Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987
— Вот, глядите! — восклицает Ладжуна, отодвигая стопку журналов «Нэшнл джеографик». Она кладет на бильярдный стол том «Британской энциклопедии» и откидывает первую страницу обложки. Под ней оказывается тайник, где лежит, скрываясь от любопытных глаз, сверток, обернутый в старые обои — когда-то на них отчетливо виднелся золотисто-белый узор, но сейчас он весь в пятнах клея. Сверток перевязан тонкой бечевкой.
— По-моему, даже мисс Робин об этом не знала, — поясняет Ладжуна, многозначительно постучав пальцем по свертку. — Как-то раз прихожу в поместье — это было незадолго до конца, у судьи тогда уже начал немного мутиться рассудок, — так вот, прихожу я, а он мне и говорит: «Ладжуна, залезь, пожалуйста, на самую верхнюю полку. Мне там кое-что нужно, а лестницу украли». На самом деле ее вынесли, потому что полозья сломались, так что я сразу поняла, что судья сегодня не в себе. Но я выполнила его просьбу, и он показал, что было в этом свертке. Потом поглядел на меня и говорит: «Зря я это тебе показал. Ничего хорошего из этого не выйдет, и не в моей власти тут что-то исправить. Нужно убрать все на место. Больше мы его трогать не будем, пока я не решусь его сжечь — вероятно, это самый разумный выход. Никому не рассказывай про его содержимое, Ладжуна. А взамен я разрешаю тебе приходить сюда в любое время, брать книги, какие только захочешь, и держать их у себя, сколько вздумается». Потом он попросил достать ему один из томов «Энциклопедии», вырезал в ней страницы и спрятал внутрь сверток, после чего мы убрали книгу на полку.
Ладжуна подцепляет узел на бечевке обломанными ярко-красными ногтями, но он слишком тугой, и его не удается распутать.
— Посмотрите, нет ли в первом ящике стола ножниц. Судья их всегда там держал.
Я чувствую укол совести, который заставляет меня замешкаться. Что бы ни было внутри свертка, это наверняка что-то очень личное. И нельзя свой нос в чужие дела совать. Нельзя, и точка!
— А все, уже не нужно, — останавливает меня Ладжуна, которой удалось справиться с узелком. — Получилось!
— Думаю, зря мы это затеяли. Если судья не хотел…
Но Ладжуна уже успела развернуть обертку. Под ней обнаруживаются две книги. Обе в кожаном переплете, одна — в черном, вторая — в красном. Одна — толстая, вторая — тоненькая. Черную узнать не сложно — это семейная Библия, старомодная, большая и тяжелая. Красная книжка куда тоньше и переплетена по верхнему краю, точно блокнот. На обложке видны поблекшие золотистые буквы:
Плантация Госвуд-Гроув
Уильям П. Госсетт
Книга учета
— В этой тоненькой книжке перечислено все, что продавалось и покупалось, — продолжает тем временем Ладжуна. — Сахар, патока, хлопковые семена, плуги, пианино, земля, древесина, лошади, мулы, наряды, посуда… Словом, все что угодно. А порой упоминаются даже люди.
Я не знаю, что сказать. Ум отказывается осмысливать увиденное, и я прошу:
— Ладжуна, не надо… не стоит… Судья был прав. Убери это все на место.
— Но это ведь история, разве не так? — говорит она таким невозмутимым тоном, точно речь идет о годе, когда прозвонил Колокол Свободы или когда была составлена Великая хартия вольностей[2]. — Вы же сами всегда говорите, что книги и истории важны!
— Конечно, вот только… — Начнем с того, что такие старые книги надо брать только чистыми руками либо в перчатках из белого хлопка. Но если быть до конца откровенной, в глубине души я понимаю, что меня беспокоит вовсе не внешнее состояние архивных документов, а их содержание.
— Ну так это и есть истории! — заявляет Ладжуна и, пробежав пальцем по краю Библии, открывает ее, не дожидаясь моих возражений.
Перед текстом самого Писания я вижу несколько страниц с «семейным реестром» — записи сделаны изящными буквами, выведенными старыми перьевыми ручками наподобие тех, что я коллекционирую уже многие годы. В левой колонке перечислены имена: Летти, Тати, Азек, Бони, Джейсон, Марс, Джон, Перси, Дженни, Клем, Азель, Луиза, Мэри, Кэролайн, Олли, Митти, Харди… Эфим, Ханни… Айк… Роуз…
В остальных колонках указаны даты рождения (а у некоторых — и смерти), и рядом стоят непонятные обозначения — «У», «П», «С», «О» — и какие-то цифры. В некоторых случаях напротив имен указаны суммы в долларах.
Ободранный красный ноготок Ладжуны замирает над списками, не касаясь бумаги.
— Вот, видите: это все о рабах. Когда они родились, когда умерли, в могиле под каким номером похоронены. Если они бежали или пропали в годы войны, то рядом с именем и датой стоит буква «П». Если после войны им даровали свободу, стоит «С» и год «1865», а если они остались при поместье и стали издольщиками, указано «О/1865». — Ладжуна разводит руками с такой невозмутимостью, будто мы с ней обсуждаем меню школьной столовой. — А потом народ, видимо, сам стал вести записи.
У меня не сразу получается осмыслить эту информацию.
— Это тебе… все судья рассказал? — запинаясь, выдавливаю я из себя.
— Ага, — отвечает она, и на ее лице проступает странное выражение — будто бы она понимает, что судья поведал ей не всю правду, и гадает, о чем же он предпочел умолчать. — Наверное, он хотел, чтобы хоть кто-нибудь понимал, как прочесть эти записи, раз уж решил не показывать их мисс Робин. А почему — понятия не имею. Она ведь знала, что поместье построено руками людей, которых держали в рабстве. Как-никак она плотно изучала историю Госвуда. Наверное, судья не хотел, чтобы она мучилась чувством вины из-за всех этих давних дел.
— Да… наверное, — эхом отзываюсь я. К горлу подкатывает болезненный ком. В глубине души я жалею, что судья не решился взять на себя ответственность и не предал забвению эту часть истории, кинув книгу в камин. Но умом я понимаю, до чего же это было бы неправильно.
А Ладжуна увлекает меня все дальше и дальше по дороге, которой я совсем не хочу идти.
— Видите, тут кое-где не указан отец? Только имя матери и упоминание о рождении ребенка. Это значит, что отец скорее всего был белым.
— Это тебе тоже судья рассказал?!
Ладжуна поджимает губы и закатывает глаза:
— Да уж как-то сама догадалась. Маленькая «м» так и расшифровывается — «мулат». Взять хотя бы вот эту женщину, Митти. Имя отца не указано, но ведь понятно, что он у нее был. И был он…
Ну все, хватит! Больше я просто не вынесу!
— Давай лучше положим все это на место.
Ладжуна хмурится, буравя меня взглядом — удивленным и… разочарованным?
— Теперь вы говорите точь-в-точь как судья. Мисс Сильва, разве не вы постоянно рассказывали нам об историях? А эта книга… У многих из тех, кто в ней упомянут, других историй и нет. Только в ней сохранились их имена — и больше нигде в целом свете. У них ведь даже именной надгробной плиты — и той нет! Глядите! — она перелистывает страницу назад, и я вижу форзац, раскрытый, точно крылья бабочки. На нем начертана какая-то схема, состоящая из аккуратных прямоугольников с цифрами. — Вот они где все, — говорит Ладжуна, обводя рисунок пальцем. — Вот где похоронены все рабы. И старики, и дети, и младенчики. Прямо тут! — она берет со стола ручку и кладет ее чуть ниже книги. — Вот это — ваш дом. Вы живете бок о бок с их могилами, но ничегошеньки об этих людях не знаете.
Мне вспоминается милый фруктовый сад у заднего крыльца моего дома.
— Но ведь тут никакого кладбища нет. Городское разбито вот где, — я кладу пластмассовую скрепку и винтажного вида степлер слева от ручки. — Если ручка — мой дом, то кладбище с этой стороны.
— Мисс Сильва, — отпрянув от меня, с укором говори Ладжуна, — вы же неплохо подкованы в истории! Кладбище, обустроенное у вашего дома, с аккуратными оградками и маленькими каменными «домиками», на которых выбиты имена, — это кладбище для белых. Завтра, когда я снова приду помогать вам с книгами, я покажу, что на самом деле скрывается за вашим домом. Я туда и сама ходила смотреть, когда судья…
Напольные часы, стоящие в холле, громко бьют, и мы подпрыгиваем от неожиданности.
Ладжуна отскакивает от стола, достает из кармана наручные часы с порванным ремешком и ахает:
— Мне пора! Я же только на минуточку сюда забежала, чтобы взять себе книжку на вечер! — она быстро выхватывает с полки книгу в мягкой обложке и пулей выскакивает за дверь. Гулкое эхо ее шагов разлетается по дому, а ему вторит крик: — Маме сегодня на работу, а мне надо сидеть с детьми!
Хлопает дверь, и Ладжуна исчезает.
Исчезает, как потом выясняется, на несколько дней. Не приходит ни в поместье, ни в школу. Точно сквозь землю проваливается.
Я в одиночку брожу по саду, разбитому за моим домом, придирчиво оглядывая любые неровности на земле, выдираю с корнем траву, если она мне мешает, раскапываю землю на несколько дюймов и обнаруживаю под ней невзрачные каменные плиты коричневого цвета.
На нескольких еще можно различить едва проступающие очертания букв, но разобрать их невозможно.
Я зарисовываю расположение плит в блокнот, а потом, вернувшись в госвудскую библиотеку, сравниваю их с пронумерованными прямоугольниками на кладбищенской карте. Совпадений немало — даже с учетом того, что с тех пор утекло немало воды, размывшей и спрятавшей правду. Я нахожу и взрослые могилы, и детские — для младенцев и малышей постарше, похороненных по двое-трое. На девяносто шестом прямоугольнике я останавливаю счет, потому что больше нет никаких сил. Прямо за моим домом, в полном забвении, похоронено целое сообщество людей, целые семьи и поколения. Ладжуна права: кроме рассказов о прошлом, передаваемых родственниками из уст в уста, и этого печального, страшного перечня из госсеттской Библии, у этих несчастных больше ничего нет.
Напрасно судья спрятал книгу. Теперь я твердо в этом уверена. Остается только решить, что делать дальше, — и вправе ли я вообще в это вмешиваться. Мне не терпится вновь поговорить с Ладжуной, выяснить, что еще она знает, но дни идут, а новой возможности это сделать не появляется.
В среду я не выдерживаю и отправляюсь ее искать.
Поиски приводят меня к дому тети Сардж. Я стою перед ним в поношенных, ярко-зеленых сандалиях, которые совершенно не подходят ни к какому из моих нарядов, но зато щадят мой ушибленный большой палец, пострадавший, когда стопка книг в библиотеке поместья Госвуд решила — будто нарочно! — свалиться на меня. За то время, что я пробыла в библиотеке, случилось много всего странного, но я стараюсь особо об этом не задумываться — некогда. Все выходные и три будних вечера после работы я лихорадочно разбираю книги, надеясь успеть сделать как можно больше, пока никто не обнаружил, что мне разрешили сюда приходить. А еще — пока мы вновь не пересеклись с Натаном Госсеттом и он не узнал, какие секреты таит его поместье.
Горы нестираного белья, непроверенных контрольных и не спланированных уроков всё копятся, и это не считая всего остального. А еще — что пугает, пожалуй, сильнее всего — я почти не успеваю печь овсяное печенье.
Замена бисквитов на печенье сослужила мне добрую службу еще и в том, что ученики забыли о моем прежнем прозвище и дали мне новое — Лумпа, в честь умпа-лумп, персонажей популярной книги «Чарли и шоколадная фабрика», экземпляр которой попал на наши классные полки благодаря подписке на книгу месяца, когда-то оформленной судьей. После разгоряченных споров в классе мы разработали систему недельных абонементов на книги из нашей новой библиотеки. Сейчас эту книгу взял себе парень по имени Шэд, один из самых смирных моих подопечных, входящих в негласную категорию «деревенщин». Он в классе новенький, а еще принадлежит к печально известному семейству Фиш. Экранизацию книги он посмотрел после семейной поездки к отцу, который отбывает трехлетнее заключение в федеральной тюрьме по статье, связанной с оборотом наркотиков.
Мне бы хотелось тщательнее разобраться в ситуации Шэда — как-никак он ест куда больше печений, чем остальные, и тайком набивает ими карманы, а это явно неспроста, — но в сутках слишком уж мало часов. Никак не могу избавиться от ощущения, что я постоянно выискиваю тех, кому сейчас больше, чем другим, нужно мое внимание. Вот почему на то, чтобы разузнать, что же творится с Ладжуной, мне понадобилось несколько дней.
И вот наконец я звоню в дверь дома, адрес которого указан в ее личном деле, хранящемся в школе. За дверью обнаруживается захламленная, ветхая квартирка, а мужчина, открывший мне, лаконично и сухо сообщает, что вышвырнул «такую-разэдакую» за порог вместе с «выродками ее», и попросил немедленно убраться с его крыльца и больше тут не появляться.
Придется навестить тетю Сардж или Бабушку Ти — больше ничего не остается. Сардж живет ближе к городу, так что я вскоре оказываюсь у нее. Одноэтажный домик, выстроенный по канонам «креольской архитектуры», напоминает мне мое съемное жилище, разве что отремонтированное. Облицовка дома, рамы на окнах и двери выкрашены в контрастные цвета — солнечно-желтый, белый и насыщенно-зеленый, — из-за чего жилище кажется прямо-таки кукольным. При виде него во мне только крепнет решимость продолжить попытки и уговорить Натана сохранить дом, в котором я сейчас живу. Если им заняться, он будет выглядеть ничуть не хуже этого! Завтра как раз день, когда работает фермерский рынок. Надеюсь, у меня получится поймать Натана.
Впрочем, это потом. Сейчас надо разыскать Ладжуну.
Мне никто не открывает, но из-за дома раздаются голоса, и я, обогнув безупречную клумбу, иду к проволочному забору и покосившимся воротам. Цепкие стебли ипомеи вьются вдоль кольев и оплетают сетку, отчего издали забор напоминает пестрое полотно.
В саду, занимающем добрую часть двора, на грядке с какими- то рослыми кустиками работают две женщины в потрепанных соломенных шляпках. Одна из них крепко сбита, а ее движения неспешны и скованны. Вторая, должно быть, Сардж, хотя в шляпе с широкими полями и перчатках в цветочек ее сложно узнать. Я наблюдаю за этой картиной пару мгновений, как вдруг в сознании вспыхивает давно забытая картина. Мне вспоминается, как я, будучи еще совсем крохой, стояла в саду у куста клубники, а кто-то из взрослых направлял мои маленькие непослушные пальцы, помогая сорвать плоды. Помню, как трогала каждую ягодку и спрашивала: «Эту? Или эту?»
Понятия не имею, где именно это все происходило. Возможно, это было очередное место, где мы на время поселились, и очередной сосед, по доброте душевной согласившийся сыграть роль доброго дедушки. Всякий раз, когда мы перебирались в новый город, меня неизменно привлекали люди, которые редко покидают свой участок и много времени проводят во дворе.
И тут на меня накатывает тоска — до того неожиданно, что я не в силах дать ей отпор. Такое иногда случается. И пусть мы с Кристофером подробно обговорили эту тему и пришли к общему выводу, что детей нам лучше не заводить, в мысли нет-нет да и закрадывается этот мучительный вопрос: «А что, если…»
— Здравствуйте! — кричу я, перегнувшись через ворота. — Простите за беспокойство!
Приподнимается только одна из шляп. Пожилая женщина продолжает трудиться на грядке. Она срывает какие-то вытянутые зеленые стручки и бросает их в корзину — срывает и бросает, и так раз за разом. А вторая и впрямь оказывается тетей Сардж. Знакомым движением она быстро вытирает лоб, поправляет шляпу и идет ко мне.
— Опять в доме какие-то неполадки? — спрашивает она, и в ее голосе слышатся забота и сочувствие, что меня удивляет — расстались-то мы все-таки не на самой приятной ноте.
— Да нет, там все в порядке. Но вы оказались правы — скоро мне придется оттуда съезжать. Если услышите, что где-то сдают жилье в аренду, дайте знать. Мне особых излишеств не надо — подойдет даже гараж. Как-никак жить я буду одна.
— То есть воссоединения с женихом не предвидится, надо думать? — уточняет она, давая понять, что не забыла нашего разговора в день починки крыши. И я снова чувствую это странное родство.
— В точку.
— Послушайте, — продолжает она. — Мне жаль, что я была с вами резка. Просто от желания изменить огастинский уклад до психушки недалеко — это-то я и пыталась вам втолковать. Дипломат из меня никудышный — собственно, поэтому моя военная карьера и не сложилась. Так бывает: стоит только отказаться угождать правильным людям — и вмиг оказываешься на обочине жизни.
— Совсем как у нас в колледже на факультете английской филологии, — соглашаюсь я. — Разве что там камуфляж не носят и не катаются на внедорожниках.
Мы с тетей Сардж не выдерживаем и смеемся.
— Это ваш дом? — спрашиваю я, чтобы поддержать беседу. — Красотища! Обожаю старину.
— Нет, это дом Дайси, младшей сестры моей бабушки, — уточняет Сардж, кивнув на коренастую женщину. — Я к ней приехала прошлой весной, после того как… — она тяжело вздыхает и, мгновенно прервав поток откровений, ограничивается сухим: — Не важно. Я не планировала тут оставаться, но у бабушки Дайси здесь ужас что творилось. Запасы пропана на нуле, водоснабжения, считай, никакого. Человек в девяносто лет вынужден подогревать себе воду на плите, чтобы помыться. А еще целая ватага беспризорных детей, внуков, правнуков, племянников и племянниц. И главное: что у бабушки Дайси ни попроси — она отдаст последнее. Так что я решила к ней заселиться.
Сардж растирает шею и наклоняет голову сперва в одну сторону, а потом в другую, чтобы размять затекшие мышцы. Ее губы изгибаются в невеселой усмешке.
— И полюбуйтесь-ка, где я теперь! В Огастине, штат Луизиана, собираю урожай окры! Отец небось в гробу вертится. У него-то главным событием в жизни был призыв в армию — вот уж когда для него новый мир открылся!
Похоже, за суровой внешностью Сардж скрывается необычная личность с непростой историей.
— Выходит, вы прямо-таки преобразили дом?
— С домами легко управиться, чего не скажешь о людях. Тут не поможет прочистка труб, замена проводки, покраска. Этим здешние семьи не спасти.
— Кстати, о семьях, — вставляю я, чтобы только не угодить в омут рассуждений о том, чего еще лишены огастинцы. — Я пришла поговорить о Ладжуне. Мы с ней, скажем так, пришли к согласию на той неделе: она пообещала, что больше не будет пропускать школу, а я ей за это разрешила помогать мне с одним проектом, над которым я сейчас работаю. Это было в четверг днем. Но в пятницу она не пришла в школу, и с тех пор я ее не видела. Я ходила по адресу, указанному в личном деле, но какой-то парень послал меня куда подальше.
— Это бывший ее матушки. Тиффани каждый раз к нему под бочок ныряет, когда ей жить негде. Привыкла, понимаете ли, существовать за счет других — она этим промышляет еще с тех пор, как родилась Ладжуна, а мой двоюродный брат из-за нее учебу в выпускном классе бросил. Такой уж она человек, — Сардж достает из кармана бандану, снимает шляпу, промакивает затылок, приподнимает ворот футболки и обмахивается им, чтобы хоть немного охладить разгоряченное тело. — Жестко она с людьми обходится, как ни крути. Сбагрила Ладжуну бабушке Дайси на несколько лет, пока сама в тюрьме отсиживалась, и даже ничем ее не отблагодарила.
— Подскажите, а где их найти? Где они сейчас живут? Ладжуна рассказывала, что ее мать нашла новую работу и дела вроде как пошли на лад, — говорю я. Хотя кому как не мне знать, что дети порой лгут взрослым, лишь бы только уберечь свои тайны. Есть вещи, о которых нельзя рассказывать — иначе вся твоя жизнь рискует в один миг пойти под откос. — Ладжуна, как мне кажется, не из тех, кто разбрасывается пустыми обещаниями! Ее так обрадовало мое предложение помочь с сортировкой… — говорю я и поспешно добавляю: — С нашим проектом.
— Лапочка, ты куда пропала? — кричит бабушка Дайси с грядки. — Возвращайся и подругу свою приводи! Пусть она нам тут подсобит, а потом мы ее угостим окрой и жареными зелеными помидорами! Просто пальчики оближешь! Жаль только, мяса у меня маловато. Пара кусочков жаркого из «Милзи-Уилзи» — и все. Их тоже можно доесть. Пригласи ее к нам! Нечего тут стесняться! — бабушка Дайси прикладывает ладонь ребром к уху, чтобы расслышать ответ.
— У нее дела, Дайси, — кричит Сардж, да так громко, что ее, наверное, слышно в соседнем городе. — И мяса у нас достаточно. Я ветчины купила.
— Делила? Приятно познакомиться! — голосит в ответ бабушка Дайси.
Сардж качает головой.
— Она слуховой аппарат сняла, — поясняет она и подталкивает меня к машине. — Уезжайте, пока еще можно. А то она вас тут до полуночи продержит, а вам ведь совсем не это нужно, уж я-то знаю. Я, конечно, попробую поговорить с Ладжуной, но надо понимать, что мы с ее матушкой не в восторге друг от друга. Тиффани разрушила жизнь моего брата. Я ведь не раз ее тут заставала: она все клянчила еду и деньги у бабушки Дайси. А я ей прямо сказала: если еще раз появишься, пеняй на себя. Пускай сама свои счета оплачивает и не прогуливает работу, надеясь на своего бывшего из Нового Орлеана. Тот еще тип, скажу вам. Сейчас она скорее всего у него. Привезла ребенка повидаться с папашкой. А Ладжуна, поди, там и застряла — приглядывает за остальной малышней и пытается уговорить маму вернуться на работу, пока ее еще не уволили.
Истинная жизнь Ладжуны вдруг предстает передо мной с пугающей ясностью. Не удивительно, что она держится со взрослыми на равных, — ведь, по сути, все родительские обязанности легли на ее плечи.
Мы подходим к машине, и Сардж обводит меня оценивающим взглядом.
— Вы одно поймите: Ладжуна тут не виновата. Ее, считай, скинули на самое дно колодца, и теперь, когда она пытается выбраться наружу, ей еще приходится тащить на себе четверых человек. Добавьте к этому полдюжины родственных семеек — и поймете, почему порой хочется прыгнуть за руль и умчаться куда подальше. Но, видит бог, я очень любила бабушку, а она — свою младшую сестру, Дайси. Так что… посмотрим, как все сложится.
— Понятно. — Видимо, клубок проблем в этой семье не так-то просто распутать. Иначе это бы уже сделали. — Все равно что кидать морских звезд обратно в океан.
— Что-что?
— Да это из одного рассказа. Он висел у меня в кабинете на прежней работе. Вдохновляющая история, надо сказать. Если найду ксерокопию, дам вам почитать.
Сардж наклоняется вперед и заглядывает в салон «Жука» сквозь ветровое стекло.
— А это еще что такое? — она показывает на стопку книг из библиотеки, которые я надеялась завтра показать Натану на фермерском рынке. Среди них есть несколько дорогих антикварных изданий, которые меня сильнее всего тревожат, а еще книга учета и семейная Библия с картой кладбища внутри.
Сначала я решаю, что стоит попробовать заговорить Сардж зубы. Но потом понимаю, что смысла в этом нет. Она смотрит прямо на красную книгу с фамилией «Госсетт» на обложке.
— Мне захотелось повнимательнее изучить эти книги, вот я и взяла их с собой, пока… можно. Тренер Дэвис назначил меня сегодня дежурить у входа на стадион. Там состоится какое-то благотворительное мероприятие с участием спортивной кафедры, и, видимо, сотрудников страшно не хватает. Вот я и подумала, что в перерывах — или после — можно будет почитать.
— Вы что, были в доме судьи? Это ведь оттуда? — она хлопает по крыше машины. — Боже мой! — Сардж запрокидывает голову, и соломенная шляпа бесшумно слетает на землю. — Боже мой! Это вас Ладжуна туда пустила?
— Мне Натан дал ключи, — признаюсь я, но в Сардж уже клокочет возмущение. Она вся точно пароварка, которая вот-вот взорвется:
— Верните книги туда, где взяли!
— Я подыскиваю литературу для классной библиотеки. Натан разрешил взять все, на что только глаз ляжет, но, судя по всему, сам он понятия не имеет, что хранится у него в доме. Библиотечные шкафы ломятся от книг. Половина полок заставлена в два ряда! Сначала идут новые издания, а за ними — старинные, редкие. Вроде этих, — я киваю на заднее сиденье.
— Значит, с этим проектом вам помогает Ладжуна? — строго спрашивает Сардж. — Пусть лазает в сад при поместье сколько душе угодно, но в дом я ей заходить запретила!
— Она пришла в первый день, — говорю я и тут же чувствую, что в наших с Ладжуной отношениях наметилась роковая трещина. Сперва я рассекретила ее тайник, а теперь вот еще порчу ее отношения с тетей. — Девочка столько всего знает о поместье! Его историю. Все, что там происходило. Она ведь частенько бывала у судьи, когда жила с бабушкой… двоюродной бабушкой, если я ничего не путаю… с Дайси. Там в полу есть люк, прямо под…
— Стоп! Хватит! Мне это не интересно, — отрезает Сардж, и во мне крепнет ощущение, что речь идет о чем-то бесконечно важном — настолько, что я и представить себе не могу. — Верните книги на место. И больше Ладжуну в дом не пускайте. Если Уилл и Мэнфорд Госсетты или их жены прознают, что она как-то к этому всему причастна, Тифф на своей новой работе в «Торговом доме» не задержится — ее тут же за порог вышвырнут. Если уж перешел им дорожку, то пакуй вещички, бери в аренду фургон и уезжай подобру-поздорову. Поверьте, я знаю, о чем говорю.
— Но я не могу все вот так бросить. Мне нужны книги, а они там стоят без дела и только пыль с плесенью собирают!
— Напрасно вы думаете, что раз не работаете на Госсеттов, то вам ничего не грозит. Мэнфордова женушка, эта блондинка, которой он так кичится, состоит в школьном совете.
— Насколько я понимаю, и дом, и окрестные территории принадлежат Натану.
— Так-то оно так, но до гибели Натановой сестры все было иначе, — Сардж качает головой, вперив взгляд в асфальт, будто пытается привести мысли в порядок. — Когда Робин унаследовала поместье от судьи, она берегла его как зеницу ока. Дом был ей дорог. Она была ему хозяйкой и не собиралась его уступать своим дядям. А потом ее не стало, и дом перешел к ее брату, но Натан не продал его лишь из уважения к сестре — потому что Робин до последнего вздоха билась с Уиллом и Мэнфордом за это поместье.
— Вот как… — едва слышно говорю я.
— Там все очень сложно, — подытоживает тетя Сардж. — Лучше держитесь подальше от Госсеттов. И от этого дома. Не возите книги по городу и не вздумайте никому показывать их на стадионе. А лучше верните туда, где взяли. Я постараюсь уговорить Ладжуну вернуться в школу, но в Госвуд вы ее больше не пускайте.
Наши взгляды встречаются, и этот короткий, беззвучный разговор оказывается красноречивее всяких слов.
— Спасибо за помощь с Ладжуной, — благодарю я и сажусь в машину.
— Все зависит от того, как там дела у ее мамашки, — говорит Сардж и кладет локоть на распахнутую дверцу. — Я слышала эту историю про морских звезд. И понимаю вашу затею. Вот только в этих краях течение очень уж сильное.
— Намек понят. — Я отъезжаю от дома бабушки Дайси, стиснув зубы. Нет, я никак не могу прекратить походы в Госвуд-Гроув. И не стану этого делать. Раз течение сильное, значит, нужна дамба. И я возведу ее при помощи книг.
Но все-таки я внимаю совету Сардж и накрываю стопку книг на заднем сиденье, чтобы их не было видно, пока я продаю билеты на благотворительный вечер. И паркуюсь так, чтобы хорошо видеть своего «Жука», потому что замок на задней двери сломался.
Увы, работа оказывается более напряженной, чем я себе представляла. Приходится не только следить за кассой, но и разгонять подростков, которые прячутся между зрительских рядов и льнут друг к другу, точно магниты. Уверена, за это время я ненароком уничтожила на корню несколько начинающихся романчиков.
Со времен моего собственного детства молодежь очень изменилась, и футбольный стадион со множеством укромных мест не на шутку меня пугает.
Когда я наконец возвращаюсь в машину и убеждаюсь, что книги на месте, меня накрывает волна облегчения. Сегодня я собираюсь лечь спать поздно и, вместо того чтобы готовиться к завтрашним урокам, хорошенько изучить и законспектировать найденные материалы. Я хочу провести с ними как можно больше времени — а то кто знает, чем завтра закончится разговор с Натаном Госсеттом.
Но к чему я оказалась совсем не готова — так это к тому, что у дома я увижу Сардж, нервно расхаживающую по подъездной дорожке.