Ханни Госсетт. Техас, 1875
Мисси Лавиния беспокойно ерзает на своей койке, плачет и стонет в темноте — она обмочилась. На горшок, стоящий в углу, ходить она отказывается, и теперь, не сумев сдержаться, еще и обижается. В нашей камере с низким потолком стоит страшная вонь, а ночь такая тихая, что воздух почти не проникает через зарешеченное окно, и запах не рассеивается.
«Как же я тут оказалась? — спрашиваю я себя. — Боже мой, как я докатилась до такого?!»
Заключенный из соседней камеры жалуется на шум и вонь и колотит в нашу стену, требуя, чтобы мисси замолкла, а не то она его с ума сведет. Я слышала, как через пару часов после заката этого несчастного выпивоху притащили сюда полицейские за то, что он вздумал выкрасть армейских лошадей. Шериф Форт-Уэрта ждет, когда за ним прибудут военные. Судя по выговору, он ирландец.
Сидя в темноте, я поглаживаю шею в том месте, где когда-то висели синие бусины. Я думаю о матушке и о том, что все пошло наперекосяк, стоило мне их потерять. Возможно, в этой жизни я уже не встречу ни ее, ни других близких. Тоска опускается мне на голову, точно голодный гриф. Она застилает глаза, и я вижу за окном только размытые очертания полумесяца, льющего свой слабый, точно дыхание, свет на звезды, сияющие рядом с ним.
Никогда еще в жизни я не чувствовала себя такой одинокой. В последний раз меня вот так запирали, когда мне было шесть лет и я рассказала своей покупательнице на аукционе, что меня выкрали с плантации Госвуд-Гроув. И хотя я тогда была еще совсем крохой и мне было одиноко и страшно в тюрьме, куда меня передали, чтобы со мной ничего не случилось, я все-таки надеялась на то, что масса Госсетт заберет меня и разыщет матушку и всех остальных.
А теперь никто уже за мной не придет. Не представляю, где сейчас Джуно-Джейн, но она наверняка не знает, что с нами случилось. А если бы и знала, ничем нам не смогла бы помочь. Скорее всего, беда и до нее уже добралась.
— Да заткните уже этого полудурошного-о-о! — требует ирландский воришка. — Рот ему закройте, а не то я… я…
Усевшись рядом с мисси в темноте, я чувствую, как в животе все сжимается от нестерпимой вони.
— А ну цыц! Из-за тебя в еще большую беду попадем. Замолчи!
Я запрокидываю голову, приподнимаю пальцами кончик носа, чтобы уловить хоть глоточек ночного воздуха, и пытаюсь припомнить песню, которую пела та женщина с мальчиком у церкви в лесу. Слов я не знаю, только вполголоса вывожу мелодию, но в ушах звенит матушкин голос:
О, кто та Дева в наряде белом?
Войдите в воду.
То, верно, дети Израиля.
Господь вмиг воду сию возмутит…
Мисси сворачивается в клубочек и кладет голову мне на колени — точно так же она делала, когда мы были еще детьми, а я забиралась к ней в колыбельку, чтобы утешить ее посреди ночи. Она становилась ласковой лишь тогда, когда сильно пугалась и не хотела оставаться одна.
Я глажу ее по тонким волнистым волосам, закрываю глаза и напеваю себе под нос мелодию, пока и песня, и ночь не ускользают от меня…
Просыпаюсь я от собственного имени.
— Ханни! — зовет кто-то сиплым голосом. — Ханни!
Я резко сажусь. Прислушиваюсь. Мисси беспокойно ерзает, но потом снова разваливается у меня на коленях и засыпает. Ирландец тоже затих. Неужели голос мне почудился?
В окно сочится первый, слабый свет. Меня охватывает страх. Сколько нас тут продержат и что будет дальше? Страшно и подумать!
— Ханнибал! — снова зовет голос. И тут я его узнаю! Только один человек на всем свете мог меня так назвать. Но откуда ему тут взяться? Выходит, я и впрямь грежу наяву. Но все же я поднимаюсь с койки, хватаюсь за решетку руками, подтягиваю подбородок к окну, чтобы выглянуть наружу и узнать, что же это за сон такой.
Кто-то стоит в утреннем полумраке с веревкой в руках. К веревке привязан ослик, запряженный деревянной двухколесной повозкой.
— Гас Мак-Клатчи?! С корабля?
— А ну тихо! Не подымай шума! — шикает он на меня, вот только, кроме него, в моем сне нет больше ни души.
— У тебя для меня послание? Тебя Господь прислал?
— Сомневаюсь, все-таки религия — это не мое.
Неужто Гаса тоже бросили за борт вскоре после меня и винт разорвал его в клочья? Неужели сейчас передо мной, по колено в тумане, стоит призрак Гаса Мак-Клатчи в обносках и широкополой шляпе?
— Ты призрак, да?
— Впервые об этом слышу, — бросает Гас. Оглянувшись, он подводит осла поближе к стене, забирается ему на спину и приникает к окну.
— Что ты тут делаешь, Ханни? Уж и не думал тебя повстречать среди живых-то. Думал что, после того как этот мужлан, Мозес, тебя за борт швырнул, ты утоп в реке.
Я вся содрогаюсь от воспоминаний. Кажется, будто над головой снова смыкаются волны, а штанина опять цепляется за огромное утонувшее дерево и оно тянет меня на дно. Я снова чувствую на щеке дыхание Мозеса, а его губы вновь касаются моего уха. «Плавать умеешь?» — рычит он.
— Я не попал под винт и доплыл до берега. Пловец из меня не ахти, но мне повезло.
— Я, это, как увидел вчера, как тебя арестовывают, сразу же тебя узнал! Ты еще был с каким-то белым туповатым здоровяком. Я все в толк не мог взять: как такое может быть, ведь тебя же с корабля выкинули прямиком в Ред-Ривер! — шумно восклицает Гас, а потом озирается и понижает голос: — Но ты, между прочим, везунчик, каких поискать. На следующую ночь я видел, как какого-то парня ружейным прикладом избили, а потом перерезали горло и в воду швырнули! Слышал, что он из этих, из солдат-федералов, и пробрался на борт разнюхать про какие-то там дела. Экипаж-то корабельный весь сплошь из конфедератов, если смекаешь, о чем я. Дядьку с повязкой на глазу вообще Лейтенантом все звали, будто мы в армии. Будто им всем невдомек, что война уже десять лет как закончилась! В общем, прятался я аж до самого Техаса и рад был радехонек поскорей унести ноги с того корабля.
В горле встает ком. Мне не слишком-то нравится место, в котором я очутилась, но я рада, что мы с Гасом оба сбежали с того судна живыми.
— А я ведь могу тебя вытащить отсюда, Ханнибал, — говорит Гас.
— Расскажи как! Мы тут в такую историю вляпались… Хуже и не придумаешь.
Гас задумывается на минутку, потирает подбородок, густо усыпанный веснушками, и кивает:
— Я тут работенку нашел — грузы вожу через Гамильтон и Сан-Сабу до самого Мейнардвила. Дорога опасная: как-никак, там индейцы рыщут и всякое такое, но платят — дай бог всякому. Я прикинул: эдак мне даже проще будет попасть на Юг, где скот после войны так и скачет по улицам да размножается в ожидании, когда же кто-нибудь его соберет в стадо и разбогатеет. Можешь поехать со мной — будем работать вместе, как и хотели. Я попробую даже упросить хозяина, чтобы тебе вперед заплатили, а заодно забрали из тюрьмы под залог, чтобы ты мог со мной поехать. Им сейчас жутко не хватает погонщиков и охранников. Ты же справишься с упряжкой из четырех тяжеловозов?
— Само собой! — говорю я, обдумывая его предложение. Почему бы не оставить мисси Лавинию и Джуно-Джейн — пускай сами теперь выкручиваются — и не поехать с Гасом? Я смогу расспрашивать о родных на всех остановках. Гас рано или поздно поймет, что я вовсе не парень, но, может, ему это и не важно. Я сильная и ловкая. И запросто выполню мужскую работу. — Я умею ладить с мулами, лошадьми, быками, сохой. Знаю, как подковать лошадь, если она охромела, умею распознавать, что у нее начинаются колики, чинить упряжь тоже могу. Расскажи своему хозяину обо мне!
— По рукам. Только, как я уже сказал, дело это опасное, имей в виду. Там рыщут команчи, кайова и еще бог весть кто. Прибегают со своей индейской территории, грабят, убивают народ, а потом снова спешат на Север, где закон им уже не писан. Стрелять-то ты из ружья умеешь?
— Еще бы! — А как иначе, ведь я уже много лет добываю пропитание в болотистых лесах Госвуд-Гроув. Тати решила, что раз Джейсон и Джон сильнее меня, то пускай они лучше с урожаем возятся. — Я столько белок и опоссумов перестрелял, что тебе и не снилось!
— А в человека пальнуть сможешь, если надо будет?
— Пожалуй, смогу, — говорю я, но на самом деле не знаю, так ли это. Мне вспоминается война. Людские трупы с изуродованными лицами и оторванными конечностями, похожими на шматы разделанного мяса. Я видела, как они проплывали по реке или как их приносили приятели или рабы домой для захоронения. Пища для мух, червей и диких зверей.
— А если точнее? — не унимается Гас.
— Сделаю все, что нужно. Я на все готов, лишь бы убраться отсюда.
— В этом я тебе помогу, — обещает Гас, и в сердце моем просыпается благословенная надежда на то, что так или иначе я обрету свободу. — А еще у меня есть для тебя кое-что, — он лезет рукой в карман. — Сам не знаю, и чего я за них так схватился, ведь мы ж с тобой были только попутчиками да переговорили разок о том, как будем вместе скот ловить… Ну, пока тебя за борт не швырнули, само собой. А еще я тебе обещал, что буду повсюду расспрашивать о твоих родных.
Он протягивает мне ладонь, и я вижу на перепачканной белой коже шнурок с тремя маленькими кругляшками…
Бабушкины бусы! Как такое возможно?!
— Гас, но как же ты…
— Поднял их с палубы, когда тебя в воду кинули. Решил, что самое маленькое, что я только могу для тебя сделать, — это рассказать о тебе твоим близким. С тех пор я всех и расспрашиваю, не знают ли они кого по фамилии Госсетт, не видели ли на ком таких вот синих бус. Гас Мак-Клатчи слов на ветер не бросает! И уж точно не обманет того, кто скорее всего утонул и погиб. Но ты, насколько теперь можно судить, выжил, так что забирай-ка!
Я беру бусы, скользнув пальцами по теплой и влажной от пота коже Гаса. Сжимаю их в ладони. «Держи крепче, Ханни. Держи крепче! А вдруг это и впрямь только сон?»
Они вернулись ко мне спустя столько времени! Нет, это слишком невероятно, чтобы быть правдой!
— Я расспрашивал встречных о твоих близких, — продолжает Гас. — А еще об этом твоем мистере Уильяме Госсетте и мистере Уошберне, о которых ты упоминал. Но так толком и не разузнал ничего.
Я едва его слышу, точно он говорит со мной, стоя у дальнего края огромного поля, за много миль отсюда.
Прижав бусины к лицу, я вдыхаю их запах, провожу ими по коже. Соприкасаюсь с историей моей семьи. С бабушкиной историей. Маминой. С моей собственной. Кровь громко стучит в висках — с каждым мгновением все быстрее и быстрее. Меня наполняет такая сила, что, кажется, я вот-вот расправлю крылья и улечу отсюда, словно птица. Улечу далеко-далеко.
— Мы с грузом поедем прямо по главной дороге, смекаешь? — продолжает Гас, но мне уже нет дела до его рассуждений. Я хочу одного — слушать музыку бусин. — Поедем с тобой… Может, еще какую работенку отыщем там, где окажемся… В Менардвиле, Мэйсоне, Фредериксберге, может, и в Остине. Так каждый сможет накопить на лошадь и сбрую. А пока мы там будем, я могу поспрашивать о твоих родичах, если хочешь. В тех местах, куда цветному мальчишке соваться не стоит. Уж что-что, а спрашивать я умею. Мы, Мак-Клатчи, любим повторять: «Кто в молчанку играет, тот фигу получает».
Я все вожу бусинками по коже, вдыхая их запах. Закрываю глаза и думаю: «А если очень-очень захотеть, смогу ли я пролететь сквозь решетку?»
Где-то вдалеке голосит петух, а потом, чуть ближе, бьет утренний колокол. Гас испуганно ахает:
— Мне пора! — он спрыгивает на землю, и ослик недовольно ворчит. — Побегу по делам, пока никто меня тут не застукал. Но с тобой мы еще увидимся. Как я уже говорил, Гас Мак-Клатчи свое слово держит!
Я открываю глаза и смотрю ему вслед. Гас шагает в утренней мгле, запрокинув голову и насвистывая песенку. Речной туман понемногу заволакивает его, пока не остается только голос, выводящий «О, Сюзанна!», да стук маленьких, круглых ослиных копытец, которому вторит на каждом повороте скрипучий напев телеги.
Дзинь-тук-тук, дзинь-тук-тук, дзинь-тук, дзинь…
Когда все затихает, я укладываюсь на койку, зажимаю бусины в кулаке и прижимаю к груди, чтобы удостовериться, что они мне не приснились.
Когда я вновь просыпаюсь, сквозь решетку в камеру бьет яркий свет. Он расчерчивает пол на квадраты и заливает добрую половину камеры. К вечеру он поднимется аж до самого потолка.
Я разжимаю кулак и поднимаю ладонь повыше, чтобы на нее упал луч света, теплый и чистый. Бусинки вспыхивают, точно птичьи крылья на солнце.
Они все еще со мной! Они настоящие!
Мисси уже проснулась и теперь раскачивается из стороны в сторону со своими извечными завываниями, но я, не обратив на нее внимания, забираюсь с ногами на койку и выглядываю в окно. Утром прошел дождь, поэтому на земле не видно ни следов мальчишки, ни отпечатков колес, но я чувствую в кулаке прохладу бусин и точно знаю — мне все это не привиделось.
— Гас Мак-Клатчи, — повторяю я. — Гас Мак-Клатчи.
Трудно взять в толк, как тринадцатилетний мальчишка вытащит нас отсюда, но бывают дни, когда ты хватаешься за любую надежду — даже за такую хилую и тощую, как белокожий парень по имени Гас.
День продолжается, квадраты солнечного света медленно ползут по полу, а я уже не чувствую на душе былого груза. Я думаю о том, где сейчас Гас. Думаю о Джуно-Джейн, у которой нет при себе ни цента. Наши пожитки, не считая ее дамского наряда, остались у меня и теперь лежат у шерифа — все наши сбережения, провиант, одежда, маленький пистолет. А еще — Книга пропавших друзей. Вот и все наше добро.
Мисси со стоном хватается за живот и принимается беспокойно поскуливать еще задолго до того, как надсмотрщик приносит нам миску с похлебкой и две большие деревянные ложки. На весь день. А больше, как сказал шериф, нам и не положено.
Я слышу, как ирландец закопошился на своей койке. Наверное, сейчас заголосит, раз уж проснулся. Но вместо этого, пока мы с мисси едим похлебку, он шепчет:
— Эй! Эй, сосед, ты меня слышишь?
Поднявшись, я делаю несколько осторожных шагов вдоль стены и подбираюсь к ирландцу ровно настолько, чтобы разглядеть мускулистые руки, торчащие меж прутьев решетки. Сам он меня не видит. Кожа у него красная, загрубевшая от солнца. Руки — до самых костяшек — покрыты густыми рыжими волосами. Эти руки выдают силача, так что я на всякий случай остаюсь у стены.
— Слышу, — говорю я.
— С кем это ты тут болтал все утро?
— Не знаю, — отвечаю я, сомневаясь, что соседу можно доверять.
— Помнится, он представился как Мак-Клатчи, — замечает ирландец. Так, значит, он нас подслушивал! — Славная шотландская фамилия, между прочим. А шотландцы ирландцам друзья, а значит, и мне. Моя дорогая мамочка была наполовину шотландкой, а наполовину ирландкой.
— Мне ничего об этом не известно, — отрезаю я. И чего он хочет? Донести на меня шерифу?
— Если вы двое подсобите мне с побегом, я в долгу не останусь, дружище. Помогу, чем смогу, — обещает ирландец, покрепче схватившись за решетку.
Я остаюсь стоять, где стояла.
— Кое-что мне известно, — продолжает он. — Взять хотя бы того малого, которого вы ищете, — Уильяма Госсетта. Я ж самолично с ним встречался. К югу отсюда, но не шибко далеко, в округе Хилл, близ города Ллано. У него, знаешь ли, лошадь охромела, и я ему предложил неплохую замену. Если поможете мне бежать, я вас к нему провожу. Боюсь только, как бы этот ваш мистер Госсетт не нарвался на неприятности, если его солдаты сцапали… Он же ехал верхом на армейской лошадке, когда мы с ним распрощались. А я его предупредил, что лошадь лучше выменять в ближайшем же городе. Но разве такие станут тебя слушать! Да и рядом с Ллано таким, как он, лучше не появляться. Если поможете мне бежать отсюда, я помогу вам его разыскать. Поверь, я вам пригожусь.
— Сомневаюсь, что мы можем вам помочь, — говорю я, давая ему понять, что не шибко-то верю его россказням.
— Пускай твой дружок расскажет своему хозяину, что у него на примете есть славный малый, который умеет управляться с лошадьми и нисколько не боится дальних поездок. Лишь бы он вытащил меня из этого переплета, чтобы мне не угодить на виселицу!
— Конокрада так просто из тюрьмы не выпустят, да еще если воровал у армии.
— Но можно же подкупить охрану!
— Про это я тоже ни слухом ни духом, — говорю я. Не стоит верить ни единому слову, если с тобой говорит ирландец. Они те еще сказочники, а кроме того, ненавидят мой народ, и это взаимно.
— Три синих бусинки, — продолжает он. — Я же и про это слышал. Видал я такие в округе Хилл, который исходил вдоль и поперек. В гостинице для путешественников и в ресторане у дороги в Остин, неподалеку от ручья Уоллер-Крик. Три синих бусины на веревочке висели на шее у маленькой белой девочки.
— Белой? — переспрашиваю я. Кажется, ирландец не догадался, что я темнокожая, а значит, и обладательница бабушкиных бус ну никак не может быть белой.
— Рыженькой такой, худощавой девчушки. Лет восемь-десять ей было, не больше. Там, во дворе, под деревьями столики стоят — она на них воду разносила. К ней я вас тоже могу отвести.
Я отворачиваюсь и снова иду к койке:
— Не знаю я таких.
Ирландец зовет меня, но я не откликаюсь. Он начинает божиться, что не врет, маминой душой клянется. Я не обращаю на него внимания.
Не успевает наша похлебка остыть, как за ним приходят солдаты. Его утаскивают прочь, а он вопит до того громко, что мисси зажимает уши и прячется под койкой, вся грязная и вонючая.
К нам тут же заглядывает полицейский и вытаскивает меня из камеры. Сопротивляться я не в силах.
— Язык за зубами держи, а не то не поздоровится! — говорит он.
Меня заводят к шерифу в кабинет, и я тут же начинаю твердить, что ничего плохого не сделала.
— Можешь идти, — говорит он и кидает мне прямо в руки наш узелок с вещами. Судя по весу, из него ничего не пропало, даже пистолет с книгой. — Тебя наняли на работу, и скоро ты уедешь из моего города. Но смотри, чтобы я тебя больше не видел, когда повозки Дж. Б. Френча отбудут с грузом.
— А как же мис… — начинаю я и осекаюсь, едва не выпалив «мисси». — Как же он? Как же здоровяк, которого арестовали со мной? Мне надо за ним приглядывать. Больше у него никого нет. Он безобидный, разве что глупенький и слегка не в себе, но я…
— А ну закрой рот! Не нужны шерифу Джеймсу твои россказни! — полицейский с силой толкает меня в спину, и я падаю на пол лицом вниз. Приземляюсь я на наш узелок, на колени и локоть, а потом с трудом поднимаюсь.
— Мальчика отправят в Остин, в государственную психиатрическую лечебницу, — сообщает шериф, и в следующую секунду полицейский распахивает дверь тюрьмы, выталкивает меня на улицу и следом вышвыривает наши вещи.
Гас, поджидающий неподалеку, помогает поднять узелок.
— Надо нам спешить, пока они не передумали тебя отпускать, — говорит он.
Я рассказываю ему, что мисси никак нельзя бросать, но он и слушать ничего не желает.
— Послушай, Ханнибал, я смог выручить только тебя. Если нарвешься на неприятности, тебя снова упекут за решетку, и тут уж тебе никто не поможет.
Я послушно плетусь следом за Гасом.
— Веди себя как полагается! — говорит он. — Что на тебя нашло? Еще в переплет из-за тебя угодим… Мистер Дж. Б. Френч и его бригадир, Пенберти, шуток не потерпят!
Шагая по улице, я судорожно пытаюсь придумать, что же делать дальше. Дома, лошади, повозки, цветные и белые горожане, ковбои, собаки, лавочки — все проносится у меня перед глазами и сливается в одну пеструю полосу. А потом мы проходим мимо здания суда, переулка и Баттеркейкских низин. Я останавливаюсь и гляжу на утес, вспоминая, как мы сидели тут, между домами, с мисси и Джуно-Джейн и подкреплялись оставшимися припасами из узелка.
— Нам вон туда, — говорит Гас и толкает меня в плечо. — Там впереди как раз каретник. Одну повозку уже подготовили, а замыкающим всегда достается больше всего груза. Мы объединимся с повозками из Уэзерфорда, а оттуда поедем на юг. Некогда нам тут рассиживать.
— Я тебя догоню, — обещаю я и сую Гасу в руки свои пожитки, прежде чем он успевает возразить. — Догоню непременно, но сперва мне надо сделать одно дело.
Я поворачиваюсь и пулей несусь через улицы и переулки, мимо лающих псов и перепуганных лошадей у коновязей. Знаю, что так делать нельзя, и все же возвращаюсь ровно на то место, где и начались мои злоключения. Туда, где недалеко от купален зарабатывают на хлеб старушка Флорида и чистильщик обуви. Я спрашиваю у них про Джуно-Джейн, они говорят, что не видали ее, и я быстро обегаю купальни. Там я вижу работников, которые снуют по двору с ведрами — кто-то выносит воду, а кто-то вносит.
Пышнотелая и круглолицая цветная женщина выходит снять белье с веревки. Она смеется и перешучивается с остальными, и я иду ей навстречу, чтобы расспросить о Джуно-Джейн.
Но не успеваю я приблизиться к женщине, как на галерею над моей головой выходит мужчина. Он запрокидывает голову и, зажав в пальцах сигару, выдыхает облачко дыма. Дым заползает под поля его шляпы и рассеивается, когда он направляется к перилам, чтобы стряхнуть вниз пепел. И тут я замечаю на лице застарелые шрамы и повязку на глазу. Приходится собрать в кулак всю свою волю, чтобы тут же не дать стрекача. Сжав кулаки и вытянув руки по швам, я стараюсь идти спокойно, не оглядываясь. Но я чувствую на себе взгляд Лейтенанта.
«Нет, он не смотрит на тебя! Не смотрит! — твержу я себе. — Только не оборачивайся!»
Но стоит мне свернуть за угол, как я тут же срываюсь с места и бегу прочь что есть сил.
Оказавшись в переулке, я чуть не налетаю на мужчину, который грузит коробки на тележку. Это высокий, стройный, крепко сложенный смуглый человек… Его я могла бы узнать даже в темноте. Того, кто дважды пытался тебя убить, ты никогда не забудешь. Он бы и сейчас наверняка попытался это сделать, будь у него такая возможность.
Я уже собираюсь развернуться и бежать в другую сторону, но нога моя попадает в грязь, которая стала скользкой от стекающего по переулку мыльного ручья. Я пытаюсь устоять, но не могу и лечу в вонючую жижу.
Не успеваю я подняться, как Мозес кидается на меня.