Гниль в её голове

Глава четвёртая, в которой Рогатый наносит первый визит

В жёлтом фонарном свете за окном вальсировали снежинки. Эс-тридцать таращилась на них, прижавшись лбом к холодному оконному стеклу. Когда она расположилась здесь, на улице было ещё светло. Девочка смотрела на спешащих домой с работы и учёбы людей, на гуляющих, уезжающих куда-то, на уползающее за горизонт солнце и пунцовые облака, на пробуждающиеся от дневного сна фонари и блекнущие рядом с их светом первые звёзды.

Начинался её третий год в Реалии, странном грустном месте, где она однажды очнулась сидящей на стуле. Ей сказали совсем немного, а основная идея заключалась в том, что место Эс-тридцать в Реалии и только здесь. Однако чем больше девушка думала о том первом воспоминании, о сказанных ей словах и о Реалии в целом, тем больше всё это напоминало ей грубо вылепленную ложь. Людям ведь не говорят обычно, что это совершенно нормально — оказаться в мире, где они и живут? Нормальные вещи в подтверждениях не нуждаются, но никаких доказательств своей чужеродности этому месту, Эс-тридцать найти не могла. Она не отыскала даже скользкого упоминания никакой другой реальности и уже всерьёз сомневалась в том, что она вменяема. Но Реалия была явно не её местом, а Эс-тридцать — не её именем. И она не шла со всеми теми людьми, возвращающимися домой. Может, стоило бы? Может, если долго-долго делать то, что признаётся нормой, однажды привыкнешь и в самом деле станешь таким как все?

Несмотря на невесёлые мысли и ощущение себя вне социума, Эс-тридцать радовала Отряд Спасения. Как-то раз, ещё в первый год, к ней прислали волонтёра проверить, как проходит «адаптация». Кажется, дело было в конце апреля…

Раздался звонок в дверь, короткий щелчок и «А мы как раз вас ждём!», перед тем, как Эс-тридцать успела выскользнуть в коридор и удовлетворить своё любопытство, увидев визитёра. У дверей обнаружился совсем молодой парень, по прикидкам Эс, ему должно было быть что-то около двадцати; одной рукой он стягивал ботинок, другой — стряхивал с русых волос остатки моросившего на улице дождя. Выполнение обеих этих задач одновременно придавало юноше нелепый вид, и вообще, делало его похожим на обезьянку.

Девочка видела его впервые и понятия не имела, зачем бы это её родителям понадобилось его ждать. Что ж, обычно приходили как раз не к ней. Эс пожала плечами и уже собиралась вернуться в комнату, когда юноша снял наконец ботинки, поднял голову и, увидев Эс-тридцать, приветственно махнул ей рукой.

— Здравствуйте, — едва слышно пробормотала она и попыталась отползти за угол.

— Нет-нет! — парень, рассмеявшись, схватил её за руку. — Куда ты? Я как раз к тебе!

Не успела Эс подивиться тому, что к ней ходят гости — ко всему прочему совсем незваные и незнакомые — как визитёр потащил её за собой.

— Пойдём вот на кухню, — по-хозяйски, хотя и с озорной улыбкой, заявил он, — у вас там вроде как светло. Мы ведь не помешаем там никому? — Он вдруг спохватился, что надо было бы спросить хозяев дома, и обернулся к родителям Эс-тридцать, придав лицу предельно виноватый вид.

— Ну что вы! — отмахнулась мать.

Им выдали по чашке чая — юноша спешно и горячо благодарил за него — и пачку печенья, покинув кухню и притворив за собой дверь. Эс-тридцать чувствовала однако, что родители если и не подслушивают, то после ухода гостя точно завалят её вопросами. У двери за её спиной вдруг словно выросли глаза, сверлящие Эс взглядом, и уши, жадно впитывающие каждое слово.

К чаю Эс-тридцать ещё не притронулась — он был слишком горячим — зато потянула руку уже за третьим печеньем, когда гость решил начать разговор.

— Как тебе здесь живётся?

Эс-тридцать чуть не подавилась. Гость смотрел на то, как девочка сражается с печеньем, с явным интересом, на спеша давать пояснения. Вскоре Эс справилась и с комом в горле, и с печеньем там же, и с кашлем и переспросила:

— То есть?

— То есть три месяца назад Отряд Спасения вернул тебя в Реалию. Я спрашиваю, — тон у него был такой, словно юноша в десятый раз объяснял что-то маленькому ребёнку и уже и не надеялся, что до того дойдёт, — какого тебе здесь живётся? С твоей семьёй?

— Хорошо.

Она не лукавила. Хотя Эс-тридцать не имела ни малейшего понятия, где её содержали первые двенадцать лет жизни, а Реалия с первого взгляда произвела на девочку неизгладимое плохое впечатление, жить в семье ей нравилось. Родители были добры к ней и старались лишний раз не тревожить, она была никем не обижена и ни в чём не нуждалась, ей охотно рассказывали об окружившем её мире, но не о том месте, которое было раньше… Может, даже родители этого не знали.

— А откуда, — Эс-тридцать вдруг сообразила, что если кто и знает, то это, конечно, кто-то из лагеря, — Отряд Спасения забрал меня?

— У тебя появились друзья? — спросил гость, совершенно игнорируя вопрос Эс.

— Я задала вопрос, — тихо буркнула она.

— Я тоже.

— Но я была первой!

Гость начал казаться Эс-тридцать неприятным уже во вторую минуту знакомства, когда схватил её за руку. Впрочем, знакомством это было назвать трудно — юноша не соизволил даже представиться. Может, он и рассказал всю важную информацию родителям Эс-тридцать, но самой девочке ничего известно не было. Взрослые — это она уже успела заметить — вообще любили так делать. Не посвящать детей ни в какие свои дела. Даже если это были дела и детей тоже. Эс здорово раздражало принижение собственной значимости всего лишь в силу возраста, и она невольно начинала отнимать у таких людей авторитет в ей собственных глазах.

Этот же мало того, что не соизволил представиться, так теперь ещё и перешёл на откровенное хамство! Будь Эс-тридцать на несколько лет меньше, она бы и вовсе отказалась продолжать не успевший толком начаться разговор. Но ей уже было тринадцать, а в этом возрасте полагается смирять свои капризы…

Впрочем, идти на попятную Эс-тридцать тоже не собиралась. Она скрестила руки на груди, откинулась на спинку и с вызовом взглянула на визитёра. Тот усмехнулся.

— Слушай, — сказал он доверительным тоном, отставил чашку и, сцепив руки в замок, положил на них подбородок, — я знаю, ты уже вроде как не маленькая, и сердишься, что тебе ничего не рассказывают, но это для твоего же блага. Мы никому из спасённых об этом не рассказываем, — принялся оправдываться он, увидев, как скривилось девичье лицо после избитой фразы. — Они заставляют подписывать договор о неразглашении. Ты просто с ума сойдёшь, если узнаешь.

— Но ты же знаешь, — упрямилась Эс, хотя позиции её после слов о договоре ослабли — сразу стало ясно, что и отсюда она информации не получит, — и не сошёл с ума.

Юноша усмехнулся.

— У всех в Отряде мозги набекрень! Так что насчёт друзей? — прибавил он, немного помолчав. — Ты ладишь со сверстниками?

Оторвавшись от чашки, Эс-тридцать уверенно кивнула.

Друзей у неё не было, а о том, чтобы поладить с кем бы то ни было, не могло быть и речи. Находясь в окружении одногодок, она чувствовала себя посторонней. Ей не было одиноко, и не хотелось влиться в коллектив, равно как и коллективу никогда не хотелось, чтобы Эс-тридцать стала его частью. Она не подвергалась насмешкам и издёвкам, не была изгоем. Одиночество стало осознанным выбором Эс-тридцать в ту минуту, когда она отчаялась найти с кем-либо общие интересы и сходные взгляды на Реалию. Ей было комфортно существовать в единении лишь с собой, и Эс, наверное, скорее раздражилась бы, если бы кто-то вздумал влезть в её мирок с пустой болтовнёй.

Однако она уже давно поняла, что и этой её обособленности жители Реалии тоже принять не хотят. Потому она и солгала. Эс-тридцать превратилась в патологическую лгунью, пытаясь создать видимость вхождения в общепринятые нормы и не привлекать к себе излишнего внимания.

Юноша удовлетворённо кивнул.

— Очень хорошо. Тебя не преследуют кошмары? Какие-нибудь странные, повторяющиеся. — Эс-тридцать отчаянно замотала головой. — Замечательно. Вообще, что-нибудь странное видишь? Нет? Очень хорошо. Может, у тебя самой есть какие-то вопросы?

— Только тот, что я уже задавала… — Она пожала плечами и снова уткнулась в чашку.

— На него я уже ответил. — Визитёр был непреклонен. — Что ж, если у тебя всё хорошо, тогда давай прощаться! Да, чуть не забыл, — спохватился он на пороге кухни и начал спешно обшаривать свои карманы. — Вот. — Он протянул девочке визитку с надписью «Отряд Спасения» и номером и добавил: — позвони, если тебе здесь будет сложно, Отряд всегда готов помочь таким, как ты.

Не выпуская чашки из рук, Эс-тридцать вышла проводить его. Опершись плечом о стену, она смотрела, как гость натягивает грязные ботинки, кивает её родителям, заверяя, что «всё более, чем хорошо», и прощально машет ей самой рукой. Эс тоже подняла руку, зеркально отразив его жест. После этого гость скрылся за дверью и больше её не беспокоил.

Откапывая из памяти эту историю, Эс-тридцать вспомнила и о том, что на кухне уже давно закипел чайник. Сжимая чашку обеими руками, она выскользнула в тёмный коридор. Слабый свет давал лишь тощий месяц, подсматривающий за ней через кухонное окно. Тени вытягивались по струнке и, казалось, покачивались на ветру. Эс-тридцать не боялась темноты — в конце концов даже самый жуткий монстр, притаившийся за холодильником, оказывался лишь накинутым на спинку стула халатом, да стоящей на подоконнике геранью, стоило включить свет — она лишь удивлялась тому, что может рассмотреть это в почти кромешной тьме.

Вернувшись в комнату, сжавшись комочком в одеяле возле окна, за которым кроме вальсирующих в фонарном свете снежинок никого не осталось, Эс вновь начала вспоминать то нелепое чаепитие с допросом.

Преследуют ли её сны? Да. Вот уже два года время от времени она видит во сне немыслимых размеров замок из стекла. Видит людей в военной форме, отдающих приказ о его разрушении, и себя шарахающуюся от огромного блока стены. Видит, как бежит прочь из разрушающегося здания, утягивая за собой совсем маленькую девочку. Видит, как сереет снег под ногами, и чувствует, как он начинает царапать ноги; перед ней вырастают дома, которыми покрыта Реалия, и вдруг малышка начинает упираться. Эс-тридцать каждый месяц, оглядываясь, видит, как за ними бежит горстка взрослых. Каждый месяц безуспешно пытается уговорить малышку идти с ней или утянуть силой, но всякий раз сдаётся и бросает её. А потом слышит выстрел и просыпается.

Это странно? Люди обычно не видят повторяющихся раз за разом снов?

Эс-тридцать вовсе не хотела врать тому парню, но она ни разу не слышала, чтобы хоть кто-то говорил, что «сегодня снова видел тот сон», так что она тоже решила о нём не распространяться. Это был всего лишь её кошмар. Кошмары людям снятся — это нормально, а она так заигралась в «нормальность», что уже и не могла вот так запросто выйти из образа. Это стало её странной двойной жизнью: той, в которой тайную сторону не видит никто и никогда. В голове одно, делать другое — немного приноровишься, и вот уже никто не заподозрит, что первые двенадцать лет твоей жизни скрыты непроглядным туманом и, возможно, прошли где-то совсем не здесь.

Вместе с тем Эс-тридцать осознавала, что она вовсе не жалеет о своей лжи. Перед тем волонтёром ей не было нужды притворяться — он всё равно знал о ней больше, чем она сама. Однако, видимо, существовала и некая особая «норма» для тех, кого вызволил Отряд Спасения, и тот апрельский визитёр без сомнения её знал. Очевидно, нормальная адаптация подразумевала под собой налаживание социальных связей и отсутствие навязчивых мыслей и снов, больше походящих на воспоминания — всё то, что волей или неволей Эс-тридцать никак не удавалось. Неизвестно, какая участь уготована Отрядом Спасения тем, кто плохо адаптируется. Может, ей станут промывать мозги до тех пор, пока она не забудет, как говорить. Эс совсем не хотелось знать, что скрывается за этим «может», и потому она не обращалась за помощью.

И всё-таки этот сон не давал ей покоя. Что такого было в том замке, что взрослые решили разрушить его? Почему именно взрослые? Сколько Эс-тридцать ни пыталась, она не могла припомнить в зале, где находилась ни одного взрослого. Только дети. Дети, на головы которых взрослые не побоялись обрушить громоздкое строение.

Расскажи она кому-нибудь, наверняка получила бы в ответ что-то вроде: «Это всего лишь сон, забудь». Но «всего лишь» сны не повторяются каждый месяц, и чем больше Эс-тридцать думала о нём, тем больше этот сон походил на реальность, на воспоминание, и тем сильнее пугал её.

Этот страх против воли Эс-тридцать заполнил её до краёв. Ночь насытилась шорохами и тенями и выставила их словно иглы в сторону Эс. Та постаралась поплотнее закутаться в одеяло, отставила чашку. Она боялась отвести взгляд от окна. Казалось, темнота только того и ждёт, хочет припугнуть её, хочет встретиться лицом к лицу.

«Это ветер за окном шумит, — силилась уверить она себя саму. — Здесь нет никого. Здесь не может быть никого».

Однако чем больше Эс-тридцать предпринимала попыток успокоить себя, тем острее чувствовала, как темнота сверлит её пронзительным взглядом.

«Здесь никого, кроме тебя, нет, — повторила Эс самой себе. Хватит выдумывать! Сейчас я повернусь, и здесь никого не будет!»

Она резко повернула голову, чтобы чудище, которое притаилось в комнате, не смогло уловить движения головы и спрятаться: на другом краю постели возле самой подушки сидело чёрное существо. В нём было около двух метров роста, а единственный рог уходил петлями к самому потолку; неестественно широкие покатые плечи, усеянные кривыми наростами, высоко вздымались на вдохе, а кривые, будто поломанные, пальцы были обмотаны лоскутами собственной кожи как лохматыми влажными бинтами. Существо щурило угольные глаза и жадно втягивало воздух провалами носа.

Горло Эс-тридцать сдавил спазм, язык прилип к нёбу, внутренности, казалось, начали завязываться в узлы, губы затряслись. Она попыталась закричать, позвать на помощь, но выдавила из себя лишь судорожный всхлип.

«Оно убьёт меня! — пронеслось в её голове. — Теперь, когда я его увидела, оно меня убьёт! Оно просто хотело, чтобы я знала своего убийцу в лицо!»

Однако существо не предпринимало никаких попыток напасть на девушку. Оно осталось сидеть там же, возле её подушки, не мигая таращась на Эс-тридцать, лишь его дыхание успокоилось и вскоре совсем прекратилось.

«Чего он медлит?» — думалось Эс-тридцать. На мгновение в её сознании даже мелькнула мысль о том, что если монстр до сих пор на бросился на неё, то он, возможно, вообще не собирается этого делать. Она вновь попыталась выдавить из себя хоть слово, спросить, кто он такой, и что ему нужно, но из пересохшего горла вырвался лишь тихий хрип, губы её не слушались. «Как, должно быть, жалко я выгляжу в свой предсмертный час!» Страх уходил. Вернее, он ещё жил в теле и глубине сознания Эс-тридцать, но мысли свои девушка у него уже отвоевала и старалась теперь сообразить, как вести себя.

Вдруг существо подняло одну руку с колен — Эс-тридцать отметила их, рук, необычайную длину, при желании чудовище могло бы дотронуться до неё, не вставая — и жестом поманило девушку к себе. Она инстинктивно отпрянула.

«Вот почему он не набросился, — сообразила Эс, — он хочет, чтобы я сама пришла к нему в лапы. Это будет почти суицид».

Тут она осеклась. Не о том ли думала она, глядя ночами в окно, чтобы шагнуть через него на улицу. Девятый этаж. Шанс выжить ничтожно мал и стремится к нулю, и можно не принимать его во внимание. Ощущение чужеродности этому миру и осознание бессмысленности собственного существования не давали Эс-тридцать покоя. Окружающие взрослые хором твердили, что это трудный переходный возраст, что это скоро пройдёт, и Эс старалась им верить. Ей было трудно умертвить в себе надежду найти своё место, обрести покой и то утопическое нечто, которое называли счастьем. В конце концов, она была не хуже, чем остальные, а потому просто не могла заслуживать меньшего. «Ночь темнее всего перед рассветом» — пошлая избитая фраза, в которую Эс-тридцать отчаянно хотелось верить. Её, не спросив, зашвырнули в неприветливую Реалию, она плохо адаптируется, не помнит большую часть своей жизни, ошмётки которой преследуют её во снах. Выходит, её рассвет вот-вот должен понемногу начать высветлять жизнь. Потому она каждое утро с восходом солнца отползала от окна и ненадолго засыпала в надежде, что после пробуждения всё пойдёт на лад. А может, она просто боялась смерти.

Не сводя с Эс-тридцать едва различимых на чёрном лице глаз, существо вновь поманило её к себе. Девушка осталась, где сидела. Чудище устало закрыло глаза, глубоко вздохнуло и уронило руку на постель подле себя.

«Я даже ему доставляю неприятности своими упрямством и несообразительностью», — подумалось Эс-тридцать. Ей вдруг стало немного жалко этого усталого монстра. «Может, — гадала она, — и он чувствует себя неприкаянным в Реалии, и потому пришёл ко мне. Может даже, он оттуда же, откуда и я… Наверное, он всё-таки не станет меня убивать. Откуда у людей, вообще, берётся стереотип о том, что если в их комнате есть непонятное существо, то оно непременно жаждет чьей-то смерти?»

И несмотря на то, что чёрное чудовище всё ещё пугало её одним только своим видом, Эс-тридцать на четвереньках, кое-как заставив себя двигаться, переползла поближе к существу и свернулась калачиком, положив голову на подушку. Лицом она, однако, обратилась к стене — как ни пыталась Эс уговорить себя, ничего кроме животного ужаса она, по отношению к чудищу не чувствовала. Сдать позиции и удрать она уже не могла. Страх сковал девушку с новой силой и не желал отступать. Впрочем, и в её собственных заверениях обнаружилась правда — монстр всё ещё не пытался прикончить её и полакомиться человечинкой.

Почувствовав рядом с собой тепло, он открыл глаза. Конечно, он слышал, как от движений Эс-тридцать шуршат одеяло и простыня, улавливал приближение её поверхностного дыхания и испуганный взгляд на собственных руках. Как быстро она отвыкла от него, как быстро забыла! Не так далеки были годы, когда она с радостью вкладывала свою нежную крохотную ручку в его огромную истерзанную и изломанную, вечно влажную от собственной крови и незаживающих ран ладонь, и они танцевали. Это было сущей формальностью, но Рогатому в тайне всегда нравилось находиться рядом с ней, некогда такой светлой и наивной. Его бы не поняли, признайся он хоть кому-нибудь. Привязаться к человеку! Где такое видано? Он знал, как помочь ей вспомнить себя саму и его, но знал, что вместе с тем она себя потеряет. У него уже никогда не будет той Орсольи, которую он знал. Впрочем, наверное, он потерял её в тот самый момент, когда позволил бежать из Хрустального Замка. Вопреки тогдашним мыслям девочки, это был только его выбор: дать ей уйти и навсегда потерять то невинное создание или поступить так, как прочие из его племени — поглотить её душу. И всё равно её потерять. На самом деле выбора не было ни у кого из них. Было бы здорово, если бы в тот день Орсолья не попала в Реалию. Если бы она спряталась где-то за снежной дюной возле Замка, и тогда, когда всё бы закончилось, а Отряд Спасения ушёл, он бы отыскал её, и они бы жили как прежде: она — в Хрустальном Замке, а он часто заглядывал бы к ней по поводу и без, помогал решать возникшие в его отсутствие проблемы, дарил бы платья и укорял в праздности. Теперь всё пропало. Это он её не уберёг. Разве теперь его Соль согласится пойти с ним?

Её веки трепетали, Эс-тридцать боялась открыть глаза и увидеть его, хотя знала, что чёрное существо сидит с другой стороны, и чувствовала его присутствие. Однако ей казалось, что любое движение тени, самый слабый поток воздуха, коснувшийся шеи, может довести её сейчас до нервного срыва. Тени не двигались, чудовище сидело неподвижно.

«Возможно, — подумала Эс-тридцать, — у него со мной какое-то незаконченное дело, или ему нужна моя помощь. Тогда надо поскорее разобраться, и пусть катится к остальным чертям!»

— Что тебе нужно? — спросила она, чуть погодя, когда набралась сил и решительности. Голос предательски дрожал, а лицо она так и не решилась обратить к незваному визитёру.

Он молчал, низко склонив голову к самым коленям. Что ему нужно? Ему была нужна её душа. Чистая и невинная, та, которая была у Орсольи, и которую Эс-тридцать так запросто умудрилась вывалять в грязи. Впрочем, в Реалии по-другому не получалось. От Эс-тридцать ему ничего не было нужно.

Кривопалая костлявая рука легла ей на голову. Она была ощутимо тяжёлой, и хотя усилия со стороны руки не чувствовалось, Эс не могла теперь оторвать голову от подушки. Девушка вздрогнула от неожиданного прикосновения. Страх накатил новой волной, губы опять затряслись, дыхание перехватило. Сама по себе ладонь была тёплой, но из свежих ран, покрывавших её, выступала начавшая загустевать студнеподобная холодная кровь. Она касалась девичьей кожи, скатывалась липкими каплями по лбу и виску. Эс-тридцать отчаянно захотелось вырваться, убежать, оттереть с лица и волос эту мерзкую слизь и больше никогда не видеть это однорогое безносое существо, потревожившее её покой, но утомлённая столь длительным вечерним переживанием, она не нашла в себе сил пошевелиться. Страх сковал её.

Гость меж тем осторожно провёл своей склизкой рукой по волосам Эс, вернул её на висок и вновь скользнул вниз по волосам.

«Он меня гладит?!» — ошарашено подумала девушка, однако вслух ничего не сказала. Может, это существо и пришло к ней не со злом, но провоцировать его явно было не лучшей идеей.

— Спи, — вдруг прошептал он. Эс-тридцать с удивлением осознала, что её гость, оказывается, умеет говорить, и голос его, против её ожиданий, оказался не скрипучим и не рычащим — нет, он походил на шорох листьев, потревоженных ветром. Едва различимое даже в ночной тишине бархатистое слово вдруг успокоило её. Веки слипались, на Эс-тридцать наваливался сон, и она даже почти забыла о своём визитёре и том, в чём он её выпачкал. — Спи, маленькая, — повторил он, и Эс-тридцать провалилась в сон окончательно.

Ночной визитёр тяжело поднялся, сделал шаг от постели Эс-тридцать и растворился в темноте.

Чай, заваренный девушкой в надежде посидеть с ним у окна, предаваясь необычным воспоминаниям и мечтам, был забыт на подоконнике и остывал, овеваемый холодным воздухом из приоткрытого окна. Сама же оконная створка, коротко покачнувшись, закрылась, ручка повернулась, запирая окно и заставляя тепло остаться в комнате.

Оставленные на коже и волосах Эс-тридцать полосы крови начали стремительно темнеть и высыхать. Став чёрными, они почти в мгновение ока впитались, не оставив следов ни на подушке, ни на самой девушке.