Журнал `Юность`, 1973-1

ЛЕВ КАССИЛЬ: «ВЕРЮ В СИЛУ КНИГИ»

Это интервью журналист Марк Дейч взял у Льва Кассиля незадолго до его смерти.

Л. А. Кассилю всегда была абсолютно чужда интонация назидательности, поучительства…

И в этом интервью наши читатели вновь смогут услышать живой, размышляющий голос писателя, для которого, как он говорил, контакт с молодым поколением был тем, ради чего он жил на земле.

В юности я не предполагал, что стану писателем. Я упорно занимался физикой и математикой и видел себя в будущем архитектором или кораблестроителем. Я принадлежал к числу тех несчастных детей, которых все считают способными: чем бы я ни увлекался, учителя говорили, что именно по этой стезе мне надлежит идти. Мне прочили будущее музыканта, живописца… Но пророком оказался только учитель литературы. Прочитав мои классные работы, он сказал мне: «К чему бы вас ни готовили, всё равно быть вам литератором».

А решила все встреча с Маяковским. Я давно любил его стихи, ходил на вечера, где он выступал, и, стыдясь собственного нахальства, мечтал сделать в литературе что-нибудь такое, что хоть чуть-чуть приблизило бы меня к великому поэту. Кстати сказать, сам я стихов никогда не писал. Меня влекла проза, документальная проза, и начал я, если не считать нескольких рассказов, о которых сейчас страшно вспомнить, с очерков.

Встреча с Маяковским произошла так.

В университете, где я учился, была создана «живая газета», так называемая «Синяя блуза». В «Синей блузе» каждый из её членов был и автором, и постановщиком, и исполнителем. И я, конечно, тоже стал одним из «синеблузников». Помогал нам Осип Брик, известный литературовед, друг Маяковского, живший с ним в одной квартире. Прочитав один из моих репортажей, он как-то сказал мне: «Приходите, может быть, я познакомлю вас с Маяковским».

И вот с первыми страницами первой своей книжки «Кондуит» я пришел в Гендриков переулок, ныне переулок Маяковского, и постучался в дверь. Владимир Владимирович встретил меня тепло, не обращая ни малейшего внимания на мое смущение.

Вскоре он помог мне напечатать один из моих очерков, а потом и главы из «Кондуита». Маяковский был первым человеком, к которому я шел со своими надеждами и мечтами, и слово его было для меня решающим; Владимир Владимирович сказал мне как-то, что мною заинтересовался журнал «Пионер». Дословно помню его фразу. «Идите туда, Кассильчик, там хорошие люди работают и интересное дело делают». Тогда-то я и отправился к этим хорошим людям — с тех пор с журналом «Пионер» не расставался. В течение почти сорока лет моя судьба связана с ним, более четверти века я состою членом его редколлегии. Все основные мои вещи прошли через этот журнал.

Если Маяковский был тем человеком, который ввел меня в литературу, то детским писателем я стал благодаря Самуилу Яковлевичу Маршаку. В молодости редко обращаешь внимание на детей и их проблемы. Маяковский потратил немало времени и терпения, чтобы разъяснить мне всю важность работы детского писателя, заставить меня полюбить прекрасные стихи и сказки Самуила Яковлевича. К моменту встречи с Маршаком я был уже «доведён до кондиции», и с тех пор он стал моим наставником по детской литературе. С ним я дружил до последнего дня его жизни…

Многие мои книги вряд ли увидели бы свет, не будь в моей жизни этих встреч. А материалами для своих книг я обязан газете.

Советская газета — великолепная школа для писателя. Об этом я все время говорю моим питомцам в Литературном институте, которые как-то отмахиваются от газетной работы, видят в ней только беготню, выполнение срочных редакционных заданий. А ведь газета — это прежде всего средство общения с жизнью. Журналистика позволила мне своими глазами увидеть много из того, чем жила страна. Я провожал и встречал Чкалова после его исторического перелета. Был у Циолковского. Кстати, когда Циолковский, холодно относившийся к журналистам, понял, что я знаком с его трудами, то стал показывать мне свои чертежи, а делал он это очень редко. Потом мы долго переписывались с ним… Я дружил с Отто Юльевичем Шмидтом — эта дружба тоже началась с редакционного задания. Я провел две недели на аэродроме, где осуществлялся запуск советского стратостата, побившего все мировые рекорды. Спускался в первую шахту Московского метро. В течение девяти лет я был репортером, очеркистом, фельетонистом «Известий» и в качестве спецкора ездил в Испанию во время гражданской войны. Мне, наверное, не удалось бы написать и трети того, что я написал, если бы я не работал в газете.

Мне не раз доводилось встречаться с коллегами по перу, чьи книги стали классикой детской литературы, но которые тем не менее обижались, когда их называли детскими писателями. Эти слова — «детский писатель» — стали произносить с должным уважением лишь после Октябрьской революции, ибо до 1917 года специально для детей писали лишь третьесортные литераторы. Кстати, ещё тогда это положение резко критиковал Корней Иванович Чуковский. В первые же годы Советской власти Горький, Маяковский и Маршак создали принципиально новое явление — большую литературу для маленьких.

Многие века детская литература создавалась путем естественного отбора: дети отбирали из мировой литературы то, что было для них интересно, — Свифта, Дефо, Дюма… Я придерживаюсь одного правила, которое считаю непреложным: если ты что-то хорошо написал для детей, это будет интересно взрослым. Детский писатель может писать обо всем, важно—как писать. Я считаю себя детским писателем в том смысле, который придавал этим словам Белинский, который говорил, что писателем можно стать, а детским писателем нужно родиться…

Мною владеет постоянная тревога: сумею ли сохранить тот духовный контакт с молодым поколением, ради которого живу на свете? Я всё время проверяю состояние этих душевных связей — внутреннего, духовного родства между мною и моими читателями, между мною и моими студентами Литературного института. С каждым годом мне всё трудней и трудней, ибо я старею, а мои читатели всегда молоды… Я бы хотел как можно дольше сохранить этот контакт: если я его утрачу, то потеряю смысл жизни.

Именно потому, что с каждым годом разница в возрасте между мною и моими читателями увеличивается, все более важное значение для меня приобретает проблема отцов и детей. Конечно, в нашей стране эта проблема носит совсем иной характер, нежели в странах Запада, где молодому поколению с самых своих первых шагов приходится бороться за существование. Я вспоминаю свою поездку в США и беседы с молодыми американцами. Один семнадцатилетний парень на мой вопрос, кем он хочет стать, ответил: «Если эти старики дадут нам выжить, я попробую стать инженером».

Таких непримиримых, антагонистических противоречий в нашей стране нет. Но всегда будут какие-то диалектические противоречия, ибо без этого невозможен прогресс… Конечно, между мной и представителями молодого поколения возникают некоторые различия в оценке явлений. В этих случаях, по-моему, необходимо признавать права молодежи на новое, оберегать право молодости, понимать многое по-иному. При этом, конечно, надо оберегать молодость от ошибок, которые были свойственны и нам, и не только учить молодежь, но и многому учиться у неё. Скажем, свежести восприятия, взыскательности по отношению к правде. Я считаю, что основная моя задача — воспитывать молодежь правдой…

Меня часто спрашивают о том, как я пишу. Стараюсь рассказывать об этом как можно меньше, ибо не уверен, что моя система принесет кому-нибудь пользу.

Когда возникает какой-то замысел, я делаю для себя пометки на отдельных страничках, на клочках бумаги, которые засовываю в карманы и потом часто теряю. В начале каждой записи ставлю какой-нибудь условный знак. Когда я задумываю новую книгу, я всегда рисую условный герб, символ этой книги. Потом смотрю в своих записных книжках всё написанное под знаком этого нового Зодиака. Затем придумываю название. Этот процесс для меня особенно мучителен. Есть книги, которым я придумал около полутораста названий. Например, роман «Чаша гладиатора». Это было 146-е название. «Улица младшего сына» — 48-е. Без названия начинать работать я не могу — оно для меня не только вывеска, но и определяющий стилевой фактор: в духе этого названия я и пишу. Потом я делаю первые наброски, схематически набрасываю сюжет, расклеиваю мои бумажки на огромных листах по всей схеме, затем приглашаю стенографистку и надиктовываю всё, что у меня есть, в таком нелепом и страшном виде.

После этого принимаюсь переписывать все это от руки. Приглашаю машинистку, диктую ещё раз и коренным образом правлю напечатанное. Иногда что-то получается, но большей частью приходится переделывать в четвертый раз, в пятый, шестой…

Говорят, писать нужно только тогда, когда приходит вдохновение. Я не разделяю этого мнения.

Вдохновение — это, на мой взгляд, состояние, в которое необходимо научиться вводить себя искусственно, путём постоянного тренажа, постоянной мобилизованности. Я знаю, что утром надо встать и писать, и никакие настроения или боли под ложечкой не должны этому помешать. Бывают дни, когда пишется легко, а иногда — трудно, но я заставляю себя браться за перо. Огромная тренировка, которую дала мне работа в газете, помогает писать в любом состоянии, в любой обстановке — лежа, сидя, на ходу… Иначе, если будешь ждать, когда придет вдохновение, можно потратить на это ожидание всю жизнь. Вдохновение приходит, если ты призываешь его всеми силами разума и души.

Не раз мне доводилось слышать и утверждение, будто в наш век радио, кино и телевидения литература утрачивает свою ведущую роль. Не знаю… Я по-прежнему верю в силу книги, верю, что человечество ещё внимательнее будет вчитываться в печатную строку. Ибо ничто не может заменить книгу, где все основано на доверии к воображению читателя. А именно это—развитие воображения—одно из необходимых условий, помогающих воспитать эстетическую грамотность — одну из главных черт Человека Будущего.