Гипсовая судорога

26

Закончился рабочий день. Приятели спускались с пригорка, на котором располагалась больница. Навстречу им от подножия холма, словно убежавший молочный кисель, полз густейший туман.

Эбис энергично размахивал руками и «делал раскладку ситуации».

— Если на стороне главного будут… — говорил он задумчиво и перечислял возможных сторонников Честнокова… — то…

Он для пущего эффекта делал паузу и затем выдавал своё умозаключение о результатах столкновения противодействующих сторон.

Мнением Дмитрия он не интересовался. Тот был нужен ему, чтобы внимать и восхищаться.

Дмитрий то и дело впадал в задумчивость и отставал от приятеля. Очнувшись, вновь догонял его. Кивал, то ли соглашаясь с Эбисом, то ли одобряя свои мысли; и невпопад поддакивал.

Волна тумана приближалась. С Дмитрием снова случился приступ задумчивости. Он замедлил шаги и что-то забормотал, с отвращением поглядывая на свою правую руку, которая столь постыдно смалодушничала на пятиминутке.

Тем временем Эбис уже нырнул в туман. Несколько секунд двигалось в тумане тёмное пятно, а затем исчезло и оно. Неизвестно откуда бубнил его голос:

— Не будь я Эбис, если я этого вонючего Честнокова в бараний рог не согну! Да! Именно так!

Дмитрия внезапно пронзил беспричинный страх. Он почувствовал себя ребёнком, затерявшимся в хищной ночной чаще.

— Эбис, — сдерживая себя, позвал он вполголоса.

Тишина. Глухая безответная тишина.

— Эбис! — погромче произнёс Дима.

Туман глотал все звуки. Вокруг не было никого и ничего. Ни пространства, ни времени. И только он, Дмитрий, безумно одинокий, уязвимый со всех сторон, увяз, запутался в эпицентре, где обитает ужас.

В горле Дмитрия неприятно запершило.

— Эбис! Эбис! — в полный голос заорал он и бросился вперёд со всех ног.

Впереди зашевелилось бесформенное пятно. Оно приближалось, увеличивалось. Края его оформились. Выплыло изумлённое лицо Эбиса.

— Обалдел, что ли? Чего орёшь?

— Я… Я… — Дима медленно приходил в себя. — Это я так. Голос не рассчитал.

Эбис, не уразумев в чём дело, на всякий случай провозгласил с иронией:

— Щас такое время, такая жизнь, что надо всё рассчитывать.

И коротко рассмеялся. Смешок получился какой-то мерзкий. Совершенно ненужный, пошловатый смешок. Он пролетел сквозь туманную преграду и обдал Дмитрия, словно грязь из-под колёс автомобиля.

— Конечно, конечно, — как безумный, бормотал Дмитрий. — Надо всё, всё рассчитывать. Вот я и рассчитал. Рассчитал же?

— Рассчитал, — поддакнул несколько растерявшийся Эбис.

— Правильно рассчитал?

— Правильно!

— Следовательно, я поступил правильно?

Эбис неожиданно ощерился, и усы его встали перпендикулярно.

— Нет уж! Тут цепочка не выстраивается!

— Как это?

— Рассчитал ты правильно. В смысле полезности для себя того поступка. Потому выходит, что поступок твой правильный. Вроде бы. Но я понимаю, что ты не о том спрашиваешь?

— Не о том, — согласился Дима едва слышно.

— Хорош или плох твой поступок? Вот, что тебе хочется узнать. Но в таком случае моральный эквивалент нужно искать у какого-нибудь святого отшельника, какового в настоящее время в наличии не имеется. Вымерли они по причине святости. Из-за этого признака отбраковала их природа в процессе естественного отбора. Я же не могу оценить твой поступок с точки зрения нравственности из-за уже упомянутой многогрешности моей. Вот сам себя и оценивай! Сам себя и наказывай, как унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла.

Дмитрию показалось, что Эбис, рассуждая, любуется собственными мыслительными конструкциями. И он, Дима, его переживания — повод для демонстрации аналитических возможностей. Размышления Эбиса не более, чем гимнастика ума. И даже не гимнастика — потягивание.

Оставшуюся часть пути они прошли молча. Только Эбис, вспоминая свои комментарии на пятиминутке, поперхивался смехом и восклицал:

— Ай да я!

Изо всех сил пытался убедить себя Эбис, что его высказывания для Ступицкой были чем-то большим, чем просто досадная помеха. И преуспел в этом. На подходе к дому, шагая по тропинке впереди обиженно сопящего Дмитрия, Эбис был уже абсолютно уверен, что собрание представляло собой героический поединок между ним и администрацией. Поединок не на жизнь, а на заявление «по собственному желанию».

Приумолкший Дмитрий тем временем занимался самокопанием. Пытался выяснить, что является причиной тоскливого настроения? Ясно, что главная и основная причина — мерзкое поведение на пятиминутке. Но оставалось ещё что-то, какой-то неопределяемый остаток.

Дмитрий знал по опыту: стоит выяснить причину плохого настроения, и оно улучшится. А вот теперь он не мог понять себя. И от безрезультатности попыток становилось ещё горше.

А впереди качалась гнусная Эбисова спина.

Проплыла тёмная масса сарая справа, впереди показался дом. Тяжело заскрипели ступеньки, хрюкнула дверь. Откупорились звуки стариковского бубнения. Звуки врезались в туман и застряли в нём где-то рядом с домом.

Они шли коридором. По обе стороны в нём лежало множество абсолютно ненужных вещей, без которых дед Фёдор не мыслил себе жизни: старый рукомойник без соска, пожелтевший от времени алюминиевый чайник без ручки, моток потрескавшегося шланга, бутылочки, бутылки, бутыли — серые от пыли и паутины, три или четыре рамки от «дадановских» уликов с почерневшими остатками воска. И много-много чего ещё лежало, громоздилось, валялось в этом коридоре. И запах в нём стоял особый, напоминающий атмосферу, образующуюся в пункте по приёму утильсырья. Лежали все эти вещи — старые, испорченные, перевыполнившие всё, что когда-то им предназначалось, чем-то похожие на своего хозяина.

При виде квартирантов старики приумолкли, провели их понимающим взглядом, со значением переглянулись. Ещё накануне они, по обыкновению подслушивая разговор Эбиса и Дмитрия, узнали, что в этот вторник пятиминутка предстоит жаркая.

Эбис, войдя в комнату, «врубил» вдруг заработавший телевизор и завалился на койку. Дима снял плащ и аккуратно повесил его на вешалку. Затем у него возникли непредвиденные трудности. Он сбросил шлейки, удерживающие заводной ключик, отстегнул круговой ремень… Но ключик всё ещё держался на спине.

— Присосался, что ли? — вполголоса проговорил Дима и, заведя руку за спину, попытался сбросить ключ кончиками пальцев.

Из этой попытки ничего не получилось.

Дмитрий посмотрел на возлежащего Эбиса, почувствовал неприязнь к равнодушному приятелю и решил всё же избавиться от ключика самостоятельно. Он попятился к стене и стал совершать энергичные чесательные движения. Ключ глухо звякал, кожа спины натягивалась. В месте прикрепления ключа возникла жгучая боль, будто спину полосовали бритвой. Металлическая пиявка держалась крепко.

— Эбис, хочу побеспокоить тебя, — с трудом сдерживая злобное дрожание в голосе обратился к товарищу Дмитрий. — Ключик не отваливается. Что делать? Я не знаю…

— Что станется с нами, если случится цунами? — под гитарную канонаду запел телевизор, заглушив дальнейшие слова Дмитрия.

— И я не знаю, Димусик, — томно ответствовал Эбис. — Действительно, откуда мне, рядовому врачу, знать, что тебе делать, если случится цунами? Есть узкие специалисты и по этому вопросу.

— Меня не интересует цунами! — на этот раз Дмитрию удалось перекричать телевизор.

— Тогда и спрашивать нечего.

— Встань, дорогой коллега, — кротко сказал Дима. — Встань, дорогой. Иначе я дам тебе в голову тем, что под руку попадётся.

И хотя Дмитрий не повышал голоса, Эбис прекрасно услышал дружеские речи и вскочил со сверхъестественной быстротой.

— Какая тебя муха?..

— Что с ключом делать? И вообще… Объясни, что случилось? — вспышка ярости прошла, и теперь Дмитрий делал героические усилия, чтобы не расплакаться.

Эбис изобразил на лице задумчивость и обошёл приятеля, рассматривая его, будто отбирая для кинопробы.

— Ну? — не удержался Дима.

Эбис, не отвечая, осторожно потрогал ключик указательным пальцем. Затем пошатал его туда-сюда.

— Ну — же!

— Прирос, — Эбис покивал, словно соглашаясь с самим собой. — Случилось то, о чём я предупреждал тебя. Поддакивать руководству удобно, но чревато.

— Прирос, — прошептал Дима.

Он снова завёл руку за спину и стал, морщась и ойкая, толкать пальцами ключ, раскачивать его, как больной зуб.

— Отними! Оторви! Эбис, я прошу тебя!

Эбис отступил.

— Да ты что?! Это же всё равно, что руку тебе оторвать или ногу. Нельзя!

— Рви! — в исступлении замотал головой Дмитрий.

— Пойми, дурачок: нельзя. Не-льзя!

— Рви, я тебе говорю! — взревел Дмитрий. — Рви, иначе я за себя не ручаюсь!

Эбис побледнел и зашёл за спину Дмитрия. Он взялся за ключ двумя руками и осторожно, неуверенно потянул.

— Больно! — заверещал Дима.

Эбис тут же отпустил ключ и быстро отступил.

— Я же говорил, — пробормотал он и глазами поискал пальто.

Дмитрий взмолился:

— Ладно! Буду молчать! Рви. Только сразу рви. Так, как повязки присохшие срывают. Ну!

Приставляя ногу к ноге, он бочком обошёл стол, преграждая товарищу путь к отступлению. Эбис остановился.

Дмитрий повернулся лицом к двери, ведущей в стариковскую комнату, опёрся руками о косяк.

— Тяни!

Эбис ухватился за ключик, зажмурился и, отвернув голову, рванул.

Эбис в этот момент был похож на деда, вытаскивающего из грядки неподатливую репку.

Раздался отчаянный вопль. Дмитрий распахнул дверь лбом и рухнул в комнату хозяев. Сознание покинуло его. На спине по белой ткани рубахи быстро расплывалось красное пятно.