Глава вторая, в которой разбит полевой лагерь

Скрип снега под тяжёлыми шагами давно стих, хотя лай издалека ещё доносился. Орсолья, впрочем, не взялась бы утверждать, что это лаяли именно те две овчарки, что пробежали мимо неё, не поведя даже носами.

Уж если в чём-то она и готова была поклясться, так это в том, что в образе молодого солдата к ней явился Рогатый собственной персоной, а значит, он всё ещё её друг, и что важнее — он до сих пор жив, хотя это, возможно, ненадолго. Какой ценой ему обойдётся её защита? Сможет ли он скрыться от погони?

Ну, что за вопрос! Конечно, он сможет! Ведь он же обещал найти её позже, а в честном слове Рогатого сомневаться не приходилось.

Несколько ободрённая словами существа с угольными глазами, Соль отправилась обратно к лагерю этих странных — кем бы они ни были — людей. Она старалась идти той же дорогой, чтобы наверняка выйти к палаткам, но как ни старалась, пути отыскать не могла. Вот то место, на котором она поскользнулась! А вон точно такое же! И там, и ещё… Из всех подвалов одинаково тянуло сыростью и тленом, все дома, казалось, были выстроены из одинакового грязно-красного кирпича и имели всего пять этажей в высоту. На минуту Орсолье показалось даже, что она заперта в странной зеркальной ловушке, и двор-то всего один, но отражён сотни раз… А после она вдохнула аромат булочек. Ну конечно, она потому и запомнила тот дом, что из окон тянулся такой приятный запах. Ах, она с самого утра ничего не ела, а уже начинало смеркаться. Так, дом пройден, теперь куда? Соль торопилась — в темноте она ни за что не отыщет дороги, и неизвестно, сколько продержится заклинание Рогатого, она вполне может замёрзнуть здесь студёной зимней ночью.

В наспех поставленных палатках было тепло, и раздавали горячий чай. Кто бы мог подумать, что после лет, проведённых в Замке, кому-то подобного будет хватать для удовлетворения! Сам факт того, что величайший дар этой ночи — жизнь — достался каждому из них, несколько успокаивал сидящих в палатке.

Стульев там не было. На пол бросили несколько матрасов, на которых рассадили самых маленьких и раненых, кое-кто, не особо боящийся простыть, уселся прямо на холодный брезентовый пол. Однако, пожалуй, угроза лёгкой простуды едва ли кого-то из них волновала. Что будет с этими детьми? Их вернут в Замок? Им выдадут оружие и в следующий раз возьмут с собой? Под сводом болтался тускло светящий фонарь. Младшие то и дело начинали хныкать.

— Тихо вы, ну! — не выдержав, рыкнул старший. Малышню это совсем не успокоило.

— А хотите, — вдруг раздался голос из дальнего угла палатки, — я расскажу вам сказку?

Десятки глаз устремились на спросившего: им оказался юноша, хорошо сложённый и с правильными чертами лица, но некоей странной особенностью — голодом и жадностью, порочностью и злом, каких не было даже у регента Орсольи — в обсидиановых глазах. Чёрные волосы то и дело сползали на лоб, и юноша был вынужден приглаживать их. Одежда его, не пыльная и серая, позволяла предположить, что он не из местных. Никому из присутствующих он знаком не был, однако каждый подумал, что уж кто-нибудь другой-то его знает, ведь никто не мог наверняка утверждать, что помнит каждого в Хрустальном Замке в лицо и по имени.

В ответ на его вопрос дети не то испуганно, не то машинально закивали. А может, они и впрямь хотели сказку.

Юноша начал рассказ: «В одном селении на краю страны жил пастух. Был он небогат, впрочем, место для ночлега и хлеб у него имелись. А кроме того, у пастуха была невеста. По весне, когда овец стригли, девушка пряла, а потом шла на рынок торговать.

Но однажды зима рассвирепела и не уступила весне. Запасы сена у пастуха всё уменьшались, овцы худели, а шерсть их, тусклая и свалявшаяся ни на что не годилась. Ко всему прочему девушка, с которой пастух, как человек честный и любящий, обручился, ждала ребёнка, а их маленькой семье и без того было нечем кормиться. В день, когда прирезали последнюю овцу, пастух отправился в путь. Ведь в то селение следом за суровой зимой пришёл колдун. Чёрные одежды его ясно выделяли мага на белоснежном полотне. Селяне говорили, что колдун злой, и это он наслал на них снежную напасть, и то была правда. Однако иного выбора у пастуха не было, и он отправился к магу со своими последними тремя монетами, чтобы просить его о помощи.

Перед жилищем мага, впрочем, уже собралась толпа — не одного лишь пастуха морозы обещали заморить голодом. Он ждал день и ночь и наконец оказался перед дверью. Жилище своё колдун построил с помощью магии в мгновение ока, и было оно из матового стекла, через которое пастух видел всполохи огня и чёрные тени. Ему казалось, что дверь ведёт в саму преисподнею, но юноша помнил о своей молодой жене и их нерождёном ребёнке и знал, что если он хотя бы не решится просить о помощи, они погибнут. Тогда он отважился войти и увидел, что огонь горел всего лишь в очаге, а чёрные тени отбрасывал один только колдун. Хозяин стоял спиной к двери, протягивая дряхлые руки к огню, и даже не обернулся, когда отворившаяся со скрипом дверь впустила внутрь очередного незваного гостя и зимнюю стужу.

— И тебе отсыпать волшебных семян, которые прорастут даже сквозь снег? — устало спросил он. — И за что только мне это наказание?..

— Тебе так трудно дать мне семян? — удивился пастух. — Но ведь я тебе заплачу!

Он старался не растерять остатки достоинства. Как знать, быть может, удастся сторговаться со старым колдуном, а возможно, получится и наняться к нему… В кармане широких холщовых штанов пастух пересчитывал горячие монетки и боялся за три жизни.

— Конечно, заплатишь, — прокряхтел маг, отходя от очага к потрёпанному креслу. — А чем ты собираешься кормиться, пока посевы не взойдут? Семена хоть и волшебные, а раньше, чем через два месяца урожая всё равно не жди. — Теперь, когда колдун устроился в кресле, пастуху открылся краешек его лица, и казалось, что маг лукаво сощурил глаза. — Другие пришли ко мне много раньше, их запасы не истощились, и теперь они имеют возможность торговать друг с другом и со мной.

Пастух был вконец убит этим заявлением. О том, чтобы прийти раньше он совсем не думал! Он был очень наивным юношей и надеялся, что холода вскоре сами уйдут.

Он уже собирался рухнуть перед колдуном на колени и молить его о милости и помощи, как вдруг маг обернулся: глаза его были черны, словно беззвёздная ночь, и в них пастух увидел отражение своей молодой жены, счастливо улыбающейся, раздобревшей от сытой жизни.

— Приводи ко мне свою жену, — предложил маг, — я приючу вас до тех пор, пока зима не уйдёт. Я зачарую прочих жителей всей страны, убедив их, что вы король и королева. Они добровольно принесут вам и дичь, и часть урожая. Вы не будете знать нужды. — Пастух уже счастлив был сказать, что он согласен, но маг не желал пользоваться его наивностью. — Взамен, — сказал он, — вы исполните одно моё желание.

— Какое такое желание? — поразился пастух. У него не имелось решительно ничего, что можно было бы дать колдуну в обмен на такую жизнь.

— О, не беспокойся, — ответил волшебник на мысли юноши, — у короля найдётся, чем мне отплатить.

Пастуха убедили речи дряхлого мага, и он без раздумий согласился.

На следующий день пастух привёл в дом колдуна свою жену. Маг показал им покои, выдал одежду, а затем вышел на балкон и прочёл заклинание. Тот час же двинулись зажиточные и знатные люди со всех концов страны, чтобы почтить нового короля в его доме из матового стекла. Сам дом тоже начал разрастаться и превратился в огромный замок с огороженным высокой изгородью двором. Давая бал в свою честь и принимая щедрые дары от гостей, новоиспечённый король даже не заметил, как покинул своё жилище злой колдун.

Шли годы, королевский двор не беднел, заснеженные поля приносили щедрый урожай, и король уже и думать забыл о маге и о том, что чем-то ему должен отплатить.

Но однажды в замковые ворота настойчиво постучали. Стража поклясться была готова, что никого во двор в тот день не пропускала. Перепуганный король лично решился открыть дверь: на пороге стоял дряхлый колдун в чёрном балахоне, он опирался на кривой деревянный посох, а лицо его было скрыто капюшоном, но всё-таки король признал в нём того, у кого просил помощи. В короле светлого юношу признать было труднее: огромное сытое брюхо выдавалось далеко вперёд, сильные некогда мышцы стали рыхлыми, а помутневшие глазки тонули за жирными щеками. Увидев визитёра, король ещё сильнее перепугался и постарался захлопнуть дверь, однако, маг подставил посох. Король и сказать ему ничего не успел, как старик прошагал в холл, разжёг огонь и уселся в кресло перед ним. Король был ошарашен: уже пятнадцать лет, как не было на этом месте ни очага, ни обветшалого кресла!

— Длинная зима, — протянул старик, не глядя на собеседника, — и студёная. Скотину в такую пору потеплее устраивают, а ты передо мной двери хотел закрыть… Так-то ты помнишь, пастух, тех, кто тебе помогает.

— Как смеешь ты так ко мне обращаться?! — воскликнул король и уже собирался было позвать стражу, но голос предал его.

— Неужто не помнишь? — сипло рассмеялся волшебник, стягивая с седой головы капюшон. — Ты пастух. В парче и с короной на твоей пустой башке, но пастух.

— Даже если ты, — осмелев, король подошёл в магу и, глядя на юного нищего пастуха в его глазах, угрожающе зашептал, — снимешь с меня корону, люди всё равно не отвернутся от меня. Это я привёл их к сытости и достатку! Это мне они обязаны своим благополучием! А ты всего лишь наслал на наши края бесконечную зиму, чтобы за крупицы еды и тепла обобрать народ до нитки!

— Да неужели?! — старик лукаво улыбнулся. — Ну, раз уж ты так щедро даёшь каждому, то, полагать надо, и обещание своё честно исполнишь.

Лицо короля искривила гримаса презрения. Заслышав голоса, в холле собирались гости, прислуга и стража. Король, славившийся своей щедростью и справедливостью, пусть ему и хотелось, чтобы иссушенного колдуна выбросили за крепостную стену, решил всё-таки дать ему обещанное.

— И чего ты хочешь, попрошайка? — спросил он у мага.

— Отдай мне принцессу, — холодно и бесстрастно ответил чародей.

От такой наглости у короля перехватило дыхание. По залу прокатился возмущённый ропот.

— Стража! — оглушительно завопил король, стоило ему снова обрести голос. — Заточить наглого безумца! На рассвете он будет казнён.

К старому магу кинулись, размахивая алебардами, два крепких воина. Волшебник и не думал сопротивляться, он был спокоен, и только его хитрая улыбка продолжала пугать короля, и он, пытаясь за возмущением спрятать испуг, покинул зал. Стражники, однако, не смогли оторвать колдуна от его кресла. Ни трое, ни четверо не смогли поднять его, и тогда волшебника спустили в подземелье вместе с обтянутым выцветшим бархатом чудовищем.

Король же выставил караул возле дверей в спальню дочери и велел запереть их после своего ухода. Принцесса не была красавицей, не имела ни особых талантов, ни тонкого склада ума, и на кой чёрт она понадобилась колдуну, только одному ему и было ведомо. Нет, для дочери пастуха и базарной торговки она была, по меньшей мере, прелестна, но королевская чета понятия не имела, о том, какое воспитание и образование необходимо дать достойной принцессе, оттого и росло у них это безобразие!

— Дочь моя! — король кинулся к принцессе, не дожидаясь даже, пока она обернётся. — Ужасная опасность грозит тебе! Злой колдун хочет выкрасть тебя!

— Ты нездоров, отец? — усмехнулась принцесса. — Нет на свете никаких колдунов! А если бы и были… Мы живём в крепости, у нас многочисленная стража, никому нас не достать! Можешь усилить охрану, если пожелаешь, а я и так ничего не боюсь.

Успокоенный её словами король — а он по-прежнему оставался наивным простаком, хоть и стал толстым и напыщенным — вышел, и дверь за ним заперли на засов. Тут он хотел было повернуться, чтобы спросить запоздало, откуда у его дочери взялось это чудесной белое платье такой тонкой работы, как вдруг по стенам комнаты принцессы поползли длинные чёрные тени, а в углу заплясал огонь. Король быстро обернулся, и всё исчезло.

«Чего только не увидишь, если за день так испереживался!» — подумал он.

На рассвете пропал замок из матового стекла и выросший вокруг него за прошедшие пятнадцать лет город — их завалило снегом. Не было спасения королю, предавшему своё слово. Он кинулся было к дочери, собираясь отвести её к чародею и вышвырнуть обоих на все четыре стороны, но принцессы в комнате не обнаружилось, равно как и мага не было в его темнице. Там обнаружилось одно лишь выцветшее бархатное кресло. Принцесса проснулась в другом стеклянном замке, и вскоре он наполнился людьми, а она стала им править. А наглый безумец, бывший её отцом, по собственному приказу, данному накануне, на рассвете был казнён заточением».

Рассказчик смолк и опустил голову, жирные чёрные пряди снова поползли ему на лицо. Молчали заворожёно младшие. Старшие переглядывались, гадая, что юноша хотел донести до них этой сказкой. Наконец один, тот, что начал было кричать на малышню, не выдержал:

— Ты серьёзно думаешь, что такими вот историями можно кого-то успокоить?! — возмутился он.

— Но дети, как ты видишь, молчат.

Тот открыл уже было рот, чтобы возразить, но тут встряла одна из младших:

— А как звали принцессу?

— Орсолья?! — раздался чей-то не то возмущённый, не то удивлённый возглас от самого полога.

— Да причём тут Орсолья?! — выплюнул рассерженный старший, которому никак не удавалось выплеснуть на кого-нибудь свою злость. Ему, однако, не ответили: задавшая вопрос малышка лишь на секунду сердито глянула на старшего, мол, ну чего ты всем настроение портишь, и вновь обратилась к тёмному углу, но черноглазого там и след простыл. А когда девчонка захотела спросить о нём, она с удивлением обнаружила, что не помнит его лица и не знает имени, и оттого даже не знает, кого надо искать.

Орсолья же была при том, что откинувшийся полог явил сидящим в палатке именно её растрёпанную фигурку. Грязное рваное платье, ободранные ладони и колени, спутанные перепачканные кровью и чёрной слизью кудри, кажущиеся теперь тёмно-рыжими — такой предстала перед своими подданными павшая принцесса. Она затравленно смотрела из-под длинных полуопущенных ресниц, губы тряслись от невысказанных слов и невыплаканных слёз.

— Вы позволите мне войти? — тихо спросила она, когда порыв холодного ветра ворвался в палатку, заставив сидящих в ней поплотнее запахнуться и прижаться друг к другу. Никто не возражал против Орсольи — во всяком случае все промолчали — и девочка смогла пройти по узенькому коридору, образованному расступившимися, на то самое место, где мгновение назад никому не знакомый юноша, то и дело приглаживая волосы, рассказывал сказку. Не было в глазах расступившихся ни ненависти, ни презрения — кто-то был слишком мал, чтобы осознать произошедшее, а те, кто разобрался, понимали так же, что двенадцатилетняя Орсолья едва ли могла изменить что-то, в сущности она была всего лишь ребёнком, и это им, старшим, следовало её защитить. Но принцесса не решалась поднять головы, боясь показать свои слёзы, а потому не знала, как на неё глядят и что думают. Сама же она помышляла о том, что предала их и нарушила обещание, которого никогда никому не давала. Орсолье был нужен козёл отпущения, и эту роль она, как та, кто всегда занимался распределением ролей, отвела себе.

— Ты слышала сказку? — решилась нарушить молчание малышка, полагавшая, что речь в ней шла об Орсолье, но та лишь отрицательно замотала головой и склонила её ещё ниже. Надо же! Кому-то вздумалось рассказывать сказки…

— Сколько их? — Тучная женщина с бледными глазами и рыхлым носом не поднимала взгляда от бумаг, в которых копалась. Она сидела в точно такой же тёмно-зелёной палатке с тусклым фонарём под самым потолком. Разница заключалась в том, что эта палатка была пуста, если не считать нескольких столов с кипами документов, тучной женщины, сидящей за одним из них, да немолодого мужчины показавшегося в проёме.

— Семьсот тридцать два, — отчитался он, устало вздыхая. День выдался выматывающим, а жизнь, наполненная подготовкой к этому дню, настолько морально изнурила человека, что теперь, удовлетворённый такими результатами, он готов был упасть и проспать целую неделю.

Женщина, однако, подняла от бумаг недовольный взгляд и, прикинув что-то в уме, обратила его к вошедшему.

— Это только треть. — В голосе её улавливались недовольство и даже некоторое возмущение.

— Чуть меньше трети, — поправил её мужчина. — И всё-таки это много. Даже если бы нам удалось вытащить только одного ребёнка, это было бы удачным исходом.

— В самом деле? — изумилась она.

Женщина встала и, бросив недовольный взгляд на стопки бумаг, начала мерить палатку шагами. Каждый лист, лежащий на любом из столов — это ребёнок. Маленький ли, или уже давно вступивший в подростковый период, живой теперь или оставшийся бездыханным в снежной пустыне… Он значился на бумаге, и где-то кто-то ещё надеялся на его возвращение. И только треть… Даже чуть меньше трети они смогли вывести. В чём-то он был прав: спасти хотя бы одного ребёнка уже было делом немалым, однако…

— А каковы потери с нашей стороны? — спросила она, по обычаю не поворачивая головы.

— Всего двадцать три человека.

Она горько усмехнулась: вот, выходит как! Спасение одного ребёнка — это событие, а двадцать три солдата, отдавших свои жизни — «всего лишь». Одна душа по её мнению стоила другой, и даже потеряй они сейчас семьсот жизней, она бы сочла это победой. Однако, он… Он не внушал ей доверия и спокойствия и, казалось, запросто мог отдать всю организацию в руки богов за одну душу с той стороны. Нет, своей собственной жизнью она хотела бы распорядиться сама.

Пауза затянулась. Ему было известно, о чём она думает. Считает его отчаянным и безрассудным, корит за отсутствующее сочувствие к павшим. О, он жалел об их уходе, но не более, чем о смерти хороших бойцов. Они свою судьбу, записываясь добровольцами, выбрали сами, и жизни свои сами были головы отдать. Большинству «солдат» было около тридцати, и почти каждый надеялся вызволить Оттуда своего ребёнка. Таких, как он — тех, кто спас своё сокровище, а теперь просто хотел помочь другим — было немного. Впрочем, «бойцы» исчислялись несколькими тысячами, а стольких детей Там не было и подавно. Ещё полторы тысячи сегодня потеряли шанс увидеть своих чад, но уйдёт из них лишь пара десятков. Прочие останутся с надеждой, что сын или дочь укрылись где-то Там и ждут их, и каждый раз с новой силой будут бросаться в бой за душу давно погибших детей.

Он понял, что и сам молчит и не двигается слишком долго, когда в палатке стало подозрительно тихо. Она облокотилась на стол, чуть сдвинув грузным телом бумаги, и внимательно смотрела на него. В узкую щель под пологом пролез холодный зимний ветер и теперь гулял по палатке, норовя заползти под его подбитое овчиной пальто.

— Что там с вратами? — спросила она, увидев, что он наконец опомнился.

— Закрылись.

Словно не доверяя его словам, она чуть вздёрнула бровь, а потом схватила со спинки стула короткую куртку и, натягивая её на ходу, вышла, намереваясь проверить.

Место, где располагались «врата» было заметно издали. Ни огромной дыры, сквозь которую бы проглядывал Замок, ни хоть крохотной царапинки на небе уже не было, однако оставалась длинная полоса растаявшего снега примерно двадцати сантиметров в ширину. На ломкой корке окружающей полосу снега лежал жирный, пахнущий серой, чёрный налёт.

Детей в палатке становилось всё меньше: то и дело полог откидывался, и в проёме появлялась совсем молоденькая девушка с какими-то бумажками в руке. Она всматривалась в свою ношу, потом отыскивала нужного ей в толпе и жестом подзывала.

— Пойдём, — голос её был нежным и тёплым, улыбка дарила свет и покой, — мы нашли твою семью. — Она клала руку ребёнку на плечо и уводила за собой. Полог за ними опускался, оставляя сидящих в палатке трепетно ожидать в тишине.

Она показалась вновь, опять что-то долго рассматривала в своих бумагах, потом обвела взглядом присутствующих.

— Где же она? — тихо, ни к кому не обращаясь, спросила девушка. Документы на девочку имелись, трупа её не обнаружили. Куда она умудрилась деться? Девушка обошла уже все палатки и сотни раз переспросила, получая в ответ только: «Она где-то здесь. Ищи». Она ещё раз осмотрела оставшихся детей. Все они были красивы и смотрели на неё огромными перепуганными глазами. Взгляд её остановился на особенно грязной девчонке. Если на остальных были пятна, то эту словно вываляли в грязи, а потом швырнули в терновник. Может быть… — Умой лицо, милая, — попросила девушка елейным голосам, растягивая губы в улыбке.

Ничего годного для умывания у Орсольи не нашлось, воды в палатке не было. Так что она просто откинула волосы и отёрла лицо широким рукавом. Ткань была пропитана кровью, но уже высохла и оцарапала нежную кожу.

Вновь сверившись с бумагой, девушка удовлетворённо кивнула и позвала Соль идти за собой.

— Ты не замёрзнешь? — ошарашено спросила она, когда Орсолья вышла, ничего поверх платья не надев, и принялась спешно расстёгивать свою шинель.

— Не надо, — помотала головой девочка. — Мне не холодно.

Заклятие Рогатого ещё держалось, и Соль надеялась, что это можно считать добрым знаком. Показателем того, что друг жив, и вот-вот придёт за ней.

Девушка, не прекращая удивлённо и неуверенно поглядывать на спутницу, приобняла её за плечи. Рука с покрасневшими костяшками и обветренной растрескавшейся кожей показалась Орсолье ужасающе холодной. Она больно впивалась тонкими пальцами в плечо, словно и эта провожатая была одним из её сумасшедших монструозных гостей. Они шли к палатке, стоящей на самой окраине, откуда доносился грудной женский голос, грубо отдававший распоряжения.

— Ничего не бойся! — пыталась приободрить её провожатая. — Мы хотим тебе помочь!

При этих словах пальцы её лишь сильнее стискивали хрупкое плечо — жест, призванный показать поддержку и защиту, на деле лишь пугавший Соль. С каждым шагом девушка казалась всё менее приятной, её присутствие и прикосновение раздражали. Неужели нельзя было просто сказать, куда идти? Она бы не заблудилась здесь! Но в голове всё ещё сидели слова Рогатого о том, что ей, Орсолье, следует пока побыть с этими людьми, а ноющая боль в ушибленных рёбрах напоминала, что она тут самая слабая, и в случае чего тут не гнушаются применять силу. Терпеть и идти, и надеяться, что это совсем ненадолго…

Вскоре их окутал густой, словно туман, вонючий дым. Соль закрыла рот и нос своим грязным рукавом и попыталась дышать как можно реже. Помогало это слабо — желудок завязывался в узлы, подступала тошнота, на глаза наворачивались слёзы. Девочка бросила беглый взгляд на свою спутницу: та старалась выглядеть невозмутимой, но лицо её кривилось, а всё тело каждые пять шагов будто сводило какой-то судорогой; во взгляде застыли ужас и отвращение. Шли они теперь медленно, путь их начал вместе с девушкой покачиваться из стороны в сторону. Орсолья хотела уже было начать упираться и потребовать объяснений происходящего, но хватка провожатой ослабла, превратившись в почти невесомое, но оттого не менее раздражающее прикосновение, а вопрос так и остался неозвученным, потому что из дыма выплыла грузная женская фигура.

Фигура громко басила и махала руками, отсылая людей туда и сюда. Когда Соль и сопровождающая её девушка приблизились настолько, что на оплывшем лице стали различимы мелкие глазки, к женщине подбежал совсем юный парнишка в форме. На руках он держал маленькую девочку.

— Что это? — возмущённо воскликнула женщина, кивая на ребёнка, при этом глядя уже в другую сторону, а жестом подзывая кого-то третьего.

— Она… — замялся юноша, неловко перехватывая свою ношу. — Её застрелили…

— То есть как это?! — женщина вся обратилась к несчастному, готовому умереть на месте; лицо её стало багровым, сливаясь цветом с покрасневшим от холода носом. — Как это вы её застрелили?! Кто этот безмозглый кретин? Ты?!

— Н-нет… В неё кто-то в-вселился… Глаза б-были чёрными, как у этих…

Женщина тяжело вздохнула, отвела взгляд, возвращаясь к другим, снующим сюда и туда, людям, и махнула юноше рукой, как бы веля замолчать.

Такие случаи были для неё не новы: Они часто не то обращали детей в кого-то, не то сами в них вселялись, лишь бы насолить Отряду Спасения. Уже не надеясь получить свою добычу, Они внезапно решали, что пусть в таком случае и людям она не достанется. К счастью, этих детей можно было застрелить — на них, в отличие от чудовищ, это действовало — и не мучиться потом годами с подавлением этой побочной сущности. Их трупы сжигали и больше об инцидентах не распространялись.

— Брось её к остальным, пусть родители думают, что с девчонкой расправились монстры.

— Д-да… — парнишка заискивающе закивал головой и быстрыми шагами направился к источнику дыма и вони.

В момент, когда он отворачивался от тучной женщины, Орсолья увидела, чьё тело покоилось на его руках: это была малышка Дей. Та самая, которую Соль вытащила из снежной пустыни и которую не смогла потом уберечь. Лёгким движением она освободилась от невесомой теперь хватки провожатой и кинулась к юноше.

— Стойте! — взвизгнула она. — Куда вы её несёте?!

— Малышка, — услышала Орсолья за спиной елейный голос; тяжёлая как чугун рука опустилась на плечо, вдавливая Соль в утоптанный снег, — не лезь в дела взрослых. Пойдём-ка.

Обернувшись, Соль увидела, что за плечо её держит та самая женщина, отдававшая приказы. Она стояла совсем рядом, и теперь были различимы глубокие морщины на её рыхлом лице и трещины на толстых губах. Пальцы одетых в митенки рук раскраснелись и начали шелушиться. Серые и чёрные хлопья снега и копоти путались в коротких тёмных волосах или оседали на грубой ткани одежды. Она казалась умной, но резкой и неприятной женщиной, и Орсолья невольно отпрянула.

— Не трогайте меня! Куда вы её дели?!

— Пойдём, — женщина старалась не повышать голоса. Кто знает, чего эти дети Там натерпелись? — Будь умницей, и делай, что тебе велено.

— Я не пойду! Верните Дей!

Соль попыталась упереться, хотя прекрасно сознавала, что не сможет противостоять такому громоздкому телу. Тучную даму её поведение, казалось, только рассмешило: она улыбнулась и потрепала Орсолью по плечу; вместе с тем она жестом подозвала кого-то.

— Давай-ка не шуми, золотце, — велела она девчонке, без особых усилий удерживая её на месте. — С твоей подружкой всё будет в порядке. Пойдём, вернём тебя в семью.

Соль никуда возвращаться не собиралась. В какую ещё семью? Её семьёй были соседи по Замку, её подданные, да ещё Рогатый, а предчувствие подсказывало ей, что встреча предстоит вовсе не с ними. Она уже приготовилась было к новому, более мощному, витку истерики и неповиновения, когда чьи-то сильные руки схватили её и, без видимых усилий оторвав от земли, потащили вслед за тучной дамой.

Некто был выше её на две головы, ещё достаточно молод и весьма крепок. Лицо его бороздил белёсый шрам. Прекрасно осознавая, что вырваться из его хватки ей не удастся, Орсолья тем не менее попыток не оставляла: она изо всех сил вертелась и дёргала ногами в надежде ударить мужчину или по меньшей мере сползти и доставить ему неудобства, а когда он решит перехватить её, уличить момент, выскользнуть и бежать, насколько получится быстро. Если не задумываться о деталях, о том, что она будет одна против целой армии, а её ноги в силу возраста самые короткие и не дадут ей далеко убежать, план был хорош. Однако стальная хватка не позволяла ни на дюйм приблизиться к его осуществлению.

Чем дальше её уносили, тем больше Орсолья осознавала бессмысленность самой идеи побега и тем лучше понимала, что без провожатой плутала бы по лагерю бесконечно: палаточные ряды простирались, сколько хватало глаз во всех четырёх направлениях, а единственным ориентиром был вонючий костёр. Дым его становился всё реже, спазмы перестали скручивать желудок. Они подобрались к самой окраине палаточного городка; он был словно отграничен чертой сажи, за которой была полоса растаявшего снега, а дальше — грязный и размокший серо-коричневый город, окружённый морозной ночью. Там, на краю, и стояла типовая зелёная палатка с откинутым пологом, в которой скрылась тучная женщина. Соль тоже занесли внутрь и усадили на холодный складной стул, стоявший напротив заваленного бумагами стола. Против ожидания мужчина не ушёл, а встал за спиной Орсольи, продолжая удерживать её за плечи.

— Вот видишь, — сказала ей женщина, со скорбным видом поджимая губы, — своими криками и дёрганьями ты только создаёшь лишние проблемы. Легче ни тебе, ни нам не становится.

Орсолья уже хотела было сказать, что она как раз и собиралась создать им проблемы, и ей глубоко наплевать на чьи-то там трудности, но решила пока посидеть тихо и, может, успокоить их бдительность. Она теперь на границе лагеря. Она не заблудится и сможет убежать.

— Я понимаю, ты сейчас растеряна и напугана, пытаешься противиться нам и этому миру и не хочешь его принимать. Но твоё место здесь, в Реалии. Мы нашли твоих родителей. Они очень любят тебя, они скучали по своей Эс-тридцать.

Орсолья вскинула голову и посмотрела на женщину с недоумением и надеждой. Это ошибка. Чем бы ни было это Эс-тридцать, это явно не она!

— Но я не Эс-тридцать, — тихо сказала она, — моё имя Орсолья, и я живу в Хрустальном Замке.

Женщина снисходительно улыбнулась, как улыбаются совсем маленьким детям, которые мило, но совершенно бессмысленно лопочут.

— Нет. Как бы Они тебя не называли, это не твоё имя. По документам ты Эс-тридцать, и именно под этим именем ты будешь отныне жить.

— Но это ошибка! — завизжала Соль. — Это не моё имя! Это вообще не имя!

Тяжело вздохнув, женщина встала из-за стола. Как же её вымотали сегодня эти дети!

Разумеется, ей было их жалко. Дети, конечно, совсем не виноваты в том, что с ними произошло, и в том, что они не знают, кто они есть. Она старалась не злиться на них и не повышать голоса. Но как же она от них устала!

Потирая виски, она направилась ко входу.

— И где его только носит? — буркнула женщина себе под нос.

Рука её уже потянулась к пологу, когда он откинулся, и из темноты в палатку шагнул невысокий человечек. Голова его блестела залысинами, расстёгнутая шинель развевалась на манер плаща, человечек потирал руки с широкими короткопалыми ладонями и улыбался.

— У нас тут бунтарка, — сообщила ему женщина. — Даже имени своего не признаёт.

Человечек улыбнулся шире и понимающе закивал. Орсолья беспокойно заёрзала на стуле, пытаясь вырваться из удерживающих её лап. Человечек бодро просеменил к ней, нагнулся так, чтобы его глаза были на одном уровне с глазами девочки, и выудил из кармана часы на длинной цепочке.

— Следи взглядом за часами, — велел он Соль. — Мы тебя поправим, и ты вспомнишь своё имя…

— Я помню своё имя, — рассеяно ответила ему девочка, — меня зовут Орсольей.

— Нет. Твои веки тяжелеют, ты засыпаешь. А когда проснёшься, всё вспомнишь.

— Меня зовут… — пыталась противиться Орсолья. — Меня…

Дыхание её успокоилось, тело обмякло. Соль погрузилась в тяжёлый сон, где на белом полотне не было ни туч, ни Замка.

Загрузка...