Гоголь. Мертвая душа

Глава XXIV

Остаток ночи они провели в церкви, потому что обоим требовалось хотя бы немного сна и отдыха, а снаружи можно было нарваться на пули врагов. Кошмарные видения больше не беспокоили их, отогнанные то ли бомбами Гуро, то ли крестом Гоголя. Пока один спал, другой караулил, щипая себя за ляжки, чтобы не забыться. Когда опять настала очередь Гоголя, он поставил рядом свечку, чтобы время от времени подносить к ней ладонь, прогоняя тем самым сонливость. Он был таким вялым и усталым, что у него не было сил удивляться отсутствию одного римского солдата на Голгофе. Выходит, он действительно сбежал? Тогда и все остальное, что происходило здесь, было взаправду. Когда-то давно бабка рассказала маленькому Николке, что если в церкви убить священника, то она становится обиталищем нечисти. Ее слова подтвердились. А вдруг тот жуткий медведь или летучая мышь с человеческим задом опять подкрадываются из засады?

Вздрогнув, Гоголь понял, что он все-таки заснул. Это было недопустимо! Он внимательно посмотрел по сторонам и немного прижег себе руку, чтобы взбодриться. Гуро спал как убитый, свернувшись калачиком, чтобы ноги не высовывались за пределы круга. Все- таки поверил, хоть и притворялся, что нет. Гоголь взял часы, оставленные Гуро на полу, и открыл крышку. Было без пяти пять. Ночь заканчивалась. Поспать, что ли, самому? Нет, нельзя. Не станет Гоголь подводить доверившегося ему товарища...

Товарища? Да, именно так он относился к Гуро, простив ему многое, что не простил бы никому другому. Они вместе делали одно дело, подвергая себя смертельной опасности. И сейчас неважно было, кто относит себя к свету, а кто к тьме, потому что страшная угроза нависла над страной, которую они оба любили – каждый своей любовью. Верховский не просто наживался на мертвых душах, не просто занимался черной магией. В Бендерах зрел бунт, готовый вот-вот распространиться по Бессарабии и оторвать ее пока что не слишком прочные связи с Россией. Не вышло у Адама Мирославовича в Польше, он взялся за свое здесь. Требовалось срочно остановить его, пока темные, одурманенные им массы не двинулись с вилами и дубьем в страшный поход, оставляя за собой пожарища и разорение.

– Яков Петрович... – Гоголь тронул Гуро за плечо. – Пора.

Тайный советник поднял веки – и признаков сна не было в черных дулах его глаз. Взяв часы, он щелкнул крышкой и встал.

– Выходим, – сказал он. – Я первый, вы за мной, Николай Васильевич. Не затруднит ли вас нести мой саквояж, тем более что теперь он совсем легкий? Я намереваюсь держать по пистолету в каждой руке. Тяжесть их отрицательно скажется на меткости стрельбы, зато я буду иметь возможность выпустить шесть пуль подряд, что должно отпугнуть даже большой отряд.

– Конечно, я понесу саквояж.

– Крест не забудьте.

– Об этом, Яков Петрович, не беспокойтесь. Я скорее голову забуду.

– Вот этого, голубчик, не надо, иначе станете как все.

Гоголь польщенно улыбнулся и поспешил спрятать улыбку под усами. Жестокий, циничный человек захватил в плен его душу, заставил жить непривычною жизнью и совершать несвойственные ему поступки, а он и рад, как будто не давал обет Братству, как будто не настрадался от Гуро и не имел представления о том, что представляет собой императорская канцелярия. Конечно, и сам Гоголь не образец для подражания, не белокрылый ангел, творящий одно только благо, но вместе с тем разве не мечтал он о свободах, которые топтали жандармские сапоги? Разве не он молил Господа направить его на дорогу, идя по которой можно принести как можно больше пользы России?

– Это и есть наша дорога, – неожиданно произнес Гуро.

Гоголь так и подпрыгнул. Они вышли из храма и стояли на крыльце в предрассветных сумерках. Было ветрено и сыро, в любой момент можно было ожидать, что с низко провисшего неба брызнет дождичек.

– Как вы прочитали мои мысли, Яков Петрович? – подозрительно осведомился Гоголь.

– Ваши мысли? – переспросил Гуро. – Мне сейчас не до них, голубчик, поскольку своих собственных хватает. Я указываю дорогу, по которой мы приехали. Был у меня соблазн пойти через поля, руководствуясь картой, однако того и гляди как зарядит дождь, и тогда мы увязнем в грязи. Пойдем к экипажу. Вы умеете править лошадьми?

– Кучером служить вам не стану, не надейтесь. Хотите, берите вожжи сами.

Гоголь думал, что своею репликой он поставит Гуро на место и заставит того сменить свой покровительственный тон на какой-нибудь другой, но он ошибся. Вместо того чтобы рассердиться, тайный советник кивнул:

– Согласен. Дворянину не пристало сидеть на козлах. Поедем верхом. Надеюсь, вы умеете держаться в седле?

– На лошадях нет седел, – заметил Гоголь.

– Ничего страшного, мой друг. Достаточно крепко сжимать ногами лошадиные бока. У вас получится. А коли нет, то все-таки придется брать вожжи в руки.

Гоголь насупился и ничего не ответил на это. В детстве ему приходилось ездить с сельскими мальчишками в ночное, и тогда они обходились без седел и уздечек. Справится он и теперь. После всего, что ему довелось пережить, это сущий пустяк!

– Где же убитый вами исправник? – спросил Гоголь, когда они спустились с крыльца и зашагали по дороге.

– Если вы заметили, Николай Васильевич, то обезглавленного Федора тоже нигде не видно, хотя на ступенях осталась кровь.

– Зачем же они унесли трупы, Яков Петрович?

– Сие мне неведомо, друг мой. Может быть, Верховский собирается экспериментировать с ними. Или же у разбойников был приказ не оставлять убитых, чтобы замести следы. Скоро мы все узнаем. А пока... Откройте-ка саквояж, голубчик.

– Что случилось? – встревожился Гоголь, глядя по сторонам. – Опять бомбы кидать станете?

– Увы, мои артиллерийские запасы исчерпаны. В саквояже лежит фляга, видите? Достаньте ее. Думаю, нам не помешает слегка взбодриться волшебным эликсиром, находящимся в ней.

– Пить с утра? Увольте!

– Поверьте, голубчик, взбодриться нам просто необходимо. Неизвестно, сколько времени нам еще предстоит провести без полноценного сна. – Гуро пристроил пистолеты в карманы, взял протянутую флягу и вытащил пробку. – Это настоящий французский арманьяк. Доводилось когда-нибудь пробовать?

– Нет, – признался Гоголь.

– Так что же вы артачитесь? – поддразнил его Гуро. – В этой жизни нужно все попробовать. Прошу.

Он протянул флягу. Поколебавшись, Гоголь взял ее и сделал осторожный глоток, приятно обжегший гортань и согревший грудь. Он выпил еще, вернул флягу и признал:

– Да, восхитительный напиток. Французам можно только позавидовать.

– Держитесь меня, Николай Васильевич, и вы ни в чем не будете знать недостатка, – сказал Гуро.

– Опять вы за свое, – произнес Гоголь с досадой. – Неужели вы до сих пор не поняли, что я не тот человек, которого можно переманить на свою сторону арманьяком или чем-либо другим?

– Этим-то вы и ценны, голубчик. Ничего, однажды я подберу к вам ключик.

Так, балагуря и поддевая друг друга, они приблизились к реке, и тут Гоголя осенила мысль, которая настолько потрясла его, что он остановился как вкопанный.

Гуро оглянулся:

– В чем дело?

– Есть одна загадка, мимо которой мы прошли, Яков Петрович, – пробормотал Гоголь.

– Что вы имеете в виду, Николай Васильевич?

– Вы упоминали об участии Верховского в Польском восстании, я ничего не путаю?

– Так и есть. И что с того?

– Восстание произошло в этом году, – задумчиво рассуждал Гоголь. – Летом Адам Кашмарек сбежал из Польши и обосновался в окрестностях Бендер под новой фамилией. Но фокусы с мертвыми душами начали происходить тут задолго до его появления. Александр Сергеевич посетил Бессарабию пять или шесть лет назад.

– Какой Александр Сергеевич? – заинтересовался Гуро.

– Не важно. Я хочу сказать, что оживление мертвецов ведется здесь не первый год.

– Гм! И в этом случае за Верховским кто-то стоит...

– Не просто стоит, Яков Петрович, – заметил Гоголь, подняв палец. – Верховодит. Адам Верховский лишь прикрытие. Есть некое неизвестное нам пока лицо, которое всем заправляет.

– А ведь и верно, – протянул Гуро и посмотрел на спутника с новым уважением. – Николай Васильевич, у вас есть несомненные задатки сыщика! Когда вы наконец поймете, что, обладая столь многочисленными талантами, вы просто обязаны принести их на службу государю.

– Богу Богово, а кесарю кесарево, – изрек Гоголь и пошел дальше, весьма довольный собой.

Было уже довольно светло, когда они начали спуск к мосту, шагая среди осин и берез с последними листочками, желтеющими ярко и празднично на фоне окружающей серости. На самом берегу стояли коря; вые ивы, свесившие голые плети свои до самой воды, неспешно несущей отражения облаков. Под темной поверхностью реки плавно колыхались длинные зеленые водоросли, напомнившие Гоголю одну пикантную историю про девицу, вынужденную притворяться русалкой по причине украденной у нее одежды. Он хотел уже поделиться анекдотом со спутником, когда из-за ивы вышла Элеонора.

Гуро немедленно взял ее на прицел и скомандовал:

– Глядите по сторонам, Николай Васильевич! Предупредите меня, как только кого-нибудь увидите. Это засада. Они ждали нас здесь.

– Вас ожидала только я, господа, – произнесла Элеонора тихо и печально. – И я сделала это с одной- единственной целью.

В утреннем свете можно было разглядеть те отличия, которые рознили ее с живою, полною молодых сил семнадцатилетней девушкой, принявшей Гоголя в своей девичьей спальне. Ее глаза были словно подернуты какой-то тусклой пленкой, скрадывавшей всякий блеск, всякую искорку чувства и мысли. Она больше не казалась юной, в облике ее проступило нечто противное человеческому взгляду. Цвет кожи ее поменялся с фарфорового на восковой, а волосы в ужасающем беспорядке падали на лицо и плечи. Белое платье, в котором ее положили в гроб, было таким грязным и рваным, что предавало ей облик нищенки. Губы Элеоноры были сложены таким образом, как будто никогда не умели улыбаться. Она остановилась в пяти шагах от направленного в нее трехствольного пистолета.

– Назовите свою цель, сударыня, – сказал Гуро, не потрудившись придать своему тону галантной окраски.

– Убейте меня, – сказала она просто, переводя взгляд с него на Гоголя и обратно. – Это все, о чем я прошу. Окажите такую милость. Сжальтесь над несчастной.

Она опустилась на колени. Гоголь собирался подбежать к ней, но был остановлен властным жестом Гуро.

– Не приближайтесь, Николай Васильевич! Мы с вами понятия не имеем, на что способны эти так называемые мертвые души.

– Он прав, Николай Васильевич, – печально молвила Элеонора. – Я не знаю, что именно сотворил со мной Верховский. Быть может, я заразна, а мне не хотелось бы причинить вам вред. Вы и так достаточно натерпелись из-за меня.

– Полноте! – отмахнулся Гоголь. – Все в прошлом, сударыня.

– У меня нет прошлого, – сказала девушка. – И будущего тоже нет. Я хожу, смотрю и разговариваю, но это гораздо хуже, чем быть мертвой, поверьте. А самое страшное ждет меня потом. Расплата за все то, что принуждает меня совершать чужая, злая воля. Вот почему я хочу умереть – умереть по-настоящему.

Она оглянулась на реку.

– И пусть меня унесет течение, ибо оставаться здесь после всего, что было, выше моих сил. Мои родители, они ведь тоже замешаны в этой истории. Не хочу видеть их, не хочу видеть никого, кто напоминал бы мне о случившемся. И ужасно боюсь, что меня опять отыщут и поднимут из земли. Поэтому...

Не договорив, девушка спустилась к воде и, не подбирая платья, вошла в реку по пояс. Гоголя поразило, что она, по-видимому, совершенно не испытывает холода, стоя в ледяной воде. Вокруг нее медленно кружился мусор, плавающий возле опор моста.

– Не бойтесь, сударь, – крикнула она Гуро. – Я все равно неживая. Избавьте меня от душевных и телесных мучений, и пусть рука ваша не дрогнет! Скорее же! Не медлите. Сюда! – она указала на свою грудь. – Покончите со мной, и я буду молиться о спасении вашей души так же горячо, как о спасении своей собственной,

– Николай Васильевич! – окликнул Гуро, не отрывая от нее взгляда. – Будьте любезны следовать дальше. Я вас догоню. Только не оглядывайтесь, договорились?

Не помня себя, Гоголь подхватил саквояж и зашел на осклизлое покрытие моста. Когда прозвучал выстрел, он все же не выдержал и поворотил голову назад. Гуро уже шел за ним с дымящимся пистолетом в руке. По течению уплывало белое платье, смявшееся так причудливо, что походило на лебедя. Гоголь утер кулаком горючую, едкую слезу и пошел дальше.