Гипсовая судорога

9

Кифозово до недавнего времени было населённым пунктом так себе: ни село, ни город. По холмам недалеко от реки лепились хатки. В огородах, словно начищенные медные сковородки, полыхали подсолнухи, инвалидились пугала, зелень клубники с редкими красными искрами плотно устилала землю.

Клубника издавна была главным «экспортным» продуктом Кифозово. И как только начинался Сезон, количество больничных, полученных местными жителями, возрастало вдвое, а то и втрое. И с самого утра клубникоделы, ухитряясь в двух руках тащить три и более корзины, осаждали автобусы, идущие в областной центр. Ругань, давка, истерические крики…

Впрочем, поездки, как правило, кончались без мордобития. Однажды только было… Очкарик, интеллигентик худорёбрый, по недомыслию преступному вступил в корзину, полную отборнейшей клубники. Что с ним сделала слабая женщина, описанию не поддаётся. Стоит только сказать, что разбитые очки негодяя спустя несколько дней нашли в трёх километрах от места события.

А в одно не очень прекрасное время начали сновать в Кифозово самосвалы, зашлёпали гусеницами экскаваторы, направляющиеся на северную околицу. Началось строительство крупнейшего завода автопогрузчиков. А на южной окраине городка в то же время стали расти пяти- и девятиэтажные бетонные коробки весёленькой серенькой окраски.

Местные жители упорно не включали бетонные сорняки в состав родного города. Новостройку они называли посёлком, а не Кифозово.

Дмитрий подселился к Эбису в собственно Кифозово. Дом ему понравился — небольшой, аккуратный. Широкий двор. К груше прибит рукомойник.

Властвовал в доме суровый и немногословный дед Фёдор. Был он мал, худ и хромоног. Нижнюю часть его лица украшала клочковатая бородка.

Хром дед был ещё с войны — перебило голень осколком снаряда. Всю войну он прошёл в чине старшины. Командовать привык; командовать любил. От этой привычки он не мог избавиться и на «гражданке». И единственная подчинённая ему «боевая единица» — его жена — покорно сносила все строгости военной дисциплины. Дородная и плавно-медлительная, она настолько растворилась во властной натуре супруга, что даже имя её кифозовцы давно позабыли и потому называли по имени мужа — баба Федирка.

Комнатка, выделенная эскулапам, была небольшая. Стояли в ней две койки с панцирными сетками, старенький двустворчатый шкаф, непринуждённо накренившийся на одну сторону, и облупившаяся этажерка.

Стекло в шкафу шло туманными волнами. Фанерная этажерка на всех своих этажах прогибалась под весом пудовых анатомических атласов и справочников.

Побелка на потолке и стенах слоилась и опадала. Из щелей между половицами сочился сырой холод.

Единственное окно выходило во двор прямо на старый орех, наполовину закрывавший почерневший и покосившийся туалет двускатного типа.

Эбис суетился. Объяснял, куда вещички сложить, как пользоваться плитой с баллоном на пропитавшейся газом верандочке.

Когда все вещи были разложены, он наморщил нос и сказал едко-противным голосом:

— А девица рядом есть, что не можно глаз отвесть. За пять-шесть домов отсель. В самом, что ни на есть, наглом возрасте.

Что-то тревожно шевельнулось у Дмитрия в животе.

— Наглый возраст — это сколько?

— Это значит — не слишком много. И красивая, как болячка!

Он внимательно глянул на товарища.

— Чего это ты так смутился? Если понравится — вперёд! Тоже мне — крепость! Твердыня несокрушимая! И пусть тебя не смущает, что красивая. Почему-то бывает у некоторых: чем девица красивее, тем больше её стесняются. Должно быть наоборот. Все они одного пола ягодки! Даже те, от кого что-то там как-то там растёт…

Эбис говорил всё это как-то чересчур торопливо и легко, и Дмитрий что-то заподозрил:

— Речь твоя темна. Объяснись. Она тебе от ворот поворот дала, что ли?

Эбис вопроса почему-то не услыхал. Он с неестественным оживлением взглянул на часы, нервно дёрнул себя за ус и торопливо включил стоящий на подоконнике краснопластиковый телевизорчик «Юность-402».

— Наши со «Спартаком», — объяснил он, плюхаясь на койку.

Тут дверь тихонько скрипнула, пропустив могучую фигуру бабы Федирки. Она как-то особенно плавно и экономно ступила несколько шагов и обратилась к Эбису, утопившему взор в экране:

— Мытрович, а Мытрович…

Но Мытрович уже не принадлежал миру сему. Теленаркотик проник в его мозг и теперь властвовал над ним всецело.

Баба Федирка деликатно выждала минуту, а потом, дрожа голосом, воззвала снова:

— Мытрович, тут к тебе соседи.

Безрезультатно. Баба Федирка взывала к телу, а дух, между тем, находился за сотни километров на республиканском стадионе в городе Киеве.

Тут, привычно сутулясь, прихромал дед Фёдор. Он взглянул на Эбиса, хитро улыбнулся и поскрёб пальцем в свалявшейся бородёнке. Солдатская смекалка сразу же подсказала ему, что делать.

— «Динамо» партачи, — негромко и раздельно произнёс он.

Остекленевший взор Эбиса стал медленно наливаться осмысленностью.

— Кто это сказал? Кто партачи? — спросил он, ещё не вполне придя в себя, и голос его сорвался.

Дед Фёдор довольно хохотнул и шумно высморкался в мятый заскорузлый платок, добытый им из оттопыренного кармана полосатого пиджака.

— А, это вы, диду, — расслабившись, молвил эскулап и сделал движение в сторону телевизора.

— Погоди! — дед стал активно закрепляться на завоёванном плацдарме. — Тут ко мне кум Андрей Кривопляс пришёл. Жинку привёл. Заболела она. Говорит, сердце не дышит.

Из комнаты хозяев, тяжело скрипя половицами, явился кум. Белоснежный газончик на его голове, казалось, освещал комнату. Дед Андрей навис над всеми, как гора. Рядом с ним почти незаметной была крохотная согбенная старушечка в дешёвой ситцевой юбке, линялой кофточке и грубых полумужских туфлях.

— Вот, — сиплым басом выдохнул дед Андрей и подтолкнул жену вперёд тем жестом, каким в известном мультфильме медведь отдаёт Машеньку дедушке с бабушкой.

— Что «вот»? — сухо спросил Эбис, жадно косясь на экран.

— Болело сердце. Ой, как болело! — горячо выпалила супруга деда Андрея и, испугавшись собственной смелости, умолкла.

Эбис, которого снова стал затягивать телевизионный водоворот, ничего не сказал.

Баба Федирка, чтобы прервать молчание, пропела глубоким контральто:

— Кума, скажи, где тэе сердце? Может, оно и у меня болит?

Дмитрий, не удержавшись, смешливо хрюкнул.

Дед Андрей с неодобрением покосился на незнакомого молодого человека и пояснил:

— Ночью скорую вызывали.

Эбис молчал.

— Ты скажи, какую ей болезнь врач прописал, — подсказал дед Фёдор.

— Врач сказал, что у неё тихокардия. Сделали укол и сразу уехали. А она после этого ещё лучше стала болеть.

— Остаточные явления перенесённого вызова! — со смешком прокомментировал Эбис.

— Ага, — простодушно согласился дед Андрей. — Еле вызов перенесли. Боимся, если опять приедут, то совсем помрёт. Вас просим.

Польщённый Эбис перестал посматривать на экран. Он встал и степенно направился к этажерке, на нижней полке которой лежала аптечка. Он вынул из неё ампулы и шприц в стерилизаторе со спиртом.

— Посмотрим, — бормотал он при этом, — что у нас есть от смерти.

Дмитрия его слова немного покоробили. Эбис глянул на кислую физиономию приятеля, ухмыльнулся и, выдавливая из шприца воздух, заявил:

— Теперь в случае чего к нему за помощью будете обращаться. Он у нас на скорой работает.

И кивнул в сторону Дмитрия.

После внутривенной инъекции жена деда Андрея порозовела, повеселела и из глубины её души вырвалось нежное:

— Голубец ты наш!

Старики, многословно благодаря и извиняясь, вышли из комнаты.

Дмитрий улыбался. Наконец, он не удержался и выдал банальную, но абсолютно чистосердечную сентенцию:

— Делать людям добро — приятно!

— Ага, — согласился Эбис, заваливаясь на постель. — Теперь с нас за неделю не возьмут квартплаты.