даже собрался вместе с Амамбетом пойти в горы, но вместо охоты получился у них очередной разго­вор о делах. Очевидно, седьмая глава рассказа («Охо­та») — неосуществленные страницы повести, в ней все красочно, романтично: и диковинные птицы, и горные звери, каких нигде больше не встретишь. Заканчивался рассказ пылким монологом обычно сдержанного и молчаливого Кутана («До свиданья, горы!»). В нем признание любви к родной Киргизии, в нем и авторское отношение к этому краю: «Видишь, какой наш Тянь-Шань, какая на­ша страна!»

Рассказ знакомит с экономикой Киргизии, благотвор­ными социальными переменами в жизни народа, с пре­одолением специфических трудностей в развитии горной страны. Самое привлекательное в этом произведении — духовный облик героя, его упорство в покорении природы, жажда знаний, рост самосознания. Писатель увидел, как национальная самобытность сочетается с органически развившимся чувством советского патриотизма. Именно из потребности изобразить пограничника в разносторон­них жизненных связях возникла у автора необходимость вновь провести героя по его родным горам, показать его в нелегком труде, в повседневных делах и при этом на­помнить о воинской биографии. Если в повести «Кутан Торгоев» герой сначала мучительно искал свой путь к правде, а затем овладевал профессией пограничника, то в «Дороге на Тянь-Шань» он прежде всего предстает как хранитель культурных ценностей и традиций своего на­рода. Рассказ этот по-новому освещает круг идейно-­художественных интересов Канторовича.

С первой же поездки в Среднюю Азию писателя при­влекли два характера, два образа, один из которых был немыслим без другого. С одной стороны, это пограничник, уроженец здешних мест, киргиз, прошедший сложный путь духовных исканий, с другой — боевой командир старшего поколения, участник гражданской воины, за­щитник многих рубежей страны. Он может быть безымянным начальником, как в рассказе «Пост номер де­вять», и его могут звать Андреем Андреевичем, как зовут в повести «Кутан Торгоев». Так же зовут его и в «Расска­зе пограничного полковника», написанном одновременно с повестью. В рассказе Андрей Андреевич повествует об одном боевом эпизоде, связанном с гибелью старого про­водника Джамшида, но, пожалуй, главное здесь — био­графия командира, одного из любимых героев писателя. Уже по ранним произведениям Канторовича было видно, что герой-командир еще не раз привлечет его внимание.

Лев Владимирович думал даже над циклом рассказов по­граничного полковника, но он не состоялся, видимо, и потому, что после «Кутана Торгоева» появилась уже по­весть о боевом полковнике...

В рассказе чисто очерковое, информационное начало, справка о герое, точные цифры и даты: «А ведь он еще не старый человек. Ему около сорока лет. В партию он вступил в восемнадцатом году, двадцати лет от роду». В «справке» об Андрее Андреевиче, в этих тщательно на­званных подробностях писатель Канторович говорит о своих пристрастиях, о том, что он ценит сам в боевом командире. Очерковая, свободная форма позволила авто­ру говорить публицистически прямо и о всех границах, на которых побывал командир, и о богатых его знаниях. «В Москве и на разных участках границы Андрей Андре­евич научился многому: он опытный кавалерист, страст­ный любитель и знаток лошадей; отличный стрелок, он в совершенстве владеет и винтовкой, и пулеметом, и ре­вольвером; ему приходилось охранять границу и на море, и он неплохо знает и морское дело; он любит и хорошо знает собак; он опытный лыжник и заправский охотник; кроме персидского, афганского, узбекского и финского языков, он изучил английский, а сейчас возится с немец­ким самоучителем...»

Этот рассказ о боевом командире, судьба которого «мало чем отличается от судьбы многих других погранич­ных командиров», не был напечатан при жизни автора, но он бросает дополнительный свет на весь образ духов­ного наставника героя повести «Кутан Торгоев». Андрей Андреевич середины 20-х годов — еще не полковник, еще длятся те десять лет, что довелось ему провести в Сред­ней Азии, еще впереди Дальний Восток и финская гра­ница. Начальник комендатуры сильнее всего раскрывает­ся через письма, в которых дана глубокая оценка поло­жения и перспектив борьбы с басмачами (тут и «придется самому стать настоящим киргизом», и «Применяйся к местности!» — этот старый, испытанный девиз никогда не подводил нас»), и через решение назначить Кутана ко­мандиром добровольного отряда, созданного из бедняков- джигитов. О Кутане пишет в своем письме Андрей Андре­евич («будем мы награждать этих людей»), и о нем же говорится в письме Джантая («его надо убрать с доро­ги»). Писатель Канторович и его герой — командир Анд­рей Андреевич — понимают: завоевав душу Кутана и та­ких, как он, можно разбить басмачей навсегда. И главное в повести не то, что начальник пограничной комендатуры умело руководит боевыми операциями, а что Кутай гово­рит жене коменданта: «Твой муж — самый лучший друг мне».

В конце повести Андрей Андреевич уезжает из Каракола, впереди новая граница. Он прощается с товарища­ми, с Кутаном, только что награжденным орденом. И чи­татель понимает — перед нами другой Кутан Торгоев.

Как и все произведения Льва Канторовича, повесть опиралась на реальные факты и человеческие судьбы. Но здесь было и нечто большее — писатель рискнул на­звать героя собственным именем. С Кутаном Торгоевым (и это еще помнят старики киргизы) ездил Канторович летом тридцать шестого по горным тропам, и герой пока­зывал ему, где бились с басмачами. Канторович видел эти горы и ущелья и представлял схватки 20-х годов. Пройдут десятилетия, не станет Кутана, но по-прежнему будут называть памятные места: камень Кутана — здесь он сражался, мост Кутана — его он строил. По стопам отца пойдет Асынгали, пограничник, а затем подполков­ник Советской Армии, а своего сына, внука Кутана, он пошлет учиться в Ленинград.

Все это выходит за рамки повести, но повесть — отра­жение жизни. Герой Канторовича, герой своего народа, пограничник и председатель колхоза, похоронен в родном селе, правительство Киргизии поставило обелиск на его могиле, а в бывшем Караколе, ныне Пржевальске, есть теперь улица Кутана Торгоева.

В истории энской пограничной заставы, где отмечены лучшие из лучших, сказано, что на ней «служил погра­ничник Кутан Торгоев, о котором написал книгу писатель Лев Канторович». Так сплелись в сознании людей герой и книга о нем. Мог ли мечтать писатель о большем?

Повесть о пограничниках Средней Азии, русских и киргизах, писал художник, на титуле было напечатано: «Автолитографии, рисунки, переплет и форзац Л. Канто­ровича». Читатель видел на вклейке портрет Кутана в профиль — молодое волевое лицо, прямой нос, тонкие усы, черные волосы щеткой; на другой вклейке — двух всад­ников на фоне гор и реки, текущей в ущелье. Еще и еще — вклейки и рисунки в тексте. Лошади, провалив­шиеся в снег, коричневые горы; лица героев — Закс, Ни­колаенко... Он, работая над книгой, делал десятки ри­сунков и, как всегда, дополнял их выразительным опи­санием горной страны: «Низкорослые, кривые березы лепились по крутому склону ущелья и низко над тропин­кой склоняли зеленые ветви. Выше берез горы покрывала густая трава, еще не сожженная солнцем. Весенние цве­ты пестрели в траве, и ветер доносил оттуда сильные, одуряющие запахи. Еще выше, над лугами, громоздились коричневые и серые груды камней. Зазубренные контуры скал высились, как башни фантастических замков. А над скалами сверкали снежные вершины, голубели ледни­ки...»

Сколь бы ни был своеобразен материал азиатских рассказов и повести «Кутан Торгоев», неповторим их ко­лорит — эти произведения прямо связаны с весьма суще­ственной стороной развития всей нашей литературы. Мысль о росте национального достоинства всех совет­ских народов, о сложной диалектике преодоления нацио­нальной ограниченности вместе с пробуждением революционного сознания проходит через многие книги Т. Семушкина, П. Лукницкого, Ю. Рытхэу. Эти процессы разнообразно отражались в литературе, находили теоре­тическое осмысление. Так, например, полемизируя в сво­ем романе «Последний из удэге» с руссоистской идеали­зацией первобытно-патриархальных нравов отсталых на­родов, А. Фадеев утверждал, что единственный путь для удэгейцев - не консервация старого жизненного уклада, а вовлечение в социалистическую революцию, возглавля­емую русским народом. Он писал об этом замысле: «Мне хотелось в романе «Последний из удэге» выразить вот такую идею: вопреки тому, что писали много лет худож­ники из буржуазного и помещичьего мира — те из них, кто чувствовал противоречия эксплуататорского обще­ства,— выход из этих противоречий лежит не в том, что­бы возвратиться вспять, а в том, чтобы перейти на более высокую ступень развития, завоевать и построить социа­листическое общество».

Многие произведения нашей литературы раскрывали социалистическую переплавку широких слоев трудового народа, сдвинувшихся с насиженных мест в поисках сча­стливой доли, в корне изменивших свою жизнь. Среди героев таких книг — люди разных национальностей, насе­лявших бывшую Российскую империю. Для них вовлече­ние в строительство социализма означало конец вековому гнету, перспективу выхода из нужды и невежества, утвер­ждение и расцвет национальной культуры.

Конечно, литература отразила различные националь­ные особенности, уровень культурного развития и разные судьбы героев. Но как социальный тип, вызванный к жиз­ни социалистической революцией, представитель возрож­дающихся наций стал новым явлением как действитель­ности, так и самого искусства.

К подобному социальному типу относится и Кутан Торгоев. Вряд ли можно сопоставлять повесть молодого писателя с крупными произведениями нашей литературы на близкую тему. Масштаб ее меньше, но в истории бывшего киргизского пастуха отразилась одна из глубоких закономерностей развития малых народов при социализ­ме. Такой герой не просто пассивно следует за события­ми, но сам становится активным участником историче­ского процесса. Поставив героя в центр произведения, проведя через сложные стадии духовного развития, пи­сатель подчеркнул значение расцвета национальностей при социализме для всего общества. Если учесть, что одновременно автор еще более углубился в специфику пограничной профессии, раскрыл ее социальное и духов­ное содержание, станет понятным место этого произведе­ния во всем творчестве Льва Канторовича. Росли его ге­рои, вместе с ними рос он сам, захваченный не только романтикой жизни пограничников, но и высоким гумани­стическим смыслом их трудной службы в канун больших испытаний для всего нашего народа.