Гипсовая судорога

20

Осень, наконец, утвердилась прочно. Травы пожухли; холодный порывистый ветер раскачивал их серые высохшие стебли. Листья на деревьях вначале огрубели, стали твёрдыми и ломкими, словно пергаментные. Затем осень окрасила листья во все оттенки красного, будто пробуя возможности этого цвета. Берёзы на пригорке возле скорой светились чистой желтизной — как маленькие лампочки. Рябины полыхали ярко-красными гроздьями.

Тревожный красный свет вливался в окна скорой.

Иногда на несколько часов небо прояснялось, солнце начинало золотить тёплым светом озябшую землю. И тогда казалось, что ушедшее лето оглядывается назад и, зная, что нет возврата, улыбается светло и печально.

Вокруг дома по Ватутина 13, где квартировали Эбис и Дмитрий, всё светилось тускло-красным, как потухающий костёр. То замирали на зиму клубничные плантации.

Пусто… Одиноко… Печально…

Известно, какое влияние на настроение человека имеет природа. Весной даже при крупной неприятности человек повздыхает, не поспит несколько ночей да и успокоится. Но тоскливой осенью при такой же неприятности гражданин посматривает на крючок для люстры, размышляя, выдержит ли он вес тела.

Дмитрий все дни после встречи с Хроносом был печален. И у хозяев, и на работе он настойчиво расспрашивал, где живёт прелестная девушка с необычным именем Та, от которой клубника лучше растёт. Опрашиваемые недоумённо пожимали плечами и посматривали на Дмитрия с каким-то странным выражением. И только дед Саливон сказал, что как-то видел её за больницей. Она направлялась к холму, на котором стоит недостроенное инфекционное отделение.

Когда Дмитрий был свободен от дежурства, он лежал на койке, тупо глядя в потолок. Он вспоминал очаровательную гостью, её тонкий стан и стройные ноги, будто созданные гениальным скульптором; он вспоминал её нежный, такой выразительный голос и думал, что душа её должна быть такой же.

Она не придёт больше никогда. Он предал её! Никогда — слово, придуманное для убийства души человеческой.

О, если бы она вернулась! На час, на минуту, на миг! Вернулась. Вспомнила. Вспомнила хотя бы для того, чтобы забыть навсегда.

Когда такие мысли приходили в голову, Дмитрий слегка постанывал и старался лежать неподвижно. В такие минуты даже малейшее движение причиняло боль.

Эбис, слыша лёгкое постанывание, нервно цыкал и, чувствуя к поверженному приятелю сострадание, странным образом смешанное с раздражением, говорил:

— Меня от тебя тошнит! Страдатель! Иди пожри. Я картошки на сале нажарил. На сытый желудок страдать гораздо легче.

Дмитрий бросал на прозаического человека Эбиса испепеляющий взор и от возмущения забывал о собственных страданиях. Какая грубость! Какое отупение чувств!

— Ты за эти дни привык страдать, как собака за возом бегать, — приговаривал между тем грубый Эбис. — Убирать надо эту доминанту. В кино пошли. «Человек со звезды» идёт в нашем сарайчике. Отдыхательная вещь.

Негодуя на толстокожего приятеля, Дмитрий отворачивался к стене.

— Не хочешь?

— Не хочу, — односложно отвечал Дима.

— Чего? — не унимался Эбис.

И Дмитрий Маркович не выдержал.

— А того, — как можно язвительнее произнёс он и сел, нашаривая босыми ногами тапочки. — Глупо, когда несколько сотен людей собираются в тёмном зале и два часа пялятся на освещённый кусок дерюги, нюхая при этом холодный пук, оставшийся от предыдущей сотни человек.

— Обижаешь кино, начальник, — Эбис отломил кусок булки и отвратительно зачавкал. — Ты же культурный человек. А такого низкого мнения о высоком искусстве кинематографа.

— Тоже мне искусство, — фыркнул Дмитрий. — Комедии, как правило, глупы и поверхностны. А трагедии… Они требовались в начале двадцатого века. Их потребляли чувствительные мамзели, у которых был острый дефицит отрицательных эмоций. Всё так хорошо дома, так тихо и так мило. И завтрак под открытым небом, и лёгкая шляпка из рисовой соломки, и мольберт. «И мальчик сливки подавал». И тогда так хочется возвышающих и очищающих душу страданий. Совсем немного, по вкусу, — и заключил печально: — Сейчас у людей гораздо больше страданий.

Надобно заметить, что всё сказанное Димой, совсем не было отражением его убеждений. Просто ему хотелось во чтобы то ни стало противоречить Эбису.

— Ясно, — хладнокровно ответил Эбис и снял со спинки стула пиджак. — Рассуждения твои мне понятны, хотя и носят звучное название «дичь». Так идёшь или нет?

Дмитрий, снова завалившийся на койку, молчал.

— Чего молчишь? Не слышишь? Компотом умывался — в ушах косточки застряли?

Дмитрий не отвечал.

Экономные хозяева ещё не топили, и утром в комнате было довольно прохладно. Дмитрия, что называется, «били дрыжаки». Эбиса не было. Наверное, прямо из «гостей» решил направиться на работу.

Сутулясь и лязгая зубами, Дмитрий выскочил во двор и несколько раз плеснул на лицо водой из рукомойника. Рукомойник был выкрашен темно-синей краской, от которой становилось ещё холоднее.

Быстренько собравшись, Дима заторопился на работу. Сегодня он проспал, вышел позже обычного и немного опаздывал. Он то и дело оглядывался, надеясь, что его нагонит машина скорой. Но срабатывал «закон подлости» — дорога была пустынна. Лишь одинокие прохожие, ёжась от утреннего холода, торопились на работу. Мужчины уже были в кепках, а женщины в платках и шапочках.

Вдруг Дмитрий заметил, что впереди мелькнуло не по сезону белое платье. Его обладательница повернула направо — по направлению к больнице.

Сердце Дмитрия трепыхнулось, и он заспешил к перекрёстку.

Завернув за угол, он обнаружил, что той, кого ожидал увидеть, уже нет. Она скрылась за следующим поворотом. Дмитрий, сломя голову, помчался вперёд.

Возле скорой Дмитрий остановился. Девушки не было и здесь. Он вспомнил слова фельдшера Саливона о том, что девушку видели возле инфекционного отделения. Идти туда? Дима взглянул на часы. Уже опоздал на пятнадцать минут. А сегодня Надя Вислогуз дежурит. Накапает главному на него.

Дмитрий Маркович немного постоял в задумчивости; глянул на дорогу, ведущую к инфекционному отделению, ещё раз глянул на часы и, понурившись, медленно побрёл к ступенькам.

На порог вышла Надя Вислогуз в мятом халате.

— Здравствуйте, доктор. С опозданьицем вас, — сказала она со значением.

За ней высунулась Игрищева. Накрахмаленный халат, следуя тщательнейше обдуманному плану, выразительно облегал отдельные достоинства фельдшерицы.

— Ах, Дмитрий Маркович, — замурлыкала она. — Кто это вас сегодня прислал? Кто эта счастливая особа?

— Все они, мужики, одинаковы, — обронила Надя Вислогуз тихо, будто для самой себя, но так, чтобы услышал доктор. — Только задвиги у них разные. У одного выпивка, у другого — женщины.

Она зевнула и озабоченно отправилась докладывать руководству об опоздании доктора.

И пошёл-поехал самый обыкновенный трудовой день.

Приходили посетители сделать инъекции, потому что, как обычно, манипуляционная в поликлинике не работала. То и дело заходили пациенты и просили измерить артериальное давление. Видимо, доврачебный кабинет, где должны были измерять давление, не работал тоже.

Звучал пронзительный звонок, и Вислогуз переспрашивала:

— Кто вызывает? Этаж? Подъезд?

И бригада мчалась на «температуру», на «боли в животе» или на «боли в сердце».

Пришёл вечер. И пришла ночь. Дмитрий ехал на «боли в животе».

— Вызывали? На что жалуетесь?

На этот раз потребуется госпитализация. Опоясывающая боль. Рвота. Точка Кача болезненная. Острый панкреатит.

— Собирайтесь. Необходим осмотр хирурга. Как это: «Не хочу»? Мы ждём вас в машине.

Мчалась машина по ночному городу. И, как всегда, ночной город казался Дмитрию похожим на огромную квартиру. Улицы — коридоры. Площадь с огромным серым зданием райисполкома — вестибюль.

Дмитрий ввёл больного в приёмное отделение. Дежурная сестра с неудовольствием посмотрела на вошедших и пробормотала в сердцах:

— Снова привезли.

Дмитрий давно уяснил себе: приёмный покой абсолютно уверен в том, что зловредная скорая помощь специально выискивает больных, чтобы добавить работы стационару.

— Ездют и ездют. Возют и возют. Ни себе покоя, ни людям. Где только они их находят? — бубнила санитарка.

— Вызовите, пожалуйста, дежурного хирурга, — попросил Дмитрий Маркович. — Кто сегодня дежурит?

— Заведующий в хирургии сидит, — не глядя на доктора, хмуро отвечала медсестра. — Он, наверное, занят ещё. Часа два назад привезли больного в бесполезном состоянии.

— Ладно. Не трудитесь, — сухо сказал Дмитрий Маркович. — Я сам к нему поднимусь.

И направился к лифту по коридору, освещённому бледным светом люминесцентных ламп.

И снова, как когда-то, когда он впервые шёл по этим коридорам, будто навалилась на его душу тяжёлая плита. Лица большинства медиков, встречаемых им по пути, теперь были ему знакомы. Они здоровались. Лица их оживали, на мгновение появлялось на них живое человеческое чувство. Потом они вновь застывали — бледные и неподвижные, словно гипсовые маски. А что там, под маской? Что скрывает она?

Люди проходили мимо. Дмитрий хотел и боялся обернуться. Казалось, обернувшись, вместо знакомого коллеги он увидит нечто настолько страшное и невыносимое для глаза человеческого, что сердце не вынесет этого зрелища и остановится. Дмитрий ощущал взгляды людей (людей ли?), оказавшихся сзади, как расстреливаемый ощущает спиной автоматный зрачок. И ускорял шаг.

Звуки шагов отражались от пола и потолка, от стен. Они метались, не находя выхода, сливались в угрожающий гул, как в туннеле метро.

Когда впереди показались дверцы лифта, Дима уже бежал трусцой.

Старая лифтёрша тяжело поднялась со стула. Видавший виды ключ в её спине коротко чиркнул по стене. В месте, где ключ касался стены, образовалась глубокая вертикальная борозда.

— Пятый этаж, — неустойчивым голосом попросил Дмитрий Маркович и, спохватившись, добавил: — Пожалуйста.

Лифт дёрнулся, заскрипел, тяжело пополз вверх. Томительно долго поднимался неуклюжий ящик. Вот он снова дёрнулся, щёлкнули захваты.

— Выходите.

Лифтёрша говорила нахмурившись, от Дмитрия Марковича отворачивалась.

Дмитрий вышел. Лифтёрша захлопнула дверь, пробормотав:

— Мог бы за те же деньги и пешком смотаться. Пожилых людей беспокоют зазря.

Дмитрий Маркович вспыхнул и пошёл к ординаторской, покашливая от неловкости.

В общем-то бабка права. Он просто не подумал. Но, с другой стороны, человек находится на работе для того, чтобы работать. Если ты немощен или не хочешь работать, зачем взваливать на себя непосильное бремя? А то ведь ерунда получается. Уборщица крайне недовольна, что лишний раз подмести нужно. Продавец чуть не поедом ест покупателя за то, что тот спрашивает о стоимости товара. Для продавца это тысяча первый вопрос. Но этот покупатель задал его впервые!

А у нас в медицине… Разве виноват больной, что организация здравоохранения хромает на обе ноги? Что врач не может уделить ему достаточно внимания, так как вместо двадцати человек принимает сорок? Что делать? Кто виноват? Насколько виноват сам врач?

Дверь заведующего хирургическим отделением

Резника была приоткрыта. Дима постучал, услышал неясное бормотанье и вошёл.

Резник сидел за столом, заваленным историями болезни и рентген-снимками. Он пил чай. Халат его был расстёгнут, мятая шапочка валялась на бумагах.

— А, это ты, — доброжелательно покивал он. — Садись, гость желанный. Снова подарок привёз? Меня, как видишь, опять из дома выволокли. Гостей дома оставил. Гришка Рыжев сам лезть в брюшную полость побоялся. Ретроцекальное расположение отростка было. К тому же деструктивные дела имелись. Чай пить будешь?

Дмитрий отрицательно покачал головой.

— Я больного привёз с панкреатитом. Он там — в приёмном.

— Пошлю Рыжева. Пусть глянет.

Резник был большой, медлительный, какой-то очень основательный. Дмитрий подумал, что пациенты такому врачу должны доверять всецело.

Резник отхлебнул тёмно-красную жидкость и, чуть сощурившись, кивнул на бутафорский ключ за спиной у коллеги.

— Не мешает?

Вопрос был задан без иронии. Скорее, сочувственно. Но слова Резника хлестнули Дмитрия как плеть.

Лицо Резника, как ему показалось, приобрело какое-то неприятное выражение.

Резник отставил чашку, вытер вспотевший лоб большим платком. Не торопясь, спрятал его в карман халата.

— Обиделся, — констатировал он. — Напрасно. Если бы я подозревал в тебе непорядочного человека, то даже и не намекнул бы на этот злополучный заводной ключ. Ты не подлец и не дурак. Это немало. Поэтому-то я и пытаюсь отвратить от тебя большую опасность. Человеком остаться очень трудно. Особенно здесь. Тут события диковинные происходят. «Человек» — не только определение вида, но и моральная оценка. Человеческое в человеке теряется постепенно. Это как спуск с пологой горы. Шаг за шагом, не замечая спуска, идёшь вперёд. И убеждаешь себя: движение вперёд — это прогресс. Но обернись назад и увидишь, как низко ты опустился. Не идите, мой юный друг, на компромиссы, иначе в один не очень прекрасный день ключ отстегнуть не удастся.

У Дмитрия в животе что-то болезненно сжалось. Он отвёл глаза в сторону и сказал с притворной озабоченностью:

— Пойду назад на скорую. Вдруг новые вызова поступили.

Резник бросил на Дмитрия понимающий взгляд из-под густых бровей.

— А я надеюсь попасть домой. Гости остались в одиночестве. Хотя, скорее всего, они уже разошлись. Поздно.

— Почему они остались одни? Вы что, не женаты?

Густые брови хирурга опустились, взгляд погас.

— Был. Бывшая супруга справедливо заметила, что она клятвы Гиппократа не давала и мучиться со мной за компанию не собирается. И ребёнок не виноват в том, что его папа врач. Ни лагеря для него, ни санатория. И зарплата у папочки мизерная. Вечно ребёнок в каком-то старье ходил.

Дмитрий в смущении покашлял. После такого приступа откровенности было бы просто свинством уйти сразу. Он снова присел и глубокомысленно протянул:

— Да-а… Вообще-то некоторые хирурги ухитряются…

Резник повёл бровями.

— Ну, да. Это те, которые «благодарность» требуют. Мне Зоя тоже на прощание бросила: «Дурак рядом с шубой замёрзнет».

Дмитрий крякнул от смущения.

— Да я же не призываю к взяткам! Просто я констатировал, что так бывает иногда. К слову пришлось… Конечно, я за то, чтобы врач всегда оставался порядочным человеком.

Резник воздел толстый волосатый палец.

— Именно! Ты зришь в корень! Порядочный человек не может себе позволить быть плохим врачом. Совесть не позволит грабить пациента!

Резник сделал последний глоток и с сожалением посмотрел в опустевшую чашку.

— Пора.

Он встал и, стаскивая халат, сказал глухо:

— Очень слаб тот больной, которого мы только что прооперировали. Велика вероятность летального исхода. Жаль человека. Очень жаль. А для Честнокова это будет лишь дополнительным козырем, чтобы избавиться от меня.

— Непонятно, — пожал плечами Дмитрий Маркович. — Интриги… Досье… Иван Иванович на собрании так хорошо рассуждает о нравственном долге врача, а сам…

— Мой юный друг! С помощью рассуждений о нравственном долге и выговоров можно добиться гораздо большего, чем с помощью одних выговоров. Это кредо нашего малоуважаемого главного врача.

Тут дверь без стука отворилась и… Дмитрий с огромным удивлением увидел, что заглядывает в неё та самая пышная блондинка, с которой он ехал в столь тесной близости, направляясь на совещание в областную санстанцию. Лицо блондинки, вероятно из-за ламп дневного света, было белее мела.

Поразила Дмитрия реакция на посетительницу заведующего хирургическим отделением. Он вскочил, глаза его взблеснули, лицо исказила гримаса ненависти.

— Прочь отсюда, дрянь! Никто тебя сюда не приглашал. Пошла вон, негодяйка!

Симпатичная блондинка к величайшему удивлению Дмитрия по-собачьи заурчала, блеснула ненавидящим взглядом и захлопнула дверь.

Мороз прошёл у Дмитрия меж лопаток; кожа на голове онемела. Ему стало так жутко, как когда-то в детстве, когда он, прочитав гоголевский «Вий», остался один в тёмной комнате.

— Зачем эта блондинка сюда приходила? Почему вы её так?

— Блондинка? — хрипло отозвался Резник, останавливая на коллеге блуждающий взгляд. — Какая блондинка? Ах, эта, что заглядывала! Она не блондинка. У неё всякий раз бывает иной вид. Каждый видит её по-своему. Смерть это приходила! Смерть!!! Надо срочно реаниматору сказать, чтобы готовил аппаратуру. Эта тварь наверняка в реанимационный блок двинула. По-всякому я с ней пытался бороться. И скальпелем, и медикаментами… Смешно, но однажды на двери реанимационного блока я вывесил объявление: «Потусторонним вход строго воспрещён». Всё равно она туда рвётся. Может быть она неграмотна?

— Неужели смерть?! — хотел воскликнуть Дмитрий Маркович, но язык ему не повиновался.

— Идём, идём.

Резник полуобнял Дмитрия за плечи и подтолкнул к двери.

— Сейчас у нас будет тяжёлая работа.

Дмитрий Маркович шёл по коридору. Ноги стали непослушными, словно протезы.

Проходя мимо операционной, он услыхал испуганный, обречённо звучащий голос больной:

— Доктор, не надо мне ничего давать.

А это голос смертельно уставшего анестезиолога:

— Хорошо. Вера, дайте ей ничего. Но только побыстрее.

Крики стали приглушёнными, затем прекратились. «Больной наложили маску», — сообразил Дмитрий Маркович.

Он, забыв нажать на кнопку вызова, долго стоял у лифта. Так и не дождавшись его, он начал спускаться по лестнице, внимательно глядя под трудно шагающие ноги.

Когда он вошёл на скорую, Игрищева изумлённо ойкнула:

— Вы как с креста снятый!

— Пойду отдохну, — выдавил из себя Дмитрий и направился во врачебную.

Он открыл дверь, сделал шаг и вдруг ощутил, что между лопатками у него похолодело. Дима вспомнил слова Резника, что Она имеет разный вид. Доктор осторожно, очень медленно обернулся и прикипел взглядом к лицу фельдшера.

— Да, да. Пойду отдохну, — бормотал он, снова и снова обшаривая взглядом лицо сотрудницы и пятясь задом.

Дмитрий захлопнул дверь перед самым носом Игрищевой и продолжал пятиться, пока не рухнул в кресло.

Привычно затрапезный вид ординаторской привёл его в чувство. «Что это я, в самом деле? Совсем нервы ни к чёрту».

В этот момент в диспетчерской взорвался пронзительным звоном телефон. Сразу же в ординаторскую заглянула Людмила Игрищева. Выщипанные бровки, образующие правильную дугу, придавали ей хронически удивлённый вид.

— Дмитрий Маркович, — воззвала она. — Детское отделение просит перевезти тяжёлого ребёнка в областную больницу.

— Еду, — облегчённо выдохнул Дмитрий и поспешно вышел в ночную свежесть.