Голоса потерянных друзей

Глава девятая 　

Ханни Госсетт. Луизиана, 1875　

Я всматриваюсь в ночь и в глубокие бескрайние темные воды, освещенные только луной и корабельными фонарями. Желто-белое мерцание. Свет и мрак. Представляю, что я уже дома, в безопасности, но на самом деле вода неумолимо приближает меня к беде. Надо бы вернуться в убежище и поспать, но, вглядываясь в черную гладь реки, я думаю лишь об одном: о моем прошлом путешествии на таком же пакетботе. А случилось это тогда, когда масса Госсетт собрал некоторых из нас и отправил с Джепом Лоучем в Техас, где мы могли бы спрятаться от янки. Нас приковали друг к другу цепями, многие вообще не умели плавать, и мы все прекрасно понимали, что будет, если наше битком набитое судно налетит на отмель или пробьет себе чем- нибудь дно.　

Помню, матушка плакала и молила: «Снимите цепи с детишек! Пожалуйста! Снимите цепи…»　

Я чувствую ее присутствие и прошу дать мне сил, подсказать: правильное ли решение я приняла, когда увидела, как два больших ящика грузят на корабль, и услышала доносящиеся из них стоны? Рядом царила суета: люди возились со скотиной, которую еще не успели завести на борт, — двумя упряжками гнедых мулов, брыкающихся, упрямых, кусающихся и недовольно мычащих.　

Грузчиков было всего трое. А животных — четыре.　

Я поставила на землю пустой ящик, спрятала медальон мисси поглубже в карман, кинулась к последнему мулу, схватила его за поводья и отвела на корабль, да так там и осталась. Спряталась я между двумя огромными, вдвое выше человеческого роста, тюками хлопка и молила небеса о том, чтобы они не погребли меня заживо.　

И небеса меня пока хранят.　

— Мама… — срывается у меня с губ тихий шепот.　

— А ну цыц! — Кто-то хватает меня за руку и оттаскивает в сторону от бортика. — Ишь расшумелся! Нас за борт выкинут, если не замолчишь!　

Парнишка по имени Гас Мак-Клатчи пытается оттащить меня от перил. Ему на вид лет двенадцать-четырнадцать. Это маленький белокожий оборванец, чьи предки были родом из Великобритании, живущий в одном из заболоченных поселений у реки. Он до того худой, что без труда пробирается между тюками с хлопком и прячется там, как и я. «Звезда Дженеси» загружена под завязку — и вещами пассажиров, и скотом, и людьми. Это старое, ветхое суденышко, проседающее под тяжестью груза так сильно, что нет-нет да и заденет дном отмель. «Звезда» движется вверх по реке тяжело и медленно, а мимо, истошно сигналя, то и дело проносятся лодки попроворнее — да так быстро, что кажется, будто мы и вовсе стоим на якоре.　

В числе пассажиров — в основном те, кому едва-едва хватило денег на билет. Ночуют они прямо под открытым небом — с грузом, коровами и лошадьми. Из труб кораблей, проплывающих мимо, вылетают облака пепла и золы, и мы молим бога, чтобы хлопок не воспламенился.　

С котельной соседствует всего несколько кают — для тех, кому хватило денег на билет подороже. Мисси Лавиния с Джуно-Джейн — если они, конечно, живы — наверняка заняли одну из этих комнаток. Вот только узнать это наверняка невозможно. В течение дня мне еще удается смешиваться с толпой грузчиков, состоящей из темнокожих мужчин, но в каюты мне вход заказан.　

А вот у Гаса все с точностью до наоборот. Он белый, и грузчиком ему не прикинуться, а еще у него нет билета, который можно было бы показать, если тебя вдруг сцапают. Ночами он бродит по судну. Гас — воришка, а воровать — грех, но сейчас больше некому меня научить, как вести себя на борту. Мы с ним совсем не друзья. Мне пришлось отдать ему монетку из кошелька мисси Лавинии, чтобы он разрешил и мне прятаться среди хлопка. И все-таки мы помогаем друг другу. И оба знаем, что если нас поймают, то швырнут за борт и гребное колесо перемелет нас заживо. Гас такое уже видел собственными глазами.　

— Тихо, тебе говорят! — шипит он и тащит меня обратно в убежище. — Совсем, что ли, башкой повредился?　

— Мне надо было по нужде, — говорю я в ответ. Если Гас решит, что из-за моей глупости его самого поймают, он мигом от меня избавится.　

— Ну на горшок бы сходил! А то гляди что удумал: стоять у всех на виду и по сторонам пялиться! — продолжает ворчать Гас. — Если свалишься за борт и утонешь, некому будет днем расхаживать по кораблю под видом рабочего, смекаешь? Вот зачем ты мне нужен, а так-то плевал я на тебя с высокой колокольни! Но мне надо, чтобы кто-нибудь мне приносил жратву! У меня это… растущий организм! Не люблю, понимаешь ли, когда живот урчит с голодухи!　

— Про горшок я не подумал, — отвечаю я. «Горшком» мы называем старое ведро, украденное Гасом и поставленное среди тюков хлопка чуть поодаль от нашего убежища. Мы его оснастили всем необходимым — как самый настоящий дом. Гас и вовсе зовет его «дворцом». Дворец для худышек. Тут приходится норы рыть, как каким-нибудь крысам! Я даже обустроила тайничок для ридикюля мисси. Надеюсь, Гас его не найдет, пока меня не будет. Он догадывается, что у меня есть какие-то тайны.　

Но мне придется все ему выложить. Мы плывем на этой посудине уже почти два дня, а я так ничего и не нашла. Мне нужна помощь ловкого воришки, и чем дольше я медлю, тем выше вероятность того, что с мисси Лавинией и Джуно-Джейн произойдет что-нибудь страшное. Может статься, они уже мертвы. А может, что еще хуже, мечтают о смерти. Есть вещи куда страшнее, чем гибель. Тот, кто был рабом, знает, что удел мертвеца не худший.　

Но чтобы заручиться помощью Гаса, надо рассказать ему все как есть. Или почти все.　

И, возможно, потратить еще один доллар.　

Наконец мы благополучно возвращаемся в наше хлопковое убежище. Гас устраивается на своей лежанке. Он все еще ворчит что-то себе под нос — очень уж он недоволен, что пришлось меня искать.　

Я поворачиваюсь на бок, потом на живот, чтобы удобнее было разговаривать шепотом, но, судя по запаху, он улегся ногами ко мне.　

— Гас, мне надо тебе кое-что рассказать.　

— Сплю я, — раздраженно отмахивается он.　

— Только пообещай, что больше об этом ни одна живая душа не узнает.　

— Нет у меня времени на твои россказни! — осаживает он меня. — Шуму от тебя больше, чем от целого стада двухголовых козлов, вот что!　

— Пообещай мне, что будешь молчать, Гас. А если сделаешь, что я прошу, заработаешь еще один доллар. Тебе деньги не помешают, когда ты сойдешь с корабля, — на деле Гас вовсе не такой уж и несговорчивый, каким пытается показаться. Он напуган не меньше моего.　

Я сглатываю ком в горле и рассказываю ему, как Джуно-Джейн и мисси скрылись за дверью и пропали, как я видела два ящика, которые загружали на борт, слышала, как в них кто-то стонет и как рабочий упомянул про собак, но потом в грязь вылетел медальон мисси. О том, что на самом деле я девушка, вырядившаяся в мужскую рубашку и брюки, я решаю промолчать, не рассказываю и про то, что в детстве я прислуживала мисси. Мне кажется, что это уже как-то слишком. Да и потом, ни к чему Гасу эти подробности.　

Парень вскакивает. Он выглядывает из нашего убежища, разворачивается и снова устраивается неподалеку.　

— Ну это еще ничего не значит. Почем ты знаешь, может, их обокрали, укокошили и спрятали в конторе, которую охранял тот одноглазый малый и Мозес по приказу этого, как бишь его… Уошбекона?　

— Уошберна. Но ящики были очень тяжелые.　

— Ну, может, они обчистили этих дамочек подчистую и все эти вещи по ящикам попрятали, — предполагает он, а я все сильнее убеждаюсь, что Гас знает об этих злодеях куда больше, чем я.　

— Я своими ушами слышал, что в ящике кто-то двигается. И стонет.　

— Ну ты же говорил, что внутри щенки. Так почему ты уверен, что это не они?　

— Уж собаку я на слух всегда узнаю. Всю жизнь их боюсь. И всегда чувствую, когда они рядом. Чую их. В ящиках точно не собаки, это как пить дать.

— А чего это ты собак боишься? — Гас сплевывает в груды хлопка. — Собака — отличный помощник. С ней не так одиноко. Она может принести тебе подстреленную белку, утку или гуся. Схватить опоссума, из которого можно состряпать ужин. Собак все любят!　

— В ящиках точно были мисси Лавиния и Джуно-Джейн!　

— И что же теперь делать?　

— Ты же вор и можешь пробраться куда угодно! Сбегай в отсек, где котельная. Сегодня же. Погляди, нет ли кого похожего в каютах или в пассажирском салоне.　

— Да ни за что! — Гас отползает от меня подальше.　

— Я доллар тебе за это отдам. Целый доллар!　

— На такое я и ради доллара не пойду! У меня и своих забот куча, чтобы еще и с твоими возиться! Сам выпутывайся. Первое правило на реке — не утонуть. Если тебя поймают среди пассажиров первого класса, то мигом застрелят и швырнут за борт. Хочешь моего совета? Не лезь в чужие дела. Дольше проживешь. Девицы эти сами должны были думать, во что впутываются! Вот что я думаю! Не твое это дело.　

Я медлю, прежде чем ответить. Эту сделку с Гасом надо проворачивать не спеша, осторожно, будто штопаешь тонкую ткань так, чтобы потом не было видно шва.　

— Что ж, правда твоя. Насчет мисси Лавинии так и вовсе в яблочко. С ней просто сладу нет. Думает, что стоит ей только пальчиком поманить, и весь свет ринется исполнять любую ее прихоть! Избалована с самой колыбели.　

— Ну так оставь ее в покое. Что тебе с того?　

— Но Джуно-Джейн-то ребенок, — шепчу я, будто пытаясь убедить в этом себя, а вовсе не его. — Совсем еще девочка, даже платье на ней короткое. А мисси сыграла с ней злую шутку. Нельзя так с детьми поступать. Она же еще несмышленая!　

— Не слышу, что ты там бормочешь. Я спать хочу.　

— Судного дня никому не избежать. Однажды, пусть и не сегодня, он настанет. И уж не знаю, что я скажу, когда окажусь перед Престолом Всевышнего и когда он спросит: «Как же ты, Ханни, допустил такую беду, если мог ее остановить?» — Гасу я сказала, что меня зовут Ханни — сокращенно от мужского имени Ханнибал.　

— А я в бога не верю.　

— У нее мама — креолка. Темнокожая ведьма из Нового Орлеана. Не слыхал о них? Они насылают злые чары и вообще всякое творят!　

— Так если эта твоя Джуно-Джейн — ведьмина дочка, что ж она не выберется из ящика? Не просочится в замочную скважину?　

— Так кто ж ее знает, может, и просочится. Может, она нас сейчас подслушивает, может, следит за каждым нашим словом. Может, проверяет, захотим мы ей помочь или нет. А после смерти она станет призраком. Злым призраком, который нам с тобой проходу не даст! Призраки ведьм — самые страшные из всех!　

— А н-ну к-к-кончай… к-к-кончай сказки рассказывать! Жуть!　

— Так вот, этот призрак с ума нас сведет! Уж ведьмы это умеют, поверь мне. Я своими глазами видел. Не будет тебе покоя, ежели они на тебя обозлились. Как схватят тебя за шею ледяными своими пальцами, да как…　

— Я ухожу! — Гас вскакивает, да так резко, что маленькая веточка, затесавшаяся среди тюков хлопка, царапает его, и он отпускает шепотом несколько ругательств. — Нечего меня своими страшилками потчевать! Я пошел! А ты пока доллар готовь!　

— Когда вернешься, он тебя будет ждать! — Боже, надеюсь, я не обрекла его на ту же участь, какую уготовила мисси для Джуно-Джейн. — Но будь осторожен, Гас, хорошо?　

— Да к чему мне твои осторожности, — ворчит он. — Ерунда это все, вот что.　

Он уходит, а я остаюсь ждать. И надеяться.　

Я вздрагиваю при малейшем звуке. И только перед самым рассветом слышу наконец рядом шорох.　

— Гас? — шепотом зову я.　

— Что Гас? Гас уже за бортом! — Но по голосу я слышу, что он в хорошем настроении. Он жует печенье, видимо, украденное из чьей-то каюты. Протягивает мне кусочек. Печенье вкусное, а вот новости совсем не радуют.　

— Нету там никого, — сообщает он. — Я везде искал и, уж поверь, старался — и ничего. Повезло еще, что никто не проснулся и не стал палить. Но одно я тебе скажу точно: я уже знаю, кого обчищу вечером накануне высадки в Техасе. Когда эти богатенькие пассажиры проснутся и увидят, что их часики с бумажниками и драгоценностями пропали, меня уже ищи-свищи!　

— И все же будь осторожнее с этим. Дело опасное. — Но наклонности Гаса меня сейчас меньше всего тревожат. — Сам посуди: два больших ящика не могут просто так взять и исчезнуть! Да и две девушки…　

— Ты сказал, одна из них — наполовину ведьма. Может, она нарочно исчезла? Ты об этом подумал? Улетучилась и вторую с собой прихватила! Так они из ящика и сбежали! Уж ведьме такое провернуть — раз плюнуть! — На руку мне падают капельки слюны и крошки печенья. — Думаю, так все и было! Ну а как еще, сам посуди!　

Я смахиваю крошки, откидываюсь на мягкий хлопок и пытаюсь сосредоточиться.　

— Они должны быть где-то неподалеку.　

— Если их за борт швырнули, то они, поди, давно уж на дне лежат, далеко-далеко отсюда, — Гас протягивает мне еще кусочек, но я отталкиваю его руку.　

— Не говори так! — внутри у меня все сжимается, а к горлу подкатывает ком.　

— А что тут такого? Это ж просто факт, — Гас облизывает пальцы. Даже страшно подумать, где они успели побывать с тех пор, когда он в последний раз мыл их с мылом. — Надо вздремнуть, — говорит он и поудобнее устраивается на своей лежанке. — Накопить силенок. А то скоро уже из Миссисипи войдем в Ред-Ривер, а там уж недалеко и до озера Каддо с Техасом. Техас — это, скажу я тебе, место что надо. Поговаривают, там столько скота после войны бегает по улицам, что всякому впору обогатиться в два счета! Только и надо, что собрать скотину в стадо. Это-то я и хочу провернуть. Гас Мак-Клатчи будет несметно богат, помяни мое слово! Дайте мне только коня да одежку поприличнее — и я вам всю животину переловлю…　

Я стараюсь расслабить мышцы и, особо не вслушиваясь в речи Гаса, гадаю, где же могут прятать мисси и Джуно-Джейн. Мне не хочется представлять, как ящики с ними бросают за борт, как сквозь щели начинает просачиваться вода, как они медленно тонут…　

Гас пинает меня:　

— Ты меня слушаешь?　

— Задумался немного.　

— Так вот, о чем я тебе толкую, — сонно и неспешно продолжает он. — Вот было бы славно, если б ты поехал в Техас со мной! А что! Стал бы пастухом для стада, которое я соберу! Мы с тобой столько деньжищ заработаем, а потом…　

— У меня дом есть, — перебиваю я его. — И меня люди ждут в Госвуд-Гроуве.

— Людям верить нельзя, — странным глухим голосом произносит он и заходится в приступе кашля, чтобы скрыть этот тон, но я чувствую, что ударила его по больному. Однако извинений не приношу. За что мне извиняться перед белым мальчишкой?　

— Нет на свете такого места, где я мог бы разбогатеть, бегая за коровами, — отвечаю я. Эти слова срываются с губ сами собой, против моей воли. — Это невозможно.　

— В Техасе — возможно!　

— Даже там — нет.　

— Еще как возможно, главное — захотеть!　

— Гас, я черный. И по гроб жизни им останусь. Ну кто мне позволит сколотить состояние? Если мне как издольщику удастся урвать себе кусок земли, буду трудиться на нем. Вот чего от меня ждут.　

— Порой ожидания стоит обмануть. Мне так папаша однажды сказал.　

— У тебя есть отец?　

— Не совсем.　

Какое-то время мы оба сидим молча. Я плыву по реке собственных мыслей и пытаюсь понять: чего же я хочу? Пытаюсь представить картины жизни в техасской глуши. А может, и севернее — близ города Вашингтон, в Канаде или в Огайо, с теми, кто по Подземной железной дороге сбежал от своих хозяев много лет назад, задолго до того, как солдаты утопили страну в крови, а федералы сообщили нам, что отныне мы никому не принадлежим и ни дня в своей жизни больше не будем рабами.　

Но я все же кое-чему принадлежу. Принадлежу ферме издольщиков, Джейсону, Джону и Тати. Земле, которую нужно возделывать и пропалывать, урожаю, который предстоит собрать. Почве, поту, крови.　

Я ведь другой жизни и не знаю А как представить то, чего не видел?

Может, потому-то всякий раз, когда матушка зовет меня во сне, я просыпаюсь в отчаянии и холодном поту. Я боюсь этой огромной неизвестности. Всего того, чего я не знаю. Того, что никогда не увижу.　

— Гас? — вполголоса зову я. Как знать, может, он уже спит?　

— Чего тебе? — позевывая, отзывается он.　

— Ты пойми: я вовсе не на тебя злюсь. Есть свои причины.　

— Да знаю я.　

— Спасибо, что согласился поискать мисси и Джуно-Джейн. Доллар я тебе отдам.　

— Да не надо. Я уже печенье себе за труды прихватил. Хватит и этого. Надеюсь, они и впрямь живы, девчонки твои.　

— Я тоже.　

— Не больно-то хочется, чтобы их призраки потом за мной гонялись, — вот я к чему.　

— Думаю, обойдется.　

Мы снова замолкаем.　

— Гас? — наконец зову я.　

— Я сплю.　

— Ну ладно.　

— Чего надо-то? Уж договаривай, раз начал.　

Я прикусываю губу. Собираюсь с духом, чтобы произнести слова, последствия которых предугадать невозможно, — как нельзя заранее знать, куда унесет течением листик, если его бросить в реку.　

— Окажешь мне одну услугу, когда доберешься до Техаса? Пока будешь ходить по округе да выискивать одичавший скот.　

— Смотря какую.　

— Куда бы ты ни пошел, с кем бы ни заговорил — а уж я знаю, поболтать ты любитель! — поспрашивай народ, не знают ли они кого-нибудь из цветных по фамилии Госсетт или Лоуч. А если отыщешь их, поинтересуйся, не ищут ли они кого по имени Ханни. И если тебе ответят, дескать, да, ищут, скажи, что Ханни живет там же, где и прежде, — в Госвуд-Гроуве. Как и всегда.　

В горле с неуклюжестью только что вылупившегося птенчика затрепетала надежда. Я стараюсь загасить эти проблески. Лучше не давать им разгораться попусту — во всяком случае, пока.　

— Возможно, где-то там мои люди. В Техасе и на севере Луизианы. Мы все носим на шее по три синих стеклянных бусины на веревочке. Бабушкины бусины. Из самой Африки. Я их тебе покажу днем.　

— Ладно, поспрашивать я, пожалуй, смогу. Если не забуду.　

— Буду очень тебе благодарен.　

— И все-таки в жизни не слышал ничего печальней, чем те три слова.　

— Какие?　

— Которые ты сказал в самом конце, — Гас сонно причмокивает губами, а я тщетно пытаюсь вспомнить, что же я такое сказала. Наконец он сам мне напоминает: — «Как и всегда». Самые жуткие слова на свете.　

Мы оба затихаем и погружаемся в сон. А просыпаемся с первыми лучами солнца, разлившимися над хлопковыми тюками. Мы одновременно открываем глаза, садимся и обмениваемся встревоженными взглядами. Не слышно ни гула двигателя, ни рева винта. Тюки хлопка над нами содрогаются. Мы испуганно садимся на корточки.　

Именно этого мы и боимся больше всего — если не считать пожара. Боимся, что хлопок не повезут до самого Техаса, ведь обычно его собирают как раз в Техасе и на юге Луизианы, а потом везут на север, на хлопкопрядильные фабрики. А значит, где-то в окрестностях Техаса тюки сгрузят на сушу, и нам придется расстаться с «дворцом». Вот только когда это случится — никто не знает.　

Первую ночь мы спали и дежурили по очереди, а потом обленились. Вода в эти дни кажется спокойной, погода стоит ясная, и судно идет себе беззаботно мимо прибрежных плантаций и городов с пристанями. Оно даже не останавливается, чтобы взять на борт тех, кто надеется найти свободное местечко и подняться вверх по реке. «Звезде Дженеси» предстоит долгий путь. Силы она подкрепляет, пожирая древесину, которую скармливают ей в котельной, и время от времени останавливается, чтобы восполнить запасы топлива, а потом, выпуская из трубы клубы густого пара, продолжает путь. На реке это в новинку, но такая уж она, «Звезда», что с нее взять. Новых друзей заводить не спешит, а брать пассажиров — тем более. К чему ей множить свои заботы?　

Гас говорит, что с кораблем этим что-то не чисто. Странный он. Народ тут все больше молчит, а если и переговаривается, то только шепотом, и «Звезда» скользит по воде, точно призрак, не желающий, чтобы его кто-то видел.　

— Мы остановились, — шепотом замечаю я.　

— Дерево грузят, наверное. Видно, приплыли к очередной ферме. Для города слишком уж тихо.　

— Вот-вот. — Останавливаться у маленьких ферм, чтобы пополнить запасы, — обычное дело. Обитатели болот и фермеры зарабатывают на жизнь продажей дров для речных судов. Белые делают ровно то, над чем раньше трудились целые оравы темнокожих рабов.　

Тюки вздрагивают так, будто их с силой кто-то толкнул. «Дворец» покачивается у нас над головами, два соседних тюка наваливаются друг на друга.　

— А вдруг они там не только про топливо толкуют, но и хлопок сейчас сгружать начнут? — шепотом спрашиваю я.

Гас бросает на меня взволнованный взгляд.　

— Надеюсь, что нет, — говорит он и поднимается. — Но лучше нам сматывать удочки, — с этими словами он углубляется в туннель.　

Я хватаю шляпу, откапываю ридикюль мисси, прячу его за пояс штанов и начинаю протискиваться вперед с отчаянием крольчонка, которого почуяла охотничья собака. Веточки и щепки цепляются за одежду, царапают мне щеки, но я продолжаю упрямо продираться к свободе, упираясь руками в хлопковые стены. Воздух наполнен пылью и пухом, он забивает глаза так, что ничего не видно, лезет в нос и мешает дышать. Легкие сводит, но я не сбавляю темпа, иначе — верная смерть.　

Снаружи доносятся громкие приказы. Стук дерева о дерево. Звон металла о металл. Пол под ногами резко уходит в сторону. Хлопковые стены клонятся вбок.　

Наконец я добираюсь до самого конца туннеля и скатываюсь на палубу. Глаза застилает пелена, душит кашель. Мне до того худо, что уже все равно, заметил меня кто-нибудь или нет. Главное — что я выбралась на свежий воздух.　

Рассвет еще только-только забрезжил, подвесные фонари всё еще горят. Вокруг бегают рабочие, а пассажиры, вскочив со своих матрасов, выскакивают из палаток и пытаются схватить то, что катится вниз по накренившейся палубе: ведра, саквояжи, курительные трубки, сковородки. В такой суете на меня никто не обращает внимания. Грузчики и белые снуют туда-сюда, взвалив на спины тюки, ящики и бочки. Они загрузили так много древесины, что корабль не выдержал перевеса и накренился всем своим приземистым корпусом. «Звезда» с натужным скрипом наклоняется еще ниже. На борту, точно в потревоженном муравейнике, начинается настоящая паника. Мужчины и женщины хватают пожитки и детей, которые кричат и плачут, а им вторят собаки и скот. Курицы в своих клетушках испуганно хлопают крыльями. Коровы протяжно и низко ревут, оскальзываясь в загонах. Лошади и мулы отчаянно пытаются устоять на ногах, рвутся прочь из стойл и фыркают. Весь этот шум, кажется, тонет в голубовато-белом тумане, таком плотном, хоть ложкой черпай.　

Слышится треск дерева. Следом раздается женский вопль: «Мой малыш! Где мой малыш?!»　

Мимо с вязанкой дров спешит один из членов экипажа, и я решаю, что лучше спрятаться, пока меня кто-нибудь не заметил.　

Я осторожно пробираюсь к стойлам посреди главной палубы — где-то тут должны быть и старушка Искорка, и серый скакун Джуно-Джейн. Если меня спросят, куда я иду, скажу, что меня отправили успокоить лошадей. Вот только на борту до того суетливо, что я даже близко подойти не могу. Прижимаюсь к перилам того борта, что смотрит на берег: если корабль вдруг перевернется, я успею спрыгнуть. Надеюсь, что и Гас успеет, где бы он ни был сейчас.　

«Звезда» так же неожиданно, как завалилась набок, начинает выравниваться и, издав несколько натужных стонов, принимает нужное положение. Пассажиры и груз с грохотом катятся уже в другую сторону. Лошади ржут. Люди спешат восстановить порядок на палубе.　

Постепенно все успокаиваются, а экипаж продолжает заносить дрова на палубу. Пристань, точнее сказать, короткий настил вдоль песчаного берега завален кусками древесины. Темнокожие грузчики — и даже кое-кто из белых пассажиров — снуют туда-сюда по трапу и затаскивают на борт добро. Такое чувство, будто они хотят загрузить судно до предела, запасти столько топлива, сколько «Звезда» сможет увезти. А значит, следующую остановку планируется сделать не раньше, чем мы доберемся до верховья реки.

«Может, лучше сойти на берег прямо сейчас, а, Ханни? — проносится в голове. — Прямо здесь и сейчас, а потом, держась реки, вернуться домой».　

И тут я получаю в висок удар — да такой силы, что из глаз у меня летят искры, а голова гудит, точно колокол.　

— А ну за работу, малец! — слышится сквозь весь этот шум. Узловатая веревка хлещет меня по плечу и ноге. — Таскай древесину! Тебе не за то платят, чтоб ты тут ворон считал!　

Надвинув шляпу на самые глаза, я сбегаю вниз по трапу, смешиваюсь с толпой, обвязываю веревками охапку дров и взваливаю ее на спину. Нагружаюсь под завязку. Снова попадать под плеть совсем не хочется.　

— Тащите дрова! Тащите их сюда! — кричит матрос с палубы.　

Сквозь гвалт слышится и низкий голос Мозеса:　

— А ну выровнять груз! И живее, живее!　

Я двигаюсь в колонне, следом за остальными. Стараюсь не поднимать глаза. Молчу. Слежу, чтобы никто не видел моего лица.　

«Ханни, это же знак! — проносится в голове. — Надо бежать! Сейчас же! Вернуться домой, пока есть такая возможность! Затеряться среди деревьев — и дело в шляпе!»　

Каждый раз, спускаясь по трапу, я думаю: «Ну давай, теперь!»　

А когда поднимаюсь, в голове стучит: «В следующий раз. В следующий раз — обязательно!»　

Но вот уже все запасы дров погружены, а я по-прежнему на палубе. «Звезда Дженеси» напоминает беременную женщину, которая вот-вот должна родить. Но судно стоит ровно и не заваливается набок.　

Я стою на корме и наблюдаю за тем, как рабочие заканчивают выгружать сахар, муку, ящики с провизией и бочки с виски — все это плата за топливо. А в конце, прежде чем поднять трап, они просят народ разойтись и спускают на берег двух лошадей: гнедую и серебристо-белую.　

Старушка Искорка и лошадь Джуно-Джейн!　

Кто-то решил все-таки не везти их до Техаса.　

«Беги! — приказываю я себе. — Сейчас же!»　

Я замираю в нерешительности. На берегу никого не видно. Все опустело, и грузчики уже начали поднимать трап. Прежде чем судно отчалит, можно схватить, например, деревянное ведро или еще что-нибудь, что поможет мне удержаться на плаву, прыгнуть в воду и поплыть к берегу. Пока «Звезда» только набирает скорость, винт крутится медленно, и вряд ли меня засосет.　

Хотя, может, он и изрубит меня на кусочки — тогда местным крокодилам будет чем поживиться!　

«Звезда Дженеси» разворачивается в сторону канала, а я собираюсь с духом. Если прыгнуть в воду, отпустят ли меня — или пристрелят?　

Но я не успеваю додумать эту мысль до конца: огромная рука хватает меня за воротник и тянет наверх. Передо мной рослый, сильный мужчина, пышущий жаром, мокрый от пота.　

— Плавать умеешь? — его голос обволакивает, точно густой, пропитанный влагой речной туман. Я сразу узнаю Мозеса.　

Едва заметно я киваю.　

— Тогда вон с корабля! — вторая рука хватает меня за ноги. В следующий миг я перелетаю через бортик и взмываю в воздух.　

Я лечу — вот только этот полет совсем не долог.