Жизнь и книги Льва Канторовича

ХУДОЖНИК

В среде молодых ленинградских художников конца 20-х годов Лев Канторович стал заметен. В ту пору моло­дые журналисты, начинающие писатели, художники не были разобщены. Встречались на Фонтанке в Доме пе­чати, в редакциях «Смены» и «Юного пролетария», в ши­роком коридоре третьего этажа бывшего зингеровского дома (Дом книги), где помещалось Издательство худо­жественной литературы (ГИХЛ).

Первой большой самостоятельной работой Льва Кан­торовича стали декорации и костюмы к спектаклю фи­лиала Красного театра (Госнардом) «Набег», поставлен­ному режиссером П. Вейсбремом по одной из ранних повестей Вс. Иванова в сезон 1929—1930 года. То, что оформителю спектакля 18 лет, никого не удивило: моло­дые прозаики и поэты не только печатали в этом возрасте свои произведения в периодике, но готовили к печати (и выпускали!) первые повести и даже романы. В кругах творческой молодежи вместе с ленинградцами были при­езжие, юные дарования из провинции ехали «завоевы­вать» столицы. Ленинградец Канторович сходился с ними так же легко, как и со старожилами, видевшими дет­скими глазами грозные события революционных лет.

В «Смене» к прежним товарищам Канторовича из сре­ды театральной прибавились новые: при редакции была литературная группа, которую вел Виссарион Саянов, сюда приходили Б. Корнилов, О. Берггольц, Б. Лиха­рев, в редакции бывали Ю. Герман, Г. Гор, Л. Рахма­нов — в будущем известные писатели. В самом коллек­тиве «Смены» художник постоянно общался с журнали­стами А. Розеном, В. Дмитревским, Л. Радищевым. Последний оставил еще не опубликованные воспомина­ния о совместной работе с Канторовичем. «Помню, как в редакции комсомольской газеты «Смена» появился спор­тивного вида юноша, рослый, красивый — такими рисуют летчиков, танкистов, покорителей Арктики. В дальней­шем, как мы знаем, это впечатление полностью оправда­лось. В те времена, а это был конец 20-х — начало 30-х годов, выполняя срочные задания — а они почти все были срочными, — художники рисовали прямо в редакции. В шуме редакционного дня, под звуки телефонных звон­ков и трескотню пишущих машинок Лев Канторович пре­спокойно работал. Это хладнокровие нередко выводило из себя нервного секретаря редакции, который начинал «пороть горячку» задолго до необходимого срока...

— Лева, искания потом! Надо же сдавать.

Лев Канторович часто переделывал рисунки по не­скольку раз. Иногда нам это было непонятно. Казалось, что рисунок уже вполне готов и вполне годен для печати, но художник вдруг все начинал сначала. Он укладывался в отведенное для него время, но если считал нужным переделать рисунок, то использовал это время до послед­ней минуты. Рядом с двумя опытными ремесленниками, работавшими за тем же столом, он казался человеком из другого мира...»

В тогдашней «Смене» был международный отдел. Вел его бывший работник КИМа Владимир Дмитревский. Отдел зачастую становился в газете главным. Целые по­лосы посвящались стачечной борьбе, событиям на КВЖД, восстанию в Индии, угрозе нападения на нашу страну. И, конечно, не только ремесленники давали «Смене» свои рисунки и карикатуры. Многие работы на внутренние темы принадлежали В. Селиванову. Политически остры­ми были рисунки Икара (К. Томковит), И. Шибанова, Д. Жукова. На одном из рисунков Икара — «Рискован­ный номер в китайском цирке» — вооруженный бандит пытался проглотить паровоз с вагонами. Так художник увидел захват КВЖД белокитайцами.

Один из первых подписанных инициалами Канторо­вича (Л. К.) рисунков посвящен проблеме разоружения. Молодая женщина (на ее платье написано — «Разоруже­ние») восседает на жерле орудия. Некоторые рисунки художник подписывал «L. К. ». 1 мая 1930 года в «Смене» появился рисунок-плакат на всю первую полосу. Огром­ная рука с кулаком, на который наткнулись фашисты, церковники и прочие вдохновители крестового похода против СССР. Через несколько дней художник изобразил британскую корону, по которой течет кровь индуса. Не­редко в «Смене» 1930 года под рисунками появляется подпись «К_зо». Эти рисунки, как удалось установить, также принадлежали Канторовичу.

По свидетельству В. Селиванова, рисунки Л. Канто­ровича казались ему и тогда более современными, чем работы других. За Канторовичем тянулись многие, его почерк всегда узнавали. Писатель А. Минчковский, начи­навший как художник, вспоминает, что вслед за Львом Владимировичем он стал подписываться «М₃₂» и созна­тельно подражал признанному лидеру молодых. «Мы видели, что Лева идет вслед за Гроссом, повторяя его экспрессионистскую манеру. Но Гросс был слишком боль­шой величиной для нас. Мы же старались походить на нашего старшего друга, которому едва минуло два­дцать».

Содержание газет конца 20-х — начала 30-х годов на­поминает, сколь напряженным было военно-политическое положение советской страны. Книга-альбом Л. Радищева и Л. Канторовича «Будет война» (1931) стала для худож­ника продолжением его газетной работы, она связана с общими настроениями, отразившимися и в литературе, и во всей общественной жизни. Вспомним, что еще В. Маяковский видел, как «потянуло порохом от всех границ» (1927), что Мих. Голодный писал:

Книга «Будет война» — не только напоминание о пер­вой мировой войне, ее корнях, но и предостережение. В ней броские рисунки и выразительный текст.

На обложке книги — рисунок земного шара, в кото­рый судорожно вцепились, разрывая его на куски, руки-щупальца и хищные зубы. Справа на рисунке — две го­ловы, одна в каске, другая в цилиндре. В тексте выдерж­ки из газет времен мировой войны: выкрики немецких милитаристов монтируются с ироническими репликами Швейка и наивными недоумениями ремарковских сол­дат. Письмам немецкого рядового Шихтеля сопутствуют знаменитые слова Жореса: «Пуанкаре? Ну, это война!» (Напомним для характеристики времени, что «Правда» в 1930 году вновь напечатала памфлет М. Кольцова «Пуанкаре-война».)

Страшные цифровые итоги войны даны в книге вместе с сатирическими портретами социал-демократов, голосо­вавших за военные кредиты. Так читатель видит и тех, кто разжег войну, и тех, кто потворствовал военному по­жару. Недавнее прошлое и сегодняшний день оказались связанными между собой. Текст и рисунки отразили по­дробности военной и политической жизни в годы миро­вой войны и факты текущей международной политики. Здесь и в тексте и в рисунках использованы материалы прессы, телеграммы, радиосообщения. Авторы не претен­довали на какие-то открытия, главным для них была до­кументальная обоснованность, достоверность. Кажется, как в детстве, художник сделал квадратики, в которых давал картину в последовательности — эпизод за эпизо­дом. Солдат, безнадежно рвущийся из пут колючей про­волоки. Раненый русский матрос с повязкой на лбу: «Которые временные, слазьте!» Силуэты немецких рево­люционных рабочих, отбрасывающие гигантские тени. Пастор, призывающий школьников бороться с революци­ей и большевизмом; за спиной пастора—офицер. (Этот же офицер появляется и на других рисунках — характер­ное для художника стремление к развитию сюжета.) И еще, и еще — кадры газетной хроники. Молодой ки­тайский революционер, казненный чанкайшистами. И не­мецкий комсомолец, избитый полицейскими. И француз за тюремной решеткой: приговорен за антимилитарист­скую пропаганду среди рекрутов. И немецкие рабочие в схватке со штрейкбрехерами.

Авторы подчеркивали опасность фашизма, тень кото­рого уже нависла над миром. В тексте приводятся мили­таристские призывы Гитлера, еще только рвущегося к вла­сти, а на рисунках рядом изображены военный в каске с фашистским значком и штатский, у которого в каждом глазу по свастике. И у того и у другого страшные ноздри-дыры, напоминающие отверстия орудийного ствола...

Сегодняшнему читателю тексты и рисунки книги «Бу­дет война» не покажутся глубокими. По существу это иллюстрация газетных сообщении. Авторы не только сами работали в газете, но и черпали из нее материал. Для самостоятельного анализа событий молодым худож­нику и очеркисту не хватало ни общественного, ни жи­тейского опыта. Войну они сами не видели, но дух вре­мени уловили. В их работе подкупает убежденность, искренность, выраженная словами: «Массы трудящихся уже не должны быть застигнуты войной врасплох». Ради утверждения этой мысли и была создана книга.

Интересно свидетельство Л. Радищева о совместной работе с Л. Канторовичем над книгой «Будет война»: «Он не мог быть только художником, т. е. человеком, ко­торый, прочитав рукопись, делает в ней иллюстрации, он явно не помещался в это традиционное амплуа «худож­ник». .. Мы делали книгу вместе в полном смысле этого слова. Невозможно было определить, кто из нас автор, кто соавтор, да мы этим и не занимались. Я ему читал каждый кусок, он мне показывал эскиз каждого рисунка, иногда все это мы обдумывали заранее. Возникали, ко­нечно, и споры...»

Театральный художник Л. Канторович шел вслед за своим учителем М. Григорьевым. Политический карика­турист, он стремился походить на прогрессивных запад­ноевропейских художников-графиков той поры: Георга Гросса, Кете Кольвиц, Джона Хартфилда. Об этом сво­ем увлечении, особенно Гроссом, Канторович высказы­вался неоднократно. Патетика, лаконизм художников были ему по душе. Его привлекали подчеркнутая графичность, резкость светотеней. Плакатный характер этих работ позволял добиваться и психологических решений. Именно такой выразительности добился, например, Кан­торович в трагическом портрете убитого Либкнехта. (Стоит напомнить, что незадолго до начала работы над этими рисунками отмечалось, в частности «Сменой», де­сятилетие со дня гибели Розы Люксембург и Карла Либкнехта.) Но таких удач было немного. В основном рисунки книги «Будет война» прямолинейны, часто по-журналистски поверхностны. Молодому художнику было тогда далеко до уровня искусства своих кумиров. Но по­литическая мысль, эмоциональный строи их работы были схвачены верно. Не хватало самостоятельности, изобра­зительной культуры.

Рисунки на темы антивоенной борьбы и классовых битв в странах Европы и Азии несли большой налет условности. Но сама стилистика рисунков отразила стрем­ление автора дать материал, соединяя документальность с патетикой. Молодой художник выразил в своих рисун­ках отношение к происходящему: то чувство жалости и сопереживания с жертвами военного психоза, то совсем иные чувства — иронию, гнев, когда он видел проявления захватнического милитаристского духа.

Характерно включение в книгу фотографий. Худож­ник не стал рисовать крупным планом красноармейцев, наши самолеты, корабли, домны — все, что отражало се­годняшний день страны. Фотографии органично вошли в альбом, подтвердили его документальную основу. Чита­тель видел фотографию В. И. Ленина, «Аврору». В од­ном случае на книжном развороте фотография китайского реакционера соседствует с рисунком, изображаю­щим его жертвы. Кстати, на обложке рядом с именами художника и автора текста значится: «Фото Н. и Ф. Штерцер».

На красной обложке книги, на фоне зарева, стоял солдат. Его вытянутая рука держала винтовку, которую он воткнул штыком в землю. На последней странице (обложке) тот же солдат воткнул штык в одного из бур­жуев, нынешних «хозяев жизни». Текст под рисунком гласил: «Печатник Рюгель. Тысячи Рюгелей закончили когда-то войну, воткнув штыки в землю. Теперь они об­ратят их против своих угнетателей... против поджигате­лей войны. Бессильны будут тогда орудия в руках угне­тателей. Это будет последняя война».

Вторая мировая война протекала совсем иначе. Не только авторы, молодые люди начала 30-х годов, но и деятели, искушенные в политике, не могли представить себе грозную действительность 40-х годов. Наивность многих тогдашних воззрений, отразившихся в этой книге, мы должны оценивать исторически. Но примечательно чувство мобилизационной готовности, владевшее нашей молодежью.

В творчестве Л. Канторовича участие в работе над книгой «Будет война» не было случайным. Сменовские ри­сунки за подписью «К₃₀» уже подводили его к этому ма­териалу. В том же направлении шли и другие его работы, например иллюстрации к антивоенному роману Чарльза Яна Гаррисона «Генералы умирают в постели», печатав­шемуся в журнале «Юный пролетарий» на протяжении многих номеров 1931 года (начиная с № 1). Герой романа, восемнадцатилетний канадский парень, познает весь ужас мировой бойни. Он начинает думать о том, зачем эта война, почему гибнут люди, скорбит о погибших то­варищах. На рисунках Канторовича (вот где появляется одновременно фамилия художника и подпись «К₃₀») — новобранцы в окопах, солдаты под страшной бомбежкой, убитые, картины «отдыха», во время которого происхо­дят страшные буйства. Запоминается сцена: маленькие, будто игрушечные дома городка и огромный пьяный сол­дат. Это было вполне в духе гиперболизаций Георга Гросса, наиболее полное представление о манере кото­рого дал И. Эренбург в своих мемуарах: «Он изображал героев минувшей и будущей войны, человеконенавистник ков, обвешанных железными крестами. Критики причис­ляли его к экспрессионистам, а его рисунки — сочетание жестокого реализма с тем предвидением, которое люди почему-то называют фантазией. Да, он осмелился пока­зать тайных советников голыми за письменными столами, расфуфыренных толстых дамочек, которые потрошат трупы, убийц, старательно моющих в тазике окровавленные руки. Для 1922 года это, казалось фантастикой, в 1942 году это стало буднями».[3]

Когда Канторович в середине между этими датами рисовал хищников, рвущих земной шар на куски, он по­мнил Гросса. И когда он рисовал солдата-великана или огромный кулак, вставший на пути поджигателей войны, он тоже помнил немецкого художника. По, конечно, те­матика рисунков определялась конкретной атмосферой того времени.

В начале пути двадцатилетний художник находился под влиянием творческой среды, где военно-оборонные интересы господствовали. Его рисунки появлялись не только в газете и журналах обычного литературно-худо­жественного профиля, но и в таких специальных по своей тематике, как ленинградский «Залп». В 1932 году ху­дожник иллюстрирует (№5) рассказ Н. Тихонова «Клинки и тачанки». Он изображает красноармейцев вместе с ло­шадьми, дает индивидуальные характеристики Надеину, Кайданову, Ловцову, проявляет интерес к миру еще не­знакомому. В другом номере журнала (и здесь появля­ются одновременно подпись К₃₂ и фамилия художника) — седьмом — рисунок, вовсе не похожий на плакаты и ка­рикатуры: тонкие, почти воздушные линии, легкий абрис старого Петербурга, дамы, господа офицеры, прохожие — все, что увидел герой-гардемарин из романа Л. Соболева «Капитальный ремонт» в столице империи. И еще рису­нок к рассказу Н. Тихонова «Пулеметная горка». И сю­жетный рассказ из двенадцати рисунков (№ 8) «Комсо­мол в гражданской войне». В этих рисунках-квадратиках через многие страницы журнала художник показывал, как шли защищать Петроград от Юденича — шли, поры­вая с патриархальными буржуйскими семьями, как ухо­дили вместе с отцами-рабочими защищать революцию.

Все эти рисунки, как и сам факт участия в журнале ״Залп״ - свидетельство связи Л. Канторовича с организацией, которая существовала в начале 30-х годов и называлась ЛОКАФ — Литературное объединение Красной Армии и Флота. ЛОКАФ собрал вокруг себя писателей, которыесчитали главной своей задачей творческое осве­щение вопросов обороны страны. Это была организация всесоюзная,с двумя журналами — «ЛОКАФ» (затем «Знамя») и «Залп», с литературными группами в армии и нафлоте. Одни из видных локафовцев В. Вишневский утверждал, что в преддверии войны наша литература должнавойти «в штаб фронта, а не сесть за парту пол­ковой школы».

Сотрудничаяв «Залпе», автор рисунков книги «Бу­дет война» общался с литераторами, писавшими на обо­ронные темы. Среди этих писателей оказались и близкие ему по духу, первые его литературные наставники. Не без их влияния военной теме посвятил Л. Канторович почти все свое творчество. Это было естественно в Ле­нинграде, где ЛОКАФ привлек к себе крупные литера­турные силы: Н. Тихонова, Б. Лавренева, А. Лебеденко, П. Далецкого, М. Слонимского, Н. Никитина, С. Колбасьева, В. Ганибесова, Ф. Князева, Н. Чуковского. Таков был ленинградский актив прозаиков-локафовцев. О за­щите родины, о Красной Армии писали поэты — А. Про­кофьев, Н. Браун, А. Гитович, В. Азаров, С. Бытовой; о том, как тема войны, тема армии отражена в литера­туре, говорилось в книгах, статьях и рецензиях О. Цехновицера, Н. Свирина, С. Варшавского, И. Эвентова, А. Дымшица.

После создания в 1934 году Союза советских писате­лей функции ЛОКАФа в известной степени стала осу­ществлять Военная комиссия Союза, ЛОКАФа как орга­низации уже не стало, но творческие традиции сложившиеся в нем, продолжали развиваться, ведь книги о современной армии и флоте были органичны в нашей литературе. Раздумья о будущей войне возникали и у авторов, писавших на иные темы. Патриотические чувства пробуждала тогда вся литература, которая оказалась предвоенной и была ею по существу.

Было бы антиисторично прямо сопоставлять актуаль­ную книжку «Будет война» с произведениями большой литературы тех лет, но говорить о родстве исканий, осо­бенно зная дальнейший путь Канторовича — художника и писателя, — правомерно. Открытая антивоенная пози­ция, стремление понять социальную природу современ­ных войн, сатирическое раскрытие обусловленности войн XX века буржуазным строем — вот главные черты многих произведений, разных по масштабам и формам.

Книга «Будет война» — прежде всего факт творческой биографии самого Канторовича. Но ее агитационность и патетика отразили общественное настроение тех лет: ощу­щение временной передышки, предоставленной нам исто­рией. И это ощущение разносторонне передавала лите­ратура.

В наши дни уже мало кто помнит, что в начале 30-х годов в Ленинграде издавался журнал «Борьба миров». В номере 8-9 за 1932 год журнал опубликовал серию рисунков Канторовича, сопровождаемую текстом писате­ля Дмитрия Острова. На двадцати двух журнальных страницах были напечатаны рисунки о жизни молодежи до революции и участии ее в революционной борьбе. Убо­гие жилища, рабочие, среди которых подростки, бреду­щие вдоль заводской стены или согнувшиеся под тяже­стью чугунных брусков. Молодые парни, пришедшие в город с надеждой получить работу, — это и многое другое изобразил художник. Сейчас, спустя десятилетия, очеви­ден социальный пафос этих рисунков, имевших значение для развития Канторовича — художника и писателя. Но одновременно ясна и односторонность плакатно-иллю­стративного изобразительного решения. Так, например, показана жизнь рабочей бедноты в дореволюционное время, классовое расслоение. Но на рисунке — поп, кулак и фабрикант, это условные фигуры, а не образы, здесь лишь выражено авторское отношение к врагам. На мно­гих других рисунках так же противопоставлены нищета и богатство.

Выразительнее оказались рисунки, относящиеся непо­средственно к революционным дням, они художественно более дифференцированы. Здесь индивидуальные порт­реты и групповые композиции. По-разному прощаются с родителями, уходя на фронт, — одни порывают с семь­ей, другие получают поддержку, понимание. Из группо­вых портретов запоминаются рабочие-комсомольцы в це­ху, строй молодых бойцов перед комиссаром, группа вооруженных бойцов... Иногда рисунки развернуты в связный сюжет, показывают судьбу одного из детей ре­волюции. Таков гармонист Астахов. Сначала он — маль­чишка с рабочей окраины. Позднее его песни поет моло­дежь Московской заставы. Он идет защищать Петроград от Юденича... Эти рисунки молодого художника, начи­навшего свою жизнь в искусстве, говорят о направленно­сти его общественных и творческих интересов. Но эти публикации лишь фиксировали отдельные реальные мо­менты поведения героев, чаще всего были фрагментарны. Из суммы таких зарисовок еще не складывались социаль­ные биографии, не возникали картины революционного воодушевления. Есть в рисунках бытовая детализация, юмор. Изображая трудное время, художник, верящий в победу добра над силами угнетения, желающий счастья и радости своим героям, показывал их жизнелюбие. Пи­терские пролетарии, молодые бойцы гражданской войны и в дни боев смеются, подшучивают друг над другом.

Рисунки были резко графичны, контрастны, в них ска­зывался жизнеутверждающий характер поисков худож­ника. Но иллюстративность, отсутствие крупной мысли не вели к обобщениям. Перед нами скорее сумма примеров к заданным тезисам, чем самостоятельная работа. Это еще для Канторовича материал газетный, книжный, а он был художником, который вдохновлялся тем, что сам видел, пережил.

В одном из номеров журнала «Борьба миров» за 1932 год (№ 7) появилась совместная публикация Л. Радищева и Л. Канторовича под названием «Повесть о двух городах». В журнале были и фотографии Н. Штерцера. Сохранились также в Литературном музее Пушкинского Дома рисунки и фотографии, которые не были использованы в журнале. Можно предположить, что авторы думали о книге, подобной альбому «Будет война». В «по- вести» речь идет о двух городах — Гамбурге и Ленинграде. «Нужно пройти в эти кварталы, куда гиды не приводят путешественников», — говорится в журнальном тексте о Гамбурге. Художник рисует безработных, освещенный тусклым фонарем переулок в рабочем квартале, женщину с отчаянием в глазах. На другом рисунке умершая, очевидно покончившая с собой, женщина, рядом на кровати ребенок, на стуле сидит отец-рабочий. Рисунки перемежаются фотографиями: застывшего гамбургского порта и оживленных причалов в Ленинграде, новостроек нашего города. На рисунках, которые не были опубликованы,[4] — страницы истории Петербурга. Тут и смотритель работ в мундире и треуголке, и полуголый работный люд. Старый завод XVIII века и буржуазный город конца XIX века. По замыслу противопоставление было двойным: современного Ленинграда — Гамбургу и Ленинграда — Петербургу. К сожалению, журнальный вариант оказался обедненным. Так, если в тексте Л. Радищева говорится о гамбургском восстании 1923 года, о Тельмане, то рисунки воссоздающиекартины уличных боев гамбургских рабочих (раненый с кровавой повязкой на голове, несущий красное знамя, и т. д.), не были опубликованы. Нет и портрета Кирова на фоне новостроек. Здесь, как и в других случаях, рисунок монтировался с фотографией. Конечно, и неполнота публикации сказывается на общем восприятии «Повести о двух городах», но известные сла­бости первой совместной с Л. Радищевым работы проявились и здесь. Гамбург, западный мир, да и старая Россия — все это для авторов был материал книжный, газетный. Аналитичность и историчность приобретались Канторовичем-художником постепенно, нелегко и стали очевидными, когда он обратился к лично пережитому, со­ставившему его судьбу.

Канторович рисовал всегда. Его ранние книги были альбомами рисунков, а первое литературное произведе­ние он посвятил художникам. Все его книги вышли с его иллюстрациями и были им оформлены. Излюбленная пи­сателем и художником тема границы отразилась во мно­жестве его работ. Большая часть рисунков Канторовича, хранящаяся сейчас в Институте русской литературы AН СССР (Пушкинский Дом), относится к жизни по­граничной заставы. Число этих рисунков значительно больше опубликованных в его книгах. С любовью — то в драматических эпизодах, то в юмористических — изо­бражал он боевые дела пограничников, бытовые сцены из их жизни, природу дальних пограничных районов.

Сравнение вариантов одних и тех же рисунков обна­руживает упорство художника в работе над любимыми мотивами, строжайший отбор для публикаций. Начиная с 1936 года к каждой из выходивших в свет своих книг он делал по нескольку десятков рисунков. Естественно, что в самих книгах могли появиться лишь некоторые из них. К своим карандашным наброскам, к графике, к рисункам тушью, особенно если они предназначались для обложки, автор постоянно делал примечания о предполагаемом сочетании цветовых пятен. Пейзажи Тянь-Шаня, портреты пограничников и местных жителей связаны с текстом, усиливают впечатление читателя о службе на границе. В сущности, иллюстрации были продолжением рассказа о любимых героях, таких как киргиз-погранич­ник, чей портрет неоднократно воспроизводился худож­ником, таких как полковник Коршунов из одноименной повести. Повесть эта была щедро проиллюстрирована, но к каждому ее изданию можно добавить много вариантов рисунков. Особенно выразительны два не публиковав­шихся рисунка. На одном изображены два командира-пограничника в горах. Их лица напряженны и вдохновен­ны. На другом рисунке Коршунов идет по ночной Москве, мимо старомосковского особняка. На противоположной стороне улицы — новостройка предвоенной пятилетки. Здесь ощущается и стремительный ритм новой жизни, и лирический, немного грустный взгляд на старую, тихую и уютную красоту ушедшей эпохи. Лицо героя выражает и энергию и задумчивость, кажется, что герой размыш­ляет о прошлом и настоящем, сравнивает их. В связи с изданиями «Коршунова» стоит вспомнить о трехцветной эмблеме пограничных войск (зеленой, красной и желтой), нарисованной Канторовичем. Лишь однажды этот ри­сунок увидел свет в издании повести «Детской литера­турой» в 1963 году.

Лев Канторович иллюстрировал ряд русских и зару­бежных повестей и романов, классических и современных. В этих работах сказались его пристрастия. Естественно и обращение художника к образу пылкого мексиканца в одноименном рассказе Джека Лондона, к «Американской трагедии» Т. Драйзера, — запоминаются злорадные обы­вательские рожи в картине суда, прощание Клайда с ма­терью перед казнью. Понятно, что и «Пограничники» и «Андрей Коробицын» М. Слонимского — были его те­мами. Глубокий интерес к зарубежному миру сказался в обращении к романам Д. Дос-Пассоса «1919 год» и «42-я паралель», к книге японского писателя Кобаяси. Изображая демонстрацию японских рабочих, разумеется, вспоминал Канторович дни своего пребывания в этой стране...

В паспорте Канторовича есть пометка: «выдан взамен сгоревшего». А сгорел паспорт в кавголовской избушке, у хозяев которой хранилось лыжное снаряжение писате­ля. Вместе с паспортом сгорела тогда серия иллюстраций художника к «Хаджи-Мурату» Льва Толстого, одной из любимых книг полковника Коршунова. Видевшие эти ри­сунки отмечали их близость к толстовскому тексту.

Когда отмечаются юбилейные даты писателя, обыч­но в ленинградском Доме писателя имени Маяковского устраивают выставки его работ — тут и графика, и аква­рели, и портреты в масле. Вся жизнь Канторовича, его увлеченность путешествиями, его дружба с погранични­ками, его любовь к литературе и театру отражены в этих многочисленных работах, показывающих развитие Канторовича-художника. Чтобы оценить уровень этих работ, достаточно сказать, что в Москве в Театральном музее имени А. Бахрушина хранится портрет С. М. Михоэлса работы Канторовича. Портрет выставлялся в одну из го­довщин со дня рождения великого актера.

О Канторовиче — сатирике-карикатуристе, о тонком юморе его рисунков высоко отзывается известный ленин­градский художник В. Гальба. О его способности любое свое впечатление передать зарисовкой вспоминают мно­гие литераторы. Критик Б. Костелянец, например, рас­сказал, как однажды заговорили они с Канторовичем о знаменитом немецком фильме конца 20-х годов «Варь­ете» с Эмилем Яннингсом и Лиа де Путти в главных ро­лях. Фильм этот десять лет не сходил с экранов. Канто­рович не только рассказал о своем впечатлении от филь­ма, он стал тут же рисовать на листках бумаги сцену за сценой, в клеточках — совсем как в своих детских рисун­ках.

Писатель Г. Гор написал для настоящего очерка сле­дующие воспоминания:

«Хотя с Львом Владимировичем я встречался часто и в разное время года, мысленно я всегда видел его широко шагающим в большой мороз без пальто и, разумеется, без шапки. Зимний фон сливался с его фигурой, словно мир вдруг превратился в полотно, в одну из картин, ко­торую Канторович в эти дни писал. Свое время Канторо­вич делил в равной мере между любимыми занятиями — литературой и живописью, графикой. О литературе мы говорили с ним редко, гораздо чаще о живописи и гра­фике. В 1939 и 1940 годах мы оба увлекались замечатель­ным искусством ненецкого художника Константина Пан­кова и вместе принимали участие в организации его вы­ставки в Доме писателя имени Маяковского. Я помню, как мы стояли возле только что повешенных картин Пан­кова и Лев Канторович говорил: «Посмотри, это особый мир, где все открыто взгляду. Картина словно просит зрителя, чтобы он в нее вошел. И действительно, мне хо­чется войти в картину Панкова, как входят в лес, под­няться на одну из этих гор, познакомиться с изображен­ным охотником».

Он говорил об этом с таким убеждением, так горячо, что мне казалось — вот-вот совершится чудо и мы, зри­тели, сольемся в одно целое с изображением на холсте.

Уже дома, вспоминая сказанное Левой и вдумываясь в смысл его слов, я понял, что Канторович говорил не только о картинах Панкова, но и о себе, о своем стрем­лении к цельности во всех проявлениях жизни и искус­ства, о своей неотделимости от времени и жизни».

Конечно же, перед нами и воспоминания о личности писателя, и рассказ о том, какую роль в жизни Канто­ровича играло изобразительное искусство.

Много, очень много нарисовал Л. Канторович. Рабо­тал он скромно, без малейшей рекламы. Хорошо, что со­хранились его картины, рисунки, оригиналы иллюстраций.

Это позволяет верить, что главным разговор о Канторовиче-художнике впереди, что будет издан альбом его рисунков, который позволит увидеть, сколько успел он за свою короткую жизнь.