Журнал `Юность`, 1973-1

Не ошибусь

Я молода,

ни бремени добра,

ни гнёта зла ещё не понимаю.

И, кажется, во всем и навсегда

я этот мир радушно принимаю,

но часто ошибаюсь сгоряча,

желаю встречи, а пришла разлука.,

Когда обидишь друга невзначай,

то недруга легко принять за друга.

Я над своими бедами смеюсь,

люблю тебя, и от любви спасаюсь,

и, вместо счастья, получаю грусть,

и от неё уже не защищаюсь.

Потом сижу, как водится, одна,

сижу и плачу над своей судьбою…

Прошу меня простить:

я молода,

я не умею управлять собою.

Прошу меня понять: я — молода…

Да не услышу ваши укоризны.

Но в чём не ошибаюсь никогда —

так это в милом имени Отчизны.

Его я с материнским молоком

всосала в дни младенчества былого,

его я лепетала языком,

как первое мое земное слово…

Вы две святыни — Родина и мать…

Пускай порой, как пойманная птица,

я бьюсь в силках,

но мне дано сказать

два этих слова —

и не ошибиться.

Когда я в первый раз о Родине узнала!

Когда ещё без слов запела я о ней!

Прекрасней всех цветов она вокруг сияла,

Но вспомнить не могу зарю далеких дней,

Когда я в первый раз о Родине узнала.

Не в тот ли час, когда впервые наряжала

Меня в обновку мать, лаская и смеясь,

А я нетвердо в первый раз стояла,

За платье мамино ручонками держась!

Тогда, быть может, я о Родине узнала!

Или когда упрямо я бежала,

Догнать стараясь быстрых мотыльков,

И шелест нив пшеничных услыхала,

И шум ручьев, звучанье родников,—

Тогда, быть может, я о Родине узнала!

Или когда сердечко запылало

Любовью к жизни, жаром юных дней,

И первые стихи я написала

О счастье и о радости своей,—

Тогда, быть может, я о Родине узнала!

Раскрыв глаза, я ясно увидала

Цветущий горный край и полевой

простор…

Я ей обязана всей жизнью, всем,

чем стала,

Но вспомнить не могу, с каких же это пор

Названье — Родина — навеки я узнала!

Горячую лепешку и кружку молока

Я часто вспоминаю вдали от кишлака.

Высокие колонны и этажи кругом,—

Но помню гор величье и скромный

отчий дом.

И вот я снова вижу громады этих гор,

На скалы и колючки вновь устремляю

взор.

По ним уже давно я не бегала босой,—

Все здесь осталось тем же, лишь стала

я другой.

Знакомые вершины, знакомые пески…

Смывают пыль дороги родные родники,

А серны, принимая за девочку меня,

Хотят по скалам прыгать со мной средь

бела дня!

Кишлачная тропинка осталась позади,

Больших дорог просторы живут в моей

груди…

Мне радостно, что снова я на земле своей,

Но нынче по-иному гляжу в глаза друзей.

Теперь и люди даже гуляли по Луне,

И петь о ней, как прежде, уже не стоит мне!

Обычным стало, скажем, затмение Луны,

Тебе ж минуты эти, сестра, ещё страшны.

К одной мы обе льнули родительской руке,

Мы были как две родинки на одной щеке,

Мы обе вырастали под радугой одной,

Но разные дороги теперь у нас с тобой.

Из одного когда-то мы пили родника

И вместе собирали цветочки для венка,

И, может, сохранила тетрадка до сих пор

Одну и ту же песню о мощи наших гор.

Лишь в детстве беззаботном игра,

и звонкий смех,

И радость, и веселье — похожие у всех.

Пшеничную лепешку с восторгом ест малец.

А как она досталась, то знает лишь отец.

Наш смех рождало солнце, лицо ласкал

ручей,

Наш сон оберегала бессонность матерей.

Теперь умеем сами себе постели стлать,

И жизнь у нас такая, какой не знала мать.

Сестра, ты здесь осталась, в родимом

кишлаке,

Д я под тем же солнцем жила, но

вдалеке.

Слова отца я помню: «Свой край люби

везде:

И птицы мчат с чужбины, чтоб жить

в своём гнезде».

Я рада, что не знает нужды твой светлый

кров,

Что счастье и достаток — удел твоих

птенцов.

Приветливая встреча любого гостя ждет,

И материнский образ в тебе всегда живет,

В далекую дорогу я собираюсь вновь

И унесу с собою опять твою любовь.

Качая колыбельку, где спит ребёнок твой,

Ты вместо колыбельной мои напевы пой.

Ты колыбель качаешь, смотря в ночную

тьму,

И песню напеваешь малютке одному,

А я слагаю песни теперь для всех людей—

И колыбель качаю большой судьбы своей…