Жизнь и миг

БЕГЛЕЦ

Когда они сделали все, что могли, они поняли, что шок может в любую секунду остановить сердце больного. Вывести Чеботарева из этого состояния мог только врач, квалифицированный, подготовленный…

Он был точен: пришел ровно в 16.00. По аллеям парка гуляли бабушки с внучатами, у подножия памятника гренадерам толпились голуби. Мы сели на холодную скамью. Я не стал говорить, что многое о нем знаю.

— Ну вот что, — сказал он, закуривая сигарету, — вот что: я действительно Дмитрий Александрович Подгало. В прошлом году окончил Второй Московский медицинский институт. Работаю в Москве. Замечаний по службе нет.

Он выбросил недокуренную сигарету.

— Чем могу быть полезен корреспонденту?

— Во-первых, откровенностью. Во-вторых, хотелось бы узнать, как вас перераспределили в город Москву.

— Ясно. Снова материал о выпускнике, уклоняющемся от выполнения своего долга. Понимаю. Но здесь я и без вашей просьбы был бы откровенным, мне опасаться нечего. За моей спиной приказ Министерства здравоохранения РСФСР от 22 октября 1966 года. Могу назвать своих знакомых, которые не имеют возможности сослаться на такую высокую инстанцию. Назвать? Почему вы решили говорить именно со мной?

— Мне нужно говорить именно с вами.

— Хорошо. Когда проходило распределение, рядом с моей фамилией кто-то нарисовал карикатуру. Под ней стояла подпись в том смысле, что из всех, претендующих на Москву, только у меня нет никаких шансов остаться. Вышло, однако, наоборот.

— Шансы появились внезапно?

— Вообще их появление готовилось мною заранее. Мне выпала Брянская область. Какой-то паршивый район.

— Вы там были?

— В этом месте — нет. Но в области — да. Это, если хотите, родина нашей семьи. Дед там и сейчас живет.

— Только дед?

— Да. Семья наша вся уже в Москве. Брат окончил наш институт на год раньше меня. Направили в Воркуту. Представляете? — Подгало нервно описал рукой круг в воздухе. — На Север, в Воркуту.

— Уехал?

— Нет. Перераспределился в Москву. Сейчас тоже здесь работает.

— Когда вы должны были приехать к месту работы?

— Первого августа прошлого года. Но я не поехал вообще. Я женился. Начал ходить в поликлинику, где сейчас работаю. Сначала взяли временно.

— Но ведь есть закон, запрещающий прием на работу молодых специалистов, не уехавших по распределению.

— У меня были знакомства. Сколько бы над ними ни зубоскалили, они всегда помогают.

— А что же институт?

— Институт? Туда, конечно, шли письма из облздрава. Писали — помогите найти Подгало.

— И?..

— Институт направлял их в милицию. Есть какое-то постановление о выселении из Москвы нашего брата. Дикость, конечно, но есть такое постановление. Пришел ко мне участковый. Оказался хорошим парнем. Я ему о жене рассказал. Договорились… Кроме того, я уже достаточно прочно сидел на новом месте. И второй месяц ходил в министерство.

— Вы знаете, какая нужда в специалистах в районе, куда вас посылали?

— Да, — сказал Подгало, прямо взглянув мне в глаза. — Знаю я и о долге. Но долг — это относительно. Я его выплачиваю и здесь.

— Но, — сказал я, — вы даже не представляете, как вы, врач, были нужны там, где…

— Врач нужен везде, где есть люди, — перебил он.

— Здесь вас могли заменить. А в то время, когда…

— Знаю, — снова перебил он. — В то время, когда я был здесь, где-то умирал человек.

Подгало поднялся во весь свой средний рост и посоветовал так:

— Не нажимайте на это. Врача не удивишь тем, что человек умирает. До свидания.

Мы не стали жать друг другу руки, но при прощании Подгало попросил меня быть благодарным за его откровенность. Я обещал и плачу ему тем же.

В то утро Николай Чеботарев встал рано, быстро оделся и тихо, чтобы не разбудить жену, вышел из дому. С порога сразу увидел: дожди, что ходили три дня вокруг, подошли к их местам совсем близко. Было начало сентября — время слякоти. Чеботарев закурил папиросу и зашагал на окраину села, где стучал трактор напарника. По пути присмотрелся к птицам — они кружили над пустыми полями, падали вниз и снова взлетали с зерном в клювах. «Запасаются…» — подумал Николай.

Трактор работал недалеко от фермы. Стальные гусеницы тяжелой машины ходили по сочно хрустевшему темно-зеленому силосу. Трамбовать кукурузные стебли нужно было еще долго.

— Вот что, — сказал Чеботарев трактористу, — ты прокатись по левому краю, а потом нажми на середину. Нам в эту яму надо еще не меньше двух тонн вместить.

Тракторист кивнул, влез в кабину и повел трактор на разворот.

Раз прошел… два… десять. Николай забегал наперед, рукою показывал, где следует придавить.

Потом увидел: трос, которым цепляли кипы силоса, стал «кольцеваться», затягиваться в узлы. Чеботарев поправил жесткие брезентовые рукавицы, ухватился за стальное кольцо, дернул на себя и в это время почувствовал сильный удар в голову, грудь, ноги.

Падая под идущий задним ходом трактор, он увидел летящие в сторону черные поля, точки птиц и закричал громко, во всю силу легких, но тракторист ничего не слышал, и тяжелая гремящая машина шла своим ходом, вминая Чеботарева в утрамбованный, скрипящий силос…

Дверь в старом доме распахнулась с треском близкой молнии. Соседский мальчишка ворвался в дом: «Там задавило дядю Колю!»

Домна Ивановна, жена Чеботарева, стояла у плиты. Повернулась к двери — и будто окаменела. Бежать бы, но словно неживая. Через минуту пришла в себя: в чем была выскочила на холодную грязь — и к силосным ямам. По улице бежали люди, кричали, что нужно в контору сообщить, но в конторе уже терзали телефон — звонили в участковую больницу.

Дальше события развивались так.

От колхоза «Красная звезда», где находится участковая больница, до совхоза «Княвичский», где произошло несчастье, пять километров. Председатель «Красной звезды» Павел Григорьевич Никитенко, узнав о случившемся, тут же отдал приказ: «Любой, самый занятый транспорт — медикам». «В сопровождение машины — трактор! — кричал вдогонку. — Дороги размыты!» В больнице готовились. В сумки летели морфий, камфора, кофеин, связывали шины — понимали: у пострадавшего неизбежны переломы.

Через десять минут — в машину. Впереди непролазная грязь. Пять километров грязи. Это было только начало дороги, по которой предстояло пройти людям, начавшим борьбу за жизнь Чеботарева. Первыми на эту дорогу ступили работники участковой больницы: Иван Ильюшин, выпускник медицинского училища 1966 года, Любовь Ивановна Сиденкова, Вера Дьячкова — люди со стажем, вместе окончившие училище несколько лет назад.

Когда приехали в «Княвичский» и увидели Чеботарева — вздрогнули. Шок, большая потеря крови, переломы рук и ног. Ввели камфору, морфий. Начали накладывать шины в местах переломов. Одну, две, пять, десять. Десять переломов. Сердце человека работало через силу, но оно работало, и его слышали. Когда они сделали все, что могли, они поняли, что шок может в любую секунду остановить сердце больного. Вывести Чеботарева из этого состояния мог только врач — квалифицированный, подготовленный. Они были смелыми и честными работниками, но серьезные операции им были не под силу. В их участковой больнице врача не было. Ждали, но он не приехал. По разнарядке облздравотдела сюда направлялся выпускник Второго Московского медицинского института Подгало. Впрочем, об этом сейчас никто не думал. Оставалось два выхода. Первый: дозвониться до районной больницы — вызвать врача. Тут же выяснилось: вчера пронесся штормовой ветер — связь с районом повреждена. Где-то над мокрыми полями порваны провода.

Второй выход: везти в район самого больного.

Сейчас все: и Иван Ильюшин, и Вера Дьячкова, и Любовь Ивановна Сиденкова — не могут понять, как могли на это решиться. Главный врач района Сергей Григорьевич Климцов, хирург Евгений Васильевич Жуков, окончившие несколько лет назад институты, говорят: «Если бы это не произошло на наших глазах, мы бы с большим трудом поверили в возможность подобного случая. Транспортировать больного с глубоким шоком, потерей крови и десятью переломами даже по асфальту, даже полчаса — это почти невероятно. А тут…»

А тут было так: заправили трактор. Прицепили тележку. Все, кто мог, тащили в тележку солому. Летели матрацы. Работали как автоматы. Один раз замешкались. «Ладно, — сказали Домне Ивановне, — садитесь и вы».

Когда выехали на большак и стали приступами брать валуны грязи, клейкой, непроходимой, в которой танки в войну увязали по башни, вспомнили: до районной больницы тридцать шесть километров!..

Трактор «лез из кожи». Иван Ильюшин прыгал с тележки, увязал по колено в грязи, подталкивал сбоку, кричал наверх: «Есть?» — «Да, — отвечали, — есть, бьется». Это о пульсе Чеботарева, с него не снимали пальцев. А когда начинались большие ямы, брали Чеботарева на руки; так было три с половиной часа подряд. Выручил ливень. Он, как спаситель, пришел на большак, потоки дождя размывали грязь, лишали ее силы, цепкости. Сняли одежду, укрыли Чеботарева, продолжали тяжелый, бесконечный путь. Струи дождя сгорали на раскаленном капоте трактора, выл и срывался мотор, и тракторист простуженным голосом помогал мотору работать. «Ну, — говорил он мотору, — вытяни, братец, будь человеком».

И тогда показалась стена зеленых сосен — там стояла больница.

Чеботарева положили на операционный стол. Увидели — глубочайший, смертельный шок. Жизнь теплилась в «пограничной зоне». На последних секундах. В холле больницы стояли спасители — в больших сапогах, мокрой, измятой одежде.

Восемьдесят дней и ночей шла борьба за жизнь Чеботарева…

Потом наступил день и час, когда Николай открыл глаза, увидел большое окно, ветки сосен, белые, словно из гипса, облака.

Потом сделал первые шаги — сначала по палате, с костылями. Позже — по коридору.

«Ух ты, — сказал однажды няне, — хожу. Видели?»

…По той же дороге возвращались в совхоз. Только теперь вокруг лежали белые, чистые поля, и машина шла легко, словно по асфальту.

Встречать вышло все село. Чеботарев хотел что-то сказать всем и каждому, но только снял шапку, да так и стоял с непокрытой головой и смотрел на людей, как человек, который вернулся из дальних далей, таких далеких, что даже трудно вспомнить.

Я уезжал из Жуковки на закате солнца.

Сергей Григорьевич Климцов сказал: «А давайте-ка созвонимся с Княвичами, спросим, как там Коля сейчас — все же спокойней уедете». Созвонились. «Не повезло вам, — ответил женский голос, — Чеботарев в бригаду уехал, вернется к ночи. Весна на носу — сеять пора».

Над смоленской дорогой — облака.

Прощаемся на обочине дороги.

— Сергей, вы вспомнили о враче, который должен был приехать к вам. Вы говорили — Подгало. Я разыщу его.

— Видите ли, — ответил Сергей, — может быть, у человека были причины не ехать к нам на работу, В жизни бывает по-разному.

Я вернулся в Москву и нашел Подгало.

«Я уже давно не комсомолец по возрасту, мне 55, но вступал я в комсомол в 1930-м… Я совсем не хочу сказать, что нас нужно все время благодарить за Комсомольск, за пограничные ночи, за подвиг в войне. Но надо не забывать Чеботарева, который лезет в силосную яму, чтобы Подгало к столу имел молоко, сливки, сметану и мясо… Хочется верить, что таких Подгало не так уж много, хотя из одной семьи двое — это не так уж и мало. Нужно решительно выдергивать такую сорную траву, чтобы она не засоряла наше общество. Это недопустимо».

Гехтляр Яков

г. Ташкент

«Прочитав статью, я не могла представить, что человек с дипломом такого авторитетного вуза — трус. Откуда, скажите, такая наглая самоуверенность? Столько желчи. Просто невероятно! Одно слово чудовищнее другого. Но, как ни обидно, этот человек оказался моим коллегой. Я врач. Врач из Воркуты. Из той самой Воркуты, о которой вы, беглец Подгало, забыв о долге и собственном достоинстве, желчно заявляете: «Представляете? На Север, в Воркуту».

Да, представляю. Более того, горда тем, что на Севере, в этой Воркуте, которая так напугала вашего брата и которая для меня стала теперь родным городом, я живу и работаю. Работаю, как и вы, врачом. Но между нами есть огромная разница: я люблю свою профессию, и это мое счастье. Ведь я москвичка. В 1965 году окончила институт. В Москве у меня родители, родные, друзья, товарищи. А я поехала на Север, хотя без всяких знакомств могла остаться в столице. Поехала потому, что не могли мы с ребятами, такими же выпускниками, как и я, нарушить советскую нашу традицию — «когда юные уходят в ветер, ищут, строят и строятся сами», становятся людьми.

Дело не в городском уюте, не в квартире. О нет! Есть и у нас на Севере ужи, которым «тепло и сыро». Хуже, очень плохо, когда пусто в «квартире» души. Это о вас я говорю, беглец Подгало.

Я не собираюсь переубеждать человека, о котором и с которым, как сказал один молодой летчик, и говорить-то не стоит. Но запомните же святую заповедь моих друзей: врач нужен там, где без него не обойтись, где его нет.

А сбежать с поля боя может только трус».

Ирина Лисканова

г. Воркута

«Я 1920 года рождения. В 1940 году был призван на действительную службу. Больше четырех лет провел в окопах. Войну закончил на Сахалине. Еще год прожил в землянке, пока построили себе жилье — казарму. В 1946 году пришел мой срок демобилизации, но по решению правительства демобилизация двух возрастов была задержана еще на два года. Итого я выполнял свой гражданский долг перед Родиной 7 лет и 8 месяцев.

Почему негодяй Подгало не должен выполнять свой долг 20 лет спустя? При защите столицы нашей Родины я был дважды ранен и в лютые морозы 1942 года обморозился в снежных окопах под Москвой. Делал я это не для того, чтобы, отбив поход немецких негодяев, разрешить поселиться там негодяям типа Подгало».

г. Минск

«Трижды прочел статью «Беглец», расстроились нервы, сейчас немного успокоился и решил написать… Вот и получается, что победил Подгало, на которого всю жизнь работают Чеботаревы. Подгало всю жизнь ест хлеб, мясо, носит одежду, живет в тепле, учится в школе, в институте за счет мозолей Чеботаревых, а миллионы Чеботаревых свои жизни отдали за то, чтобы жили хорошо и были благодарны Подгало…

Я обратил внимание на его поведение при разговоре с Бочаровым. Ведь этот человек свободно разговаривает, заявляя о знакомствах, указывает адреса людей, которые его пригрели в Москве… Скажу откровенно — меня потрясло поведение этого человека. Мне уже седьмой десяток, всю свою жизнь я трудился, как и все. Комсомолец двадцатых годов, член КПСС с 1939 года, в начале войны был десантником, заброшен в тыл врага, затем почти до конца войны был начальником штаба партизанского отряда особого назначения. В отряде у нас были юнцы по 15—17 лет, которые отдавали свои молодые жизни за счастье тех, кто будет жить после них. Очень многих не дождались с войны матери, многие вернулись с войны калеками… И теперь, пожалуйста, рядом с ними живут и здравствуют Подгало, его брат и те, кто его пригрел. Почему так получается?

В Туле живет и работает врач Судоплатов Николай Павлович. В 1941 году он окончил медицинский институт и прямо со студенческой скамьи ушел на фронт и был заброшен с парашютом в тыл врага для того, чтобы оказывать медицинскую помощь в нашем партизанском отряде. Этот молодой паренек вместе с нами провел три года в тяжелейших условиях. Делал хирургические операции плотничьей пилой, спасал от смерти многих — почитайте книгу «Ты помнишь, товарищ?». Он же врач, он же и автоматчик, то есть делил с нами всю тяжесть войны. Он и тысячи таких, как он, врачей, составляют гордость советской медицины. И те, кто спасал Чеботарева, тоже герои. Их поведение, действия заставляют нас преклоняться перед силой и добротой настоящих людей».

Федор Тарасенко

Мытищи,

Московская область

«…Передайте, пожалуйста, огромное спасибо санитарам, и врачам, и всем, кто принимал участие в спасении Чеботарева. Они очень советские люди — до конца. А самому Чеботареву — долгих лет жизни. О Подгало нам писать не хочется. Он, на наш взгляд, даже не отрицательный герой. Он — нуль».

Курсанты авиационного училища