Гоголь. Мертвая душа

Глава XXV

Экипаж стоял на месте. Кони, понуро опустившие головы, брезгливо щипали сухие бурьяны под кустами. При виде людей они недовольно затрясли гривами и попятились.

– Не серчайте, – заворковал Гуро, приближаясь с вытянутой рукой. – Сейчас покормим вас. А потом поскачем. Надоело коляску за собой таскать?

Гоголь изумленно моргал. Ему не верилось, что он видит перед собой высокомерного, циничного и холодного товарища. Выяснилось, что Гуро ведет себя надменно только с людьми. Общаясь с животными, он говорил незнакомым, чуть ли не воркующим то-, ном.

– Любите лошадей, Яков Петрович? – спросил Гоголь.

Повернувшись к нему, Гуро нахмурился.

– За что мне их любить? В данный момент они полезны, вот и все. Поищите под козлами или позади кузова, Николай Васильевич. Готов биться об заклад, что у нашего Федора был припасен овес.

– Целых два мешка, – доложил Гоголь, порывшись в вещах. – И торбы тоже две.

– Займитесь кормежкой, – распорядился Гуро. – А я пока что сверюсь с картой и определюсь на местности.

– Почему бы не наоборот, Яков Петрович? Я займусь картой, а вы таскайте лошадям овес.

Ответом на это предложение был ледяной взгляд и фраза, отчеканенная металлическим голосом:

– Я бы согласился с вашим предложением, Николай Васильевич, если бы доверял вашему умению читать военные карты. А в вашей способности покормить коней я не сомневаюсь. Поэтому делайте, что вам говорят.

Гоголь насыпал в торбы овса и навесил их на лошадиные морды. Пока они жадно хрупали, он снял с них сбрую, оставив лишь уздечки с удилами. Гуро спрятал карту и сказал, что через час они будут на месте. Гоголь снял торбы, потрепал выбранного коня по гриве и полез ему на спину. То, что у Гуро получилось с первого раза, у Гоголя заняло несколько минут. Уже почти забравшись, он соскальзывал на землю, и все приходилось начинать сначала. Хорошо еще, что конь попался понятливый и не капризный – терпеливо стоял и ждал, пока наездник наконец займет свое место.

– Если свалитесь на ходу, пеняйте на себя, – сказал Гуро, готовясь ударить каблуками в конские бока.

– Саквояж забыли, Яков Петрович, – мстительно произнес Гоголь.

– Я думал, вы возьмете, Николай Васильевич.

– Я вам в носильщики не нанимался, сударь.

Гоголь постарался произнести эти слова с той же холодностью, которая была присуща его спутнику, и у него получилось. Вместо того чтобы разгневаться, Гуро ухмыльнулся.

– А вы хороший ученик, мой друг, – оценил он.

– Учитель хороший попался, – сказал Гоголь, улыбнувшись в ответ.

Гуро подвел коня к саквояжу, подцепил ручку тростью и поставил перед-собой. Из боковых карманов его торчали рукояти пистолетов. Даже при этих неудобствах наездником он оказался великолепным. Конь под ним шел ровно и послушно узде, в отличие от скакуна Гоголя, которого заносило то в озимые, то на пашню.

От скачки у обоих разрумянились щеки, сонливость сменилась бодростью. Когда пошел дождь, Гуро придержал коня, и, двигаясь рядом, они прикончили арманьяк, что придало им новых сил.

– Вернемся в Петербург, я угощу вас кое-чем действительно замечательным, – пообещал Гуро. – Из императорских подвалов. Право, Николай Васильевич, дружить со мной намного выгоднее, чем с поэтами, которые вечно в долгах как в шелках.

– Не все меряется деньгами, сударь, – сказал на это Гоголь.

– Не всё, – согласился Гуро. – Но очень многое.

Легкое опьянение позволило обоим стоически встретить холодный дождь, обрушившийся на них при подъезде к селу. Гоголь поднял воротник и сказал, показывая рукой:

– Если это Верховка, то имение, по моим представлениям, вон там, за бугром. Можно срезать путь.

– По дороге получится быстрее, – решил Гуро. – Дождь усиливается. В поле увязнем.

Он погнал коня вперед, Гоголь тоже похлопал своего по шее, призывая его перейти на крупную рысь. Он уже приспособился к езде верхом и чувствовал себя неплохо, если не считать отбитого зада, который трудно было приподнимать без стремян.

Всадники, держась друг за другом, въехали в село. По обе стороны от них потянулись серые заборы и редкие плетни. Побелка на мазанках потемнела, соломенные крыши местами провалились, как будто тут давно никто не ухаживал за своим жильем. Но люди в Верховке обитали. Это стало ясно, как только товарищи доехали до середины села, где их встретила настоящая баррикада из пары составленных телег и бревен. Обернувшись, всадники увидели, как позади них из двух противоположных ворот выкатывают другие телеги. Со всех сторон ковыляли мужики, вооруженные оглоблями, косами, топорами и вилами. В который раз их нерасторопность сыграла на руку нашим героям!

– Делайте как я! – воскликнул Гуро. – Скачите прямо за мной, сударь! Мы прорвемся.

Кони, получив удары под ребра, рванули с места в опор так, что комья грязи полетели. Гуро правильно определил место для прорыва. Между левой телегой и изгородью оставался зазор, достаточный для того, чтобы пропустить всадника. Не сбавляя скорости, Гуро умудрился еще и огреть тростью мужика, забравшегося на ограду с целью задержать всадников рыбацкой сетью. Другой прыгнул на Гоголя с телеги, но промедлил доли секунды, которых ему как раз не хватило для успеха.

Других препятствий по пути наши герои не встретили и вскоре придержали поводья.

– Они все собрались в деревне, надеясь перехватить нас там, – рассуждал Гуро, покачиваясь на спине лошади. – В этом господин Верховский просчитался. Как и в том, что заграждения были установлены против экипажа, а не против всадников. Не поскачи мы верхом, нам бы крышка.

– Но ведь мы могли последовать моему совету и поехать через поля.

– Нет, – возразил Гуро. – Не могли. Дождь.

Гоголь недоверчиво уставился на него:

– Уж не хотите ли вы сказать, что Верховский управляет погодой?

– Это как раз просто, мой наивный друг. Спросите об этом любого сибирского шамана. Вызвать дождь любой дурак может, если потренируется как следует. А вот предвидеть последствия своих поступков способен не каждый. Вы играете в шахматы, Николай Васильевич?

– Немного, – ответил Гоголь. – В шашки лучше.

Гуро поморщился:

– Да что же это у вас все понемногу, голубчик? На лошади болтаетесь кое-как, шахматы с шашками путаете, стрелять вообще не умеете. Нельзя же так, милый мой. Умения нужно доводить до совершенства.

– Только те умения, которые важны, – сказал Гоголь. – Зачем мне шахматы?

– Главным образом для того, чтобы просчитывать разные варианты развития событий, – сказал Гуро. – Хотя бы на несколько ходов вперед.

– Больно много вы просчитываете, – сказал Гоголь с детской обидой. – Знали бы вы, что нас ждет в Чепрановке, так, небось, с отрядом бы поехали.

– Ни в коем случае.

– Это почему?

– Да как раз потому, что я смотрю вперед, – усмехнулся Гуро с чувством превосходства. – Как вы полагаете, Николай Васильевич, стал бы нас дожидаться господин Верховский, если бы узнал, что арестовывать его идет целое войско? Нет, конечно. Сбежал бы, а потом ищи ветра в поле. Имея же против себя только двух противников, то есть вас и меня, он рассчитывает на победу. И только благодаря этому заблуждению мы застанем хищника в его логове.

Когда крыша усадьбы проступила сквозь кроны деревьев, кони, как и накануне, заартачились и отказались идти дальше.

– Что ж, придется спешиваться, – решил Гуро.

Гоголь с неизъяснимым блаженством спрыгнул с лошадиного хребта и походил вокруг враскоряку, возвращая ногам прежнюю подвижность. Они привязали коней к корневищам кустов и, оглядываясь, двинулись к дому. По пути Гуро попросил рассказать, что помнит Гоголь о планировке двора. Арманьячный хмель выветрился из голов, и мокрая одежда причиняла все больше неудобств.

Желтый дом под серой черепичной крышей уставился на идущих всеми своими окнами. За оградой, увитой сухими виноградными лозами, было безлюдно. Некоторое время наших героев сопровождала трескучая сорока, прыгающая с ветки на ветку, а потом взмахнула крыльями и была такова.

Гуро и Гоголь вошли в распахнутые, поскрипывающие на ветру ворота. Гравий захрустел под их сапогами. Гоголь нес саквояж и трость товарища, чтобы тот имел возможность стрелять с любой руки. В голове было пусто. Если бы в этот момент Гоголя спросили, зачем он здесь и понимает ли он, что, возможно, идет на смерть, то он бы растерялся. Но никто его ни о чем не спрашивал, и он шел просто потому, что нужно было идти, не бросать же товарища!

Стекла в окнах заблестели, когда находившиеся внутри дома дружно, как по команде, распахнули рамы.

– В укрытие! – скомандовал Гуро.

Он крикнул еще что-то, но голос утонул в трескотне выстрелов. Стреляло не менее пяти человек. Гоголь с некоторым изумлением обнаружил, что уже не идет и не стоит, а сидит на корточках за срубом той самой бани, в которой его и поручика Багрицкого пытались уморить чадом. Как давно это было! И вместе с тем совсем недавно. И теперь Гоголя опять хотят убить. Да что же это такое! Дался он всем! Какая-то высшая сила хранит его, иначе он давно бы пал от рук врагов.

Пули врезались в бревна, как будто туда гвозди заколачивали. Гоголь увидел подле себя саквояж Гуро и вспомнил, что тому могут понадобиться заряды. Он высунулся из своего убежища и увидел картину, навсегда врезавшуюся ему в память. Гуро не убегал и не прятался. Он стоял посреди обширного двора, там, где его застиг ружейный огонь, и неспешно, методично садил пулю за пулей в окна. Из одного уже свисала поникшая косматая голова. Из другого выпало ружье и шлепнулось на траву. За третьим всплеснул руками незадачливый стрелок и пропал из виду, чтобы больше уже не появиться.

– Саквояж! – потребовал Гуро, не оборачиваясь. – Сами не высовывайтесь, просто бросьте его к моим ногам.

Придерживая локтем пистолетные стволы, он выстрелил в пятый или шестой раз. Выбежавший из двери мужик опрокинулся обратно, оставив снаружи только свои ноги в лаптях.

– Не на того напали, лапотники, – пробормотал Гуро презрительно, нащупывая свободной рукой открытый саквояж.

Гоголь его услышал, потому что находился рядом. Гордость за себя заполнила его душу, распирая грудную клетку.

– Второй пистолет заряжу я, – сказал он. – Я видел, как это делается.

– Что ж, попробуйте, – разрешил Гуро.

Сам он стоял на одном колене, орудуя шомполом и пороховым рожком с проворством фокусника. Засевшие в доме еще только начали высовываться из окон, проверяя, миновала ли опасность, когда Гуро пристроил пистолет на локтевой сгиб и влепил пулю в противника, целившегося в него. Других смельчаков не нашлось. Все они прятались за стенами, высовываясь лишь мельком.

– Справились, Николай Васильевич? – спросил Гуро, всматриваясь в окна. – Давайте сюда, – он протянул руку. – Сейчас я забегу в дом. Когда крикну, следуйте за мной. Если же нет, то попытайтесь спастись бегством.

– Зачем в дом? – выкрикнул Гоголь с отчаянием. – Неизвестно, сколько их там всего.

– Вы что, не слышите? Гремят телеги, и бьют копыта. Это подмога из деревни подоспела. На открытой местности нам не продержаться.

– Тогда не в дверь, там наверняка засада. Видите лестницу у стены? За ней комната, где оборонялся поручик. Того человека, который стрелял оттуда, вы застрелили.

– Помню, – коротко произнес Гуро.

Он обернулся. Гоголь –„ тоже. По дороге к усадьбе мчались телеги и верховые, а вдали были видны фигурки пеших. Насколько позволяла рассмотреть пелена дождя, в общей сложности их было никак не меньше сотни. Гоголь подумал, что это конец. На этот раз спасти их могло только чудо, но кто его совершит? Чего ради? В дождевых облаках за косыми струями не наблюдалось ничего похожего на небесную рать...

– Мы пропали, – сказал Гоголь.

– Побежали! – скомандовал Гуро. – О, в рифму вышло! Да я поэт!

Подбодрив таким образом товарища, он уже сделал шаг в сторону приставной лестницы, когда в глубине дома прозвучала резкая команда, и в окна снова высунулись стрелки, которых стало в два раза больше, чем прежде.

Выстрелы не прозвучали, хотя ружья были нацелены на двух товарищей.

К воротам приближались первые всадники.

– Живьем брать будут, – пояснил Гуро. – А порох кончился. Всего пять зарядов осталось. Так что настал ваш черед, мой друг.

– Но что я могу? – вскричал Гоголь, дико глядя сквозь пряди волос на все новых и новых врагов, заполняющих двор. Некоторые лезли через ограду, другие выскакивали из сада. Живое кольцо делалось все плотнее.

– Крест, – сказал Гуро. – Вы ведь человек верующий, Николай Васильевич. У вас должно получиться. В любом случае другого способа я не вижу.

– Вот вам и шахматы, Яков Петрович. Или скажете, что и эту ситуацию вы предусмотрели?

– Безусловно, мой друг. Крест был моим запасным вариантом.

Невозможно было понять, шутит Гуро или нет. Гоголь не стал ломать голову над этим. Он уже сконцентрировался на предстоящем действе. Получится или нет? Нельзя допускать ни малейшей тени сомнений. Должно получиться! Не может не получиться!

Гоголь выпрямился во весь рост под усилившимся дождем. Мокрые пряди липли к лицу, вода стекала по усам в рот. Гоголь убрал волосы с глаз и как можно выше поднял руку со славяногорским крестом.

– Во имя Отца и Сына, – заговорил он срывающимся голосом, – и Святого Духа, и Девы Марии, и архангелов, и ангелов... Заклинаю...

Это была чистой воды импровизация, и он понятия не имел, что скажет в следующий момент, но слова складывались сами собой, будто Гоголь давным-давно знал это заклинание, а теперь вспомнил, потому что настала пора.

– Изыди, дьявольская сила! Исчезни! Рассыпься в прах, развейся по ветру, пропади пропадом!..

Крест в руке Гоголя стремительно разогревался, но не обжигал руку, потому что сделался с ней одним целым. Это было потрясающее ощущение. Страх пропал. Неуверенность сменилась непоколебимой решимостью. Продолжая произносить заклятие, Гоголь медленно поворачивался по часовой стрелке, Наблюдая за тем, как пятятся, отступают, разбегаются и тают в дождевых потоках призрачные человеческие фигуры. Ощущение собственной силы переполняло его. Он видел, как пропадают силуэты в оконных проемах, как вспыхивают радужные блестки в стеклах, в лужах, в дождевых каплях, и все они – сотни их, тысячи, мириады – являются отражениями от многоцветного сияния, охватившего крест, который был уже не просто горячим, а огненным, но все равно не прожигал держащую его руку.

– Убирайтесь в пекло! – выкрикнул Гоголь и вдруг понял, что это было уже лишним.

Вокруг него и товарища не осталось ни одной мертвой души. Даже кони бежали прочь, волоча постромки и перевернутые телеги.

– Силен! – прошептал Гуро в полнейшем и неподдельном восхищении. – Ай да Гоголь, ай да молодец!

– Вот видите, а вы не верили...

Гоголь тоскливо посмотрел на холодный мокрый и тусклый крест в своем кулаке. Представление кончилось. Окружающий мир стал будничным и скучным.

– Теперь верю, – сказал Гуро серьезно.

Гоголь поцеловал крест, спрятал за пазуху и, сраженный внезапной усталостью, пробормотал:

– Отныне я буду переманивать вас на свою сторону, голубчик.

Гуро на «голубчика» не обиделся. Покрутил головой и сказал:

– А что, попробуйте, Николай Васильевич. Глядишь, и получится у вас.

Гоголю слова эти были дороже всякой похвалы.