Голоса потерянных друзей

Глава восьмая

Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987

Книги меня окрыляют. Мне снятся бесчисленные литературные сокровища, стоящие на высоких полках из красного дерева в библиотеке Госвуд-Гроува, и лестницы, уходящие в самое небо. Несколько дней подряд, вернувшись с работы из школы, где мне так и не удается достичь ощутимых подвижек в общении с моими учениками, я надеваю прорезиненные ботинки и устраиваю себе марш-бросок вдоль заветной тропы, пробираюсь сквозь заросли лагерстрема и иду к дому по поросшей мхом старой садовой дорожке. Подолгу стою на крыльце, точно ребенок перед рождественской витриной, и фантазирую, что было бы, если б я только могла добраться до этих книг.　

Лорен Айзли, которому я посвятила одну из любимейших своих университетских работ, писал: «Если в этом мире и есть волшебство, то оно сокрыто в воде», но я всегда считала, что на самом деле его стоит искать в книгах.　

Волшебство мне необходимо. Мне просто требуется чудо, суперсила. Прошло уже почти две недели, а все, чему я научила ребят за это время, — жевать дешевые бисквиты и спать на уроках. А еще тому, что, если они попытаются удрать до звонка, я встану у них на пути, так что нечего и пытаться. В результате они приноровились вообще не ходить на занятия. Не знаю, где их носит, но только не в моем классе. Стопка докладных о прогулах, написанных на одинаковых розовых бланках, становится в директорском кабинете все внушительней. Грандиозный план мистера Певото, задумавшего подарить школе новое дыхание, разбился вдребезги о привычный и неизменный уклад. Он напоминает мне одного персонажа из известного рассказа Айзли. Этот герой собирал на пляже морских звезд и выкидывал их в океан, одну за другой, а беспощадный прибой тем временем выносил на берег все новые и новые жертвы.　

Почти все книги, взятые мной для классного чтения, растащили, и я приноровилась ежедневно читать ученикам фрагменты «Скотного двора» вслух. И это в старших-то классах, когда нормальные дети уже спокойно справляются с самостоятельным чтением. Но они не возражают. Некоторые даже слушают, украдкой поглядывая на меня из-за сложенных рук, поникших голов и опущенных глаз.　

Ладжуны нет в числе моих слушателей. После нашей обнадеживающей встречи в кафе «Хрю-хрю и Ко-ко» она не пришла ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду, и сегодня, в четверг, ее на уроке тоже нет. Словами не передать, как это меня расстраивает.　

Пока я читаю, из кабинета, расположенного напротив, доносятся нескончаемые крики — это учительница, заменяющая прежнюю химичку, пытается угомонить класс. Ее предшественница, с которой мы одновременно начали работать, уже успела уволиться под тем предлогом, что ей срочно надо возвращаться домой — у ее матери, дескать, обострилась волчанка. Химичка так быстро исчезла, точно ее никогда здесь и не было.　

А я все твержу себе, что не сдамся — и точка. Я обязательно проберусь в библиотеку Госвуд-Гроува. Может, мои ожидания чересчур высоки, но я никак не могу отделаться от мысли, что ребятам, которым в обычной жизни выбирать не приходится, стоило бы предоставить хоть какой-то выбор. А еще я хочу донести до них, что самый верный способ изменить окружающие тебя обстоятельства — это открыть хорошую книгу.　

Книжки стали моим спасательным плотом, который уносил меня в чудесные миры, когда мне было одиноко и когда мамы не было рядом. В те годы у меня было много трудностей: я ломала голову, почему папа не хочет со мной общаться, почему я, меняя одну школу за другой, со своими непослушными черными кудрями и оливковой кожей вечно оказывалась не такой, как все. Но книги внушили мне веру в то, что смышленые девочки, даже если общество их не принимает, все равно могут разгадывать тайны, спасать несчастных, ловить международных преступников, летать к далеким планетам на космических кораблях, брать в руки оружие, участвовать в битвах. Книги научили меня тому, что не все отцы понимают своих дочерей, а некоторые даже не пытаются этого сделать. Но вполне можно стать хорошим человеком, даже несмотря на это непонимание. Книги помогли мне почувствовать себя красивой, когда я такой себя не считала, ощутить в себе силу, когда меня душило бессилие.　

Книги сформировали меня как личность.　

И я хочу, чтобы то же случилось и с моими учениками. Чтобы эти одинокие, безучастные, неулыбчивые лица с равнодушными глазами, которые я вижу изо дня вдень, просветлели.　

Школьная библиотека для моих целей не годится даже на первое время. Детям не разрешается выносить из нее книги, потому что «им ничего нельзя доверить». Городская библиотека, когда-то построенная на деньги знаменитого филантропа Карнеги и расположенная в паре кварталов от школы, медленно приходит в запустение. Ну а самое добротное, современное, богатое хранилище книг, само собой, расположено в районе у озера, куда нам всем вход заказан.　

Надо понять, какие богатства таятся в Госвуд-Гроуве. Для этого я попросила у тренера Дэвиса бинокль, которым обычно пользуется комментатор во время соревнований. Он пожал плечами и пробубнил в ответ, что после уроков бинокль должен ему занести кто-то из учеников, но он может одолжить его только на один день, потому что завтра, в пятницу, состоится футбольный матч.　

Когда я слоняюсь по пустому классу, дожидаясь окончания последнего урока, в дверях появляются Малыш Рэй и худощавый мальчик с безупречно уложенными волосами. Его зовут Майкл, и он один из любимых прихвостней Рэя.　

— Мистер Раст. Мистер Дэйгр. Полагаю, тренер Дэвис попросил вас что-то мне передать?　

— Ага!　

— Да, мэм.　

Поскольку мальчишек сюда прислал тренер, они кажутся кроткими, как ягнята, и стараются демонстрировать хорошие манеры. Малыш Рэй извиняется, что они не сумели прийти раньше. Майкл кивает.　

— Ничего страшного. Я вам признательна за помощь. — Они не сводят глаз с ящика, в котором обычно лежат бисквиты, но я им ничего не предлагаю. Трудно поверить, что после бесконечных драк у доски и сквернословия эти двое могут вести себя вежливо. — Поблагодарите от меня тренера Дэвиса.　

— Хорошо, мэм! — говорит худышка Майкл, а Малыш Рэй протягивает мне бинокль.　

По пути к двери Малыш Рэй резко оборачивается с таким видом, будто ему вовсе не хочется задавать этот вопрос, но он должен знать правду — иначе никак:　

— А на кой вам бинокль?　

— Правильнее будет: «зачем», — поправляю я его. — Не забывай, ты в кабинете английского, тут надо говорить правильно!　

Майкл смотрит себе под ноги, пряча улыбку:　

— Вообще-то мы с Рэем уже в коридоре.　

Ну надо же! А этот парень совсем не глуп. И как ему удавалось это скрывать целых две недели?　

— Минуточку, — с улыбкой возражаю я. — Чисто теоретически моя территория тянется до середины коридора и захватывает ту его часть, где вы сейчас стоите. А вторая половина относится к кабинету химии.　

Малыш Рэй расплывается в улыбке, делает два огромных шага в сторону и оказывается на безопасной территории.　

— Так на кой вам бинокль?　

— А ты ответь хоть на один мой вопрос по тексту «Скотного двора» завтра на уроке — и я тебе все расскажу. Точнее, не все, а только зачем мне бинокль. — Попробовать стоит. Если удастся сладить с Малышом Рэем, я и к остальным найду подход. Он ведь в этой школьной социальной иерархии занимает далеко не последнее место. — Вопрос можешь выбрать любой, но отвечать надо будет полно. А не нести всякую ерунду, чтобы только всех повеселить.　

Я мечтаю о дне, когда в классе разгорится самая настоящая дискуссия. Как знать, может, это случится завтра!　

Малыш Рэй неодобрительно косится на меня:　

— Ладно, проехали.　

— Дай знать, если передумаешь.　

Они удаляются прочь по коридору, толкаясь и посмеиваясь с беспечностью щенят, спущенных с поводков.　

Я убираю свою добычу и жду четырех часов — официального времени учительской амнистии. Мне, биноклю и блокноту предстоит важная миссия, а кроме того, после нескольких особенно дождливых дней сегодня в четверть пятого тетя Сардж должна наконец приехать ко мне и залатать прореху у дымохода.　

Схватив ключи, я закидываю на плечо нагруженный рюкзак, отворачиваюсь от своего стола и вдруг вижу на пороге — кто бы мог подумать! — Бабушку Ти из «Хрю-хрю и Ко-ко» с коробкой из-под напитка «Маунтин-Дью». Вряд ли она заполнена именно им, потому что бабушка без особого труда ставит ее на мой стол. А потом протягивает мне листок, на котором что-то написано, и строго кивает на коробку, намекая, что разгрузить ее я должна сама.　

Мне не хватает духу отказаться, и я заглядываю внутрь. Оказывается, что та доверху набита бугристым печеньем, выложенным в несколько слоев, предусмотрительно разделенных листами вощеной бумаги.　

— Хватит деньги тратить на всякую магазинную ерунду, — объявляет она. — Вот тебе овсяное печенье с изюмом по рецепту бабушки Ти! Приготовить — проще простого. Стоит сущие гроши. Умеренно сладкое. Если ребенок так уж голоден, он его съест. Если не голоден — будет нос воротить. Только сахара много не клади. Хватит и чуточки. И не надо класть вместо изюма шоколадные капельки, если только печешь не на праздник! В классе пускай едят с изюмом! Тебе же нужно, чтобы голодным мальцам было чем перекусить? А излишества ни к чему. Вот в чем суть, — она протягивает листок. — Вот рецепт. Легко, дешево: овсянка, масло, мука, немного сахара, изюм, лежалые, коричневые бананы — до того перезрелые, чтобы мялись легко, как грязь, и пахли на всю кухню. Их можно взять почти что задаром в «Пиггли-Виггли», в самом дальнем углу овощного отдела. Вопросы есть?　

Я изумленно пялюсь в коробку. После очередного дня в школе в голове стучит, а чувствую я себя так, словно меня переехал экскурсионный автобус. Соображаю я тяжело, и не сразу нахожусь с ответом:　

— Да н-н-нет… хорошо…　

Это что же, я только что согласилась печь печенье для этого мелкого хулиганья?　

Бабушка Ти тычет в меня сучковатым пальцем и прикусывает губу, морщась, будто ей на язык попала капелька уксуса:　

— Я тебе принесла на первый раз, — она устремляет свой указующий перст на коробку. — А следующую порцию сама пеки. Я тебе не смогу без конца помогать! Старая я уже. Колени болят. Спина ноет от артрита. Ноги еле держат. Правда, разум еще остался, но иногда и он меня покидает. Годы уже не те. Я больная старуха, что с меня взять.　

— Хорошо… ладно. Честное слово, я очень тронута! — к горлу подкатывает ком, а глаза начинает жечь от слез. На меня совершенно внезапно накатывает целая буря эмоций. А ведь я не из тех, кого легко растрогать. Точнее сказать, я почти никогда не плачу. Когда растешь под чужой крышей, учишься быть обходительной и сдержанной, чтобы никому не доставлять лишних хлопот.　

Я с трудом сглатываю. «Бенни, да что с тобой такое? А ну прекрати!»　

— Простите, что доставила вам неудобства.　

— Пф! Да какие уж тут неудобства! — фыркнув, отмахивается Бабушка Ти.　

С преувеличенной старательностью я закрываю коробку:　

— Нет, правда, я очень вам благодарна! И дети будут благодарны!　

— Ну что ж, тогда ладно, — и она устремляется к двери так же неожиданно, как появилась тут. — Прекращай их кормить покупными сладостями. Им же только того и надо! Обдерут подчистую, как липку, вот увидишь. Уж я-то знаю. Я преподавала в воскресной школе дольше, чем ты ходишь по этой земле! Мой покойный муж шестьдесят девять лет руководил хором, прежде чем отправился в вечность. Днем в ресторане работал, а вечерами и по воскресеньям музыкой занимался. Детям совсем не на пользу, когда их балуют. Хочешь пирожное с кремом из магазина в красивой коробочке? Ну так иди подстриги траву, прополи грядку, помой кому-нибудь окна, подработай за кассой в магазине — потрудись немного и купи его на свои деньги. Бесплатно ты сможешь съесть — если только и впрямь голоден — только одно овсяное печенье. И то лишь для того, чтобы башка от голода не болела. Чтобы мог учиться. Раз можешь весь день просиживать на школьной скамье, а не горбатиться где-то, то, считай, тебе повезло. Это благословение небес и большая удача. Детям бы ценить ее, как ценили мы в свое время, — она идет к двери и ворчит на ходу: — Но нет же, все избаловались этими покупными пирожными.　

Жалею, что не записала всю эту речь — от первого до последнего слова — на диктофон. Или, еще лучше, на видеокассету. Я бы включала ее детям раз за разом, снова и снова, пока что-нибудь бы не изменилось.　

— Бабушка Ти? — окликаю я ее у самого порога.　

— А? — отзывается она, сбавив шаг и снова поджав губы.　

— Вы не подумали о том, чтобы все-таки прийти ко мне на урок и пообщаться с ребятами? Им было бы очень полезно услышать вашу историю.　

Но она снова отмахивается от моего предложения, точно от огромной назойливой мухи:　

— Золотце, да нечего мне им рассказывать, — с этими словами она скрывается в коридоре, оставив меня наедине с овсяно-банановым печеньем, присыпанным какао. Впрочем, всего несколько минут назад у меня и этого не было. Так что хоть какой-то плюс.　

А еще я опаздываю на встречу с чудо-женщиной, обещавшей починить мне крышу. Я прячу печенье в «бисквитный сейф» — он же верхний ящик стола, — запираю его и пулей выскакиваю из школы.　

Когда я подъезжаю к дому, тетя Сардж уже сидит на крыше. К крыльцу приставлена лестница, и я тоже влезаю по ней и останавливаюсь на верхней ступеньке, схватившись для устойчивости за край крыши — теперь он на уровне моих брючных карманов. Я приветствую Сардж и извиняюсь за опоздание.　

— Да не беда, — бормочет она в ответ, зажав зубами гвоздь, точно сигарету. — Вы мне тут все равно ни к чему. Вся работа — снаружи.　

Еще несколько мгновений я стою вот так на лестнице и с немалым восторгом наблюдаю за тем, как она вынимает гвоздь изо рта и вгоняет его в черепицу четырьмя точными ударами молотка. Рядом с ней лежит пакетик с запасными фрагментами черепицы, и это немного меня тревожит. Выходит, одного просмаливания недостаточно. Получается, ремонт может оказаться дороже, чем мы договаривались.　

Я пытаюсь закинуть колено на крышу, но лестница опасно пошатывается подо мной. По счастью, сегодня день стирки, и я загодя надела старые-престарые рабочие штаны, которым все равно давно пора на помойку. Наконец я перебираюсь на крышу с грациозностью морского котика, пытающегося вскарабкаться на циркового пони.　

Сардж бросает на меня встревоженный взгляд:　

— Если у вас есть другие дела, делайте их спокойно. Я тут сама прекрасно справлюсь, — ее голос звучит так, будто она хочет защитить свою территорию. Может, у всех военных так — последствия адаптации к непростым условиям работы.　

Я задумываюсь о своих учениках. А вдруг и их презрение ко мне не имеет под собой ничего личного? Внезапно мелькнувшая мысль кажется соблазнительной и, что уж там, немного бунтарской. Мне вечно кажется, что поведение окружающих — это реакция на мои поступки, и я напрочь забываю о том, что тут может и не быть никакой связи.　

— После меня ничего протекать не будет, — заверяет Сардж. — Я свое дело знаю.　

— Ни секунды в этом не сомневаюсь. Да и потом, сама я понятия не имею, как чинить крышу. Худо-бедно умею под нею жить — но на этом все. — Я проползаю немного и сажусь недалеко от края. Крыша оказывается на удивление крутой. А еще она выше, чем я думала. Отсюда просматривается все кладбище, сад и поле за ним. Вид, надо сказать, живописный. — Интересно, если я понаблюдаю за тем, что и как вы делаете, может, в следующий раз смогу справиться сама? Но вообще-то мне казалось, что надо будет просто смазать крышу битумом — и все.　

— Выяснилось, что этого мало. Если вы, конечно, не хотите, чтобы все опять потекло.　

— Нет, что вы! Разумеется, нет, но…　

— Если хотите, чтобы работу сделали тяп-ляп, это не ко мне, — Сардж садится на корточки, откидывает голову назад и, сощурившись, смотрит на меня. — А если и без того есть о чем потолковать, — она крутит в руках молоток — легко, точно это пластмассовая вилка, — то ни к чему ходить вокруг да около. Хотите что-то мне сказать — выкладывайте. Такой уж я человек. Другим это не нравится, но это их проблемы, — говорит она и резко кивает, что придает ее словам вес. Мне тут же вспоминается Ладжуна. Видимо, твердость характера — это их семейная черта.　

— Дело в деньгах, — отвечаю я. Она права — когда называешь вещи своими именами, сразу становится легче. Я киваю на гвозди, черепицу и так далее. — Мне это все не по карману. Я думала, мы залатаем крышу на первое время, а потом я свяжусь с хозяином дома, — продолжаю я. Впрочем, не факт, что это случится быстро. Искать Натана Госсетта — все равно что гоняться за призраком. Я попыталась связаться с двумя его дядями через конторы «Торгового дома Госсеттов». Но там предвзято относятся к звонкам от работников школы — привыкли к тому, что обычно они заканчиваются выпрашиванием грантов, пожертвований и спонсорских вложений.　

Сардж кивает и возвращается к работе:　

— Об этом я уже позаботилась.　

— Я против того, чтобы вы работали задаром.　

— Я уже поговорила с хозяином дома и вытребовала с него деньги.　

— Что?! С кем?! С Натаном Госсеттом?　

— Именно.　

— Вы говорили с Натаном Госсеттом? Сегодня? Он в городе? — радостно переспрашиваю я. Новость меня обнадеживает, и сердце в груди начинает биться чаще. — Я все пытаюсь с ним связаться через дядюшек, но в конторе «Торгового дома» со мной разговаривать не хотят — и так всю неделю!　

— Уж поверьте, Уилл и Мэнфорд Госсетты даже разговаривать с вами не станут — вы для них слишком бедны. — Летний воздух неожиданно пронизывает меня холодом. Сардж поспешно добавляет, немного смягчившись: — Натан по сравнению с ними не такой уж и мерзавец. Он вообще все эти… госсеттские штучки не слишком жалует.　

— А где мне его найти, не подскажете?　

— Сейчас не стоит. Я же вам уже сказала: с крышей вопрос улажен.　

— А вы его где встретили? — Новость о крыше, конечно, радует, но хозяин дома — владелец библиотеки! — мне тоже нужен.　

— На фермерском рынке пересеклись. Он туда приезжает по четвергам, с утра пораньше. Привозит креветки, которые наловил на своей лодке. Дядя Гэйбл их продает.　

— Каждый четверг? — уточняю я. Наконец хоть какие-то новости! — А если я подъеду туда на следующей неделе, я смогу его найти? Поговорить с ним?　

— Наверное… вполне возможно, — Сардж забивает гвоздь, выуживает из коробки следующий и единственным метким движением вгоняет в черепицу и его.　

Тук, тук, тук, бам.　

Эхо ударов разносится над кладбищем и полем. Туда же устремляются мой взгляд и мысли.　

Тишина возвращает меня к реальности. Когда я поворачиваюсь к тете Сардж, ловлю на себе ее взгляд.　

— Мой вам совет… оставьте все как есть. Чем реже его тревожить, тем меньше он будет думать о том, как бы выставить вас за порог. Наслаждайтесь крышей без дыр. Залягте на дно. — Она возвращается к работе. — И если что — обращайтесь.　

— Спасибо, — с чувством благодарю я ее, нисколько не кривя душой. — Но, если честно, я буду немного скучать по каплям с потолка и ведру! Я уже приноровилась точно определять, когда оно переполнится!　

Сардж достает новый гвоздь, и два лишних выскакивают из коробки и катятся ко мне. Я ловлю их и возвращаю на место.　

— Он вам не даст денег на… на что вы там собираете. У Госсеттов есть негласный закон — все подобные просьбы проходят через отдел по связям с общественностью их «Торгового дома», — и снова в ее голосе слышатся металлические нотки.　

— Да, я об этом наслышана. Но деньги мне не нужны, — только книги. Книги, запертые в покинутом доме, погибающие в нем. Книги, которые, кажется, никому не нужны и которым необходим новый дом. А еще любовь. Я бы рассказала обо всем этом тете Сардж, вот только боюсь, как бы кто не предупредил Натана Госсетта обо мне. Внезапное нападение — залог победы. — Я просто хочу с ним поговорить.　

— Да пожалуйста, — говорит она таким тоном, будто за этой фразой должно еще следовать «если жить надоело», а потом прибивает очередной кусочек черепицы. — Мне надо поскорее заканчивать. Сегодня еще за детьми смотреть, пока их мать будет на работе.　

Тук, тук, тук, бам.

— Как они, не поправились?　

— Наоборот: все друг от друга перезаражались.　

— Какой кошмар! Да еще в начале учебного года… — я отодвигаюсь немного к краю крыши, чтобы показать ей, что сейчас уйду и дам ей спокойно поработать. Мне еще нужно совершить засветло марш-бросок к библиотеке, а теперь, когда наконец появилась хоть какая-то завязка с Натаном Госсеттом, меня переполняет воодушевление. — Кстати, если уж мы об этом заговорили: Ладжуны всю неделю нет на моих занятиях. Она не заболела?　

— Точно не знаю. — Судя по тону Сардж, я затронула тревожную тему. — Мама Ладжуны — жена моего двоюродного брата. Точнее сказать, бывшая. У нее трое детей от двух разных отцов, и это не считая Ладжуны, рожденной от моего двоюродного брата, с которым они встречались еще в школе. Если малыши заболевают, то их не отправляют к няне. Наверное, Ладжуна сидит с ними дома.　

Меня тут же охватывает тревога:　

— Но это неправильно, что она пропускает занятия в школе, чтобы быть детям нянькой! — мне вспомнился уголок книги «Скотный двор», который торчал у нее из заднего кармана. — Она же такая умная девочка! И сейчас самое начало учебного года, а значит, она будет все больше и больше отставать!　

Тетя Сардж косится на меня, снова опускает голову и проворно забивает новый гвоздь.　

— Все вы, люди, одинаковые, — бормочет она себе под нос, но так, чтобы я слышала. А потом добавляет чуть громче: — А вы вообще замечали, что многие дети не получают того, чего заслуживают? Мама Ладжуны зарабатывает три доллара тридцать пять центов в час, подметая полы и драя туалеты в конторе «Торгового дома Госсеттов». Этого не хватает даже на еду и кров! Думаете, Ладжуна вкалывает в «Хрю-хрю и Ко-ко», чтобы заработать себе на кино да попкорн? Она помогает маме платить аренду. Папочек давно след простыл. И здесь такое на каждом шагу. Черные детишки и белые вырастают в тяжелых условиях, а потом сами себе портят жизнь. Девчонки рано беременеют, потому что ищут того, что им недодали дома, и в итоге оказываются одни с детьми на руках. Уверена, там, откуда вы приехали, все по-другому, но тут у детей такая судьба.　

Щеки у меня горят, а внутри все сжимается:　

— Вы же понятия не имеете, откуда я приехала! Я куда лучше, чем вам кажется, понимаю все то, с чем сталкиваются эти дети.　

Однако произнося эту тираду, я невольно вспоминаю о маминой истории, которая пробуждает застарелую боль и давние обиды, разделяющие нас вот уже больше десяти лет. Неприятно в этом признаваться даже самой себе, но истина в том, что мама обрекла нас обеих на такую жизнь ровно потому, что выросла в семье, похожей на многие здешние семьи: отсутствие денег на колледж, ноль ожиданий, никакой мотивации, невнимание, насилие, родители, погрязшие в пагубных страстях, которым даже переезды с места на место нельзя толком доверить. Мама однажды увидела объявление о наборе стюардесс. Она наслушалась про них по телевизору и вбила себе в голову, что жить так, как они, — и весело, и приятно. Собрав рюкзак, она и рванула из загибающегося промышленного городка на виргинских холмах аж в Норфолк, где сумела уговорить работодателей взять ее на работу.　

Тот мир, в котором она меня растила, и тот, который знала сама, разделяли несколько световых лет. Все наши обиды и ошибки, мои собственные раны и шрамы, плотная пелена боли, в которую я стараюсь лишний раз не всматриваться, — все это долгих двадцать семь лет заслоняло меня от этой истины. Но больше от нее невозможно прятаться.　

Моя мать перекроила свою судьбу. И мою тоже.　

Сардж устремляет на меня неодобрительный взгляд:　

— Я по вашим рассказам сужу, только и всего.　

— Ах да, мы же с вами столько задушевных бесед провели, — саркастически подмечаю я. — Вы всё обо мне знаете! — Я ползу к краю крыши. С меня довольно! Пусть прибережет свои дерьмовые замечания для кого-нибудь еще. Пусть подавится ими!　

Я-то знаю, что судьбу можно поменять. Я видела это своими глазами.

Под ритмичный стук молотка свешиваю ногу с крыши, нащупываю лестницу и осторожно спускаюсь на влажную траву. Затем захожу в дом, надеваю ботинки на резиновой подошве, забираю из машины планшет для бумаг и бинокль и иду в дальний конец двора.　

— Дом не заперт, — бросаю я вполоборота. — Можете зайти внутрь, если понадобится. Перед отъездом сами его закройте.　

Не знаю почему, но мой уход производит на нее впечатление, и она даже прерывает работу. Кусочек черепицы подскакивает у ее ног.　

— И куда вы идете со всем этим арсеналом? — она кивает на планшет и бинокль с таким видом, точно недавней размолвки и не было.　

— На птичек смотреть, — огрызаюсь я и шагаю дальше.　

— Только осторожнее, на кораллового аспида не наткнитесь, — кричит она вслед. — А то у них там гнездовье.　

По спине пробегает холодок, но поддаваться страху я не намерена. Не боюсь я никаких аспидов! Тоже мне, нашли, чем запугивать. К тому же я уже много раз забиралась в Госвуд-Гроув и ни разу там ни одной змеи не видела.　

Но тут в памяти всплывают бесчисленные истории, которые мне часто доводилось слышать в школе. Истории о прорубях, затонувших рисовых полях, курятниках, болотных лодках, страшной темени под крыльцом… и змеях. Память нашептывает строки стишка, который написал один парнишка из пригорода в ответ на вопрос, какой самый важный урок он вынес из нашего ежедневного чтения «Скотного двора».　

«Как отличить ядовитого аспида от безобидного ужика», — написал он. А дальше следовал стишок:

За красным — черный — пускай живет.　

За красным — желтый — бей, вдруг куснет!

Эти сведения не имели никакого отношения к тексту, который мы читали, но сейчас они мне точно не помешают, потому что с одолженным биноклем в руках я уже несусь на всех парах в Госвуд-Гроув. Надеюсь, что даже через окно я смогу разглядеть названия на драгоценных корешках не читанных книг, которыми заставлены все стены, от пола до потолка.　

А потом в компании тренерского бинокля и мистера Планшета я составлю список всего необходимого.