Жизнь и книги Льва Канторовича

Предчувствие

М. Алигер, 1935

Через все 30-е годы пронес Канторович ощущение неизбежности для нашей страны грядущей схватки с врагами. Оно проявилось еще в раннем альбоме рисунков «Будет война» (1931), было развито в «Полковнике Коршунове» (1937— 1938), прозвучало в рассказе «Враги» (1937). Постоян­но возвращаясь в произведениях разной формы к этой важной для него мысли, он не повторял уже найден­ное, упорно убеждая читателя в необходимости гото­виться к борьбе с фашизмом. Иногда эта мысль про­являлась при разработке, казалось бы, боковых тем.

Одной из таких тем был для него спорт, который и в жизни самого писателя и в его общественно-литера­турной деятельности занимал видное место. В свое вре­мя спортивные увлечения Канторовича не казались его товарищам примечательными. В писательской среде к ним относились добродушно-снисходительно. Но про­шли долгие годы. В июне 1956 года на вечере памяти Канторовича в Доме писателя имени Маяковского сре­ди многих других выступлений, осветивших кипучую жизнь и разносторонние начинания писателя, прозву­чал голос заслуженного мастера спорта И. А. Князева. С волнением рассказывал спортсмен о том, как Лев Владимирович на протяжении нескольких лет устраи­вал встречи писателей со спортивными профессионала­ми, убеждал литераторов в необходимости личных спор­тивных навыков, доказывал их важную роль для твор­ческой работы. Канторович взялся за это дело с тем азартом, страстью, какие были присущи любому его увлечению. О том же, что его спортивные привязанно­сти, влюбленность в спорт не были мимолетными, говорит многое. И его попытка объединить писателей вокруг спорта. И собственное строгое следование прави­лам спортивной жизни, которые он сам для себя выра­ботал. Он был отличным лыжником. Был и бегуном. Один из близко знавших его людей, писатель Л. Н. Рах­манов, рассказывает, например, что летом 1940 года на пустынном тогда Карельском перешейке, в поселке, на­зывавшемся Келомякки (ныне — Комарово), Канторо­вич со своей верной собакой Чеком каждое утро совер­шал большой пробег по лесным тропинкам. В комнате его городской квартиры была подвешена груша для за­нятий боксом.

Спорт и в творчестве его не был случайной темой. Он обратился к ней еще в начале литературного пути, в период работы над книжкой «Холодное море». Позднее Канторович написал произведение, названное «Очень короткий рассказ» (1941). В сущности, это даже не рас­сказ, а конспект рассказа, несколько эпизодов, посвя­щенных любимому спорту писателя — лыжам. Подроб­нее всего дана лирическая зарисовка образа лыжника в горах, ощущение счастья, испытываемого человеком наедине с природой, чувства силы, радости от стреми­тельного преодоления пространства. Есть и сюжетная завязка: происходит встреча героя с приехавшей на горнолыжную базу женщиной. Она резко отказывается от его предложения научить ее ходить на лыжах. Впер­вые лыжник испытывает незнакомое ему дотоле состоя­ние неудовлетворенности, неполноты существования.

Сдержанное прощание на скале. Женщина просыпается в туристском доме от грохота внезапного обвала. Слышит рассказ о несчастье в горах, испытывает тревогу, боль утраты человека, едва знакомого, но пробудившего в ней смутное ожидание счастья. На этой ноте и кончается рассказ.　

Вскоре после похода на «Сибирякове» Канторович оказался на границе. Другие темы владели им несколько лет, пока наконец в повести «Бой» он снова не написал о спортсменах и спорте. Теперь его герои — боксеры, правда не профессионалы, а любители: молодой рабочий и студент-рабфаковец. Увлеченно, с большим знанием предмета изображает автор красоту спортивного соревнования, волнение его участников. Читая изображение боя, спортсмены, очевидно, могли вынести из него больше, чем читатель непрофессиональный. Но это ведь было отнюдь не руководство для боксеров. Спорт представал в повести как искусство, как сгусток ярких эмоций. Тренировки здесь — не только упорная работа, но и овладение мастерством, возвышающим человека, обогащающим его духовно. Спорт дан и как испытание дружбы, ее проверка и закалка.　

Само название повести имело двойной смысл. Это и бой на ринге, и бой с врагами, которым завершается произведение. С первых же страниц повести возникает ощущение предстоящих грозных событий. Оно уже есть в начальных главах, проявляется как будто бы в проходных эпизодах, но создает фон повествования. Сторож на пустом зимнем стадионе читает в газете известия из-за рубежа. «За границей было все неспокойно, запутано, и ему казалось, что в газетных сообщениях таится некий скрытый смысл, и он хочет разгадать тайны международной политики». Канторович, как и его читатели, не пропускал газетных сообщений. Переживал испанские события, трагическую судьбу Чехословакии, не мог поверить в заявления Чемберлена о грядущем «вечном мире» после Мюнхенских соглашений. Даже людям, искушенным в политике больше сторожа Филиппа Ивановича, далеко не все было ясно. В 1938—1939 годах Европа медленно вползала во вторую мировую войну.　

В повести «Бой» эти события — за «кадром», но именно они предопределили настроения героев. Много раз герои вступают в спор о приемах бокса. Но мотивы этих споров, понятия и слова, употребляемые друзьями, ассоциируются с приближением боев, изображенных в последних главах повести. «Не боец тот, что боится боя», «главное — боевая решимость», «лучшие бойцы впереди всех, и лучшим труднее всех», — все это выражает жизненную философию героев, разделяемую автором, и, конечно, относится далеко не к одному боксу.　

В беседах и размышлениях «Боя» часто возникают проблемы военной теории. К художественному исследованию военной мысли писатель уже обращался в «Полковнике Коршунове». Теперь оно было продолжено. Эти проблемы волнуют не только главных героев, но и их друга Машу — девушку-историка, изучающую труды немецкого военного теоретика Клаузевица. Молодые люди из повести «Бой» обсуждают мысли Клаузевица применительно к современности. Пафос таких «тренировок мозга», по выражению одного из персонажей, — в оценке значения военной теории для войн нынешнего века. Рассуждения героев касаются и спорта, и характера будущей войны, и взаимосвязи спортивного дела с военной профессией. Конечно, чтобы хорошо ходить на лыжах или биться на ринге, нужны ловкость, сила, выдержка. Но не менее важны общий замысел боя, правильная тактика состязания.　

Автор не просто показывает тренировочный лыжный пробег Андрея и Бориса, само его течение становится предметом психологического анализа. Борис идет по следу друга и все время мысленно комментирует его приемы, «читает по снегу»: «Ого, Андрей! Отличный поворот!» Или: «Черт возьми, Андрей! Так очень просто можно сломать шею...» Скорость возрастает, и Борис делает вывод: «Здесь ты испугался, Андрей!» И при виде плавно заворачивающего лыжного следа как бы спрашивает: «Тебе стало страшно? Тише ход! Очень хорошо, Андрей...»　

Спорт в этой повести — мерило воспитания и закалки воли. Особенно ясно звучит эта мысль в рассказе о тренере Бориса и Андрея — Петре Петровиче, который счастлив от сознания, что воспитал настоящих бойцов. «Он жил одной с ними жизнью. Они любили его — он знал и это».　

Увлечение Маши теоретическими построениями приводит ее к некой односторонности, к «или — или». Отсюда: «Если хочешь знать, мне гораздо ближе не лихой кавалерист с шашкой, а полководец, который в тихом кабинете решает судьбу сражений». В этих рассуждениях забывается одна «малость» — люди, их умение претворить в жизнь стратегические задачи.　

Азартно спорят Борис и Маша о сущности спорта. Девушка ссылается на слова Клаузевица о великом человеческом разуме, побеждающем даже на войне. Но в собственных доводах снова доходит до крайности: «Если ты хочешь сравнивать (спорт. — Р. М.) с войной, то зачем же тренировать свои кулаки, если можно тренировать мозг? Разве не хочется тебе стать мозгом, центром, командиром в той же твоей войне, если уж обязательно нужно говорить о войне? А форма, сама суть звериных ваших драк со всей этой кровью и синяками! Уж это просто гадость!» Борис возражает: «Твой Клаузевиц, действительно, здорово пишет... Но все- таки ты неправа. Ведь не только в самой кулачной драке дело. Да бокс это вовсе не драка...»　

Позднее, познакомившись с книгой Клаузевица, Борис и его друг Андрей черпают из этого же источника возражения Маше, считая возможным прямо распространить на бокс суждения военного теоретика о природе боя и вообще войны. Андрей, опираясь на мысли Клаузевица, делает свои выводы: «...если сравнить бокс с войной, то и получится, что боксерский бой подготавливает человека к войне и физически и, главное, морально... Я считаю бокс у нас прямой подготовкой бойца к настоящей войне. Подготовка эта хороша именно потому, что, кроме силы, воспитывает волю. Волю к победе».

И Андрей и Борис убеждены, что бокс — не драка, не бессмысленное мордобитие. Они спорят с Машей, и спор этот не лишен юмористических оттенков. Когда Маша, исчерпав все аргументы, повторяет, что «бокс — это гадость», Андрей уместно приводит цитату из того же Клаузевица: «...Сила характера обращается в упрямство всякий раз, когда сопротивление чужим взглядам вытекает не из уверенности в правильности своих убеждений и не из следования высшему принципу, а из чувства противоречия».　

Следовать за мыслью героев, показывать логику ее развития — вот что важно автору «Боя». Л. Канторович мастерски дает внутренний монолог Бориса во время его поединка с Андреем, боя, который должен определить, кому же из них выступать против нынешнего фаворита. На глазах у читателя возникает весь план, вся тактика состязания, мельчайшие ее подробности. «Пусть наступает, пусть он обязательно наступает. Еще один раунд придется потерпеть. Потом, Андрей, ты не сможешь остановиться. Ты будешь идти вперед и не сможешь остановиться, и не изменишь тактики боя».　

Проходит время, и герой уже в иных обстоятельствах рассуждает о предстоящем своем участии в военных действиях. «Борис прошел в кабинет начальника заставы... Нужно было собраться с мыслями. Может быть, через несколько минут придется командовать, приказывать, вести людей. Он, Борис, отвечает за массу необычайно важных вещей. Он отвечает за участок советской земли. Он отвечает за жизнь пятнадцати бойцов». В боевой обстановке, в ответственнейший момент боя, внутренний монолог уступает место прямому высказыванию, четко сформулированной боевой задаче. Следя за приближающейся вражеской цепью, Борис шепотом говорит Андрею: «Слушай хорошенько. Помнишь мост? Мы проезжали, когда ехали на заставу. Мост. Это очень важно! Река еще не замерзла. Она часто вовсе не замерзает. Течение. Им нужна переправа. Понимаешь? Они хотят перейти по мосту. Мост — путь в тыл. Так. Очень хорошо! Они идут медленно. Они подтянут заднюю цепь и ударят сразу. Видишь — первая цепь остановилась. Я пойду на заставу. Людей в ружье. Свяжусь с комендатурой. Ты останешься здесь. Степанов с тобой. Отвлечь внимание. Во что бы то ни стало отвлечь их внимание. Отвлечь внимание и выиграть время. У Степанова здесь пулемет. Гранаты и пулемет. Отвлечь внимание и выиграть время. Обманный удар».　

Характерна авторская реплика: «Казалось, он говорит сам с собой». Перед нами не информация о событии, а рождение приказа в бою, логического хода всей операции. Отсюда эти повторы, мысль, утверждающая себя, развивающаяся. На нескольких страницах рассказано о реализации плана сражения, передано состояние командира, его напряженно работающая мысль. Решение уже созрело, хотя бой еще не окончен, и самые драматические моменты — в следующей, последней главе произведения. Здесь же, получив передышку, быстро обменявшись репликами с Андреем, Борис говорит пограничникам, отбившим атаку: «Все обстоит очень просто. Нам нужно не пропустить их на мост. Они пытались перейти холм, но мы их не пустили. Теперь они хотят пройти долиной. Мы не пустим их в долину. На лыжах мы подойдем к долине скорее, чем они. Там, у входа в долину, старшина и шестеро наших бойцов. Нас семь человек. Всего четырнадцать. Четырнадцать пограничников — это не так уж мало, товарищи».　

«Все... очень просто». Когда герой повести произносил эти слова, он, как и автор, уже знал слова Клаузевица, которые стали позднее эпиграфом к одному из рассказов Л. Канторовича: «На войне все просто, но самое простое и есть самое трудное». Зримая наглядность расчетов Бориса может показаться элементарной. Но лишь на первый, поверхностный взгляд. Мысль командира и должна ясно доходить до каждого бойца. Но сама по себе она далеко не проста. В ней отразились знания, опыт, самообладание, душевное напряжение. При всей кажущейся простоте фабулы она-то и составляет внутреннее содержание повести «Бой».　

Показывая схватки на ринге и боевую операцию, автор сосредоточен на думах своих героев. Самое привлекательное в повести то, что конкретное описание подробных тренировок (а потом и поведения героев в боевой обстановке) сочетается со стремлением теоретически глубоко осмыслить законы этого спорта и их применимость в бою. Не только споры героев, но и все развитие сюжета утверждало мысль о взаимосвязанности военной подготовки и спорта. Повесть выражала взгляды автора на роль теории в военном деле, на необходимость идейно вооружить советского человека к будущим боям.

В отличие от персонажей «Боя» — боксеров — Кан­торович был лыжником. Это свое умение он самым практическим образом поставил на службу военному делу. Но он осмысливал спорт и как органическую для себя литературную тему. Для него она была важной реально знакомой сферой приложения взглядов, высказанных уже и в других произведениях.

Уверенный, что в обстановке конца 30-х годов фи­зическая и психологическая мобилизационная готов­ность совершенно необходимы, он наделял такой убеж­денностью и своих героев, молодых боксеров. Эти пред­ставления обусловили основной сюжет «Боя». Ведь все, что происходит с двумя друзьями в боевой обстановке, их конкретные действия, взаимопонимание в трудней­шие минуты — все это служит проверкой их прежних бесед и размышлении.

Теоретические размышления в книге такого рода воспринимаются острее, нежели в произведениях, по­священных науке или искусству. Спортивный, а потом военный сюжет даны в повести не описательно. Эмо­циональность ее не в лирике, не в патетике, а в поэти­зации военной теории. Поэтика раздумий характеризу­ет эстетические поиски автора. Сама по себе событий­ная канва, развивающееся действие освещены высокой мыслью. Без нее повесть просто бы не существовала.

Интерес к военной теории проявился не только в творчестве Канторовича-прозаика. Он проявлялся и в повседневной жизни. В архиве писателя сохранился черновик его речи (к сожалению, не датированный), произнесенной перед курсантами военной школы. Эта речь внутренне соотносится с тем, что утверждал пи­сатель в наиболее заметных своих произведениях, в частности о значении военной теории. Даже приводив­шиеся в речи цитаты из трудов философов и военных теоретиков перекликались с некоторыми ссылками в по­вести «Бой». Таковы, например, выдержки из сочинений Морица Саксонского (XVIII век): «Чтобы познать бой, нужно изучить сердце человека», «в бою все объ­ясняется побуждениями сердца».

Никогда ссылки такого рода не были у Канторовича признаками поверхностного стремления блеснуть осведомленностью, начитанностью. В самом выборе цитат обнаруживается их вполне своевременное для тех лет звучание. Они служили опорой в раздумьях над волновавшими его моральными проблемами, связанны­ми с грядущей войной, и всегда подчинены целям нрав­ственного воспитания: патриотического чувства боево­го товарищества, взаимной выручки в бою. Ссылки на военно-теоретическую мысль прошлого важны для Кан­торовича как усвоение исторического опыта, восприни­маемого как живая традиция.

Вот почему повесть «Бой», при всей специфичности своей спортивной темы, внутренне связана с «Полков­ником Коршуновым». Она наиболее близка этому про­изведению идеей духовного усовершенствования чело­века, овладевающего воинским искусством... Через все книги Канторовича, через всю его жизнь прошла эта важная мысль.

Говоря об определенной близости между «Боем» и «Полковником Коршуновым», следует прямо сказать о серьезных художественных просчетах писателя, допу­щенных в его «спортивной» повести. В свое время на них указывала критика. В первой же рецензии говори­лось о зависимости от Хемингуэя. Были даже названы рассказы этого писателя, от которых шел Канторович: «Кросс-каунтри» и «Пятьдесят тысяч». В рецензии го­ворилось: «И как ни уверяет нас автор, что герой его умен, великодушен и храбр, мы никак ему в этом не можем поверить. Слишком он благонравен в каком-то совершенно квакерском смысле этого слова».[17] Рецензент далее утверждал, что герои повести остается «арифметической суммой условно-человеческих и условно-положительных черт».

В статье Ю. Севрука «Секунданты, за ринг!» по­весть «Бой» рассматривалась вместе с произведениями на спортивную тему П. Капицы, И. Рахтанова, Л. Кас­силя. Ю. Севрук не согласен с тем, что Канторович подражает американскому писателю, по его мнению здесь наблюдается не копирование, а скорее соревно­вание: «Если Хемингуэй передает слитность, непрерыв­ность полета лыжника, то Канторович расчленяет его движение, моментами как бы останавливая его. Тем са­мым достигается большая подробность и длительность описания...» Однако единственное, что одобрил Севрук в повести, — это увлекательный рассказ о лыжном спор­те. В остальном же произведение весьма серьезно кри­тикуется за схематизм, искусственность. О героях ска­зано: «Самостоятельного мышления и бытия они ли­шены. Психология тщательно вытравлена из книги. В промежутках между состязаниями герои обменива­ются немногочисленными репликами преимущественно на спортивные темы. Возможно, впрочем, что внутрен­няя жизнь героев должна подразумеваться сама собой и автор хочет быть скупым на слова, но щедрым на психологический подтекст. Если такое намерение у Л. Канторовича и было, то ни к каким результатам оно не привело. Борис и Андрей напоминают боксирующих манекенов, отличаются они друг от друга только по именам».[18] Не менее суровым оказался вывод другого рецен­зента, С. Хмельницкого: «Бесспорно, Л. Канторович ставит своей задачей изображение своих современни­ков — умных, энергичных, отважных. Он добьется сво­его, если, говоря о героях своих, будет не так детально описывать сокращение их мышц и больше говорить об их мыслях и чувствах».*²

*² Лит. современник, 1940, № 8-9, с. 226.

Может возникнуть вопрос — стоят ли упоминания давние критические отзывы, не всегда, впрочем, и спра­ведливые. Очевидно, стоят. Ведь Лев Канторович, не­смотря на общественное признание, награды, жил обыч­ной литературной жизнью, и, следовательно, ему при­ходилось отстаивать свои принципы, свои взгляды на жизнь.

Очевидно, в работе над повестью «Бой» сказалась торопливость, стремление закрепить успех, достигнутый в «Полковнике Коршунове». Характеры и переживания людей были здесь даны чисто внешне. Однако, относя повесть к произведениям на спортивную тему — и толь­ко, — ошибалась критика, которая, по справедливому замечанию М. Слонимского, вообще не баловала «это­го талантливого и своеобразного писателя». Что же до некоторого влияния Хемингуэя или Лондона, то они, по словам М. Слонимского, «не касались содержания, су­щества произведения».[19] В этом убеждает финальная сцена «Боя» и переживания раненого командира. Бо­рис истекает кровью. Рядом лежат сраженные товари­щи: «Ольгин был убит. Сидорчук был убит. Лифшиц был убит. Замполитрука Торощин был тяжело ранен в живот...» Одна мысль бьется в Борисе, силы которого на исходе: «Ни за что не потерять сознания!» Он еще держится, он даже острит, поддерживая оставшихся бойцов, его тошнит, и туман застилает глаза. И снова, как рефрен, вопреки всему прорывается настойчивая мысль: нужно выдержать, дождаться подкрепления. «Опять серое закрывает глаза. Только бы не потерять сознание до конца».

Писатель показывает победу воли и выдержки, мо­жет быть, в последние для человека минуты.

Он учит мужеству в казалось бы безнадежной ситуа­ции.

Л. Канторович не мог читать роман Хемингуэя «По ком звонит колокол», хотя он и был написан при его жизни. И вряд ли Хемингуэй читал когда-либо повесть «Бой». Но в поведении американца Джордана, при­крывшего своих товарищей и ожидающего своего по­следнего часа, есть общее с русским командиром, сдер­живающим натиск противника. Больше всего боится Джордан, тоже тяжело раненный, потерять сознание. Ведь у него есть большая цель: сразиться с врагами, остановить их здесь, у моста. Джордан не пустит себе пули в лоб, хотя муки его велики, и он не позволит себе потерять сознание. Он выдержит. Он погибнет, но по­бедит.

Пройдет совсем немного времени. И под Москвой, возле дороги, будет лежать лейтенант Ивановский (В. Быков, «Дожить до рассвета»). Он тоже ранен, и не его вина, что боевой группе, которая шла с ним в тыл врага, не удалось совершить диверсию. Теперь он один на этой дороге, и одна мысль живет в нем: не по­терять сознание, дожить до рассвета, с оружием встре­тить врага.

Разные писатели, разные обстоятельства, в которых находились герои, но одно несомненно — общее тут есть. Когда долг оказывается выше заботы о собственной жизни, когда воля несокрушима, несокрушимы люди. Таких героев писал и таких людей воспитывал своими книгами Лев Канторович.

Он и сам был таким.

Под многими произведениями писателя — даты, по­зволяющие точно определить время их создания. Су­дить о дате написания «Боя» можно лишь по косвен­ным признакам. На обложке книги, выпущенной в Ленинграде издательством «Советский писатель»,— цифра «1939», в выходных данных значится: «сдано в набор 23 сентября, подписано в печать 28 октября». В эти дни Канторович вместе с пограничниками шел по дорогам Западной Белоруссии.

А когда книга вышла в свет, он снова был в рядах пограничников, теперь уже на Севере, па Карельском перешейке.

Но читатели «Боя» воспринимали тогда заключи­тельные главы повести как прямое отражение тревож­ных событий. Во всяком случае, книга оказалась свое­временной.

О своей повести Канторович получил много чита­тельских писем. На этот раз шли письма преимуще­ственно студенческие. Корреспонденты прямо соотноси­ли это произведение и судьбы его героев со своими. Часто автору давались трогательные советы сохра­нить жизнь Борису, который, по мнению читателей, дол­жен был быть лишь ранен и после выздоровления вер­нуться в строй. Читательское внимание и доверие под­держивали Канторовича, он стремился не обмануть его.