Гниль в её голове

Глава десятая, в которой Рогатый существует по своему обыкновению

В кромешной тьме их мира вспыхнул огонёк: волшебное пламя, не дающее тепла — к счастью, им был нужен только свет. Обычно они и в темноте прекрасно ориентировались, но жеребьёвку было принято проводить при свете. Якобы, так было проще разглядеть жульничество. От споров огонёк не спасал: проигравший всё равно верещал, что его подставили, требовал повторной жеребьёвки и пытался прикончить парочку ближайших товарищей. Таковы были черти, живущие на Тучах, обитатели ада высшего порядка. Думая об этом ритуале, Рогатый поражался: какие же они жалкие и как же стыдно принадлежать к одному с ними виду. Но проиграв, он вёл себя немногим лучше, а после утешался тем, что против своей сущности не попрёшь.

В свете волшебного пламени блестели десятки чернильных глаз. Черти стояли кругом; они жадно таращились на огонёк и надеялись, что выбор падёт не на них. Если бы у них имелся бог, демоны молились бы ему об этом, хотя иные бы поразились: участь проигравшего была не так уж страшна.

По правую лапу от Рогатого стояла Двуглавая, хищно скалясь обеими пастями. От волнения она не могла стоять спокойно, то и дело перебирая ножками, головы её при этом покачивались. Когда левая в своей нервной качке в очередной раз ударила Рогатого по плечу, тот не выдержал и ударом копыта сломал Двуглавой тощую ногу. Коротко пискнув, демонесса воззрилась на соседа, недобро сощурив все четыре глаза.

— Приношу свои извинения, — процедил Рогатый совсем не извиняющимся тоном. Для убедительности он даже приложил свою кривопалую лапу к груди и склонил голову — правый рог его при этом оказался угрожающе близко и глазу Двуглавой. — Как неловко! Ударил даму! С вами всё в порядке?

Со всех сторон одобрительно зашипели и закивали головами. Заплясали блики огонька в угольных глазах.

— Разумеется, в порядке! — ответила Двуглавая, на всякий случай отойдя от рога. Голос у неё был высокий, а манера попискивать странно сочеталась с тем шелестом, который она безуспешно пыталась перенять у Рогатого. — Ты ведь такой джентльмен! Даже перед убитыми людьми, наверное, извиняешься! Я, в отличие от них, тебя прощаю!

Двуглавая хохотнула над собственной шуткой. Черти подхватили её смех: со всех сторон доносились разномастные сипение и гогот, бульканье и кваканье. Эта какофония разносилась над адом, запугивая грешников. Да, Рогатого многие недолюбливали — если черти, вообще, могли кого-то «долюбливать» и откровенно потешались над ним: слишком уж ранимым и сентиментальным, по их мнению, он был. С детьми вёл себя по-людски и, поглощая души, не рвал жертву на части, наслаждаясь криками и агонией. Рогатому было всё равно: во-первых, не было такого демона, над которым прочие не смеялись бы, а во-вторых, он этих самых прочих презирал ещё больше, чем они — его. Рогатый находил своих собратьев незрелыми, а их манеры и желания уничижительными для всего их рода. Столь долгоживущие существа, по его разумению, должны становиться мудрыми, держаться с достоинством, а если и развлекать себя людскими муками, то уж явно более тонкими, нежели разрывание жертв на части.

На глазах у себе подобных Рогатый однако старался вести себя не слишком вызывающе. У чёрта, конечно, нет никакой души, и взять с него нечего, но прикончить кого-нибудь и попировать гнилыми останками его собратья никогда не откажутся.

— И всё же, — ответил он, опасно сощуривая глаза, — меня беспокоит, что ты теперь будешь хромать. Может, для симметрии я тебе и с другой стороны ногу сломаю?

Демоны одобрительно завыли. Они и сами бы с радостью сломали ноги Двуглавой, хотя их она головами не била, просто ломать было весело, а ног у неё хватило бы почти на всех.

Двуглавая разинула пасти, издавая громкие клокочущие звуки, и приняла боевую стойку: если Рогатый хочет, может хоть все кости ей переломать — посчитают потом, у кого больше. Рогатый уже собирался броситься на сестру, но тут его огрели по спине. Чёрт обернулся: слева от него, шелестя кожистыми крыльями, в воздухе висел Обрубок, мясистое существо без рук и ног. Передвигался он при помощи крыльев, руки ему заменял длинный мускулистый хвост с кисточкой на конце, как у коровы. Этим-то хвостом он и полоснул Рогатого, который от удара пошатнулся вперёд и рогом высадил Двуглавой зуб, и у которого на спине лопнула кожа, а из раны сочилась густая чёрная слизь.

Драться ещё и с Обрубком Рогатому совсем не хотелось: он из этой битвы не выйдет или, если повезёт, останется жутко искалеченным. Обычно крылатый как раз заканчивал все споры, возникающие на Тучах, он и в этот раз пробасил:

— Уймитесь оба, а не то я вам глотки заткну! Разберёмся уже с этим дерьмом и разойдёмся!

Чёрные глаза его были круглыми и выпученными, как у настоящего безумца, позвонок, который Обрубок носил в носу вместо кольца, покачивался при движении. Хотя он говорил дельные вещи, и с ним вполне можно было согласиться, в глазах ему подобных Рогатый после этого считался бы трусом. Что ж, не видеться ему больше со своей драгоценной! Прохрипев что-то нечленораздельное, Рогатый повернулся к своему новому противнику: из ноздрей того уже клубами валил дым, хвост угрожающе метался из стороны в сторону.

— В самом деле, — донеслось вдруг из толпы, — угомонитесь, и начнём.

Лик сказавшей это был освещён лучше всех прочих: именно она держала в изящных руках бутыль с пляшущим в ней волшебным огоньком. Шея у Лебеди была ещё длиннее и тоньше, чем у Двуглавой, и клювастая голова болталась на уровне живота, там же, где её хозяйка предпочитала складывать руки.

Лебедь была избрана в прошлый раз, но её срок вышел, и теперь жеребьёвку проводила именно она. Это был тот редкий случай, когда у одного из чертей появлялся авторитет, и никто не смел его подрывать. Случай был временным и весьма краткосрочным: Лебедь выберет следующего несчастного, и больше к её словам не прислушаются, пока она вновь не окажется в такой же ситуации. Сейчас же все покорно замолчали, Рогатый встал на своё место между Двуглавой и Обрубком и едва сдерживался, чтобы не сломать ещё одну ногу или крыло. Хвост продолжал метаться, время от времени задевая его копыта, голова рядом с сочащейся изо рта кровью покачивалась.

Медленно переставляя короткие и толстые мохнатые ножки, заканчивающиеся перепончатыми лапами, Лебедь зашла в центр круга. Монстры взволнованно молчали. Оглядев их, Лебедь подняла бутыль с огоньком повыше, и та застыла в воздухе в горизонтальном положении.

Они долго думали, каким именно способом следует проводить жеребьёвку, чтобы нельзя было сжульничать. Предлагали создать какое-то специальное существо или предмет, заставить детей в Замке самих выбирать… Их спасением в этом вопросе и впрямь стали люди — Рогатый полагал, что с людьми можно разве что забавляться, но нашёлся и ещё более странный черноглазый, считавший, что у людей можно даже учиться. На Тучах его уже давно не было — разорвали в драке — но способ остался.

Замерев в ожидании, все уставились на Лебедь. Она осторожно толкнула пальцами горлышко бутылки, и та закрутилась. Теперь в глазах Лебеди наконец могло бы появиться облегчение, но в чернильной тьме оно было не различимо. Одно лишь злорадство. Однако адресовать его пока было некому: на Лебедь никто не смотрел. Каждый взгляд был прикован к бутылке и огоньку внутри неё.

Мухлевать Лебеди было незачем — прошлый избранный в жеребьёвке не участвовал, поэтому именно он её и проводил. Вся магия, которую чудище применило по отношению к бутылке, заключалась лишь в огоньке, чтобы её было лучше видно, да в создании новой плоскости. Лебедь могла бы повлиять и на исход, но демонессе, в общем-то, было всё равно, кто её заменит.

Бутылка начала замедляться, черти взволнованно переминались и хрустели костями. Рогатого опять ударили головой по плечу, но это его совсем не беспокоило: остановив вращение, бутылка указала горлышком именно на него. Туда, где у человека было бы сердце, а у Рогатого из груди торчал обломок собственного ребра.

Жребий был брошен. Все те, кого в этот раз участь быть выбранными обошла стороной, расслабились и выдохнули. Откуда-то донеслось довольное бульканье, следом за ним — гогот. То ли это было нервное, а может, кто-то насмехался над неудачей Рогатого. Сам монстр не стал этого выяснять.

Ему сейчас негласным правилом полагалось начать вопить, что Лебедь сжульничала, и требовать повторной жеребьёвки, попытаться оторвать Обрубку крыло, а Двуглавой переломать хотя бы половину ног, разбить бутылку кому-нибудь об голову, но Рогатый развернулся и пошёл прочь. Во-первых, он прекрасно знал, что Лебедь сделала всё честно, а жребий никогда не перебрасывается, а во-вторых, ему не в тягость было взвалить на себя это бремя. Рогатый даже полагал, что в некотором роде ему повезло. В спину уходящему кинули колкое замечание, но его чёрт уже не услышал.

Туча быстро приближалась к пузырю, скрывающему Замок. С этим пузырём они хитро придумали, он и охранял, и прятал прозрачное строение. Выйти из него было можно — достаточно всего лишь достаточно долго идти без цели по снежной пустыне, и вот! — вы оказываетесь за пределами территории Замка, в аду, одинокие и беззащитные. Купол надёжно скроет то место, откуда вас принесло, следы зарастут, и обратно в Замок дороги не будет. Говоря откровенно, его можно было бы и не наделять скрывающими свойствами — пройти сквозь магический пузырь внутрь всё равно было невозможно — но демоны опасались, что толпа грешников вокруг купола, расплющивающая об него носы, видящая Замок, но не имеющая сил попасть туда, здорово напугает детей и вызовет массу нежелательных вопросов. Хотя с другой стороны такое доступное место для кормёжки очень порадовало бы чертей низшего порядка… И ещё больше перепугало бы детей, которые явно не поверили бы, что существа, пожирающие одних людей, приходятся друзьями другим.

Ключом же для возвращения обратно были именно Тучи. Обитатели ада подстраивали это место лишь под себя: в Замок легко было доставить свежеукраденных детей, вернуть заблудившихся, но только если с ними будет чёрт. Потерянных искали редко, гостей не водили никогда. Ни о чьих нуждах, кроме собственных, демоны не заботились.

Вскоре, однако, и у такого устройства купола обнаружился изъян: когда во время балов сфера была пронизана слизью Туч, внутрь можно было войти и из Реалии. Дело в том, что Замок на самом деле находился не в аду, он лежал между двумя мирами, соединяя их. Черти намеренно дали пузырю свойство открываться и в Реалию тоже: так можно было приносить детей сразу в Замок, минуя ад. Рогатого этот довод всегда забавлял. В аду было тоскливо даже его коренным жителям, они бродили бесцельно, упивались чужими муками при возможности или просто дрались, чтобы хоть немного разнообразить досуг. Демоны, впрочем, были не то слишком ленивы, не то довольно глупы, но не желали тратить ни единой лишней минуты на свои обязанности. От собственной лени они сотворили купол таким, каким он был. От их собственной недальновидности Замок стал доступен и для людей. Нелепо было полагать, что люди не заметят гигантскую чернильную полусферу где-то в Реалии или не станут её исследовать, сколь бы невысокого мнения чудища ни были об умственных способностях людей.

Но появившийся вскоре Отряд Спасения всё же не заставил чертей разорвать связь Замка с Реалией. Некоторые говорили, будто перестроить купол уже невозможно, другие утверждали, что лучше пусть кто-нибудь умирает, чем они будут таскаться с младенцами через весь ад. Но всем им было одинаково весело играть в войну с людьми, и отказываться от такого развлечения черти намерены не были.

Рогатый догадывался, впрочем, что даже откажись они от Туч, это ничего бы не изменило. Его братья и сёстры могли быть глупы или притворяться незнающими, но он понимал... Дело в восприимчивости, в открытости этому миру. В уязвимости, если угодно...

Они похищали детей, и конечно, люди не могли этого так просто оставить. Их любовь к собственным детям — вот, что открывало дорогу к Хрустальному Замку. Их вера в чудо, надежда на него, готовность забыть о себе, крайняя степень отчаяния... И вот Они могут прикоснуться к этим взрослым, всю жизнь выстраивавшим вокруг себя стену чёрствости. А взрослые взамен получали возможность отыскать Замок.

Получали возможность, но не право. Рогатый понимал их, даже в какой-то степени сопереживал им... Но он бы не выжил иначе.

Туча просочилась через волшебную стенку пузыря и поползла вширь, стремясь окутать Замок чернильной тьмой. Дети уже зажгли свет в тронном зале, и строение словно фонарь в ночи освещало чертям путь. Рогатый смотрел неотрывно на поднимающуюся к трону принцессу, на собирающихся в зале детей. Последние приготовления, и вот уже их готовы принять.

Рогатый стоял особняком и на своих собратьев даже мельком не поглядывал. Сам же он стал объектом всеобщего внимания, демоны за его спиной перешёптывались и обсуждали его в полный голос, гоготали и фыркали, но ответить им ударом копыта или кулака Рогатый сейчас не мог — перед балом все старались сохранить хоть сколько-нибудь приличный вид. Обычно, получалось не слишком хорошо: деформации всех видов, разодранная кожа и переломанные, криво сросшиеся кости с приличным видом не сочетались. Но свежевскрытый череп, вывернутые внутренности и ноги, которые совсем не переставляются, и вовсе могли повергнуть в шок. Поэтому на драки перед балом налагался прямой запрет, а его несоблюдение каралось изгнанием в снежную долину, кормиться падалью и грехами.

— Как думаешь, — громко запищал Пучеглазый, существо крайне мелкое, размером с трёхлетнего ребёнка, с оборванными прозрачными крыльями и вытаращенными глазами, — кого он выбрал?

— Известно, кого, — усмехнулись ему в ответ грудным голосом. Белая почиталась самой красивой среди чертей, хотя и была до крайности похожей на человека. С этой демонессой из уважения к её красоте редко сцеплялись, а оттого она лучше сохранялась и ещё более выгодно смотрелась на фоне прочих. — Свою любимицу! Он ведь даже не выглядел недовольным, когда его выбрали…

— Думаешь, он хотел этого? — Пучеглазый искренне изумился. — Так ведь он через пару лет и сам в человека превратится!

Говорили они нарочито громко, чтобы Рогатый услышал, пытаясь его спровоцировать. Но этот демон стоял неподвижно и даже не оборачивался. Взгляд его был прикован к единственной цели, которую Рогатый уже обнаружил в толпе. Его фигуру, однако, нельзя было назвать источающей власть и уверенность: Рогатый по обыкновению своему сутулился, лохмотья его кожи покачивались при движении. Но по крайней мере он удосужился вправить ребро так, чтобы оно хотя бы не торчало.

И это ребро теперь беспокоило Рогатого много больше, чем сплетни за его спиной. Неизвестно было, как оно встало там, внутри, но теперь причиняло своему владельцу боль, впиваясь во что-то там, где у людей находилось сердце. Всё, о чём Рогатому удавалось думать в те минуты: как бы вырвать его из груди и выкинуть к чертям. Возможно, кому-то в глаз. Но перед балом и Рогатый тоже соизволил пригладить немного перья: он обстриг особо длинные лоскуты кожи, вытер кровь, откуда только она вытиралась, и залатал дырку, пробитую ребром. Расковырять её сейчас, чтобы избавиться от боли, означало попасть в Замок в неподобающем виде, и хотя это напрямую не нарушало закона, неприятности всё равно могли возникнуть. Потому-то монстр и искал её в толпе и пытался сосредоточиться на ней, а не на себе.

Сзади раздались шаги: короткие перепончатые лапы Лебеди быстро перебирали по густой слизи с мерзким хлюпаньем и чавканьем. Она остановилась, лишь подойдя к Рогатому почти вплотную.

— Это правда, что о тебе говорят? — Голос её был почти взволнованным, но он, пожалуй, всегда таковым был.

— Что я скоро стану человеком? — огрызнулся Рогатый. — Конечно, жди! Отращу себе душу и со свойственным мне альтруизмом охотно ею с вами поделюсь!

А что он ещё мог бы сказать? Да, это во многом была правда. Он не стал противиться, потому что изменить уже ничего было нельзя, а ему не составляло бы особого труда поддерживать Замок магией и разбираться с проблемами его обитателей. Плодородную почву, чистую воду, здоровье детей — всё это Рогатый был обязан теперь давать. Это было светлое волшебство, и возможно, оно и впрямь изменило бы его. Но стать человеком? Вот уж бред, какого он не слышал! Но ведь если хочешь спровоцировать кого-то, переврать его слова и поступки — далеко не самый плохой метод.

Демон морщил остатки носа, но и не думал поддаваться на провокации.

— Но ты ведь сделал выбор? — не унималась Лебедь. — Кого-то выбрать придётся…

— Я выбрал! — зашипел на неё Рогатый, резко обернувшись и вложив в свои слова столько яда, что Лебедь едва не расплавилась, став частью Тучи.

Растёкшись по стене, Туча открыла им проход, и Рогатый и Лебедь шагнули в Замок первыми. Они не символизировали единство или стабильность, не шли рука об руку: шаги Рогатого были слишком длинными для того, чтобы Лебедь успевала за ним. Даже если бы она хотела. Но Лебедь боялась его, а Рогатый — презирал и ненавидел её, как и любого другого представителя своего рода. Любого рода. Ну разве что…

Толпа расступилась, согласно принятому распорядку, центр зала остался свободным для Них. Принцесса поднялась со своего трона и начала считать шаги. Ровно десять. Неизвестно, кто научил её этому, но смотрелось вполне величественно, и детям нравилось. А некоторой торжественности и властности принцессе всегда недоставало, так что и демоны не стали возражать против заведённого ей абсурдного обычая. Отсчитав — все желающие могли видеть, как губы её при этом шевелились — принцесса замерла.

— Мы рады приветствовать…

Рогатый не стал выслушивать эту дежурную болтовню. Он прошёл мимо принцессы, проявляя по её мнению жуткое неуважение, но ни она, ни кто-либо другой никогда не упрекнули бы в этом демона, к детям, стоящим по правую руку от неё.

Принцесса за его спиной дрожащим от возмущения и бессилия голосом закончила приветствие. Слова были до того избитыми, что музыканты даже без её знака поняли, что правительница закончила. Вступили скрипки.

Рогатый остановился перед девчушкой с золотистыми локонами и большими преданными глазами. В них чёрт видел одно лишь обожание. Девчонка не смогла даже дождаться, пока он протянет ей руку, приглашая на танец, она сама рванулась к нему. Совсем ещё ребёнок. Его выбор был одновременно очевиден и нет. Как можно взваливать такую ответственность на малолетнюю? Что, если она не справится? А ведь так, скорее всего, и будет! Его собратья тоже задавались вопросом, почему Рогатый выбрал её.

Правила на этот счёт не имелось — черти, вообще, не особенно любили создавать для себя границы — но было обычным и как-то само собой разумелось, что в правители избирался старший из детей вытянувшего жребий. Меньше нянчиться с этими людьми!

У Рогатого же имелись души и постарше, даже почти зрелые, и когда он подошёл к ребёнку, кто-то даже недоверчиво заозирался по сторонам — не шутка ли это. Некоторые до последнего не верили, что Рогатый изберёт себе в принцессы малолетку и будет несколько лет обслуживать нужды Замка, другие только понимающе переглянулись. Всё-таки этот демон был очень особенным, и что бы он ни говорил, Рогатый был очень привязан к девчонке, может, он даже любил её — так думали ему подобные.

Положив лапы ей на плечи — Рогатый боялся испачкать собственной кровью белое платье, девчонка испуганно крутила головой: музыка вдруг стихла, и вообще, всё шло не по обычному распорядку — чудище вывело девчонку в центр зала и остановило напротив принцессы. Та стянула с головы корону.

«… Орсолья станет править мудро…» — эти её слова въелись в память, хотя не несли в себе ни намёка на мысль принцессы.

Черти ухмылялись: да, мол, станет. Стала бы, если бы была такой же послушной и наивной, как и передавшая ей корону! Принцесса Орсолья же была своенравна и упряма, и при этом не отличалась особыми умственными способностями — при таком раскладе у десятилетней едва ли получиться сделать мудро что бы то ни было. Рогатый и сам это понимал. Но он знал так же, что Соль вовсе не глупа, и даже если он бросит её и весь Замок на произвол судьбы, она как-нибудь выкарабкается. Пролив много слёз и размазав сопли по лицу. В отличие от многих в Замке Орсолья не потеряла своей личности, и за это Рогатый так её ценил. Поэтому выбрал её: если ему придётся часто наведываться в Хрустальный Замок и с кем-то там говорить, то пусть это по меньшей мере будет тот, кто говорить умеет. А если нет, он сможет сам её научить.

Рогатый видел, как Орсолья вздрогнула, когда ей на голову возложили корону, заметил растерянность и страх в её глазах. Может, он был не до конца честен, полагая, что Орсолья справится со своими обязанностями, но сейчас терять лицо было нельзя. Чёрт протянул девочке руку, приглашая на танец, она слабо улыбнулась и вложила свою ладошку в его лапу.

— Ничего не бойся, — прошелестел его голос над ухом новой принцессы. Она запнулась, вскинула голову и оторопело глянула на монстра — ну ещё бы! Прежде он никогда с ней не разговаривал, и Орсолья думала, что он этого вообще не умеет. Про себя Рогатый усмехнулся: ему, наверное, стоило больше контактировать со своей избранницей, отвечать на всю ту чепуху, о которой Соль ему рассказывала, но говорить он не любил, а особенно с людьми. Тем не менее демон знал лучше многих, насколько Орсолья глубже своих детских капризов и слов-пустышек — он наблюдал за ней. Она была особенной. Слабее всех других. Орсолья легче прочих поддалась бы тьме, но при этом не сдала бы позиций, она была честной и плевала на чужое мнение. Она легче прочих поддалась бы тьме, но тьма настолько полюбила Орсолью, что не смела её трогать. Рогатый помог ей снова поймать ритм. — Я всегда тебе помогу, — продолжил он. — Но веди себя соответственно — на принцессу смотрят все.

Вести себя соответственно станет для неё делом нелёгким — Орсолья даже не знала, чему должна соответствовать, а уж меняться ради того, чтобы носить ненужный ей титул она и вовсе не хотела. Но её попросил Рогатый — а он знал, что к его словам Соль всегда прислушается — значит, так было нужно. Он всегда был добр с ней и желал Орсолье только добра. Незачем было расстраивать его или злить своими выходками. Соль по меньшей мере очень старалась.

Самому Рогатому в сущности было всё равно, как ведёт себя его подопечная — его она забавляла со всей своей наивностью и диковатостью, ему бы не хотелось, чтобы Соль менялась. Он мог бы возвести для неё ледяное дерево и домик на нём — такие вещи ей бы наверняка понравились. Орсолья росла обычным ребёнком, нормальным для Реалии, но в Замке такой места не было. Даже он не сможет защитить её, когда подданные перестанут уважать свою принцессу и захотят её свергнуть. Кроме убийства всех прочих детей в голову ничего не приходило, но так Рогатый поступить не мог — эти души ему не принадлежали, и на сей счёт имелся закон. Конечно, и сама Орсолья его после такой выходки возненавидит и поддастся тьме, но закон всё же беспокоил чудовище больше.

Охранный пузырь выпустил Тучу, и Хрустальный Замок сразу скрылся из виду. Внутри по велению Рогатого уже давно нарисовалась звёздная ночь, он знал, что после бала Орсолья поднимется в свои покои, но не станет зажигать свет — она встанет у большого окна и будет выискивать в безоблачном небе огромную чёрную Тучу. Эта мысль заставила его улыбнуться, и тут же что-то болезненно обожгло его внутри. Рогатый схватился за грудь и оскалился, разодрал заплату и, вынув сломанное ребро швырнул его в снег.

Сквозь образовавшуюся рваную рану он посмотрел внутрь себя. Что обожгло его? Что, если все его братья правы, и у Рогатого появилась душа? Он искал голубоватый отблеск огонька, но его не было — чёрта это немного успокоило.

Забранная принцесса неловко переминалась с ноги на ногу и улыбалась. Глазки её восторженно бегали по сторонам. Неизвестно, чего ждала принцесса, стоя на холодной слизи и глядя на серое небо и окружающих её монстров, но, наверное, полагала, что теперь её ждёт нечто ещё более прекрасное, нежели жизнь в Замке. Девушка была глуповата и безмерно восхищалась Ими даже при том, что за всю жизнь Лебедь и словом с ней не обмолвилась.

Стоящие позади принцессы несколько её бывших подданных подобного восторга не испытывали, хотя и не беспокоились — Они вели себя обыденно и на своих гостей даже не смотрели.

Из осторожности — хотя из Замка не было видно ничего за пределами сферы — черти дали Туче отплыть подальше. Тогда Лебедь и прочие кураторы — о чём многие из подростков даже не догадывались — этой группы окружили своих гостей. Первой напали именно на принцессу. Лебедь подошла к подопечной вплотную, обвила её шею своей. Девушка дёрнулась, но кольцо вокруг её горла лишь сильнее сжалось. Прочие кинулись было бежать, но черти похватали и их: в кого вцепились когтями, в кого зубами, некоторых, переломав кости, ударили копытами, некоторых насадили на рога и бивни. Придушенная принцесса имела сомнительное удовольствие видеть, что творится с её свитой. Девушка отчаянно царапала шею Лебеди и пыталась ударить её ногой, но демонесса наконец впилась в её плоть короткими зубками, и для принцессы всё было кончено — Лебедь поглотит её душу, а яд расплавит девушку до состояния чёрной слизи.

Рогатый отвернулся: никогда ему не нравилось это зрелище. Он полагал, что ни к чему заставлять детей, любивших их, страдать. Особенно, если учесть, что поглощение души — вообще, процедура не из приятных. Не то, чтобы Рогатый сострадал людям, и уж точно он никогда не бросался им на помощь, вырывая из лап себе подобных — таков был распорядок вещей — просто в некотором роде этот чёрт оказался гуманистом и сам поражался этой своей характеристике.

Может, и правы были его братья, когда смеялись и говорили, что ещё немного, и Рогатый сам превратится в человека…

В воздухе витал отвратительный запах жжёной кожи и волос, перед толстым рыхлым человечком появилась массивная чёрная фигура, голову её венчали причудливо изогнутые рога. Человечек весь трясся, потел и так активно потирал руки, что казалось, от хочет стереть их вовсе.

— Чем обязан? — прошелестел Рогатый, разминая затёкшую шею.

Он втянул мерзкую вонь, ноздри его затрепетали — даже в аду пахнет приятнее, даже в том помещении Замка, где содержатся младенцы!

— Я-я, — человечек заикался и, оставив руки, принялся теребить ворот рубашки, — я х-хочу п-п-п-п-п…

Возникли ассоциации с крышечкой закипающего чайника, захотелось именно в него человечка и превратить. Рогатый пустил в его сторону испепеляющий взгляд — как же его выводили из себя эти трусы, не способные даже довести дело до конца! — человечек приглушённо застонал.

Пока он собирался с силами, чтобы озвучить просьбу, Рогатый шагнул ближе и опрокинул котелок с мерзким варевом прямо на пламя под ним. Угли зашипели, из котелка в них вывалилось раскисшее свиное копыто. Кто, интересно, надоумил людей варить этакую бурду для призыва демона? Рогатый искренне надеялся, что вот именно этого человека в аду ждала не снежная долина, а котёл варёных копыт.

— Я хочу продать душу! — выпалил человечек фальцетом. Он решил говорить быстро, пока чудище вновь не обратило к нему свои страшные глаза.

— Это само собой, — заметил Рогатый, оглядываясь: их окружало поле бледно-серых колосьев, оцепленное рядками деревьев — красивое место! — Не на ужин же ты меня позвал. О чьей душе речь?

— О моей. — Человечек выглядел озадаченным, он втянул голову в плечи.

Рогатый глянул на своего жалкого собеседника и хохотнул.

— Твоя душа, А-ноль, воняет похлеще этой мерзости! — Он кивнул на остатки варева, покоящиеся на углях. Человечек начал было что-то жалобно блеять, но Рогатый в один шаг оказался прямо перед ним, заглядывая в глаза и оскаливаясь. — И если ты не предложишь мне что-то получше, и окажется, что ты понапрасну вызвал меня, то горько об этом пожалеешь.

Чёрт говорил по обыкновению своему тихим шелестом, медленно, упиваясь страхом этого ничтожного существа.

Причинять боль физическую он не любил, это верно, но в удовольствии поиздеваться над душами не отказывал себе почти никогда. Люди бывали разными — в отличие от большинства себе подобных Рогатый это понимал — и далеко не каждый заслуживал общения на равных. Тот, например, кто настолько его боялся, что не в силах был спрятать страх, не имел надежды рассчитывать даже на крупицу уважения. Те же, кто имели наглость и глупость предложить ему при этом свою душу, презирались в разы больше.

— Н-н-н-но у мен-ня нет другой. — Человечка трясло так, что демону начало казаться, что у него в глазах рябит. — И откуда?.. — Он хотел было спросить, откуда Рогатому известно его имя, но тот до того злобно посмотрел на неудачливого продавца, что человечек снова завыл. По щекам у него текли слёзы.

Не так А-ноль представлял себе продажу души. Он предполагал, что к нему явится чёрт, как человек, разве что с рожками, он, конечно, будет злой — это как-то само собой разумелось — но мужчину не тронет: тот ведь предлагает ему чрезвычайно ценный товар. А уж когда А-ноль сообщит, зачем же это он чёрта оторвал от его чертовски важных дел, исчадие ада и вовсе расплывётся в улыбке и протянет ему контракт. В итоге предполагалось уехать с поля с неисчерпаемыми богатствами и грешить безо всякого страха — всё равно ведь в ад попадёт!

Что в его планы никак не входило, так это то, что чёрт будет совершенно не намерен покупать его душонку, зато очень намерен выпустить А-нолю внутренности.

Чем от страшного существа можно бы откупиться, и как бы просто выбраться отсюда живым — не говоря уже об исполнении желания — человечек не имел ни малейшего понятия. От бессилия и жалости к самому себе внутри А-ноля зарождалась истерика.

Рогатый продолжал испытующе смотреть на свою жертву, потом выпрямился, ощетинился наростами на плечах.

— Прошу тебя! — Человечек разрыдался и рухнул перед демоном на колени, заламывая руки. — Если бы у меня была любая другая душа…

— Любая другая? — усмехнулся Рогатый.

Он попал точно в цель, нетрудно было догадаться, что это жалкое существо до последнего будет цепляться за свою жизнь и к тому же окажется достаточно эгоистично, чтобы отдать чужую. Не своими руками, разумеется! А-ноль же не убийца!

— Так и запишем: «плата в размере любой другой души»! — Рогатый продолжал открыто смеяться над человечком, но по крайней мере он получал желаемое. — Чего же ты сам хочешь? Нет, дай угадаю, денег? — Человечек активно закивал, Рогатый фыркнул, выпустив облачко пара. — Вот тебе контракт, подписывай.

В его лапе возник длинный свиток, исписанный латынью — ей теперь мало кто владел, но обычно продавцы подписывали не глядя и уж тем более не читая — конец его тут же упал в траву. А-ноль судорожно захлопал себя по карманам в поиске ручки. Рогатый недовольно клацнул зубами — как же недальновидны эти люди! Неужели он и сам не надеялся, что сумеет что-то продать в ад? Подождав, пока А-ноль будет предельно близок к отчаянию, Рогатый полоснул его длинными кривыми когтями по руке. А-ноль взвизгнул, словно свинья и попытался зажать рану.

— Кровью подписывай, — выдохнул Рогатый.

— Да-да, — отчаянно закивал человечек и попытался схватить поднять упавший конец свитка.

— Не трогай, — зашипел на него чёрт, каждое слово обильно пропитывая ядом, — пергамент. Ты разве не знаешь, как бережно нужно относиться к документам?

— Н-ну к-к-конечно, — залебезил А-ноль.

Он рухнул перед монстром на колени и зашарил руками, пытаясь раздвинуть траву. По рыхлым щекам человечка, в которых тонули крошечные глазки и нос, всё ещё катились слёзы, рукав рубашки стал лаково-красным, пропитавшись кровью. А-ноль отыскал конец контракта и мокрым пальцем кое-как вывел своё имя. Пергамент тут же задымился и исчез.

По мнению А-ноля следом за контрактом должен был исчезнуть и чёрт, но Рогатый стоял на прежнем месте, недовольно поглядывая на фигуру у своих ног. Не отрывая от чудовища испуганного взгляда, А-ноль поднялся.

— Теперь печать, — заявил Рогатый, — как доказательство, что я выполню свою часть сделки.

Резким движением он сунул руку в грудь А-ноля и вцепился когтями в его жирное сердце. Человечек мерзко заклокотал, но вырваться не решался. Вдруг сердце его пронзила острая боль, по телу смерчем пронеслось пламя. Рогатый одёрнул руку и отряхнулся, А-ноль, держась за грудь, рухнул обратно в траву.

Никакого подобного ритуала на самом деле не требовалось, печать не была даже формальностью. При желании Рогатый мог бы на самом деле заклеймить это жалкое существо или даже сжечь его сердце дотла, и никто бы его не обвинил, но это, по его разумению, было бы слишком скучно. Пусть человечишка думает, будто на нём стоит штамп демона, пусть живёт в вечном страхе! Он может думать, что деньги сделают его счастливым, но ничто, купленное у чёрта, счастья не приносит. А-ноля будет мучить извечный панический страх, каждый взгляд ему будет казаться осуждающим, темнота и безобидные ночные шорохи станут его врагами. Он всё будет искать в себе проявление этой печати, станет бояться, что её разглядят другие, узнают, что он сделал. Рогатый слишком презирал это существо, чтобы не подарить ему на прощание небольшой сувенир. А на сердце у А-ноля не осталось ни малейшего следа.

Перешагнув через скорчившуюся у его ног фигуру, Рогатый побрёл к дороге. На ходу он превращался в кого-то другого. К шоссе он вышел уже человеком, высоким мужчиной средних лет с правильными чертами лица проседью в волосах. Будучи человеком, Рогатый любил производить приятное впечатление и не слишком запоминаться. Прицепиться можно было бы разве что к глазам — двум чёрным уголькам, которых у нормального человека быть не может.

Если кому-то вздумается его искать, то эти глаза выделили бы чёрта из толпы. Изменить их вид было невозможно — таким образом мироздание не то предупреждало людей, не то говорило самому Рогатому, что до конца человеком ему никогда не стать. В общем-то, он не очень и хотел. А в том случае, если кто-то распознает в нём демона, Рогатый мог просто раствориться в воздухе. Он не боялся гулять среди людей, в некоторой степени чудовище даже хотело, чтобы его поймали — посмотреть, что из этого выйдет.

К рассвету Рогатый добрался до города. В отличие от любого человека, которому пришлось бы проделать подобный путь, по чёрту этого заметно не было: волосы не липли к мокрому от пота лицу, походку не уродовала усталость. Человек с чернильными глазами выглядел бодрым и свежим.

Свою часть сделки он осуществит по мановению уродливой руки, но лишь после того, как сам обретёт то, что ему было обещано. Таков был принцип Рогатого: оплату вперёд, хватит и того, что за этой оплатой он тащится сам. Можно, конечно, было бы требовать от продавцов самим находить чистые души, но во-первых, люди в душах мало что смыслили, а во-вторых, воры из них явно хуже, чем из чертей — будут попадаться, всё меньше людей пойдёт на сделки, и что тогда? Тогда покровителям Замка будет уже не прокормиться одними лишь его урожаями, придётся спуститься в снежную долину и жрать падаль. Ну, или растерять поддерживающую энергию и совсем развалиться на части. Ни один из вариантов Рогатого не устраивал, уж лучше заключить хитрый контракт, по которому можно будет взять всё, что ему приглянется. Вроде подарочного сертификата у людей.

Думая всё это, он шёл довольно быстро и почти не смотрел по сторонам. Одна из витрин спящей улицы, однако, привлекла внимание чёрта, он против воли остановился. Края стекла украшены причудливыми завитушками, среди которых виднелось название магазина, выведенное таким вычурным почерком, что слов было не разобрать. На полу аккуратно разложенные игрушки, коробки, перевязанные красными и розовыми бантами, и посреди этого — манекен в белом кружевном платье. Он был качественно сделан и удивительно походил на настоящего ребёнка — большие влажные глаза, капризно изогнутые губы, золотистые локоны — на очень конкретного ребёнка походил этот манекен, и вместо него в пышном платье Рогатому виделась маленькая Орсолья.

Монстр помнил, как наткнулся на эту витрину впервые пару лет назад и точно так же остановился перед ней. Магазин был открыт, и в него как раз возвращалась сотрудница с тремя стаканами кофе.

— Нравится платье? — улыбнулась она Рогатому, заметив его любопытство. — Хотите сделать дочери подарок?

— Да, — рассеяно ответил он. — Что-то в этом роде…

Чёрт вообще не ожидал, что кто-то с ним заговорит, но в случае чего мог ответить уверенно или даже резко, а вопрос о дочери его и вовсе ошарашил. В нём была неожиданная правда: Рогатый и впрямь носился с Орсольей так, словно она была его любимой дочерью, единственной и жутко балованной. Он не верил — просто не хотел верить — что любит это существо — свою еду, но отрицать того странного, тёплого и светлого ощущения в груди, там, где скоро не будет ребра, Рогатый не мог.

Это чувство было разрушительным и болезненным для него, но Рогатый проявлял верх мазохизма, вновь и вновь приближаясь к девчонке. Ему нравилось быть с ней. С другой стороны ему просто нравилось быть. Совмещать бы едва ли получилось. Зато, наверное, можно попробовать пережить Это — слово «любовь» Рогатый был не в силах не то, что произнести, но и подумать — отыскать в Орсолье самую гадкую тьму и, даже не найдя, поглотить её душу. Такова его природа, и против неё нельзя было пойти. Чертям не полагаются дети, любовь, свет и прочее, о чём мечтают люди. И хотя Рогатому нравилось незаконно обогащаться всем, что ему не полагалось, от такого дара судьбы он предпочёл бы отказаться.

— Зайдите, — продолжала меж тем с солнечной улыбкой девушка, — осмотритесь. Вы наверняка что-нибудь найдёте!

— Не думаю, — лицо Рогатого помрачнело, голос стал жёстким. — Не думаю, что у вас найдётся что-то, достойное её.

Наверное, так обижать девушку было необязательно, но Рогатому хотелось поскорее отделаться от неё, от мыслей о девчонке, на которую так похож манекен, и сбежать. Удивительная вещь: Рогатый мог бы принять любой облик, спрятаться где угодно, а если его найдут, мгновенно исчезнуть, но какой-то злой шутник навязал ему погоню, от которой чёрту было не уйти: с самим собой.

Теперь он ускорил шаг, стараясь миновать злополучную улицу поскорее, свернул на соседнюю и оказался прямо перед родильным домом, куда и собирался попасть. Обычно Рогатый разыгрывал целое представление, перекидываясь в медбрата или врача, общался с будущей матерью, сам принимал у неё роды и растворялся с ребёнком в руках. Это было одним из его обычных развлечений, потому что приводило к жутким метаниям души и самоистязаниям. Откуда бралась в нём эта ненависть к людям, было неизвестно, но Рогатый думал, что она первородна и произошла даже раньше него самого.

На этот раз чёрт был слишком распалён нахлынувшими воспоминаниями, чтобы как следует исполнить роль — люди, скорее всего, не догадаются, но спектакль-то ставился не для них! Как знал, что не стоило идти этой дорогой! Мерзкий А-ноль! Мало того, что все когти теперь в его крови, так он ещё и на то поле Рогатого заманил, дорога от которого вела мимо чёртового магазина. Конечно, можно было бы переместиться сразу в нужное место, но это во-первых, вызвало бы панику в больнице, а во-вторых, лишило бы Рогатого удовольствия от прогулки и созерцания той небольшой красоты, на которую Реалия была способна. В итоге выходило, что виноват он сам, от этого настроение становилось ещё хуже. От поста наперерез Рогатому бежала пухлая дежурная медсестра, она подняла руку и, видимо, собиралась что-то сказать, когда Рогатый щёлкнул пальцами.

С громким щелчком время застыло. Бежавшая, а теперь оказавшаяся в крайне неустойчивой позиции медсестра повалилась на бок. Обычно Рогатый старался следить за тем, чтобы его появление оставалось минимально заметным — пропавший ребёнок, но кроме того — никаких следов. Сейчас же ему было решительно всё равно, насколько аккуратным и эстетичным в итоге станет выглядеть его преступление. Старое воспоминание подняло ил со дна, и теперь демон только о том и думал, как бы убраться отсюда поскорее и затаиться в укромном месте, чтобы муть опустилась обратно на дно.

Наконец быстрые шаги привели его к стеклянной двери, за которой лежали десятки младенцев. Их заклинание Рогатого тоже заставило застыть. Кто-то, сомкнув глаза, сладко сосал палец, другие заходились в беззвучном плаче, были и те, кто, сжав кулачки и пухлые губки, круглыми глазищами таращились по сторонам — наверное, решали, к кому присоединиться. Среди всего этого безумия сбивались с ног две нянечки, и они тоже застыли, но во вполне естественных органичных месту позах. Они понравились Рогатому: трудолюбивых людей он не любил меньше прочих, а уж если человек не жаловался на жизнь и не просил помощи у неподвластных ему сил — а уж чёрт знал, как непросто управиться хотя бы с одним малышом — и вовсе обретали его симпатию.

Рогатый прошёлся вдоль рядов — это даже в некоторой мере успокоило его — и наконец взял одного из сонных малышей в руки.

— Что ж, — прошелестел голос демона, эхом разносясь по безмолвной больнице, — похоже, ты и есть «любая другая душа».

Чёрт криво усмехнулся и растаял в воздухе. В тот же миг родильный дом ожил плачем новорожденных и криками рожениц, стуком колёсиков каталок, шелестом документов. Среди этого всего громче всего были шёпот нянечки: «Кажется, его забрали!» и звериный вой матери, потерявшей дитя.

Скользнув сквозь крошечное пробуравленное Тучами окошечко, Рогатый оказался в Замковом дворе. Оглядывая это сооружение, чёрт не уставал удивляться его уродству — он бы придумал что-то получше. Уж явно Орсолья достойна лучшего! Тут он себя одёрнул: не стоило всё время думать об этом ребёнке, она просто одна из многих, может, чуть более ему симпатичная, но в конце концов монстру и человеку семьёй не стать — не стоит и стараться.

Запелёнанный младенец в его лапе проснулся и удивлённо таращил на демона большие голубые глаза. Вот почему бы Рогатому его не полюбить вместо Орсольи? Чем не замена? Этому малышу, похоже, обитатель ада и без всяких зелий нравится!

Младенец отправился в северное крыло к своим сверстникам. Помещение было примерно таким же, как в больнице, с тем лишь исключением, что в Замке прозрачными были не только дверь и большое окно, а вообще все стены. Здесь даже тоже сновали две нянечки. Хрупкие двойняшки Деи — Рогатый всё время подумывал, не стоит ли сказать Двуглавой, что дети могут носить разные имена — с бесцветными хвостами и крупными зубами. По мнению чудовища даже они должны были вызывать в нём больше симпатий, чем Соль: они были старательными и вежливыми, и никогда ни на что не жаловались, тогда как его ненаглядная Орсолья ничего этого не умела и не собиралась учиться.

Одна из девушек заметила появившегося на пороге монстра и с улыбкой подбежала к нему. У этих близняшек как-то получалось одинаково любить всех чертей, а не только своего покровителя — Двуглавую, ко всему прочему Рогатый производил самое приятное впечатление. Во всяком случае он говорил иногда со своей подопечной, давал ей советы. И хотя Деи не могли сказать, что видели, чтобы Рогатый хоть раз вёл беседу с кем-то из замковых, кроме Орсольи, они были уверены, что он это делает. Он ведь даже с ними перекидывался парой слов.

Но на этот раз Рогатый был мрачен и ехидно улыбался. Увидев приветливую девушку, он однако несколько смягчился — не затем они старательно промывают этим детям мозги, чтобы в минуту плохого настроения показать им свой истинный оскал. Чёрт протянул её младенца, девушка бережно прижала его к груди.

— Как вы назовёте его? — прощебетала Дей.

— Д… — Рогатому вдруг захотелось насмехнуться и над Двуглавой, и над всеми её Деями и завести собственного, но вместо этого он сказал пришедшую ему следом в голову ерунду: — Аноль.

Дей расхохоталась — ей нравилось имя. Ей, вообще, всё в Замке нравилось. Иначе и быть не могло.

Когда-то давно, когда первый Замок только был возведён, и собрана самая первая партия детей, черти ещё совсем не разбирались в том, как их растить, да ещё и так, чтобы их души оставались незапятнанными. Поначалу было решено обращаться с детьми так же, как это делают люди. Не учли они только одного: люди обычно своих детей любят, а вот из исчадий ада няньки выходили никакие. Дети капризничали, плакали ночи напролёт и даже не думали отпустить своих горе-нянь на новую охоту. Многие тогда сразу же сожрали души вместе с плотью и кровью — лишь бы заткнулись. Более терпеливые дождались зелья.

Немного магии — и ребёнок тих и послушен, не задаёт лишних вопросов, потому что они у него не появляются, любит тебя безотчётно — словом, мечта! Да, такие дети не могли испытывать сильных эмоций и не имели склонностей к творчеству, но на это черти обычно только усмехались — они всё-таки не школу искусств открыли.

Присутствовал теперь в коллекции Рогатого один ребёнок, которого это побочное действие обошло стороной — у неё имелся характер и полностью развитая личность, набор жалоб и желание играть на скрипке. Виноват был сам демон, который, глядя на крошечную молчаливую и задумчивую девочку, решил попробовать вырастить её без зелья. В душе Орсольи имелись крохотные крупицы порока, но нечистой её назвать было нельзя, так что Соль оставалась в Замке. Но больше таких оплошностей монстр допускать не был намерен, и обеспокоенному новой обстановкой Анолю на его глазах сунули в рот бутылочку с зельем.

— Ну-ну, — приговаривала Дей, покачивая малыша, — всё хорошо. Где бы ты ни жил раньше, этот ужас тебя миновал. Теперь у тебя новый дом и новая семья.

Убаюкав мальчика и уложив его в кроватку, Дей обернулась к Рогатому, всё ещё стоящему на пороге.

— Вы хотели что-то ещё? — неуверенно спросила она.

Чёрт покачал рогатой головой, удовлетворённо оскалился и пошёл прочь.

Путь его лежал в самую высокую башню южного крыла — того, что со шпилями — оно больше соседа нравилось и самому Рогатому, и чудовище догадывалось, что Орсолья облюбует себе комнату именно там. По требованию правительницы стены и пол там сделали непрозрачными, башня Орсольи была едва ли не единственной в таком роде. Соль позволила себе оставить панорамное окно, да крышу, причудливо преломляющую закатные лучи.

Пока Рогатый добирался туда — шагом: хотя он мог бы переместиться, Орсолье это очень не нравилось, но отчитывать чёрта она бы не решилась — в руке его появилась большая белая коробка, перевязанная красным бантом. Та самая, из магазина с неразборчивым названием. Платье Рогатый несколько изменил — он ни капли не лукавил, говоря, что ничто из жалкого магазинчика Реалии не было достойно его Соль. Однако демон очень любил делать ей всяческие подношения. В конце концов Орсолья была единственной, кто заставил чёрта почувствовать, будто у него есть душа, и это чувство ему нравилось. За одно только это Соль заслуживала любви. Но ему полагалось убить её и забрать душу, и Рогатый словно бы пытался откупиться от девочки и в некоторой степени загладить вину.

Он коротко постучал в блестящую, словно лаковую, белую дверь, украшенную металлом, и, не дожидаясь ответа, вошёл. Соль стояла у окна и даже не повернулась к своему гостю, она знала, кто явился к ней: один только Рогатый смел вваливаться в её спальню, и он никогда не ждал позволения войти.

Орсолья догадывалась, что хотя она формально считается правительницей, на самом деле Замок принадлежит Рогатому и ему подобным: на её глазах принцы и принцессы сменялись, но гости на балах собирались одни и те же. Когда же Соль думала о причинах, по которым Они отдали в распоряжение детей целый Замок, то не придумывала ответа лучше, чем их доброта. Когда кто-то приносил очередного ребёнка, обычно говорили, что его нашли брошенным посреди снежной пустыни. Принцесса спросила однажды об этом самого Рогатого, но тот предпочёл отмолчаться — ни к чему было развенчивать такие трогательные детские убеждения, к тому же иной легенды у демонов не имелось. Орсолья решила, что черноглазый просто скромничает, и ещё больше прониклась к нему симпатиями. Они подпитывались ещё и пониманием того, что некогда Рогатый принёс в Замок и саму Орсолью, спася её от замерзания насмерть. И что бы там не чувствовал к ней сам чёрт, она всегда его нежно любила.

Копыта Рогатого громко цокали по белому стеклу. Чёрт подошёл к девушке и остановился в двух шагах от неё.

— Ваше величество чем-то обеспокоены? — прошелестел он, по обыкновению своему не здороваясь.

Орсолья тоже обычно не приветствовала его. От общения с чудовищем она вскоре и вовсе убрала из своей речи пустые фразы и стала говорить лишь по существу. Соль нравилось это в Рогатом, и она хотела быть столь же лаконичной, как он.

— Нет, — обернувшись, девочка натянула дежурную улыбку, которой учил её регент, — всё в порядке. Просто мечтаю.

Демон скривил рот в подобии улыбки: мечтательность Орсольи выходила за все мыслимые и немыслимые границы. Будь она одной из ему подобных, Соль возвела бы для детей не замок, а целый новый мир или даже несколько. Где-то там нашлось бы место и для него — потому что оно было бы у каждого — и чёрт смог бы стать счастливым, а не плавиться в прямом смысле изнутри от каждой светлой эмоции.

— У меня есть подарок для тебя. — Чуть склонив голову, чёрт протянул девочке коробку.

— Платье? — с озорной улыбкой спросила она. Рогатый не стал отвечать, но Соль и сам знала, что она права. — Спасибо!

Шёлковая лента легко развязалась. Соль открыла коробку и извлекла на свет длинное платье, расшитое камнями. Подарки Рогатого были один краше другого. Где он их только берёт?

Он и сам не знал, почему ведёт себя так с ней. Может, хотел заранее расплатиться с ней за отнятую душу? Может, ему даже жаль было убивать ребёнка, такого искреннего, незапятнанного магией, который его не боялся? Может, потому что Орсолья видела в чёрте своего друга, по-своему, любила его, а он не в силах отплатить тем же пытался откупиться? Он не знал.

Но каждый раз, когда она улыбалась, его что-то болезненно обжигало внутри. И всякий раз мгновение спустя эта боль сменялась кротким ликованием: она полюбит его, захочет отплатить ему, отдаст свою душу по доброй воле. Это потешит его самолюбие, будет ему по-настоящему приятно.

— Вот это да! — восхитилась девочка. — Можно узнать, что за повод?

— Мне не нужно причины большей, чем улыбка моей принцессы.

Рогатый лукаво оскалился и шагнул сквозь окно в морозное утро, чтобы пройдя его, снова оказаться в аду.

Над снегом разносился удушливый запах пепла и металла, кружились дым и крики. Те, у кого хватило воли вырваться из-под власти зелья, пытались сбежать. Таких, однако, нашлось немного, и они всё же вели с собой отчаянную борьбу, не в силах окончательно разорвать свою связь с покровителем. По-настоящему бежала из Замка одна лишь Орсолья, на свою беду прихватившая одну из Деев. Малышка упиралась, Соль тащила её за собой. Если бы не её желание спасти ещё кого-нибудь, принцесса, наверное, давно бы уже вырвалась из ада.

Рогатому, смотрящему на эти её потуги, стало даже немного жаль Орсолью. Он отбросил своё недозревшее кушанье и отправился догонять беглянку. Ясное дело, теперь, после этого зверского пиршества, Соль едва ли станет считать его своим другом, но если бы её как-то удалось убедить… Посредством магии, может быть? Если бы только Соль не убегала в Реалию, она могла бы дожить отведённый ей срок в покое и комфорте, в его заботе и почёте её новых подданных. Глупое создание его едва ли послушает, как только за неё примется Отряд Спасения: как же! Разве кто-то может любить Соль больше, чем её семья? Впрочем… Едва ли его любовь — если это ощущение так вообще можно было назвать — сильнее той, что могли бы дать Орсолье её родители, но чёрт уже привык считать девочку своей собственностью и отпускать добычу был не намерен.

Словно из-под земли вырос перед ним человек с автоматом. Рогатого прошило тремя пулями, он озлобленно зарычал — будто мало ему было уже имеющихся дыр в теле! Запах страха Рогатый почувствовал издали, но этот человек по меньшей мере старался выглядеть решительным. Это демон одобрял и считал, что подобные люди заслуживают быстрой смерти. Впрочем, когда чёрт спешит, любой вставший на его пути, заслуживает умереть быстро. Человеку Рогатый свернул шею, но Орсолья к тому времени уже выскользнула в Реалию.

Сипло выругавшись, Рогатый принял человеческий облик и отправился её искать. На его счастье Орсолья решила не оставаться в лагере, откуда её было бы весьма непросто выкрасть: девчонка оказалась совсем сбитой с толку и не знала, кому теперь верить. Рогатому это было только на руку. Он присоединился к отправившейся на поиски беглянки группе, а обнаружив Соль, незаметно скрылся.

Он шёл на запах страха и отчаяния, на сдерживаемые всхлипы, закоченевшие плечи и шуршание длинных юбок. Орсолья хорошо играла в прятки в Замке, где знала каждый уголок, но в незнакомой Реалии спрятаться толком не смогла: Рогатый отыскал её забившейся в тупик между гаражами и пытающейся слиться с мусором. Никогда прежде он не видел Орсолью настолько жалкой.

Поняв, что её обнаружили, девочка всхлипнула, но тут же попыталась взять себя в руки: наверное, хотела умереть хоть сколько-нибудь достойно. Чёрт поманил её к себе, Соль подошла. Совсем неудивительно! Запутавшееся дитя, полагающее, что осталось одно во всех мирах. Чёрти, которых Орсолья считала своими друзьями, на её глазах начали убивать её товарищей, люди — казалось бы, ей подобные — застрелили маленькую Дей. Интересно, смотрела ли она на самого Рогатого? Видела ли, что перед тем, как броситься за ней, чёрт, как и его собратья, убивал? Сейчас она смотрела монстру в глаза, ничего не разбирая за пеленой слёз. Кое-как Орсолья проморгалась, но словно это не помогло: она по-прежнему смотрела сквозь Рогатого, не в силах заглянуть в глаза своему убийце, увидеть чьи это глаза и кинуться в его объятия, найти в них тепло и защиту — то, чего холодная и грязная Реалия никогда ей не даст. А что, в общем-то, мог дать ей он, с чьих острых зубов ещё капала кровь?

У Рогатого и впрямь на мгновение возникла мысль «А не сожрать ли её?». В конце концов именно за тем Орсолью и растили, и не за тем ли чёрт бросился её догонять, что не хотел упускать добычу? Он уже склонился над павшей принцессой, тонкие губы тряслись, почти ощущая сладость и жар её крови. Но Рогатый сдержал себя. Нет, эта девчонка особенная. Он всегда носился с ней больше, чем с другими, пытался вырастить из неё нечто большее, чем простую рафинированную и засахаренную душонку. И уж явно он не собирался, убив столько времени, есть её недозревшей, да к тому же испуганной, в такой обстановке! Нет, всё однажды будет так, как должно быть, как он придумал двенадцать лет назад, когда впервые взял эту девочку на руки, и она не заплакала, когда Рогатый впервые подумал, что из этого может выйти что-то интересное. Он осторожно коснулся губами её лба, даруя то волшебство, которого Орсолья была лишена в младенчестве. Оно защитит её. От страхов, от холода, от злых людей, от самого Рогатого, пока Соль будет верить в силу этого заклинания. А когда она перестанет, он явится снова и вновь наложит его, и ему не страшно, что план может провалиться: Орсолья отдаст ему душу сама, потому что захочет остаться с ним, и это в его замысле самое прекрасное.

— Не бойся, — прошуршал его голос, едва различимый среди криков, скрипа снега и собачьего лая.

Чёрт стянул с волос принцессы корону, водрузил себе на голову и принял облик Орсольи. О, он уведёт от неё погоню, заставит поверить в свои исключительно благие намерения, Соль будет ненавидеть Реалию, она с радостью пойдёт за ним, когда он явится и решит приручить её. Она всё ещё его игрушка, его добыча. А жертва ещё никогда не уходила от Рогатого. Уведя Отряд достаточно далеко от настоящей беглянки, Рогатый растворился в воздухе, оставив незадачливый спасателей рассеяно озираться и чертыхаться.

Коридор перемещения привёл его на Тучу, в тот большой образованный ей зал, где проходили жеребьёвки и прочие важные собрания, когда им случалось созываться. Сейчас тёмный, словно засыпанная могила, зал пустовал, лишь сама Туча мерзко хлюпала, надувая и лопая пузыри.

— А ну угомонись! — прорычал Рогатый и с силой ударил склизкий пол.

Туча смолкла. Даже преобразовав тела в эту студневидную биомассу, демоны не смогли полностью изгнать оттуда разум. Впрочем, разумом это первородное нечто можно было назвать с большой натяжкой. Оно было рождено не то из яда чертей, не то из магии, которой они заставляли Тучу повиноваться своей воле. Может, оно вовсе и не бурлило ради своего удовольствия, но стихало по приказу черноглазого. Может, это всё же была только его магия.

Оставшись в тишине, Рогатый стащил с головы корону, и смог снова стать самим собой: корона была самой обычной, незащищённой никакой магией, и мощные рога чёрта непременно сломали бы её. Черноглазый повертел блестящую игрушку в руках: отполированная только этим утром, она уже хранила отпечатки пальцев Орсольи, которой притворялся Рогатый, и кровь настоящей принцессы. Вокруг одного из зубцов обмотался золотистый волос, из основания выпали два изумруда. Чёрт мог бы починить её по щелчку пальцев, но только усмехнулся. Корона вдруг сжалась на его ладони, и Рогатый надел её на кривой палец, словно кольцо. Он мог бы передать безделушку следующему правителю Хрустального Замка, как это и было принято, но решил, что лучше сотворит для него или неё новую корону — или даже это сделает избранный новой жеребьёвкой, в конце концов его срок подошёл к концу — а эту никто больше не наденет. Это была корона Орсольи, хотя и до неё убор много кто носил, но одной лишь Соль он шёл. Пусть по его воле, но она была особенной, единственной из всего Замка способной принимать собственные осознанные решения. Даже когда принцесса была в себе не уверена или боялась чего-то, никто не имел над ней истинной власти. Её одну не отравили в младенчестве магией, и только ей никто не управлял, словно марионеткой. Да, Орсолья была экспериментом, подопытной крыской в своём роде. По воле Рогатого она не смогла стать такой, как прочие обитатели Замка, по его же воле была забрана из Реалии, и, проведшая многие годы вне её, уже не могла вписаться. Наверное, для человека это трудно. Но чудовище не жалело своё творение, оно восхищалось тем, что вылепило из Орсольи. И теперь, сняв корону с такой уникальной в своём роде принцессы, Рогатый не хотел отдавать её абы кому, пустышке, протравленной магией. Больше никто не достоин будет носить этот головной убор!

Первые дни после облавы хозяева ада были заняты восстановлением Хрустального Замка — этим Рогатый во многом занимался лично, чтобы строение хоть некоторое время не было таким вопиюще уродливым — и обработкой тех его обитателей, которых не успели ни спасти, ни съесть. Им аккуратно стёрли ту часть воспоминания, где черти озверели и стали кидаться на детей: теперь замковые полагали, что всех их пропавших соседей забрали те люди, а черноглазые честно пытались заступиться за детей и не дать их увести. Пришлось излить на них немало магии, чтобы всё стало выглядеть так, как условились черти.

После пришлось перепрятывать Замок и охранный пузырь. Лебедь, как и много раз прежде, предложила закрыть доступ к замковой территории из Реалии и вообще передвинуть Замок так, чтобы с Реалией он не граничил. Её обвинили в трусости и велели заткнуться, если Лебедь не может предложить ничего стоящего. Обычно после таких слов бывали жуткие драки, и демоны не досчитывались нескольких голов в своих рядах, но Лебедь и впрямь была трусоватой и обидчивой, словно человек, так что нахохлилась, спрятала голову под крыло и до конца собрания молчала. Замок перетащили за пределы города на лесную поляну: там было не так заметно из-за высоких сосен, к тому же ленивые черти понадеялись, что так близко от прежнего места люди их искать не станут. Рогатый, вообще говоря, был согласен с Лебедью, он не видел особой разницы переместиться ли в лес Реалии или в ад, но для многих ему подобных вопрос нахождения Замка на границе с Реалией был делом принципа. Многие — вне зависимости от вида — часто упёрты и туповаты, и спорить с ними выходит себе дороже. Может, и Рогатый был трусоват, но положить жизнь за то, чтобы перетащить Хрустальный Замок подальше, чудовище совсем не собиралось.

Занятый возведением нового Замка и его сокрытием, проведением новой жеребьёвки и вбиванием в голову Двуглавой, что перебрасывать жребий он не будет, Рогатый понемногу отошёл от страстного желания вернуть Орсолью. Чем больше внеочередных задач возникало перед чёртом, тем менее значимой ему казалась эта принцесса вообще.

Да, он потратил на неё двенадцать лет, но что значат эти годы в масштабе его жизни? Это лишь миг! Соль даже не была особенной на самом деле! Не вытрави они огромные куски личностей у прочих обитателей Замка, малолетняя принцесса совсем бы потерялась на их фоне! Он найдёт себе новых любимцев и забудет девчонку, как и сотни детей до неё. Так полагал Рогатый, отправляясь на очередную охоту, и каждого принесённого младенца он пытался сперва вырастить без использования магии. Но дети плакали, даже истерили, и чёрту никак не удавалось успокоить их, наконец, он, грязно выругавшись, отдавал очередного ребёнка на попечение вымотавшейся нянечки, и та с облегчением выпаивала новому воспитаннику зелье. Рогатый не знал, как скоро отыщет ребёнка, способного заменить Орсолью, но был уверен: однажды его поиски увенчаются успехом.

Он потратил год, на попытки забыть сбежавшую принцессу, но Орсолья и не думала покинуть его мысли: каждого нового ребёнка Рогатый неизменно сравнивал с ней и находил, что эти дети недостаточно хороши. Колючее ощущение света в груди, возникавшее всякий раз, стоило ему подумать о Соль никуда не ушло, но перестало приносить Рогатому умиротворение. Теперь оно лишь болезненно жгло изнутри. Безуспешно чёрт пытался избавиться от него, забыться, в отчаянии он раздирал длинными когтями грудь: но меж его рёбер была только чернота. Огонёк, как Рогатый ни старался, вырвать не получалось. Всё реже поминал чёрт свою бывшую любимицу добрым словом: боль сделала его злым и вспыльчивым, каким монстр и был до встречи с Орсольей.

Этот внутренний свет разрушал тело демона с удвоенной быстротой — Рогатому можно было даже не ввязываться ни с кем в драку, он и без того разваливался на части. Кожа с рук сходила пластами. В очередной раз отдирая от пальца влажно хлюпающую ткань, Рогатый обнаружил под ней странное уплотнение. Всех переломов пальцев он бы при желании не упомнил, но чёрту казалось, что вот этого плотного нароста у него прежде не было. Монстр аккуратно колупнул его когтем: уплотнение, влажное и кривое, поддалось и отделилось от мяса. Рогатый, поражаясь только одному: как он умудрился забыть, если надел её именно как символ памяти, стащил с пальца уменьшенную корону Орсольи.

Нет, планы, построенные чудовищем относительно его принцессы, не забылись, они отошли ненадолго на второй план, но всё ещё были ясны. Рогатый усмехнулся, припоминая, чего хотел от Орсольи прежде. Теперь он был намерен не только забрать у принцессы душу, но и возложить ей на голову этот серебряный убор, покрытый его кровью, Рогатый желал, чтобы Соль расплатилась за боль, которую причинил чёрту её уход, и ему было плевать, что она не знала и не хотела. План был утверждён и пересмотру не подлежал.

По путо увязая в чёрной слизи, Рогатый пошёл прочь.

— Частенько тебя в последнее время вызывают, а? — остановил его грудной голос. — Ни у кого столько сделок нет…

Рогатый обернулся: на импровизированном троне вальяжно развалилась Белая, с насмешливой улыбкой — у неё это действительно получалось похоже на улыбку — цокающая коготками. Как и все прочие ему подобные, Рогатый прекрасно видел в темноте, но в угол, где затаилась — хотя так это едва ли можно было назвать — Белая, его взгляд не падал, и демонессе удалось сохранить элемент неожиданности: чёрт опешил и не сразу нашёлся, что ответить.

— Какого дьявола ты тут делаешь?! — только и прошипел он.

— Злорадствую, — честно ответила Белая и рассмеялась. Смех у неё сначала был вполне человеческим, потом стал походить на припадок. Рогатому показалось, что она даже глаза закатила. — Не каждый день увидишь, как тот, кто считает себя среди нас самым умным и мнит себя превыше братьев своих, разваливается на глазах. Подожди-ка, или каждый?..

Рогатый кинулся было на неё, но усилием воли остановил себя. Он не был уверен, как вести себя с Белой: за колкости было принято избивать обидчика до гомогенной массы — или пока не надоест — но Белую не трогали, и братья едва ли простили бы Рогатому, если бы он сломал единственную прилично выглядящую самку. С другой стороны, его самого Белая жутко выводила из себя, стоило показать ей, что отсутствие внешних уродств не означает вседозволенность.

Оскалившись, резким движением Рогатый вырвал сестре глаз. Белая коротко взвыла и отскочила от чудовища, зажимая рану длинной узкой ладонью.

— Тебе это с рук не сойдёт! — верещала Белая, пятясь вглубь зала.

Чёрт только усмехнулся и бросил чёрный глаз в слизь. Рогатому было прекрасно известно, что никто не вступится за обиженную одноглазую: так было не принято, свои интересы каждый отстаивал сам, и над Белой разве что посмеялись бы, услышав, что сама она драться не стала. «Красоту боялась попортить?!» — услышит она со всех сторон, а потом демонессу окружит разнокалиберный гогот. Жалкое существо, неспособное за себя постоять. Рогатый даже иногда сочувствовал ей.

Он дошёл до края Тучи, оттолкнулся и, обратившись вороном, расправил крылья над лесом Реалии.

К собственному сожалению, Рогатый не имел ни малейшего понятия, где искать потерянную душу. Он взял было след собственной магии и долго блуждал по Реалии, выходя на тех и этих бывших обитателей Замка. Таким детям случалось видеть злого ворона на своём подоконнике, садящегося туда на мгновение и тут же улетающего прочь. В бесплодных поисках провёл чёрт ещё полтора года. Его не могли дождаться желающие продать души, он не являлся ни в ад, ни в Хрустальный Замок даже на время балов. Все знавшие его решили, что Рогатый сгинул где-то в Реалии, но не стали горевать о нём.

Чем дольше монстр не мог отыскать свою принцессу, тем сильнее разгоралась его ярость. Рогатый дорисовывал к судьбе, которую он в качестве мести преподнесёт Орсолье, всё новые детали — сдаваться чёрт и не думал, хотя магический след становился слабее с каждым днём.

Очередная не совсем ещё выветрившаяся дорожка привела ворона к окну на девятом этаже. Победно каркнув, птица опустилась на провода. Орсолья ещё в Замке завела привычку не запахивать шторы на ночь — некоторые поговаривали о том, что её высочество боится темноты, а свет луны и звёзд успокаивает её, другие верили, что она просто ждёт своего чёрта, сам же Рогатый не придавал особенного значения детской болтовне, но теперь эта привычка была ему на руку — девушка, сидящая по ту сторону окна, сохранила её, хотя она уже не была Орсольей. Взгляд её был потухшим и направленным в никуда, глаза покраснели и опухли, руки, сжимающие чашку давно остывшего чая, тряслись как у старого пропойцы. Никогда чёрт не видел такой свою принцессу, она и не могла так выглядеть: Орсолья была упрямой, чистой и светлой, она плакала, конечно, как и все дети, но никогда не впадала в отчаяние. У того, что сидело в теле Соль теперь, не было принципов и убеждений, которые можно было бы отстаивать, она запуталась и не знала, во что верить.

Эту потерянную рыдающую девушку Рогатому даже стало жаль настолько, что он почти уже на неё не злился. Соль причинила ему боль, убежав, но она причинила её и себе. А кто надоумил её остаться в Реалии? Не Рогатый ли? Почти погасший огонёк в его груди вспыхнул с новой силой — теперь он горел голубым пламенем, как если жечь мусор — распаляя чувства демона. Свой план, прекрасный и совершенно уникальный, чёрт ни за что бы не отбросил, однако он понял, что для Орсольи это будет даже не адская пытка, а в некотором роде избавление.

Птица, сидевшая на проводах, растворилась. Едва ли кто-то заметил, что она вообще прилетала: чёрного ворона было не видно на чёрном небе. Рогатый обратился в тень, переполз на кирпичную стену. Эс-тридцать успела кое-как утереть слёзы и уйти на кухню. Тень скользнула сквозь стекло на подоконник, вниз на пол, оттуда — в угол освещённый хуже всего и замерла, склонившись над постелью. Тихо ступая босыми ногами по холодному полу, девушка вернулась в комнату, уселась на прежнее место, но Рогатый отчётливо видел, что она почувствовала чьё-то присутствие в своей комнате: очень насторожённым стал её взгляд, мышцы напряглись. Рогатый решил, что прятаться ему больше ни к чему — Эс всё равно отыщет его, почувствует его дыхание на собственной шее, как он сейчас чувствует её страх — чёрт опустился на край её постели. Запах страха усилился, руки Эс-тридцать вновь затряслись, и она отставила чашку.

Потратив полтора года на поиски, строя козни и планы мести, Рогатый ни разу не задумывался о том, что скажет Орсолье, когда увидит её, хотя он, конечно, знал, как Отряд Спасения умеет промывать мозги, и понимал, что Соль больше не его принцесса и, скорее всего, даже его не узнает.

Эс-тридцать, дрожа как провода на сильном ветру, обернулась: на её постели восседал однорогий безносый монстр. На девушку накатила такая волна ужаса, что даже крик застрял где-то в горле. Рогатый подобное впечатление на людей производить привык, но видеть ужас на некогда почти родном — хотя что для него родня! — лице был отнюдь не рад. Немного магии, как в их последнюю встречу, здорово бы спасло положение, но нынешняя Орсолья едва ли будет просто сидеть на месте, если чёрт вдруг вздумает поцеловать её в лоб. Она скорее из окна бросится! Действовать надо было несколько тоньше и в точности согласно плану.

Рогатый поманил девушку к себе, она долго никак не реагировала на его жест, сомневаясь в намерениях существа. Глубоко внутри, не подавая вида, чёрт усмехнулся: когда они расстались, Орсолья, кажется, пребывала в точно такой же растерянности и не знала, можно ли ему верить. Может, помни она его, тоже потратила бы эти годы на выяснение отношений и построение планов чего-нибудь? Неловко переставляя сведённые конечности, Эс-тридцать подползла к чёрту. Какой же жалкой казалась она ему в тот момент! Самых падших людей, потерявших себя и оттого ни в грош не ставящих других, заставлял Рогатый ползать перед ним на коленях, но принцессу! Нет, её бы он о таком не просил! Не из уважения к титулу, который сам дал ей, и не из восхищения — дети, живущие в Замке, чисты и не заслуживают приравнивания к тем, кто в Замок их продал. Эс не пришлось даже просить — она упала сама.

«Ничего, — думал Рогатый, кладя лапу на её спутанные волосы, — ты обо мне вспомнишь. Ты сама, безо всякой магии, перестанешь меня бояться. Ты вновь возвысишься и полюбишь меня, и сама отдашь мне свою душу, как я и хотел когда-то».

Магия демона была призвана лишь напомнить — подарить Эс-тридцать крохотный кусочек Орсольи, её прошлой жизни, чтобы она сама могла восстановить картинку. Ему не требовалось заставлять Эс верить во что-то и чувствовать, даже не будучи ребёнком Замка, эта брошенная и одинокая девчонка потянется к том, кто выслушает её и примет, кто даст ей мир без стандартов, которым придётся соответствовать. Она побежит за ним, даже если чёрт оттолкнёт. Его эта мысль забавляла, хотя отбрасывание Орсольи в сторону вовсе не было частью плана Рогатого. Эс-тридцать уснула.

Бал по случаю коронации очередного принца был в самом разгаре. Словно светлячок горел Хрустальный Замок во тьме, созданной Тучами, в нём играла музыка, звучал смех и звонкие колокольчики голосов. Всё вмиг стихло, когда отворились тяжёлые двери тронного зала, и на пороге появился сутулый чёрт, царапающий рогами свод арки. У Них было непринято заходить в Замок через двери. По залу прокатился шёпот.

— Прошу простить мне моё опоздание, — прошелестел голос Рогатого, отчётливо слышный в каждом углу. Никто, включая юного принца, не знал, что ответить ему. В зале всё ещё стояла тишина. — Ну, что же вы! — Чёрт повернулся к музыкантам и жестом велел им продолжать, мелодия возобновилась с начала такта. — Танцуйте!

Никогда прежде никто — даже Рогатый — столько в Замке не болтал, да и главные двери были сделаны скорее, как элемент декора — их не открывали. В этом визите чёрта замковые чувствовали что-то недоброе. Сказать об этом было невежливо, но черти и без слов чувствовали их беспокойство. Сказать по правде, они и сами несколько тревожились: Рогатый в принципе не отличался стабильностью, а уж после той стычки со спасателями, похоже, и вовсе выжил из ума. Что он учудит?

Косо поглядывая на опоздавшего гостя, дети закружились в вальсе, кое-кто из покровителей присоединился к ним без особого, впрочем, энтузиазма. Рогатый твёрдым шагом, покачиваясь и разминая шею, прошёл к одной из своих новых подопечных. Девчонка выглядела перепуганной чуть не до смерти, её партнёр отшатнулся, уступая место чёрту. Девочка с широко распахнутыми глазами и трясущимися от ужаса губами неловко топталась на месте, словно забыв, как полагается танцевать. Рогатому было не привыкать: этаких неуклюжих девчонок с грацией гусыни в Замке было большинство, по сравнению с ними даже демоны казались изящными. Чёрту только не нравился страх в её взгляде: его дети не должны бояться своего покровителя!

Музыка ненадолго смолкла затем, чтобы заиграть с новой силой, за этот короткий промежуток времени радом с Рогатым успела оказаться Белая — он был уверен, что одноглазая где-то далеко от него, хотя намеренно за ней не следил — с их последней ссоры прошло почти три года, Рогатый уже не опасался гнева сестры, хотя он не опасался никогда и ничего.

Белая мягко, но настойчиво взяла за запястье девочку, с которой чёрт пытался танцевать.

— Ты позволишь ненадолго украсть твоего партнёра? — Глубокий голос демонессы звучал вкрадчиво и почти нежно. Девчонка с видимой радостью отошла от чёрта и быстро, насколько позволяли приличия, скрылась в глубине зала, словно боясь, что Рогатый вздумает преследовать её. По зрелом размышлении бедняжке следовало бы задуматься, что Белая вообще никогда не заговаривала с обитателями Замка, и это может обернуться чем-то ещё худшим, чем внезапное явление Рогатого, но девчонка была так рада своей свободе, что ни о чём другом думать была не в силах.

Чудовище понимало, что дело всего лишь в его длительном отсутствии и несколько экстравагантном появлении — дети просто отвыкли — но чёрт, как ни старался, не мог перестать думать о том, что кто-то — и скорее всего жутко обидчивая Белая — наболтала им всевозможной чуши и отравила разум. Подумав это, монстр усмехнулся: разум человека, а особенно ребёнка, затуманить — не велика забота, но если он сам строит подобные теории, то, похоже, что и к нему в голову кое-кто залез. Браво, Эс-тридцать! Умудрилась промыть мозг чёрту! Нет, она поистине заслуживает пожизненного местечка в аду!

Белая протянула ему свою красивую ладонь с длинными ровными пальцами. Рогатый брезгливо поморщился, одёргивая свою лапищу, но всё же с кривым оскалом взял сестру за руку, вовлекая в танец — слишком многие сейчас на него смотрели.

— А мы думали, — довольно скалилась Белая, очень грациозная, — ты уже умер!

Было ясно, что она явилась не из радости видеть его и не потому, что хотела поболтать — черти такими вещами не страдали, хотя Белая была существом несколько необычным. Немного странности имеется в каждом, и у Белой, к несчастью Рогатого, ей была именно общительность. В любой другой ситуации чёрт ушёл бы, даже не глядя на возмущённую одноглазую, но теперь ему хотелось хоть немного втереться в доверие к замковым, и сделать что-то, что привлечёт к нему ещё большее внимание, было совсем не в интересах Рогатого.

— Ты пропустил жеребьёвку, а должен был в ней участвовать, — самозабвенно вещала Белая. — Наши будут очень недовольны! Ты не можешь теперь просто заявиться сюда и пожинать плоды наших трудов!

— Ваших? — усмехнулся Рогатый. — Неужели прекраснейшую в кои-то веки выбрали?

Белая насупилась. На неё за многие века жребий не пал ни разу, и на этот счёт результаты тасовались: об этом все знали. За выдающейся, хоть и несколько попорченной, внешностью Белой не скрывалось ничего: она была не слишком умна, зато крайне забывчива и чертовски плохо обращалась с магией. Никто бы не удивился, если бы Белая пропустила очередную встречу с правителем, не сотворила им воду или превратила все плодовые деревья в аллигаторов. Один раз она уже сделала такое при первом возведении Замка, и больше Белую ни к чему подобному не привлекали.

Иногда Рогатый, правда, задумывался: а не специально ли демонесса прикидывалась дурочкой, чтобы не работать и жить в своё удовольствие? Белая была достаточно самоуверенной, чтобы решить, что она подобного достойна, но Рогатый сомневался, была ли она для этого достаточно умна…

— У меня были дела важнее, — ответил Рогатый на её возмущение.

— Подумайте только! — ещё громче воскликнула Белая, но тут же себя одёрнула. — Дела у него были! Все твои дела здесь! — она вдруг перешла на озлобленное шипение и нагнулась к Рогатому ближе. — Что такого важного?.. Постой-ка! — Белая с тихим свистом втянула воздух и просветлённо улыбнулась. — Пахнет светом, и руки у тебя не такие мерзкие, как обычно — никак отыскал свою Ролесью? У тебя так, глядишь, скоро и нос отрастёт!

— А у тебя скоро не останется глаз, — передразнил он тон Белой.

Исковерканное имя принцессы резало слух, но на это Рогатый не обратил внимания: не так уж важно было, сделала это Белая специально или правда забыла имя Орсольи, важнее — как она догадалась, и узнают ли остальные. Этого Рогатому очень не хотелось: ему подобные вряд ли одобрят план, они вообще редко с чем-то соглашаются, если можно отказаться, да и то — лишь если есть выгода. Скорее всего, Белая чего-то потребует от него за своё молчание.

Наморщив нос, она неловко поправила лоскут кожи, которым кое-как прикрыла провал глазницы. Белая слишком очевидно переживала из-за своего увечья.

— Я не знаю, что ты задумал, Рогатый, — страх потерять последний глаз сделал её голос размеренным, Белая даже начала выбирать слова, — но являться сюда тебе явно не следовало. Не думаю, что тебе здесь кто-то рад.

— О, — зашипел он воодушевлённо, склоняясь над красивым лицом, — поверь, мне будут рады. Я скоро всех вас избавлю от забот!

С этими словами чёрт оттолкнул от себя Белую и ушёл к своим детям. Он покинул этот бал раньше всех остальных: ловить Рогатому тут было нечего — но на этот раз воспользовался традиционным способом — Тучами. Белая презрительно фыркнула: Рогатый может ей не верить, но она говорила искренне и хотела ему помочь, спасая при этом свою собственную шкуру.

Чудовищу нравилось наблюдать за метаморфозами, происходящими с Эс-тридцать после его первого визита. Пока люди Реалии могли не замечать, что с ней что-то не то, но Эс уже не цеплялась за этот мир, она отвергла Реалию, пусть пока и не призналась себе в этом.

Мир, в котором ей сейчас приходилось жить, не признавал магии и иных планов бытия. Иногда Рогатый, перекидываясь в человека пытался выяснить, чем же в таком случае они считают Хрустальный Замок, и почему его видно не всегда. Люди отмахивались. Пару раз чёрт слышал более или менее вразумительные ответы, вроде того, что это не магия, а тьма. А в ад — хотя они представляли его себе иначе — люди Реалии верили, однако считали его не местом или планом бытия, а скорее состоянием сознания. Уж что в Реалии любили, так это приписывать себе и друг другу психические расстройства! Прекрасный способ оправдать всё, чего люди не могут объяснить… Но Рогатый их не винил: не грешить, а после — избежать ада, было невозможно — таковы уж был законы сознания и веры, которые они сами себе выдумали, и конечно, намного проще было убедить себя, что всё это — просто болезнь, которая лечится, чем жить в вечном страхе перед неизбежным.

Шагая с ним в ночную тьму, летя над адом и гуляя по Хрустальному Замку, Эс-тридцать ясно давала понять Рогатому и всему миру, что она верит и вовсе не считает себя больной. Чтобы чётко сформулировать эту мысль и сказать самой себе, у неё уйдёт определённое время, но демон был твёрдо уверен, что однажды Эс отречётся от Реалии. И тогда она уже снова не будет Эс-тридцать.

Самому себе чёрт дал слово — оно не всегда хоть чего-то стоило, но обещанное себе Рогатый обычно выполнял — пока не вмешиваться в жизнь девушки. Пусть она разберётся в себе сама, без его давления. В прошлый раз он слишком много всего на неё вылил, да ему и самому было тяжело себя контролировать: для Эс-тридцать это закончилось истерикой, для Рогатого — жутким побоищем, потому что ему необходимо было выместить на ком-то свой негатив. Но это вовсе не означало, что он собирался бросить свою принцессу на произвол судьбы, тонуть в собственных воспоминаниях и захлёбываться рушащимся представлением о мире.

Пока, впрочем, всё шло довольно неплохо: Эс чувствовала себя не слишком хорошо, но Рогатый верил, что она с этим справится. Люди Реалии любили говорить, что у таких, как Эс-тридцать, есть сила, чтобы всё это переносить. Но они ошибались. По меньшей мере насчёт Эс: она была жутко слабой и ранимой, и любая мелочь могла довести её до крайности, но у павшей принцессы было кое-что получше силы — надежда. У неё был мир, в который она могла отправиться, если захочет его принять, и был чёрт, который ей этот мир преподносил — всё это Эс-тридцать уже очень хорошо сознавала, и это не давало ей теперь шагнуть из окна. Если она так и сделает, то под этим окном снова должна быть Туча, хотя как раз об этом без омерзения Эс думать не могла.

Чёрт появился в Реалии уже тенью и быстро пробрался в комнату Эс-тридцать. Несмотря на поздний час, девушка не спала: она предавалась своему обыкновенному вечернему занятию — истерила. На сей раз, однако, Эс уже не просто плакала и даже не рыдала: заломив руки, она орала в темноту. Боль, страх и ненависть к самой себе выплёскивались через край, теперь к этому добавилась ещё и магия Рогатого, перерождающая девушку в нечто совсем иное. Справиться с этим сама Эс тридцать по собственному убеждению не могла. Рогатый же считал, что, если ей это необходимо, принцесса может кричать хоть всю ночь — надежда едва ли позволит ей сделать что-то намного страшнее. Удивляло другое: почему на крик никто не обращал внимания? Разве люди не должны помогать друг другу, реагировать на такие вот явные признаки, что что-то с одним из них не так? Или им проще не замечать? Проще понадеяться, что поможет кто-нибудь другой? Но ведь у неё же есть семья! И Эс-тридцать наверняка им очень мешает…

Внезапно Рогатый почувствовал, что в комнате они не вдвоём, хотя технически третий находился за дверью. Сквозь стекло виднелся высокий — по людским меркам — белый силуэт, и чёрту было совсем не трудно догадаться, кому он принадлежит. Страх Эс-тридцать, скорее всего, вызвала именно Белая, и то, что она влезла не в свои дела — туда, куда пока даже сам Рогатый не хотел вмешиваться — очень ему не понравилось.

Приняв свой истинный облик, Рогатый шагнул к постели Эс-тридцать, не услышавшей стук его копыт из-за собственных стенаний, положил руку на вновь золотистые волосы девушки, и она тут же стихла и упала в объятия сна. Чёрт даже кинул поближе к ней подушку, решив, что дальше Эс-тридцать как-нибудь рефлекторно устроится удобно.

В ответ на это белый силуэт громко и насмешливо фыркнул.

— Какой ты заботливый! — проблеял знакомый голос, намеренно тонко, почти фальцетом. — Укрой её одеялом, Рогатый, и спой колыбельную, а то вдруг твоей бедняжке будут сниться кошмары...

Сказать по правде, чёрт и сам не знал, зачем бросил ей подушку, но не жалел об этом: это людям свойственно задумываться о незначительных мелочах, а он жил почти рефлекторно и часто сразу забывал о содеянном. Впрочем, забота и правда была несвойственна ему и заслуживала, если не порицания, то хотя бы насмешки.

Он обернулся к двери: Белая прошла сквозь неё, не потрудившись открыть, и теперь стояла прямо перед Рогатым. Полоска кожи, которой она прикрыла глазницу, начала наконец прирастать, зато кто-то разукрасил Белую ещё сильнее, чем Рогатый: вся её кожа была располосована, кое-где лоскуты свисали, другие — тоже приросли, но совсем не туда, куда было положено. Руки Белой переходили в ноги, и в целом она создавала впечатление существа, плавящегося и растекающегося тяжёлыми жирными пятнами. Былая красота Белой никогда не производила на Рогатого особого впечатления, но глядя на неё теперь, он издал невольный смешок. О том, кто решился так изуродовать демонессу, узнать было интересно, но злость всё же взяла верх.

— Что ты здесь забыла? — прошипел Рогатый, стараясь не привлечь к себе ничьего внимания и не разбудить Эс-тридцать.

— Решила немного припугнуть твою любимицу. — Белая тоже говорила тихо, но язвительность из её голоса никуда не пропала. — Она о нас рассказывает, принцессу убедили, что она психбольная! Вели ей не болтать о нас, не то я сама что-нибудь сделаю!

Говоря всё это, Белая вжимала голову в плечи. К последней фразе она уже смотрела на Рогатого снизу вверх, исподлобья, и как-то затравлено. Она теперь действительно имела основания опасаться за своё безбедное существование и даже, возможно, жизнь: никто не станет просто так содержать изуродованную Белую — а пользы она не привносила ни малейшей — но права шантажировать Рогатого и пугать его принцессу она точно не имела.

Чёрт шагнул к ней и схватил за шею так, что внутри что-то тихо хрустнуло. Похоже, теперь на одну Лебедь у них будет больше…

— Орсолья, — прошипел он, склоняясь к самому лицу Белой: теперь Рогатый видел, что она смотрит на него с вызовом, — будет делать то, что посчитает нужным, а ты сейчас заткнёшься и уйдёшь. Я и так слишком много времени трачу на тебя и объяснения очевидного, но это не твоя душа, так что соваться к ней больше не смей. Если Соль хоть раз мне скажет, что видела тебя, я вырву твои тощие ручонки и заставлю их сожрать.

Голос его был твёрдым и безэмоциональным, кого-то не столь искушённого, как Белая, он мог бы, пожалуй, напугать, но демонессе страшно не было. Вернее, она не боялась за себя: относительно Рогатого Белую терзала тревога.

— Ты что, влюбился в неё?

Белая собиралась вложить в эту фразу издёвку, но удивление от собственной догадки скрыть не удалось. Черти любить не умеют — это всем известно, но может быть, Рогатому так сильно не повезло с его особенной способностью. Кто-то обладал даром гипноза, кое-кто умудрялся покупать по две души за раз, может, Рогатому досталась способность любить? Белая с ужасом и любопытством воззрилась на брата: на его чёрном лице красовалось такое недоумение и жалость к Белой, что она почти сразу пожалела о своём вопросе.

— Тебе все мозги вытрясли, что ли? — елейным голосом спросило чудовище. — Белая, я всегда знал, что ты дура, но не настолько же!

Белая нахмурилась: сам ведёт себя как абсолютнейший человек, а дура почему-то она!

Рогатого эта её реакция позабавила: ему подобные любили обвинять чудовище в том, что он уж слишком сентиментальный, эмоциональный и гуманный, сами при этом вели себя немногим лучше. Чёрт легко мог понять, когда Эс-тридцать видела в его отношении любовь: она чувствовала себя никому не нужной и ко всему в придачу была человеком, не знакомым с природой демонов; но когда подобное выдавала Белая, Рогатому хотелось лишь в голос рассмеяться.

— Ты заботишься о ней, — пояснила она совершенно спокойно. Могло даже показаться, что она несколько беспокоится о Рогатом. — Ты защищаешь её, утешаешь. Зачем это, Рогатый? Она ведь всё равно уже грязная... Она больше не твоя принцесса.

— А вот это, — прошипел он, отрывая Белую от пола и встряхивая, — только моё дело!

Он мог бы объяснить ей, что дело в том, что нечего соваться к его душе, которую чёрт пытается хоть сколько-нибудь вернуть к прежнему состоянию. Что жадность и собственничество — это не любовь даже по понятиям Реалии, хотя некоторые особи рода человеческого и так её трактуют. Что даже люди не любят, когда кто-то трогает руками их еду, вот и нечего Белой соваться к его Орсолье.

Вместо всего этого чёрт бросил Белую к противоположной стене и спросил:

— Кто тебя так подрал?

— А что? — К поднимающейся с колен Белой тут же вернулось игривое настроение. — Пойдёшь отстаивать мою честь?

— Да была бы она у тебя! — Рогатый не слишком боялся задеть чувства Белой и вообще никогда не скрывал своего снисходительно-презрительного к ней отношения. — Интересно просто, кто такой отчаянный.

Белая, услышав, что что-то, к ней относящееся, сочли интересным, расправила плечи и лукаво улыбнулась.

— Сама развалилась, — призналась она, выдержав паузу, и выглядела при этом очень довольной. — Хотя чувствую, что ещё часок общения с тобой и вовсе превратит меня в пюре...

Такое происходило со всеми чертями, да и с самим Рогатым, когда они делали нечто, несвойственное их природе: долго не забирали души, например, или обретали вдруг ярко мерцающий огонёк — подобие души. Белая была редкостной сволочью и в придачу к прочим гнусным делам сваливала свою работу на других — ей гнить заживо не грозило. Рогатому было любопытно, что же Белая могла такого сделать, но он охотнее бы поверил, что на неё кто-то напал. Сама же демонесса, не добившись своим визитом в Реалию решительно ничего, удалилась, и расспрашивать её, даже если у него возникло бы такое желание, чёрт не смог бы.

Всё менялось, а ведь он только начал приводить свой план в исполнение! Думая об этом и предвкушая грядущее, Рогатый сладко скалился.