Голоса потерянных друзей

Глава двадцать вторая

Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987

Сегодня снова четверг, и я, еще не добравшись до дома, уже знаю, что рядом с калиткой припаркован автомобиль Натана. Мыслями я во весь опор несусь к нему, обгоняя даже своего «Жука», который недавно украсили новеньким бампером — спасибо Кэлу Фрэзеру, местному механику и племяннику мисс Кэролайн, одной из дам «Нового века». Он обожает старинные автомобили вроде «Жука», потому что их делали на совесть, чтобы можно было чинить и продолжать пользоваться, а не выкидывать сразу же, как сломаются электронные часы или автоматические ремни безопасности.　

Машина городской полиции выныривает из-за билборда и устремляется за мной, и в этот раз я уже не покрываюсь холодным потом от мысли, что меня остановят из-за бампера. И все равно всякий раз, когда мы вместе закладываем виражи, меня посещает зловещее чувство. Такое ощущение, будто я оказалась в фильме, где поборники закона и серые кардиналы провинциального городка неотличимы друг от друга. Их объединяет общая цель: помешать всякому, кто задумает нарушить статус-кво.

Как бы я ни пыталась сохранять в секрете проект «Подземки» до его завершения, мне это плохо удается. И в этом нет ничего удивительного, когда десятки школьников, группа пожилых дам и горстка волонтеров вроде Сардж бегают по городу, выискивая любые свидетельства — от судейских записей, старых газетных статей, семейных фотоснимков и документов до афиш и материалов для костюмов. На календаре уже начало октября, а значит, до даты нашего предполагаемого праздника, назначенного на Хеллоуин, остается меньше месяца.　

Я притормаживаю у подъездной дороги, ведущей к моему домику, чтобы получше разглядеть, кто сидит в полицейской машине, — как-никак, мы уже выехали за пределы города. В водителе я быстро узнаю Редда Фонтэйна. Ну само собой! Как брат мэра и кузен Уилла и Мэнфорда, он считает, что ему тут все дозволено. Едет он без особой спешки, поглядывая больше не на меня, а на мой дом.　

В голову закрадывается подозрение, что он высматривает машину Натана. Мой «Жук» остается на своей стратегической позиции, перегораживая полицейскому вид, пока он едет мимо. А следом и я подъезжаю к дому. Стоит мне заметить сквозь ветви олеандровых кустов шорты цвета хаки и хлопчатобумажную камуфляжную рубашку, как мой пульс немного успокаивается. Я узнаю наряд Натана еще до того, как вижу его самого на качелях, висящих в углу крыльца. Насколько я могу судить, у него есть порядка пяти повседневных комплектов одежды — и все они удобные, скромные, а главное, полностью соответствуют жаркому и влажному климату юга Луизианы. Одевается он одновременно и как любитель походов в горы, и как фанат пляжного отдыха. Особого лоска наводить не любит.　

И это одно из тех качеств, которые мне в нем нравятся. Я и сама не очень внимательно слежу за модой, хотя и пытаюсь производить на учеников хорошее впечатление. «Всегда одевайся так, точно собираешься на работу своей мечты, а не на ту, куда идешь на самом деле», — любили советовать наставники в колледже. Если так рассуждать, то мне, пожалуй, хотелось бы однажды подняться до директорского кресла. Это осознание пришло ко мне недавно, и я все еще пытаюсь с ним свыкнуться. Как это ни странно, но работа в средней школе отлично мне подошла. Эти дети заставляют меня поверить, что у меня есть свое предназначение, что я каждый день встаю и иду на работу не напрасно.　

«Жук» бесшумно вкатывается в привычную колею у забора, и я глушу двигатель. Натан сидит на качелях, положив одну руку на подлокотник и поигрывая пальцами. Он смотрит в сторону кладбища и при этом так сильно щурится, что мне сперва кажется, будто он задремал. Виду него абсолютно расслабленный.　

Этому умению жить здесь и сейчас я и пытаюсь у него научиться. Сама я по натуре стратег и воин. Я извожу себя тем, что без конца проигрываю в голове былые неудачи, жалея, что не поступила мудрее, проявила слабину, приняла неправильное решение. Слишком уж часто я живу в мире, сотканном из вопросов «А что, если…». К тому же трачу слишком много времени и душевных сил на попытки предугадать, что за тигр притаился за углом. Натан же, кажется, принимает жизнь такой, какая она есть, и готов вступить в битву с любым хищником, где бы и когда бы тот ни появился. Может, это потому, что он был воспитан в горах мамой-художницей, которую он с нежностью называет «битником».　

Жаль, что мы так мало о ней говорим. Я постоянно ищу способы узнать Натана получше, но он скуп на откровения. Впрочем, то же можно сказать и обо мне. Не так уж много я могу рассказать о своей семье и о прошлом, не забредая при этом на ту территорию, которой я всю свою взрослую жизнь сторонюсь.　

Скрип ступенек выводит его из дремы. Склонив голову набок, он обводит меня внимательным взглядом и спрашивает:　

— Непростой выдался денек?　

— А что, я настолько плохо выгляжу? — смутившись, я убираю упавшую на лоб черную кудрявую прядку и прячу ее во французскую косу, которая сегодня утром получилась у меня особенно хорошо.　

Он кивает на пустующую половину качелей, точно это кресло в кабинете психолога, и говорит:　

— Выглядишь… встревоженной.　

Я пожимаю плечами, хотя на самом деле я действительно встревожена — и даже немного уязвлена.　

— Наверное, дело в утверждении проекта «Подземка». Я уже несколько раз разъясняла мистеру Певото его суть, но, по-моему, он совсем меня не слышит. Молодец, мол, дай поглажу тебя по головке, не забудь только собрать с родителей подписанные разрешения. А мне этих бумаг до сих пор не хватает, и немало. Я хотела часть из них получить на родительском собрании. И что ты думаешь? Ко мне пришло одиннадцать человек. Всего одиннадцать! И это из пяти-то классов, с которыми я встречаюсь ежедневно, при том что в каждом учится примерно по тридцать пять детей! Но до меня добралось только три мамы, один папа, одна пара, одна тетя, один официальный опекун и приемная мама. И еще двое пенсионеров. Весь вечер я проторчала в почти пустом классе.　

— Бог ты мой, какой кошмар! — он отрывает руку от спинки качелей и обнимает меня за плечи, скользнув пальцами по моей руке. — Обидно, наверное, было?　

— Еще как, — отзываюсь я, наслаждаясь этим дружеским жестом… или как еще его назвать. — Я ведь даже доски завесила работами учеников и фотографиями. Хотела всем сделать приятное, понимаешь? А осталась наедине с тарелкой печенья и апельсиновым соком… И с красивой посудой осеннего дизайна! Я изрядно потратилась в «Бене Франклине», между прочим. Теперь несколько месяцев канцелярию покупать будет не на что.　

Наверное, это звучит так, будто я напрашиваюсь на сочувствие, что порядком злит, но ничего не поделаешь. Ситуация с родительским собранием не на шутку меня задела, потому что в то, что мы сейчас делаем, я вкладываю душу.　

— Эх… — Натан снова сочувственно вздыхает и по-дружески обнимает меня, чтобы ободрить. — Я бы обязательно отведал твоего печенья!　

Я опускаю голову ему на плечо. Отчего-то этот жест кажется мне таким естественным.　

— Честно-честно?　

— Честно.　

— А ну поклянись! — я поднимаю свободную руку, но тут же роняю ее обратно. Так мы обычно делали с Кристофером. Старая привычка. Призрак прошлого мигом является мне, чтобы напомнить, что погружаться с головой в новые отношения, чтобы только избавиться от меланхолии и склеить разбитое сердце, — это жизненная стратегия моей матушки, которая, по сути, никогда ее не спасала. Мы с Натаном — приятели. Союзники. И лучше все оставить как есть. Он, похоже, тоже так считает, и именно поэтому в те редкие моменты, когда я пытаюсь что-нибудь разузнать о его прошлом, он меня в него не впускает. А однажды я даже набралась смелости и намекнула, что была бы не прочь побывать на его лодке и узнать, как ловят креветок. Но с этой стороной своей жизни он меня никогда не знакомил. Даже взглянуть на нее одним глазком мне не позволялось. И возможно, для этого есть причина.　

Я отстраняюсь, сохраняя между нами безопасное расстояние.　

Он опускает ладонь на скамейку между нами, потом придвигает ее поближе к себе, неуверенно кладет на колено, задумчиво барабанит по нему пальцами. На перила крыльца садится королек, а через мгновение улетает прочь.　

Наконец Натан прочищает горло и говорит:　

— Слушай, пока не забыл: хотел сказать тебе, что попросил своего адвоката отменить сделку по продаже земли похоронной ассоциации, во всяком случае, в ее нынешнем состоянии. Очевидно, что неправильно распродавать могилы, в которых более ста лет назад были похоронены люди. Пусть ассоциация ищет себе участок в другом месте. Иными словами, насчет дома не переживай. Можешь оставаться в нем, сколько хочешь.　

Меня накрывает волной облегчения и благодарности:　

— Спасибо тебе! Ты не представляешь, что это для меня значит! — это откровение сразу уводит меня от опасной темы. Мне нужен этот дом, а моим ученикам — проект «Подземка». Любые попытки построить с Натаном романтические отношения могут всему этому помешать.　

Я сажусь вполоборота, подобрав под себя колено — так между нами оказывается еще больше пространства, — и мы заводим разговор о доме. Самая безопасная тема. Ничего личного. Наконец мы скатываемся в обсуждение погоды, подмечаем, какой сегодня приятный денек, а осень, дескать, уже не за горами. Но еще не пришла.　

— Впрочем, завтра опять может подняться до девяноста пяти градусов, — шутит Натан. — Юг Луизианы, как-никак.　

Мы сходимся на том, до чего же странно жить в местах, где время года меняется чуть ли не каждый день. Сейчас в Северной Каролине, откуда приехал Натан, горные склоны уже, наверное, полыхают янтарным и желтым, а сосны по-прежнему зелены. В Мэне, где мне в годы нашего кочевничества понравилось больше всего, в эту пору вовсю распродают урожай из фруктовых садов и катаются на грузовиках с сеном, а в штат валом валят туристы, желающие полюбоваться на клены, амбровые деревья и деревья гикори. По утрам небольшой мороз присыпает все кругом инеем, точно сахаром, а первый снег уже нет-нет да и появляется на погибающей траве, и в воздухе безошибочно угадывается запах приближающейся зимы.　

— Вот уж не думала, что буду скучать по осени, а все же скучаю, — говорю я Натану. — Зато если вдруг начинаешь тосковать по зелени, то места лучше госвудских садов не найти, — продолжаю я и уже собираюсь было с восторгом описать ему старинные сорта плетистых роз, яркими каскадами украшающих ограду, высокие деревья, полуразрушенный остов бельведера, найденного мной только вчера, во время прогулки, как вдруг осекаюсь, поняв, к чему начинает клониться наша беседа.　

От радушия Натана не остается и следа. Он тут же мрачнеет. Мне хочется извиниться, но я не могу — даже это способно усилить его давнюю тревогу относительно дома и его будущего.　

Он устремляет взгляд — задумчивый и печальный — в сторону поместья. Я мысленно ругаю себя за свою оплошность.　

— Пойду пожарю нам сыра и томатный суп приготовлю. А горячего шоколада не хочешь? Все-таки мы тут празднуем наступление ненастоящей осени! — Я сейчас точно футболист, пытающийся сделать эффектный пас, чтобы изменить ход игры в свою пользу. — Ты хочешь есть? Я вот просто умираю от голода!　

Его внимание не сразу возвращается ко мне. Такое чувство, будто он хочет что-то сказать. Но потом тучи рассеиваются, и Натан с улыбкой отвечает:　

— Проще заскочить в «Хрю-хрю и Ко-ко».　

— Что ж, отличная идея! — одобряю я, тщетно пытаясь копировать луизианский выговор. — Тогда купи нам свинины, а я пока хоть в джинсы переоденусь.

И мы не без удовольствия возвращаемся к привычной вечерней рутине, поджидающей нас каждый четверг. После ужина мы отправимся прогуляться по кладбищу, чтобы растрясти съеденное, и будем вслух обсуждать древние захоронения и гадать, как прошли жизни тех, кто нашел здесь последнее пристанище. А может, пройдемся по кромке поля и полюбуемся закатом над рисовой плантацией — разумеется, держась подальше от лаза, ведущего в Госвуд-Гроув.　

— Нет, — возражает Натан, поднимаясь с качелей. Мне вдруг становится страшно, что сейчас он откажется со мной ужинать. — Давай оба поедем в «Хрю-хрю и Ко-ко» и поужинаем там. У тебя была непростая неделя. К чему еще готовить и посуду мыть? — но, должно быть, заметив полное недоумение на моем лице, он быстро поправляется: — Нет, ну если не хочешь, так и скажи!　

— Хочу! — выпаливаю я. Хотя, не считая того единственного похода в библиотеку вместе со мной, детьми и несколькими помощниками, мы с Натаном всегда раньше предпочитали оставаться наедине. — Отличная идея! Только погоди минутку — я что-нибудь придумаю с волосами.　

— Это перед походом-то в «Хрю-хрю и Ко-ко»? — уточняет он, насмешливо вскинув брови.　

— Намек понят.　

— Выглядишь замечательно! Похожа на Дженнифер Грей из «Грязных танцев» и Дженнифер Билз из «Танца-вспышки».　

— А, ну тогда порядок! — Я исполняю неуклюжий победный танец, который мои коллеги на факультете английской филологии как-то нежно окрестили «Пляской большой птицы на льду». Натан смеется, и мы идем к его машине. По пути в город мы болтаем о всякой ерунде.

Но стоит нам переступить порог кафе, и меня охватывает смятение. За кассой стоит Бабушка Ти. Ладжуна приносит нам меню, робко здоровается и сообщает, что будет обслуживать наш столик.　

Наверное, стоило все-таки взять ужин на вынос. Встреча в библиотеке — это одно, но сейчас все слишком уж напоминает свидание. И даже по ощущениям.　

Женский тренер по бегу сидит за угловым столиком. Меня она встречает далеко не дружелюбным взглядом. Ни она, ни остальные тренеры особой приязни ко мне не питают. Многие дети начали опаздывать на тренировки после уроков, потому что слишком увлеклись работой над проектом «Подземка».　

Из задней комнаты выходит Малыш Рэй. В руках у него тазик для посуды, а на поясе, точно револьверы у ковбоя, висят бутылочки с розовым чистящим спреем. А я и не знала, что он тут работает.　

Они с Ладжуной уединяются в узком проеме между комнаткой официанток и дверью на кухню и сперва дразнятся и толкаются, а потом, думая, что никто их не видит, приникают друг к другу и целуются.　

И когда это все у них началось?　

Глаза мне словно огнем жжет. Нет! Пожалуйста, только не это! Хватит!　

Господи боже, дай мне терпения с этими детками! И шагу нельзя ступить, чтобы что-нибудь не случилось. Так и норовишь попасть в новую западню, налететь на колдобину или стену, принять неверное решение, поступить по-идиотски.　

Малыш Рэй и Ладжуна еще очень молоды, и оба обладают потрясающим потенциалом, но каждый из них в своей повседневной жизни сталкивается со сложностями. Когда растешь в проблемной семье, становишься очень уязвимым и вечно пытаешься заполнить пустоту внутри общением со сверстниками. И пускай в теории я не имею ничего против юношеской любви, мне очевидно, что в долгосрочной перспективе она обречена. Меня не оставляет чувство, что Малышу Рэю и Ладжуне в действительности эти отношения необходимы не больше, чем мне туфли на пятидюймовой шпильке.　

«Не стоит придавать этому слишком уж большое значение, — осаживаю я себя. — Такие романчики часто заканчиваются за неделю».　

— Так вот, насчет дома. Я тут подумал… — начинает Натан.　

Я с трудом отрываю взгляд от комнаты официанток и всеми силами стараюсь не обращать внимания на разъяренную тренершу.　

— Насчет моего дома?　

Вопрос так и повисает в воздухе. В этот момент к нам подходит разносчик выпечки — с угощением, аромат которого при иных обстоятельствах просто вскружил бы мне голову. Он ставит на стол потертую пластиковую корзину и загружает ее кукурузными маффинами, хлебными палочками, круглыми булочками, кладет сливочное масло и масло, смешанное с медом, а еще нож.　

— Здрасьте, мисс Пух, — здоровается он. Я до того выбита из колеи, что и не узнала в разносчике хлеба еще одного из своих учеников. Это тот самый мальчишка из семейства Фиш, с растрепанными волосами. Остальные ребята безоговорочно приписывают его к «торчкам». Поговаривают, что он курит травку, которую его семья выращивает тайком в каком-то лесу. Но обычно от него пахнет только сигаретами, и особенно после обеда.　

В учительской Фишей вообще не жалуют и даже зовут «белыми отбросами». Так и говорят: «Никто из младших Фишей все равно школу не закончит, так чего же время тратить? Чем скорее они вылетят, тем лучше. Перестанут хоть других детей портить».

Я улыбаюсь ему в ответ. Если Шэда Фиша, второго по старшинству ребенка в семье, еще можно как-то разговорить, то его младшего брата, который теперь стоит передо мной, едва ли. Я даже удивлена, что он знает, как меня зовут. Гэр Фиш ни разу рта в классе при мне не раскрыл. Ни разу! Почти все время он сидит, уронив голову на ладони, и смотрит в стол. Даже в библиотеке. В учебе он закоренелый лодырь. При этом и спортивных успехов за ним не водится, поэтому тренер не может оправдать его академических провалов.　

— Привет, Гэр! — У бедняжки есть еще две сестры, которых зовут Стар и Санни, и младший братик Финн. Люди постоянно подшучивают над их именами.　

Я и не знала, что Гэр тоже подрабатывает в кафе.　

— Я это… пишу помаленьку… для проекта… — говорит он.　

«Ущипните меня! Я что, сплю?!»　

Гэр опасливо смотрит на меня из-под длинной, грязной, темной челки, выбившейся из-под форменной кепки «Хрю-хрю и Ко-ко».　

— Дядя Сол недавно ездил в Батон-Руж, в дом престарелых, навестить деда. Мы с Шэдом тоже поехали, чтобы его расспросить. А то дома ни семейных Библий нет, ни еще чего такого. — он опасливо косится на соседний столик, за который администратор уже усаживает новых гостей, поворачивается к ним спиной и продолжает: — Дед мне рассказал кое-что о нашей семье. Они, оказывается, наворотили дел! Были самыми крупными бутлегерами в ближайших трех приходах. Дед тоже стал помогать, когда ему было всего одиннадцать, — после того как таможенники «убрали» его отца. Но вскоре семейный бизнес прикрыли. Дед ушел из дома и отправился вверх по реке, а потом нанялся на работу к каким-то дядьям, у которых была своя мельница. Он вспоминает, что у них в амбаре была комната с цепями для рабов. В те времена они ловили беглецов в болотистых лесах, свозили в Новый Орлеан и продавали! Представляете? Настоящие браконьеры! Вроде тех, кто крокодилов ловит в несезон. Вот чем моя родня зарабатывала себе на хлеб.　

— Ничего себе… — других слов у меня просто не находится. Так часто бывает, когда мы делаем очередное открытие в рамках нашего проекта «Подземка». Правда нередко ужасает. — Прошлое бывает сложно понять, так ведь, Гэр?　

— Вот-вот, — его щуплые плечи никнут. Глаза темно-болотного цвета смотрят в пол. Под левым темнеет синяк — откуда он, одному Богу ведомо. — Может, мне заново начать свой проект? А то Фиши вечно творят всякие непотребства и попадают в тюрьму. Может, я выберу кого-нибудь с кладбища и расскажу о нем? Какого-нибудь богача, мэра или еще кого…　

Я сглатываю ком и стараюсь держать себя в руках:　

— Еще рано сдаваться. Давай продолжим поиски. Напомни мне завтра в библиотеке, и мы возьмемся за дело вместе. Может, поискать по другой линии? По маминой, к примеру?　

— Мама в приют попала, когда была еще совсем маленькой, так что ее родню мы вообще не знаем. Она откуда-то из Тибодо, кажется.　

Я неловко ерзаю на стуле, думая о том, каково это — оказаться ребенком во власти незнакомцев, не имея в этом мире никакого надежного якоря.　

— Ладно, посмотрим, что у нас получится выяснить. Начнем завтра же. Будем искать по фамилии твоей мамы. Никогда не узнаешь, где…　

— …спрятано золото, пока не начнешь копать. Да-да. Я помню, — говорит он, завершив за меня мантру, которую мы с ребятами придумали в классе.　

— Семейная история складывается по меньшей мере из двух половинок, верно? Так что назови мне мамину фамилию.　

— До свадьбы с Фишем она была Мак-Клатчи.　

Натан со стуком опускает нож для масла на стол и расправляет плечи:　

— В роду моей матери были Мак-Клатчи. Дальние родственники, но все же. Они все живут кто в Морган-Сити, кто в Тибодо, кто в Байо-Кейн. Может, мы в прошлом были родней.　

Гэр и я во все глаза смотрим на него. Мне и в голову не приходило, что Натан так хорошо разбирается в своих семейных связях по материнской линии. По его рассказам можно было представить, что у его матери никого не было и что она приехала откуда-то издалека. А теперь оказывается, что у Натана полно родственников по всему побережью к югу отсюда! И у них своя жизнь, родня и семейные сборища.　

— Может… — отзывается Гэр, которому тоже непросто осмыслить вероятное родство с Натаном Госсеттом. — Но что-то сомневаюсь.　

— На случай, если это все-таки правда, советую побольше разузнать об Огастасе Мак-Клатчи по прозвищу Гас. Когда я был маленьким, на семейных праздниках мои пожилые дяди и тети о нем очень много рассказывали. Если ему нашлось место в твоем генеалогическом древе, то тебя ждет очень интересная история.　

Гэр смотрит на него с сомнением.　

— Надеюсь, выпечка вам понравится, — тихо говорит он, пожимает плечами и уходит.　

Натан глядит ему вслед.　

— Бедняжка, — говорит он и смотрит на меня. В его взгляде отчетливо читается: «Не знаю, как ты день ото дня такое выдерживаешь».　

— Честно говоря, я понимаю его чувства. — Откровения о прошлом Натана и Фишей напомнили мне о возможной связи моей родни со стороны отца с Муссолини. — До чего странно, что можно порой винить себя за семейное прошлое, к которому ты никак не причастен, правда? Мои родители окончательно порвали, когда мне было четыре с половиной, и папа вернулся в Нью-Йорк. Мы с ним особо не общаемся, но сейчас мне даже хочется кое о чем его расспросить, выяснить правду, — поверить не могу, что я произнесла это вслух, да еще в присутствии Натана. Видимо, теперь, когда проект «Подземка» занял все мои мысли, я невольно сосредоточилась и на собственных семейных связях. Натан слушает меня внимательно, то и дело кивая, и я не испытываю никакого смущения.　

К хлебу он так и не притронулся.　

В какой-то момент я спрашиваю себя: а можно ли рассказать ему остальное? Впрочем, неважно. Меня мгновенно охватывает стыд, и я душу в себе это желание. Натан ведь тогда взглянет на меня совсем иначе. Да и потом, мы в общественном месте. Я вдруг замечаю, как подозрительно притихли женщины за соседним столиком. Надеюсь, они не подслушивают.　

Нет, конечно! С чего бы?　

Я слегка вытягиваю шею, и блондинка, смотрящая в мою сторону, торопливо прячется за меню, так что теперь видны только ее идеально выбеленные волосы.　

— Прости! Сама не понимаю, куда это меня понесло, — я подталкиваю корзинку с хлебом к Натану. — Угощайся.　

— Сначала дамы! — он возвращает корзинку на место и передает мне нож. — Если ты, конечно, не возражаешь против кукурузного хлеба с халапеньо!　

— Какие уж тут могут быть возражения! — со смешком отзываюсь я. Шутки про кукурузный хлеб уже стали для нас привычными. Лично я скорее возьму простой магазинный багет за шестьдесят центов и только в крайнем случае — кукурузную лепешку. Знаю, это главное южное лакомство, но я его все никак не распробую. На вкус оно напоминает опилки.　

Мы переключаем внимание на хлеб. Натану достается кукурузный, а мне — хлебные палочки. Круглые булочки делим пополам, чтобы съесть их, когда принесут сам ужин. Такой порядок уже стал рутинным.　

Мой взгляд снова устремляется на женщин за соседним столиком, но тут к нам подходит Ладжуна, чтобы принять заказ. Она останавливается у столика, нерешительно помахивая карандашом.　

— Мисс Сильва, — Ладжуна — одна из немногих ребят, которые так и не стали называть меня «мисс Пух». Наверное, таким образом она стремится обособиться от остальных, — мама должна была заехать к нам на днях в гости вместе с малышами, чтобы я подарила сестренке подарок и торт, который мы с бабушкой Дайси испекли ей на день рождения. Но в итоге мы просто по телефону поговорили, потому что у мамы опять машина сломалась.　

— Как жаль, — говорю я, стиснув в руке салфетку, лежащую у меня на коленях. Я выкручиваю ее и тереблю, чтобы хоть как- то выпустить свое возмущение. Это уже четвертый сорвавшийся приезд мамы Ладжуны на моей памяти. Всякий раз, когда та обещает навестить дочь, Ладжуна сама не своя от счастья, а потом, когда выясняется, что и теперь ничего не выйдет, она замыкается в себе от разочарования. — Ну хорошо хоть по телефону пообщались.　

— Недолго, потому что звонила она за счет вызываемого абонента, а по бабушкиному тарифу это слишком дорого. Но я успела рассказать маме о проекте «Подземка». Она мне сообщила, что в детстве ей рассказывали, будто у ее прапрапрабабушки была куча денег, пышные наряды, много земли, лошади и все такое. Можно я буду делать проект о ней и тоже оденусь в красивое платье?　

— Что ж… — конец фразы — «почему бы и нет!» — так и повисает в воздухе. Над входной дверью звенит колокольчик, а потом возникает ощущение, будто из всего зала разом выкачивают воздух.　

Я вижу, как какая-то женщина толкает локтем своего мужа и незаметно кивает на дверь. Мужчина за другим столиком перестает жевать мясо, кладет вилку, наклоняется вперед.　

С лица Натана на мгновение спадает всякое выражение, а потом на нем проступает суровость. Я оборачиваюсь и вижу у стойки администратора двух мужчин в дизайнерских костюмах для гольфа, которые так не вяжутся с простой обстановкой кафе, с его деревянными стенами, кое-где обитыми железом. Уилл и Мэнфорд Госсетты заметно постарели с тех пор, как их портреты повесили в поместье Госвуд, но даже безо всяких фотографий и фамильного сходства я догадалась бы, кто передо мной, по одной лишь манере держаться. Они идут по залу с таким видом, точно они тут хозяева: смеются, болтают, машут посетителям, пожимают руки.　

Они проходят мимо, даже не повернув головы в нашу сторону, и усаживаются… с женщинами за соседним столиком.