Голоса потерянных друзей

Глава двадцать седьмая

Ханни Госсетт. Техас, 1875

Люди считают, что Элама Солтера пули не берут. Да и он сам так считает. И все же я молю небеса: «Пусть он избежит смерти, где бы ни оказался!»　

Его не застрелят! Этому не бывать!　

Я собираю о нем истории, которые рассказывают солдаты, и зарываюсь в них, подобно амбарному коту, который греется в соломе холодной зимней ночью.　

«Ему дважды простреливали шляпу».　

«Под ним трижды убивали лошадь».　

«Он в одиночку поймал опаснейшего преступника, Дэнджа Хиггса».　

«Он выследил этого полукровку, Бена Джона Лестера, на индейской территории и сцапал его в Канзасе. Элам Солтер лучше всех умеет ходить по следу».　

Я все думаю об этих историях, а тем временем масса наконец покидает этот мир, после чего следуют дни печали и скорби, а потом — похороны, и я нет-нет да и задумаюсь, насколько хорошо мисси понимает, что случилось. После похорон она падает ничком на могилу рядом с Джуно-Джейн и жалобно хнычет. Я вижу, как она яростно роет пальцами землю и цепляется за нее.　

Это странные печальные дни, и я жду не дождусь, когда же им придет конец.　

А когда они проходят, мы отправляемся в путь по Сан-Саба-Ривер-роуд. Мы едем в повозке, запряженной армейскими мулами, и кроме кучера нас сопровождают еще трое солдат. По плану они должны проводить нас до Остина, получить там груз с оружием и вернуться в форт.　

Солдаты беспечно держатся в седле, болтают, пересмеиваются, а ружья и пистолеты висят у них на поясе. Кажется, они не знают ни забот, ни тревоги. Только жуют табак, дразнятся да соревнуются, кто дальше плюнет.　

Кучер тоже держится очень спокойно — иногда он обводит окрестные земли взглядом, но, кажется, нисколько не боится нападения.　

Мы с Джуно-Джейн обмениваемся встревоженными взглядами. Кожа у нее под глазами распухла и покраснела. Она постоянно плачет, и так безутешно, что я уж и не знаю, переживет она свое горе или нет. Пока мы едем, она без конца оборачивается, высматривая тот клочок земли, где мы похоронили ее папу. Но не будет ему мирного упокоения здесь, так далеко от Госвуд-Гроува. Джуно-Джейн хотела забрать его домой и похоронить там, но это было невозможно. Даже чтобы самим туда вернуться, нам приходится полагаться на помощь незнакомцев. Когда-то у массы во владении было больше четырех тысяч акров земли, а теперь он покоится под простым деревянным крестом, на котором выцарапано его имя. Даже год рождения — и тот указан примерно. Ни я, ни Джуно-Джейн точно его не знаем, а мисси молчит.

Начинает накрапывать дождик, и мы, задвинув шторки, сидим и слушаем, как стучат колеса, отсчитывая милю за милей. А чуть позже я слышу вдалеке голоса мужчин, которые шумно кого-то приветствуют. Меня охватывает волнение. На коленях я ползу к краю повозки и поднимаю холстину. Джуно-Джейн следует за мной.

— Оставайся тут! Присмотри за мисси! — велю я, и она мне не перечит. За последние недели мы сблизились куда сильнее, чем полагается «почти кузинам». Мне кажется, мы теперь как сестры.　

Он снова кажется мне призраком, которого и не сразу заметишь среди коричневато-золотистой травы и колючего кактуса. На этот раз он скачет на рослом буланом коне, к которому привязан еще один, под мексиканским кожаным седлом, запачканным засохшей кровью.　

Сердце в груди колотится быстрее, и я тут же отдергиваю занавеску и внимательно оглядываю Элама Солтера, чтобы только удостовериться, что кровь на седле — чужая. Он видит в моем взгляде вопрос и делает несколько шагов в мою сторону:　

— Мне в этот раз повезло больше, чем кое-кому.　

— Какое счастье! — я широко улыбаюсь ему, даже не задумываясь толком о человеке, который рухнул замертво со второй лошади. Если его убил Элам, значит, он того заслужил!　

— Я надеялся перехватить вас до отъезда. Но работа отняла больше времени, чем хотелось бы, — говорит Элам, облокотившись на рожок своего седла. Он весь мокрый, забрызганный грязью. На груди лошади виднеются белесые пятна засохшей пены. Элам отпускает поводья, и измученный скакун опускает голову, с шумом втягивая воздух.　

— Хотел сообщить вам, что мы обезглавили эту змеюку, — заявляет он, переводя взгляд с меня на Джуно-Джейн и обратно. — Марстон собственной персоной арестован в Хико и теперь будет судим за свои злодеяния, а затем и повешен. Надеюсь, это хоть как-то утешит вас. — он смотрит на Джуно-Джейн и мисси. — Теперь нам предстоит поймать остальных его лейтенантов и высокопоставленных офицеров, но многие из них скорее всего предадут его идеи и отправятся в Мексику или на фронтир. Надо сказать, их главарь не сумел бесстрашно встретить свою участь. Мы сцапали его в житнице, где он прятался, точно загнанная крыса. Даже ни одного выстрела не сделали.　

Джуно-Джейн кивает и шмыгает носом, крестится и опускает взгляд на свои руки, лежащие на коленях. Слеза сбегает по ее щеке и оставляет маленький полукруг на корсаже платья.　

Во мне вскипает ярость:　

— Рада, что так вышло! Рада, что он сполна за все заплатил! И что вы вернулись целым!　

Его густые усы приподнимаются от улыбки:　

— Я же обещал вам, что так все и будет, мисс Госсетт. Обещания нарушать нельзя.　

— Ханни, — поправляю я его. — Помните, я вас просила звать меня по имени?　

— Еще бы не помнить, — он касается полы шляпы и идет переговорить о чем-то с солдатами.　

Его улыбка преследует меня целый день, до вечера. Я слежу, как Элам то отъезжает от нашей повозки, то возвращается, а потом исчезает за холмами. Временами его силуэт проступает на горизонте. Мне спокойнее от мысли, что он рядом.　

А когда мы устраиваем привал, меня снова охватывает тревога. Животные, привязанные к кольям, беспокойно роют землю, подергивают головами и ушами. Джуно-Джейн берет за недоуздок крупного мерина и гладит его по носу.　

— Они что-то чувствуют, — говорит она.　

Я со страхом думаю об индейцах, пантерах и койотах, а еще о серых мексиканских волках, которые завывают в прериях по ночам. Старый ридикюль мисси я всегда держу при себе — тяжесть пистолета, спрятанного внутри, меня успокаивает, хоть и не сильно.　

Вскоре к нам возвращается Элам Солтер, и вот тогда мне становится намного спокойнее.　

— Держитесь между скалами и повозкой, — велит он нам, а потом, обойдя повозку с другой стороны, тихо о чем-то переговаривается с солдатами. Я вижу, как они двигаются, как указывают куда-то.　

Один из солдат натягивает одеяло между двух кедров, чтобы мы могли справлять нужду, спрятавшись за ним, а другой разводит костер.　

Больше в тот вечер Элам не удостоил меня ни дружеской беседой, ни улыбкой.　

Когда мы готовимся ко сну, он опять исчезает. Уж не знаю, спит ли он вообще. Темнота поглощает Элама, и больше я его не вижу и не слышу.　

— Что же он такое ищет? — спрашивает Джуно-Джейн, когда мы устраиваемся в палатке, положив между собой мисси. Я привязываю ее лодыжку к своей, чтобы она не ушла посреди ночи… или чтобы я сама не начала бродить во сне.

Мисси засыпает сразу же, стоит ей только накрыться одеялом.

— Сама не знаю. — В воздухе мне на мгновение чудится запах дыма. Совсем слабый, так что даже не уверена, был ли он в самом деле. Костерок, на котором мы готовили ужин, затушили уже несколько часов назад. — Но думаю, ночь пройдет мирно. Не забывай: за нами присматривают пятеро мужчин! Уж мы с тобой знавали времена и похуже! — Мне вспоминаются болота и страх не дожить до утра. — Сейчас мы не одни, и это уже хорошо!　

Джуно-Джейн кивает, но в свете фонаря, горящего на улице, я вижу, как у нее на щеках блестят слезы.　

— А я вот оставила папу. Он теперь совсем один.　

— Он ушел в другой мир! В том теле его больше нет, — пытаюсь я ее успокоить. — А теперь ложись-ка спать, — я натягиваю одеяло до самого подбородка, но сон все никак не идет.　

Наконец он просачивается ко мне высохшей летней рекой, ручейком, который змеится между камней, омывает упавшие ветви и древесные корни, а к утру иссыхает до крошечной капли росы, лениво скатившейся по армейской палатке.　

Когда я просыпаюсь, мне вновь чудится запах дыма. Но наш костерок до того слабый, что едва удается приготовить кофе, да и ветер дует в другую сторону.　

«Тебе померещилось, Ханни», — говорю я себе, а потом мы, все втроем, идем за одеяло справлять нужду. Мисси хочет нарвать беленьких, точно снег, цветочков, но я ей запрещаю.　

Уж не знаю, где провел ночь Элам Солтер, но он возвращается. Судя по его виду, поспать ему так и не удалось. Он все высматривает что-то, а что — не говорит.　

Мы подкрепляемся галетами, макая их в чашки, чтобы хоть немного размягчить. Мисси ерзает и выплевывает еду.

— Хочешь голодной остаться? — отчитываю я ее. — Тебе надо есть, чтобы силы были и у тебя самой, и у… — слово «ребенка» застревает в горле, и я натужно сглатываю.　

Джуно-Джейн заглядывает мне в глаза. Скоро беременность мисси станет заметна для всех. Мисси обязательно надо посетить доктора, но если разум так к ней и не вернется, любой врач отправит ее прямиком в душелечебницу.　

Мы снимаемся с места, а Элам опять уносится вперед на своем буланом мерине — поднимается на холм и скрывается за его вершиной. Я слежу за ним в его же бинокль, а небо в это время все больше расцвечивается красками зари — алой, розовато-желтой с золотистой каймой, такой яркой, что, если взглянуть на нее и зажмуриться, она так и останется на изнанке век. Небо теперь похоже на перевернутые угольки, оно огромно и тянется от одного конца света до другого.　

Кажется, что среди этого небесного пожара, среди безжизненной пустоши Элам и его конь чувствуют себя как дома. Наша повозка огибает холм и быстро спускается в лощину. Я снова вижу Элама, но через какое-то время он опять исчезает из виду. И как я ни высматриваю его то с одной стороны повозки, то с другой, ничего не могу разглядеть. Он не появляется до самого полудня.　

А в полдень я достаю пистолет из ридикюля мисси, проверяю его, кладу так, чтобы удобнее было выхватить в случае чего. Я по-прежнему не уверена, что он стреляет, но с ним все-таки спокойнее.　

Джуно-Джейн косится сперва на оружие, потом на меня.　

— Я просто смотрю, — спешит она заверить. — Ничего больше.　

В течение дня мы встречаем несколько повозок фермеров, перегонщиков и почтарей. А подъезжая к городам, видим, как фермеры идут пешком на работу или возвращаются с нее. Мимо нас то и дело кто-нибудь проезжает верхом. «Интересно, — думаю я, — что же это за народ такой, кто не боится приближаться к солдатам?»　

Ночью мы останавливаемся на ночевку, и солдаты велят нам не отходить далеко. Мы повинуемся. Утром сворачиваем палатки и снова отправляемся в путь. А на следующий день — все то же самое, и так день за днем. Иногда Элам присоединяется к нам, пока мы на привале, или скачет рядом с нашей повозкой, но чаще — опережает нас, чтобы разведать местность. А когда возвращается, всегда кажется осторожным и тихим, будто заприметил впереди что-то недоброе.　

Дни идут, а мы всё продолжаем путь. Пока погода стоит хорошая, мы едем целый день, от рассвета до заката.　

Но когда начинается гроза, движение замедляется. Мы плотно задергиваем полог повозки, а лошади и мулы едва не тонут в лужах и грязи. К счастью, ливень заканчивается так же внезапно, как и начался. Я высматриваю Элама, но его нигде нет. Утром он тоже не появлялся, и моя тревога становится все сильнее.　

По пути мы встречаем человека. Он не заговаривает с солдатами, а лишь отводит в сторону свою оседланную лошадь. Но когда мы проезжаем мимо него, он старается разглядеть сквозь прореху в холстине содержимое нашей повозки и выяснить, нет ли там того, что могло бы ему пригодиться. Его наглый вид не на шутку меня пугает, и я снова гляжу на маленький пистолет. Луч солнца падает на его рукоять, украшенную серебряными розами, и мисси тянется к ней, но я бью ее по руке.　

— А ну не трогай! — строго велю я. — Это не твое.　

Она взвизгивает, уползает подальше и, насупившись, глядит на меня. Я прячу оружие под собой, чтобы она его не видела.　

Около полудня мы добираемся до водоема, который нужно пересечь.　

В небе снова грохочет гром, поэтому мы спешим переправить животных на другой берег, не давая им времени отдохнуть. Речка быстрая, но не глубокая.　

— Ведем их вон до того холма, — командует сержант, вскинув в воздух кулак. — На том берегу сделаем привал и напоим скот.　

Он едет первым, за ним — упряжка под управлением кучера, а по бокам — солдаты, которые следят за тем, чтобы мулы не остановились и повозку не занесло в сторону. Дно у речушки каменистое, и повозка то приподнимается, то проваливается в ямы. Мисси стукается головой и вскрикивает.　

Мы быстро пересаживаемся в самый конец повозки, чтобы можно было сразу выбраться, если ее вдруг затопит. Переправа казалась легкой, но вышло иначе.　

Высунувшись в узкую прореху в холстине, я вижу Элама. Он держится от нас на некотором расстоянии, но я сразу его узнаю.　

Мулы уже по самый живот в воде, и ручейки начинают просачиваться сквозь днище повозки.　

Тут я слышу громкий треск — точно сломалось колесо или спица. Холстина над нашими головами содрогается. Я оборачиваюсь и вижу круглую дыру, залитую солнечным светом. Снова раздается треск — и следом в холстине разверзается вторая прореха.　

— Разбойники! — кричит кто-то из солдат. Мулы рвутся вперед. Кучер хватается за хлыст.　

Моя рука соскальзывает с бортика, и я падаю вперед, едва не перемахнув через край тележки. Бортик врезается мне в живот, выбивая весь воздух из легких, и вода тут же затекает под воротник. Кто-то хватает меня за платье. Рука большая и сильная — я сразу понимаю, что это мисси. Джуно-Джейн тоже цепляется за мое платье. Они вместе затаскивают меня обратно, и мы падаем на днище. В этот самый миг я замечаю, как Элам Солтер верхом на своем буланом мерине проносится мимо. Мне не видно, падает ли он, но я слышу свист пули и ржание лошади, а потом стон и плеск воды. Следом раздается стук копыт, который быстро удаляется. Солдаты палят по неизвестному налетчику.　

Повозка несется вперед по камням, и ее уже не остановить. Мулы выбираются из воды и карабкаются вверх по склону, а нас качает из стороны в сторону, точно детскую игрушку. Я покрепче хватаю Джуно-Джейн и мисси, и мы прижимаемся к днищу. На нас летят кусочки дерева, пыль, ошметки холстины.　

Я возношу Богу молитвы и стараюсь примириться со случившимся. Может, именно такой конец нам уготован. Смерть не от когтей хищника в болотах, гибель не на дне реки или в диком краю во время перегона груза, а в этом самом ручье, почему-то оказавшемся таким опасным.　

Подняв голову, я ищу взглядом пистолет.　

«Если это индейцы или разбойники, мы им живыми не сдадимся», — проносится у меня в голове. Слишком уж много историй я слышала в Техасе о том, как они обходятся с женщинами. Да и за примерами далеко ходить не надо — взять хотя бы мисси и Джуно-Джейн. «Господи, дай мне сил сделать все, что нужно!» — молю я. Даже если я найду пистолет, в нем всего два патрона, а нас трое.　

«Дай мне сил! Помоги!»　

Все кругом перевернуто вверх дном, а пистолета нигде не видно.　

Неожиданно повисает тишина. Крики и грохот выстрелов умолкают так же резко, как и начались. Дым с запахом пороха повисает в воздухе плотной пеленой, неподвижной и страшной. Слышатся только тихий храп лошадей и жуткие предсмертные хрипы.　

— Тихо, — приказываю я мисси и Джуно-Джейн. Может, разбойники решат, что повозка пустая, мелькает надежда, но тут же испаряется.　

— А ну выходите! — приказывает голос. — Если хотите, чтобы кто-нибудь из солдат еще повоевал на своем веку, выходите, не сопротивляясь.　

— Вам решать! — добавляет другой голос, спокойный и низкий. Мое ухо мгновенно его узнает, и кровь тут же стынет в жилах, пускай я и не могу взять в толк, как такое возможно. Где же я слышала этот голос? — Хотите, чтобы сейчас здесь было четыре трупа, да еще один — помощника маршала? Ну что ж, всех ждет один конец.　

— Не надо! — вскрикивает один из солдат, но раздается треск — точно кто-то расколол тыкву, — и он затихает.　

Мы с Джуно-Джейн обмениваемся взглядами. Глаза у нее испуганные, круглые, побелевшие по краям. Губы дрожат, но она кивает. Мисси, лежащая рядом со мной, уже пытается встать — наверное, потому что так приказал мужской голос. Она не понимает, что происходит.　

Я снова принимаюсь искать пистолет. Щупаю и там, и тут…　

— Выходим! — кричу я. Может, нас уже пристрелили? Но нет, я рыскаю по полу руками. Пистолет…　

Пистолет…

— Выходите немедленно! — требует голос. Очередной выстрел оставляет в холстине еще одну дыру, всего в футе от наших голов. Повозку дергает вперед, но она сразу застывает — то ли кто-то придержал мулов, толи они погибли.　

Мисси ползет к бортику.　

— Погоди, — велю я, но разве ж ее остановишь! Пистолета так нигде и не видно. Что же произошло? Что это за люди, и чего они от нас хотят?　

Когда мы с Джуно-Джейн выбираемся из повозки, мисси уже на ногах и куда-то направляется. А потом я вижу солдат, лежащих ничком, у одного окровавлена нога. Кровь сочится из головы кучера. Он открывает и закрывает глаза, пытается прийти в себя, спасти себя и нас, но разве же это в его силах?　

Сержант поднимает голову:　

— Вы вмешиваетесь в дела кавалерии Соединенных Штатов, и…　

Его со всей силы бьют прикладом.　

Мисси стонет так, точно это ее ударили.　

Я поднимаю глаза на того, кто с оружием. Он еще совсем мальчишка, на вид ему лет тринадцать-четырнадцать. И тут я вижу, как из-за кустов появляется мужчина с ружьем на плече. Шагает он неспешно, легко, и виду него довольный, точно у кота, сцапавшего добычу и собравшегося полакомиться ею. Под широкими полями шляпы расплывается улыбка. Когда он отодвигает шляпу на затылок, я вижу повязку на глазу и шрамы, испещрившие половину его лица, и сразу понимаю, почему узнала его голос. Что ж, может, как раз сегодня он завершит то, что начал тогда, у причала.　

Мисси гортанно рычит, точно дикий зверь, скалится, щелкает зубами.　

Мужчина запрокидывает голову и хохочет:　

— Вижу, кусаться ты не разучилась. А я-то уж думал, что мы эту дурь из тебя выбили, прежде чем наши дорожки разошлись.

Этот его голос… Я просеиваю воспоминания, точно муку, но они ускользают, увлекаемые порывами ветра. Были ли мы знакомы до этого? Может, его знал масса?　

Мисси рычит громче. Я хватаю ее за руку, но она вырывается. Я снова напрягаю ум, пытаясь понять, кто передо мной. Если окликнуть его по имени, может, он замешкается и солдаты успеют схватить мальчишку с пистолетом.　

Лошади переходят речку и взбираются на берег позади нас. Но я не свожу глаз с мужчины. Вот уж кто представляет опасность. Мальчишка, его сообщник, кажется просто кровожадным безумцем, но всем заправляет здесь именно этот человек.　

— А ты… — он поворачивается к Джуно-Джейн. — Обидно будет расставаться с такой хорошенькой метиской. И уж тем более если поймал одну… особенно ценную. Можно сказать, ты выжила лишь благодаря случайному стечению обстоятельств. Пожалуй, тебя я оставлю. Будет мне компенсация за все те невзгоды, что выпали на мою долю из-за твоего папаши, — он поднимает левую руку и снимает с нее перчатку — на кисти не хватает нескольких пальцев. Потом он указывает на пустую глазницу под повязкой.　

Этот человек считает массу виноватым в своих увечьях? Но почему?　

Я отпускаю мисси и прикрываю собой Джуно-Джейн.　

— Оставьте ребенка в покое, — говорю я. — Она ни в чем перед вами не виновата.　

Он склоняет голову набок, чтобы лучше меня разглядеть, и таращится на меня своим единственным глазом:　

— Кто это у нас тут? Маленький кучер, которого Мозес, по его же собственным уверениям, давно укокошил? Но все вы тут вовсе не те, кем кажетесь, а? — он смеется, и я вновь улавливаю знакомые нотки.　

Мужчина подходит ближе:　

— Тебя я, наверное, тоже оставлю. Пара прочных кандалов — и дело в шляпе. Сломать таких, как ты, проще простого. Ох уж эти негры, дьявольские отродья! Ничем не лучше мула. Не умнее. Надень на них упряжь — и забот знать не будешь. Впрочем, от них не только в упряжке может быть толк, — он обводит меня злым взглядом, который я тоже узнаю. — Кажется, знавал я твою матушку, — добавляет он и улыбается. — Весьма и весьма близко.　

Он поворачивается к реке и приветствует всадников, которые приближаются к нам. А в это время воспоминания уносят меня в прошлое, все дальше и дальше. Его лицо проступает сквозь шрамы, повязку на глазу, я узнаю форму носа, очертания заостренного подбородка. Отчетливо вижу, как он приближается к повозке, в которой мы с матушкой льнем друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Вспоминаю, как его руки хватают маму и тащат к себе, как она цепляется за колеса. Ее болезненные стоны тонут во тьме, но я больше ее не вижу. «Спрячьтесь под одеяло, деточки мои, — задыхаясь, кричит она нам. — И сидите там!» Я натягиваю одеяло на голову, чтобы только ничего не слышать. Хваюсь за братьев и сестер, а их с каждым разом становится все меньше: сначала восемь, потом семь, затем шесть… три, два, один, и наконец остаемся только мы — я да моя кузина, малышка Мэри-Эйнджел. А потом я одна прячусь под потрепанным одеялом, надеясь, что меня не заметят.　

Я прячусь от этого самого человека — Джепа Лоуча. Он постарел, у него прибавилось шрамов, а лицо до того обезобразилось, что его сложно узнать. Передо мной стоит тот, кто отнял у меня моих близких. Злодей, которого масса выследил много лет назад и передал конфедератам. Выходит, он не погиб на поле боя, а жив и теперь стоит передо мной.　

Следом приходит ясное понимание: на этот раз я его остановлю — или погибну. Я не позволю ему еще раз меня обворовать. Мне этого просто не вынести. Не пережить.　

— Забирайте меня вместо нее, — говорю я. Без мисси и Джуно-Джейн я буду куда сильнее. — Одну меня. — Уж я-то найду способ справиться с ним. — Забирайте меня, а этих девушек и солдат оставьте в покое. Я хорошая женщина. Совсем как мама, — эти слова обжигают мне гортань. Во рту чувствуется кисловатый привкус галет и кофе. Я сглатываю и продолжаю: — А еще я сильная. Как мама.　

— В вашем положении особо не поторгуешься, — посмеиваясь, подмечает Джеп Лоуч.　

Двое мужчин на лошадях подъезжают к нам ближе и тоже начинают смеяться. Того, что приближается слева, я узнаю сразу, но не могу поверить своим глазам даже после того, что слышала о нем. Это Лайл Госсетт, восставший из мертвых. Не переданный властям за вознаграждение, как думал Элам Солтер, а продолжающий разбойничать вместе со своим дядькой. Похоже, они с ним из одного теста — из прогнившего теста, как, впрочем, и вся родня хозяйки.　

Лайл и второй всадник, тощий мальчишка на пятнистой лошади, останавливаются позади Джепа Лоуча и разворачивают лошадей к нам.　

Мисси рычит громче, щелкает зубами, выпячивает подбородок и шипит, точно кошка.　

— Заткните… заткните ее, а, — просит парень на пятнистой лошади. — Она меня пугает. В ней, видать, демон сидит. Она заколдовать нас решила или еще чего. Давайте застрелим ее — и дело с концом.　

Лайл вскидывает ружье. Поднимает дуло повыше и целится в собственную сестру.　

— Все равно у нее с башкой не ладно, — равнодушным, холодным тоном говорит он, но на лице читается наслаждение. Он резким движением перезаряжает ружье. — Самое время спасти ее от страданий.　

Мисси опускает голову и мотает ею из стороны в сторону, не сводя глаз с Лайла. Смотрит она исподлобья, и ее ярко-синие глаза наполовину скрыты веками, а под радужкой жутко поблескивают белки.　

— Она же беременная! — кричу я и пытаюсь оттащить мисси в сторону, но она вырывается их моих рук. — У нее под сердцем ребенок!　

— Давай! — торопит Лайла мальчишка. — Она нам зубы заговаривает! Стреляй!　

— А ну-ка потише, Капрал, — кричит Джеп Лоуч. Он переводит взгляд с одного мальчишки на другого. — Кто тут у нас главный?　

— Вы, Лейтенант, — отвечает Лайл, точно они солдаты на фронте — солдаты Марстона. Все именно так, как и рассказывал Элам.　

— Служите ли вы нашей общей цели?　

— Да, сэр Лейтенант! — говорят все трое.　

— Тогда подчиняйтесь старшим. Я тут раздаю приказы.　

— Марстона сцапали помощники маршала, — подает голос один из солдат, лежащих на земле. — Его поймали и упрятали в тюрьму…

Джеп Лоуч засаживает ему пулю в руку, а потом быстро подходит и, наступив на его голову, вдавливает несчастного в грязь. Солдат не может дышать и пытается вывернуться, но тщетно.　

Лайл усмехается:　

— Дерзить мне тут еще вздумал, а?　

— Сэр, — окликает его парень, сидящий на пятнистой лошади. Челюсть у него подрагивает. Он отводит лошадь назад и качает головой. Лицо у него белое, точно бумага. — Что он такое… сказал… про генерала Марстона? Его… поймали?　

— Ложь! — Джеп Лоуч резко разворачивается. — Высшая цель куда важнее любой человеческой жизни! Неподчинение наказывается смертью! — он выхватывает пистолет, поворачивается, но парень уже пришпорил лошадь и скрылся в кустах. Ему вслед летят несколько пуль.　

Солдат, лежащий на земле, со стоном поднимает голову, жадно хватает ртом воздух, а Джеп Лоуч тем временем ходит взад-вперед, поигрывая пистолетом и поправляя ружье. Лицо у него стало пунцово-красным, а шрамы так и остаются бледными, точно они из воска. Он мечется из стороны в сторону и бормочет себе под нос:　

— Удобная сложилась ситуация, ничего не скажешь. Все наследники моего дяди собрались в одном месте. Моей несчастной тетушке наверняка понадобится помощь с поместьем. До тех пор, пока ее не добьет горе и слабое здоровье, а этого ждать совсем не долго…　

— Дядя Джеп… — улыбка слетает с лица Лайла. Он задыхается и, схватившись за поводья, смотрит в сторону зарослей, готовый пришпорить скакуна. Но Джеп Лоуч его опережает. Он вскидывает ружье и пускает пулю точно в цель. Юный Лайл падает на землю.　

И тут воздух наполняется свистом пуль и шумной пальбой, комья земли то и дело взлетают вверх, а с деревьев срываются отстреленные ветки. Джуно-Джейн валит меня на землю. Я слышу крики и стоны. Солдаты вскакивают. Кого-то настигают пули. Я слышу дикий, животный визг. Пороховая завеса снова сгущается над нами.　

А потом наступает тишина. Но длится она недолго — всего пару мгновений. Я кашляю от серы, потом замираю.　

— Не двигайся, — шепчу я на ухо Джуно-Джейн.　

Мы не поднимаемся, пока солдаты не встают с земли.　

Я вижу Джепа Лоуча. Он мертв — пуля поразила его в самое сердце. Недалеко распластался бездыханный Лайл. Рядом с ним в разметавшемся синем хлопковом платье лежит мисси. Она тоже недвижима, и на ее груди алой розой расплывается кровавое пятно. Кучер подползает к ней и переворачивает ее набок, чтобы проверить, жива ли она. Но ей уже не помочь.　

В ее безжизненной руке зажат старый дамский пистолет. Солдат осторожно его вынимает.　

— Мисси, — шепчу я, и мы с Джуно-Джейн кидаемся к ней. Я обхватываю ее лицо, глажу тонкие кудри, перепачканные грязью, убираю их с небесно-голубых глаз. Вспоминаю ее ребенком, а потом и девушкой. Стараюсь воскресить в памяти только хорошее. — Мисси, что же ты наделала?!　

«Это ее выстрел убил Джепа Лоуча, — твержу себе, — и ничей больше». Я не стану спрашивать солдат, исправен ли пистолет. Не хочу этого знать. Хочу верить, что это сделала мисси. И сделала ради нас.　

Я опускаю ей веки, снимаю с головы платок и накрываю ее лицо.　

Джуно-Джейн крестится и читает молитву по-французски, не выпуская руки своей сестры. Все наследники мистера Уильяма Госсетта лежат перед нами, орошая техасскую землю кровью.　

Все, кроме Джуно-Джейн.　

Я долго стою перед кафе в Остин-Сити и все никак не могу зайти внутрь, даже не решаюсь ступить на маленький дворик, где под ветвистыми дубами расставлены столики. Ветви расходятся над головой в разные стороны, точно балки деревянной крыши. Но всех их объединяют общие корни, притаившиеся глубоко под землей. Они — часть одного дерева. И им, как и семье, предначертано держаться вместе, кормить и беречь друг друга.　

Я наблюдаю за темнокожими, которые снуют между столиками, приносят тарелки с едой, наполняют бокалы водой и лимонадом, разливают по чашкам чай, уносят грязную посуду. Стоя в тени деревьев, я разглядываю всех работников, гадая, а не похожи ли мы с ними? Не знакомы ли?　

Три дня я ждала возможности сюда прийти. Три дня назад мы прибыли в Остин с ранеными солдатами и Эламом Солтером в повозке. Пуля и его не убила, а вот лошадь, упавшая сверху, изрядно покалечила. Все это время я не отходила от его постели. Только сейчас попросила Джуно-Джейн меня подменить ненадолго. Нам остается только одно: ждать. Он сильный человек, но смерть уже приоткрыла свои двери, и кажется, что он теперь решает, покинуть этот мир или остаться.　

Порой я пытаюсь себя убедить, что ему лучше будет на том свете, что там он наконец обретет покой. В этой жизни его ждет слишком много боли и битв, чтобы за нее цепляться. Но я все же надеюсь, что он захочет остаться. Я держу его за руку и повторяю ему эти слова снова и снова, пока мои слезы капают на его лицо.　

Вправе ли я просить его о таком? Я ведь могу вернуться в Госвуд-Гроув, чтобы помочь Джейсону, Джону и Тати обрести дом. Могу снова заняться фермой, а Книгу пропавших друзей отложить подальше и забыть обо всем случившемся. Даже об изувеченном Эламе. Доктор говорит, что если он и выживет, то прежним уже никогда не станет: не сможет ходить и ездить верхом.　

Все же Техас — страшное место. Недобрый край.　

Но я по-прежнему здесь, дышу его воздухом, наблюдаю за кафе (чтобы его отыскать, мне пришлось обойти пол города) и гадаю: а та ли это гостиница? И если так, неужели все это стоит кровопролитий и несчастий? А может, и гибели храбрейшего из людей?　

Я внимательно слежу за темнокожей девушкой, которая выносит в стеклянном кувшине лимонад и наливает его двум белым дамам в летних шляпках. Вижу, как смуглый юноша несет тарелку, а мальчишка с тряпкой в руках вытирает с пола пятно. Похожи ли они на меня? Узнаю ли я свою родню спустя столько лет?　

Я помню имена, помню, где мы расстались, помню, кто их забрал. А лица? Глаза? Голоса?　

Но я продолжаю смотреть.　

«Глупая», — снова и снова корю я себя, понимая, что ирландский конокрад скорее всего выдумал всю эту историю. «В гостинице для путешественников и ресторане у дороги в Остин, неподалеку от ручья Уоллер-Крик. Три синих бусины на веревочке. Висели на шее у маленькой белой девочки», — да тут, наверное, ни слова правды нет.

Я отхожу от кафе, но недалеко — только чтобы удостовериться, что рядом есть ручей. «Вот же он!» — думаю я, но все-таки спрашиваю у старика, что ведет ребенка за руку.　

— Скажите, это ручей Уоллер-Крик?　

— Вроде так, — подтверждает он и продолжает путь.　

Я снова возвращаюсь к кафе, обхожу большое облицованное известняком здание, высокое и узкое, с большим количеством комнат, в которых путники могут остановиться на ночь. Привстав на цыпочки, я заглядываю в раскрытые окна, присматриваюсь к другим темнокожим работникам. Но среди них нет ни одного знакомого лица.　

И тут я замечаю за гостиницей у колодца маленькую белую девчушку. Она худенькая, невысокая, бойкая. На вид ей лет восемь, может, десять, а волосы у нее густые и длинные — это первое, что приковывает внимание. Они ниспадают из-под желтого платка на спину красновато-каштановыми волнами. И все же она сильная: сама тащит тяжелое ведро, держа его обеими руками, замочив водой ногу и передник, повязанный поверх серого платья.　

Надо бы у нее спросить, не знает ли она тут кого по фамилии Госсетт? Или, может, знала до того, как рабовладение отменили? Не видела ли людей с синими бусинами, такими же, как у меня? Цветную женщину? Девочку? Мальчика?　

Я подцепляю пальцами бусы и иду девочке навстречу, тщательно обдумывая слова, чтобы ее не спугнуть. Но когда она останавливается и окидывает меня взглядом, ее серые глаза на точеном, словно фарфоровом личике изумленно округляются, а я теряю дар речи. На шее у нее — на красной ленточке — висят три синие бусины.　

Ирландец мне не солгал!　

Я падаю на колени прямо в грязь, потому что ноги мои подкашиваются, но мне ни капельки не больно. Я ничего не чувствую и ничего не слышу. Хватаюсь за бусины, пытаюсь что- то сказать, но язык словно онемел. Я не могу выговорить ни слова.　

Дитя, откуда у тебя эти бусы?!　

Кажется, мы целую вечность вот так стоим с ней, как вкопанные, и глядим друг на друга, силясь понять, как такое возможно.　

С ветки спархивает воробушек, маленькая коричневая пташка. Он слетает на землю, чтобы попить воды из лужицы. Девочка выпускает свою ношу, и вода растекается ручейками, орошая иссохшую почву. Птичка опускает голову, пьет и чистит в ручейке перышки.　

Девочка отворачивается и бежит, быстро перебирая ногами по мощеной дорожке, бежит прямо к открытой задней двери здания.　

— Мама! — кричит она. — Ма-ма-а-а!　

Я поднимаюсь на ноги, не зная, что мне делать. Побежать за ней? Но девочка белая, и я, должно быть, страшно ее напугала. Может, попытаться все объяснить: «Я не хотела ничего дурного. Просто скажи, где ты нашла эти синие бусины?»　

И тут я вижу в дверях ее. Высокую девушку с кожей медного цвета, с деревянной ложкой в руках. Сначала я думаю, что это тетя Дженни-Эйнджел, но она слишком юная. На вид ей столько же, сколько Джуно-Джейн — уже не девочка, но еще и не женщина. Она отправляет белую девчушку в дом, щурится в лучах солнца, глядя на меня, и спускается со ступенек. На шее у нее тоже синеют три бусинки на шнурке.　

Мне вспоминается день, когда на нее впервые надели эти бусы, последний раз, когда мы виделись. Ей тогда было всего три года, а дело происходило во дворе у работорговца. Мне живо вспоминается ее лицо, когда мужчина схватил ее и унес.　

— Мэри… — шепчу я. Расстояние между нами вдруг кажется и слишком большим, и совсем коротким. Силы оставляют меня. — Мэри-Эйнджел?!　

В дверях появляется чья-то тень, но стоит этому человеку выйти на солнце, и я узнаю лицо, которое бережно хранила в памяти все эти годы. Я узнаю его, даже несмотря на седину в волосах.　

Рыжеволосая девчушка держится за ее юбку, и теперь я замечаю сходство между ними. Это дочь моей матушки. Дочь, рожденная от белого мужчины в те годы, когда мы не могли друг друга найти. Родство заметно и по глазам с чуть приподнятыми внешними уголками, совсем как у Джуно-Джейн.　

И у меня.

— Это я, Ханни! — кричу я им через весь двор и вытягиваю руку с бабушкиными бусами. — Это я, Ханни! Это я, Ханни! Это я, Ханни!　

Я не сразу замечаю, что бегу. Бегу, а ноги не чувствуют земли. Я словно лечу над ней, как воробушек.　

И я не останавливаюсь, пока не оказываюсь в объятиях родных людей.