Жизнь и миг

ВЫНУЖДЕННАЯ ПОСАДКА

Во все районы вокруг аэропорта Минеральные Воды ушло сообщение: терпит бедствие пассажирский самолет. Просьба организовать поиск. Самолет будет вынужден садиться вне аэродрома…

— Включаем автопилот, — сказал командир экипажа и посмотрел вниз, на белую пустыню облаков.

Самолет шел на высоте 10 тысяч метров. Светило солнце. Системы борта работали нормально. 68 пассажиров смотрели в иллюминаторы. Кавказский хребет был укрыт облаками.

Штурман услышал щелчок и увидел красные лампочки. Сигналы говорили об одновременном отказе четырех генераторов. Автомат ввел в действие аварийное электропитание. Второстепенные приборы отключились.

Штурман доложил командиру:

— Отказ генераторов.

— Понял по автопилоту, — сказал командир. Вспыхнуло табло командира: переход на аккумулятор. Электричество стало поступать только на жизненно важные точки: авиагоризонт командира, радиокомпас и радиостанцию штурмана. Ради экономии.

— Передай земле обстановку, — сказал командир. — Запроси разрешения на снижение и посадку.

«Аварийную просить не будем, — подумал командир. — Батареи хватит на 35 минут».

Механику он сказал:

— Осмотри все системы — возможно короткое замыкание, пожар. — Механик отправился в хвост самолета. Вернулся: все в порядке.

— Ясно, — кивнул командир и посмотрел на второго пилота. — Дело плохо, — сказал он, — в Москву попадем только вечером.

— Похоже на то, — ответил второй пилот.

Аэропорт Минеральных Вод передал на борт «ТУ-134»: «Посадку обеспечим, снижение разрешаем». Передал погоду: начался снег, видимость от 2100 до 2500 метров, горы закрыты, в облаках интенсивное обледенение.

Диспетчер РДП Сумин подключился к борту. Сумин (28 лет, спокойный, собранный, суховатый) повел снижение машины с 10 000 до 5400 м.

Самолет вошел в облака. Бортпроводница сказала пассажирам:

— Идем на посадку в Минеральных Водах.

— Почему вы говорите не через микрофон? — спросил пассажир справа.

— Я буду говорить так, — ответила Нина, — пристегните ремни.

— Почему не горит табло? — спросили еще двое. — Почему садимся в Минеральных Водах? — «На земле человек не бывает так любопытен, как в воздухе», — подумала Нина Нехорошева.

— Изменились метеоусловия трассы, — ответила она и улыбнулась.

Командир Кузьменко (37 лет, отличный пилот, волевой) отдал команду:

— Гасим скорость, выпускаем шасси. Самолет снизился до пяти тысяч четырехсот метров.

Диспетчер РДП Сумин попрощался с экипажем и передал борт старшему диспетчеру подхода Дундукову (бывший военный летчик, рассудительный, толковый специалист). Диспетчер связался со штурманом «ТУ».

— Проверьте потребление электричества, — тихо сказал он. — Проверяйте постоянно. Утечка недопустима. — Через несколько секунд: — Сядете нормально, порт готов.

«У них еще есть вспомогательное силовое устройство (ВСУ), — подумал диспетчер. — Они в крайнем случае смогут запустить его. Но экономить надо».

За окном РДП шел снег. «Как всегда, — подумал диспетчер. — Когда никому не нужно, чтобы снег шел, он идет». И послал последние команды на борт.

С помощью наземных средств борт был введен в створ полосы со снижением до 1800 метров.

Диспетчер круга Сидоренко принял самолет на свой локатор от диспетчера подхода и услышал просьбу невидимого штурмана: «Курсовая не работает, ведите нас по локатору. Командами».

Сидоренко удобнее уселся на стуле и почти в ту же секунду почувствовал себя в кабине далекого самолета, идущего к земле (бывший пилот, командир «ТУ-124»).

— Вас понял, — сказал он и кивнул молодому коллеге, диспетчеру Можджеру: — Дублируй команды по всем каналам.

С гор шел снежный заряд. Руководитель полетов Парфейников (бывший летчик ВВС, диспетчер первого класса, отличник Аэрофлота) пересек на машине летное поле, лично проверил состояние полосы, приехал на КДП, отдал распоряжение о приведении в состояние готовности всех аварийно-спасательных служб и средств, озабоченно выслушал метеосводку. Бросил взгляд за окно и убедился: совпадение полное.

— Обстановка на борту? — спросил он у диспетчера круга.

— Идут по командам, — ответил диспетчер. — Все спокойно, команды выполняются точно. К первому развороту имели тысячу двести метров. По схеме.

Парфейников сел рядом с Сидоренко. В 8.29 Сидоренко послал на борт команду занимать 600 метров. В то же время командир экипажа Кузьменко сказал механику:

— Запускай ВСУ.

Механик Оганесян (сухощавый, застенчивый, грустные, добрые глаза) ответил:

— Понял.

Загорелась лампочка: отказ ВСУ. Автоматически сработала первая очередь противопожарной системы.

— Командир, — сказал Оганесян с легким удивлением, искрой мелькнувшим среди сложных ощущений, вызванных обстановкой полета, — командир, отказ.

Штурман Торгашев (одинокий в своем отсеке, старше всех в экипаже, вежливый даже в докладах) принимал команды диспетчера круга и смотрел на землю, но просветы находил с трудом. В районе третьего круга горизонтальная видимость стала почти минимальной.

В 8.37 диспетчер послал в эфир команду: третий разворот! На высоте 600 метров самолет пошел на выполнение третьего разворота. Диспетчер подумал: теперь наступает трудное дело — вывести борт на посадочную прямую.

Они услышали доклад штурмана самолета, выполнили третий разворот.

Руководитель полетов доложил по селектору командиру авиапредприятия: борт пошел на четвертый разворот. Командир Тырышкин посмотрел на часы, взглянул в окно, скользнул глазами по заснеженной полосе и подумал: неудачное начало дня. Но главное — удачная посадка. Сейчас «ТУ» появится на полосе.

Штурман самолета Торгашев после слов «выполнен третий разворот» посмотрел на вольтметр и увидел цифру 19. Аккумулятор сел. Его слова о третьем развороте были последними словами, услышанными на земле. Земля, с ее спокойными голосами-командами, с людьми, по цепочке подключающимися к их трудному полету, также замолчала. Сильные радиоволны доносили ее слова до борта, но они разбивались о борт, летели мимо. Механизм радиостанции омертвел.

Второй пилот (37 лет, служил в морской авиации, прошел школу сложных ЧП, сильный, надежный человек) сжал ладони на толстых рогах штурвала и спокойно ответил командиру:

— Вижу.

Авиагоризонт был единственным прибором, позволяющим экипажу определять свое пространственное положение в облаках, при отсутствии видимости. Теперь его нет. Техника отказала. Остались люди. Они шли на юг, на точку четвертого разворота, в сторону гор. И должны были справиться с главной задачей: уйти с курса 210.

Штурману Торгашеву на глаза попался бесполезный при развороте магнитный компас. Как всегда в таких случаях, в глаза лезут ненужные предметы и приборы. А ему был нужен клочок земли, чтобы зацепиться за землю глазами и понять, в какой они точке пространства и как им уйти из района аэродрома, района гор. Но земля была закрыта снежным зарядом. Самолет с ревом шел сквозь легкое белое месиво. Глаза жгла белая мгла, плотная, как близкие горы. Горы были за каждой снежинкой.

— Уходим вправо, — сказал командир экипажа Кузьменко.

Диспетчер круга Сидоренко и руководитель полетов Парфейников переждали время подхода самолета к точке четвертого разворота. Стрелки часов словно примерзли к контрольным делениям. А потом стали четко отсчитывать пустые секунды, дольше которых ничего не бывает, — секунды, когда молчат те, кто в беде.

Командир авиапредприятия Тырышкин продолжал всматриваться в снежный туман полосы, но самолет не показывался. Он включил селектор и спросил, что случилось. Парфейников ответил: «Связь прервалась. Если они не изменят курс, они пойдут на горы… Они не определят точку разворота без нас…»

— Знаю, — прервал Тырышкин. — Оповестите все районы вокруг Минвод: терпит бедствие пассажирский самолет. Просьба организовать поиск. Самолет будет вынужден садиться вне аэродрома.

Парфейников связался с Пятигорским аэропортом: вертолеты и «АН-2» были приведены в готовность.

— Как погода? — спросил он. — У нас слепая.

— И у нас слепая, — ответил Пятигорск.

В 8.43 самолет был обнаружен над дальним приводным радиомаркером. Сидоренко передал Парфейникову этот факт, равный по силе немногим другим фактам. Тот — Тырышкину. Информация облетела все службы аэропорта. В 8.50—8.51 самолет обнаружили на расстоянии 9 километров от аэропорта. Вывод: экипажу удалось отвернуть на север. Ушли от гор.

В 8.51—8.56 самолет наблюдался на радиолокаторе. Информация о его местонахождении постоянно передавалась в эфир. Команды продолжали лететь за самолетом, неся горечь безответных рекомендаций.

Затем точка самолета на радиолокаторе исчезла. Самолет уходил на север, теряя высоту.

Над Минеральными Водами висел снегопад. Все службы аэропорта были в напряженном ожидании. Спасательные команды не покидали машину. Моторы работали. Два мира — пассажирский и служебный — жили разной жизнью. Пассажиры пили сок и кофе, листали газеты, разговаривали друг с другом, ругали погоду, вспоминали о прошлом, думали о будущем, писали письма — убивали время. Всем вниманием работников летной службы аэропорта владели сейчас люди на борту терпящего бедствие самолета. За людей на борту экипаж самолета и наземные службы несли полную ответственность. Для работников гражданской авиации постоянное ощущение безопасности пассажиров в полете и тревога за них в любой сложной ситуации — нравственная основа профессии. Чувство ответственности заставляло сейчас Сидоренко, Тырышкина, Парфейникова использовать все средства для оказания помощи самолету с пассажирами на борту. Это чувство руководило командиром корабля Кузьменко, вторым пилотом Синягиным, каждым членом экипажа, которые рассматривали сложившуюся ситуацию вовсе не как безнадежную.

Штурман Торгашев и второй пилот Синягин одновременно увидели землю. Она мелькнула в клочковатых разводах снегопада. Синягин сказал командиру:

— Земля.

И через секунду:

— Лесопосадка.

И через секунду:

— Дорога.

Они пролетели над населенным пунктом и развернули самолет на курс 360. Пошли вдоль дороги. Командир Кузьменко сказал Синягину:

— Снижаемся до трехсот. Нас прижимает.

— Левый вираж, — сказал Кузьменко и подумал: «Теперь мы будем выполнять левые виражи, вырабатывать горючее и подбирать площадку для посадки». Синягину он сказал:

— Возможно, подойдет лидер (самолет, который по локатору мог бы быть выведен на курс терпящего бедствие и повел бы его на посадку. Но ни одна машина не могла работать при такой погоде).

Они уже присмотрели три поля. Облачность прижимала самолет к полям. Горизонтальная видимость была 1000—1500 метров. Облачность 220—250. Они следили за дорогой. Дорога служила им авиагоризонтом.

Кузьменко принял решение: садиться на поле. Поле лежало параллельно дороге. «По дороге идут машины», — подумал Кузьменко.

Он приказал штурману Торгашеву — «В салон» (первая «нога» при посадке может сломаться. Место штурмана там, где опасно). Торгашев покинул свой «колпак». В салоне было все готово к посадке. Бортпроводники Нина Нехорошева и Юра Кюрчан проверили ремни пассажиров. Нина спокойно и твердо просила каждого: возьмитесь руками за спинки кресел. Возможны толчки. Она не отходила от пассажиров. Среди них было много детей.

Были приведены в готовность запасные люки, аварийные трапы.

Кузьменко и Синягин думали и действовали, словно один человек. «Будем садиться вдоль пахоты. Под снегом, наверное, озимые. Сбить скорость невозможно: механизация не работает. Садимся с гладким крылом», — думали они. (Посадочные щитки и закрылки не работали. Скорость 270 километров в час.)

На высоте 150 метров они выполнили осевой разворот. Командир Кузьменко услышал сообщение механика Оганесяна и второго пилота Синягина: отказал правый двигатель (насос высокого давления — обрыв струи).

— Хватит и левого, — спокойно ответил Кузьменко. Они шли по прямой.

Белая земля неслась навстречу пассажирскому лайнеру. Огромный самолет держали в руках командир и второй пилот. Вибрирующая машина коснулась земли, переднее колесо опустилось, они выровняли и почувствовали, что коснулись поля основными шасси, в момент касания включили реверс работающего двигателя. Штурвалы дрожали в крепких руках пилотов, словно их било током высокого напряжения. «Тормозить нельзя, — подумал Кузьменко, — колеса зароются в грунт. Пусть катятся. Впереди гладко». 1200 метров колеи — след прильнувшего к земле самолета был ровным, как настоящая аэродромная полоса. Они остановились. Выключили двигатель, реверс. Синягин открыл форточку кабины. Давление сработало нормально.

Кузьменко распустил узел галстука и сказал механику Оганесяну: «Посмотри, как пассажиры».

Оганесян вышел в салон. Навстречу в кабину шел штурман Торгашев. Он тер щетку узких светлых усов и улыбался: все в порядке.

Синягин и Оганесян первыми спустились на землю. Осмотрели самолет — ни царапины. Машина стояла среди белого поля. Было тихо, как в пустыне. Шел снег. Синягин посмотрел на близкую дорогу и увидел, что по ней бегут машины. Ни одна не останавливалась. Наконец затормозили две. Командир сказал сверху Синягину: «Добирайся до поселка, доложи в аэропорт о посадке».

Синягин подошел к грузовику. Шофер спросил:

— Что за самолет?

— «ТУ-134А», — ответил Синягин. — Прилетели к вам на химработы.

И они засмеялись.

— Отвезите меня в совхоз, — сказал Синягин.

Они приехали в поселок. Синягин зашел на почту.

— Мне срочно нужно связаться с аэропортом Минводы, — сказал Синягин и снял шапку с крабом.

Телефонистка соединила Синягина с диспетчером отдела перевозок. «Самолет «ТУ-134А», бортовой номер 65668, совершил благополучную посадку на поле совхоза «Ульяновский», — проговорил Синягин. — Пассажиры и машина невредимы».

В аэропорту Минвод информация Синягина разжала тиски ожидания, отпустила сердца людей, замерших у экрана посадочного локатора, у телефонных аппаратов, у раций. Информация привела в движение все механизмы наземных служб. В район посадки выехали специальные машины и десятки людей, ожидавших сигнала.

Синягин пошел к конторе совхоза. Навстречу вышел грузный человек.

— Вы с самолета? — спросил человек.

— Да, — ответил Синягин. — Мы сели в трех километрах отсюда.

— Я директор совхоза, — сказал человек. — Моя фамилия Бринк. Я хотел ехать вас искать в другую сторону. Нас предупредили.

— Все в порядке, — сказал Синягин.

— Какая нужна помощь? — спросил Бринк.

— Нужны автобусы, — ответил Синягин. — Холодно. В самолете много детей. Есть грудные.

— Понятно, — сказал Бринк. — Сейчас снимем школьный.

Они вернулись в контору. Бринк позвонил по телефону и кому-то сказал:

— Заправьте еще один автобус. — И назвал номер.

Потом отдал последние распоряжения: натопить гостиницу и приготовить еду.

Они приехали к самолету. Бортпроводники Нехорошева и Кюрчан поддерживали пассажиров, спускающихся по аварийному трапу на землю. Большинство уже стояли у самолета. Нина и Юрий разобрали багаж и раздали пассажирам. Мужчины курили и оживленно разговаривали. Командир Кузьменко был в плотном окружении. Все просили его адрес. «Мы будем поздравлять вас с праздником», — говорили многие.

— Спасибо, — отвечал Кузьменко и смущенно улыбался. «Как же мне выбраться из кольца?» — соображал он.

Автобусы с пассажирами вышли на дорогу и направились в сторону Минеральных Вод.

К самолету примчалась первая машина аэропорта с радиостанцией.

— Вижу самолет, — передавал радист.

Командир авиапредприятия Тырышкин вышел из машины у «ТУ-134», посмотрел на членов экипажа, стоящих у шасси, и сказал:

— Я готов целовать землю, на которую вы сели.