Голоса потерянных друзей

Глава шестнадцатая

Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987

Я стою у фермерского рынка, смотрю, как паркуется голубой пикап Натана Госсетта, и никак не могу отделаться от чувства дежавю. Разница, пожалуй, лишь в том, что в этот раз я намного сильнее волнуюсь. После долгих бесед с Сардж в стенах моего дома и нескольких телефонных звонков невероятные планы наконец приняли четкие очертания, но без содействия Натана большая их часть вряд ли сможет сбыться.　

Неужели всего неделю назад я караулила его, чтобы получить разрешение на то, чтобы пробраться в поместье Госвуд-Гроув? Он и сам тогда не понимал, что таится за дверями, ключ от которых мне разрешили взять. И я надеюсь, что сумею ему все растолковать.　

Пожалуй, выспаться перед таким днем не помешало бы, но мы с Сардж допоздна продумывали план действий и искали волонтеров. Теперь я надеюсь, что кофеин и волнение придадут мне необходимой бодрости.　

Я сжимаю и разжимаю кулаки, встряхиваю кисти рук, точно спринтер, которому предстоит бежать сто ярдов. Победа точно будет нашей. Я готова отстаивать свою позицию и, если понадобится, пустить в ход лесть. Впрочем, действовать придется быстро. Сегодня утром мне непременно надо быть в школе: моих подопечных из девятых — двенадцатых классов ждет весьма необычная встреча, которая стала возможной благодаря моей новой подруге Сардж.　

Если все пройдет хорошо, на днях встреча повторится, только уже с участием учеников седьмых и восьмых классов. Ну а если удача будет на нашей стороне, моих учеников ждет увлекательное путешествие, которого никто из нас не мог себе представить еще какую-нибудь пару недель назад. Встреча, которая, как свято верит мечтатель внутри меня, посеет в их душе благодатные зерна. Сардж относится ко всей затее куда менее оптимистично, но, во всяком случае, готова помочь.　

Заметив, что я решительно шагаю ему навстречу, Натан резко замирает, вытягивает губы в трубочку, шумно выдыхает. Мышцы скул напрягаются, а крошечная ямочка на подбородке исчезает, точно ее и не было. На его лице уже проступает щетина, хотя легкая небритость Натана совсем не портит.　

Это наблюдение застает меня врасплох, и в начале нашей беседы на моих щеках вспыхивает предательский румянец.　

— Если вы приехали с отчетом, то напрасно. Он мне ни к чему, — Натан вскидывает руки ладонями вперед, и этот жест отчетливо говорит: «Я во всем этом участвовать не желаю». — Повторяю: мне все равно, что будет с библиотекой. Забирайте, что сочтете необходимым.　

— Все оказалось куда сложнее, чем я думала. Речь о библиотеке.　

Он болезненно морщится — с таким видом, что сразу становится понятно: он жалеет, что вообще дал мне ключ.　

Ну что ж, остается только одно: пуститься с места в карьер.　

— Несколько полок в классе я уже заполнила, — объявляю я. — Ваш дедушка был тем еще книжным червем! — Хотя правильнее было бы сказать — книжным скопидомом. Я встречала таких, когда работала у букиниста. И я бы очень удивилась, если б узнала, что в других комнатах поместья книг нет, но проверить это пока не решилась. — Мне удалось много чего отобрать: энциклопедии, классику «Ридерз дайджест». Вы не против, если часть книг я отдам местной библиотеке, которая находится через дорогу от школы? Слышала, их фонд сильно устарел. У них там даже нет постоянного библиотекаря! Одни волонтеры.　

Натан кивает, немного оттаяв.　

— Да, конечно, моя сестра… — он осекается, решив оставить при себе то, чем сначала хотел поделиться. — Ей нравилось это старинное здание.　

— У нее был отличный вкус! Эти библиотеки, построенные на деньги Карнеги, одно загляденье! Не так уж их и много в Луизиане, — я могу часами рассказывать, отчего так вышло и почему именно эту библиотеку стоит считать особенной — накануне вечером я вместе с Сардж многое об этом узнала, — но нельзя тратить время попусту. — Грустно, что одна из них может закрыться навсегда.　

— Если дедушкины фонды могут ей помочь, я очень рад. Он был прямо-таки одержим некоторыми вещами. Например, разрешал детям разыгрывать заседания в зале суда, когда там никого не было. Многим из них он дарил собрания энциклопедий и месячные подписки на книги. Наверное, я вам это уже рассказывал. Прошу прощения. — Он вскидывает голову, и челка цвета мускатного ореха падает ему на лоб, прикрыв собой едва заметную границу меж загаром и светлой полоской кожи, которую обычно скрывает шляпа или кепка. — Ни к чему вам меня выискивать и спрашивать. Поверьте, никаких сентиментальных чувств я не питаю. Мой отец умер, когда мне было всего три. Мама происходила из семьи представителей «другого класса», люди всегда считали, что она отцу не ровня, так что после его смерти она готова была жить где угодно, только не в Огастине. Сестра вот была куда прочнее привязана к этому городу, потому что, когда мама перевезла нас в Ашвиль, ей было уже десять. Но со мной дела обстояли — и обстоят — по-другому.　

— Понимаю. — И все же он вернулся в Луизиану, чтобы снова здесь поселиться!　

Задать этот вопрос вслух я вряд ли решусь, но с чего бы Натану, выросшему далеко от болот и рек, селиться неподалеку от родового гнезда, на которое ему, как он сам говорит, наплевать и с которым ему не терпится распрощаться? Как бы ему ни хотелось казаться независимым от этого города, тот чем-то его держит.　

Может, он и сам не понимает, в чем тут дело.　

Странно, но я даже завидую этой кровной связи с местом, где жили предки. Может, поэтому мне так хочется разгадать все тайны Госвуд-Гроува. Меня влечет это чувство преемственности, клубящейся над поместьем, точно туман над влажной землей. Есть во всем этом какие-то давние секреты.　

Среди них наверняка существуют и те, что принадлежат самому Натану.　

Будильник на моих наручных часах внезапно срабатывает, предупреждая, что через пять минут мне во что бы то ни стало надо выехать в школу.　

— Прошу прощения, — говорю я, нащупывая кнопку «выкл». — Учительская привычка: у нас ведь весь день состоит из звонков.　

Когда я снова поднимаю взгляд на Натана, вижу, что он внимательно смотрит на меня, точно хочет о чем-то спросить, но не решается.　

— Простите, но проконсультировать вас по поводу библиотеки я никак не могу.　

В моей памяти тут же всплывают старые издания, наверняка очень ценные, исторические документы, а также записи, относящиеся к жизни на плантации, в которых содержатся факты, не зафиксированные больше нигде. Скорее всего, в них вот уже больше ста лет никто не заглядывал, если не считать членов семьи.　

— Нам нужны ваши указания относительно того, как поступить с некоторыми из изданий.　

— Нам? — подозрительно переспрашивает он. Воздух между нами становится таким напряженным, что того и гляди заискрится. — Я же вас просил о единственном одолжении — чтобы все это осталось между нами. Этот дом, он ведь… — Натан резко осекается, усилием воли заставив себя замолчать. Но и так ясно, что он хотел сказать: «Шумиха мне ни к чему».　

— Да, я помню. Все это вышло совершенно случайно: сначала одно, потом другое — просто лавина какая-то, — пытаюсь я оправдаться, не теряя при этом напора. Речь-то идет о решении, которое обязан принять кто-то из членов семьи. — Нельзя ли мне с вами встретиться и кое-что показать? К примеру, в Госвуд-Гроуве, — предлагаю я и тут же добавляю, осознав, что Натан точно на это не согласится: — Или, скажем, у меня дома? Я привезу туда все необходимое. Дело серьезное. Вам действительно надо кое-что увидеть.　

— Только не в поместье, — резко говорит он и зажмуривается на мгновенье. — Там умерла Робин, — дрогнувшим голосом сообщает он.　

— Простите меня. Я не хотела…　

— Могу заехать завтра, то есть в пятницу, вечером. К вам домой. А сегодня у меня еще дела в Морган-Сити.　

Облегчение волной прокатывается по моей спине, расслабляя успевшие завязаться в плотные узлы мышцы.

— В пятницу — самое то! В шесть или… в любое время, но не раньше половины пятого. Скажите, во сколько вам удобно?

— В шесть — вполне.

— Могу нам что-нибудь купить в «Хрю-хрю и Ко-ко», если вы не против. Я бы и сама приготовила, но еще толком не обжилась в доме.　

— Отличная мысль, — одобряет он, вот только выражение его лица отнюдь не назовешь одобрительным. Напоминание о поместье, забота о его будущей судьбе и благополучии тяжким бременем повисли на его плечах, как и тягостные воспоминания, от которых он так старательно прячется.　

Натан и представить себе не может, до чего хорошо я его понимаю. Объяснить, зачем мне потребовалась эта встреча, я пока не могу, поэтому ограничиваюсь тем, что от души благодарю его.　

Мы прощаемся, и я покидаю парковку со стойким ощущением, что он уже жалеет о нашем знакомстве.　

По пути в школу я пытаюсь вообразить его жизнь, ловлю креветок, дела, которые у него могут быть в Морган-Сити. Что его тут держит? Девушка? Приятели? Как проходит обычный его день? Как он проводит вечера и ночи? Его сестры не стало всего два года назад, а дедушки — три. Оба умерли в поместье. Чего же я хочу добиться, вновь затащив его в Госвуд-Гроув, если его горе еще так свежо?　

От этого вопроса мне делается не по себе, и я стараюсь вышвырнуть его из головы — прямо в окошко «Жука», чтобы ветер унес его далеко-далеко, пока я лечу по городским дорогам. Сегодня мне предстоит важная миссия.　

Мне до того не терпится исполнить задуманное, что на первых двух уроках, когда ко мне приходят сначала семиклассники, а потом восьмиклассники, я то и дело поглядываю на часы.

Моя первая гостья приезжает, когда я уже заканчиваю проверять ученические работы. Я окидываю ее оценивающим взглядом, пока она шагает ко мне через весь класс, теребя в руках сумочку на кожаном шнурке. Одета она в белую блузку с высоким кружевным воротом и бабочкой на шее, в строгую черную юбку до лодыжки и невысокие черные башмаки. Стильная соломенная шляпа с плоскими полями венчает ее голову. Густые волосы с проседью собраны в тот же свободный пучок, что и в тот день, когда мы встретились у прилавка кафе «Хрю-хрю и Ко-Ко».　

Гостья нервно приглаживает юбку.　

— Ну и как костюмчик? — спрашивает она. — Я его несколько лет назад прикупила, к параду в честь Дня города. Но с тех пор слегка располнела — и не удивительно, на барбекю-то с пирогами!　

— Совсем не хотела вас так обременять! — говорю я, с трудом сохраняя невозмутимость — не так-то это просто, когда тебя так и распирает от волнения. — Просто расскажите ребятам историю библиотеки. Расскажите, как ваша бабушка и дамы из клуба «Новый век» занялись ее созданием.　

Она улыбается, заговорщицки подмигивает мне и поправляет шпильки на шляпке.　

— Не волнуйся, милочка. Я даже фотографии с собой прихватила, а заодно и копию письма, которое моя бабушка вместе с другими энтузиастками написали мистеру Карнеги. Но пускай лучше детишки послушают рассказ из первых уст.　

Я вдруг понимаю, почему она приехала при таком параде. И меня тут же охватывает благоговейный восторг:　

— Прекрасное предложение!　

— Знаю, — уверенно кивнув, отзывается она. — Вы же сказали, что хотите, чтобы ваши подопечные поближе познакомились с историей. Вот я и приоткрою им ее кусочек.

И она с блеском исполняет свою задумку. Для полноты эффекта она даже прячется в комнатке с учебными материалами, пока ученики не рассядутся по местам. Я объявляю им, что сегодня к ним приехал гость, и они смотрят на меня с подозрением. Особого энтузиазма никто не выказывает. Но стоит им только узнать, кто к нам пришел, и все меняется.　

— Бабушка Ти! — голосят они, точно первоклашки.　

Она вскидывает палец и строго качает головой. Класс мгновенно стихает. Хотелось бы и мне уметь так же!　

— Какая я вам Бабушка Ти! — возражает она. — На дворе тысяча восемьсот девяносто девятый год. Бабушка Ти — еще совсем кроха, и зовут ее Маргарет Тернер. Ей всего год от роду. Матушку малышки Маргарет зовут Виктория — она молодая замужняя женщина. А я ее матушка, бабушка малышки Маргарет. Я родилась в тысяча восемьсот пятьдесят седьмом, так что сейчас мне почти сорок три. Родилась в рабстве, на плантации Госсеттов, и детство мое было совсем не из легких. Приходилось трудиться, не покладая рук: собирать хлопок, рубить тростник, таскать на себе воду в поле. Но эти времена давно миновали. Сейчас же, в тысяча восемьсот девяносто девятом, я скопила небольшую сумму и купила себе домик, где хочу оборудовать ресторанчик: теперь, когда я овдовела, мне придется самой зарабатывать себе на хлеб. У меня девять детей, и среди них есть малыши, которые пока не могут себя прокормить.　

Тяжелая работа меня не пугает, но есть одно обстоятельство, которое не на шутку тревожит: я пообещала покойному мужу, что наши дети получат образование, но школа для цветных работает лишь по полгода, а городская библиотека совсем маленькая, да и пускают в нее только белых. Есть, правда, еще одна — крошечный сарайчик на задворках методистской церкви для темнокожих. Она появилась лет десять назад. Мы рады, что она у нас есть, но этого мало. А в это же время все состоятельные городские дамы — супруги банкиров, докторов и так далее — объединяются в так называемый дамский клуб «Новый век», задавшись целью построить библиотеку побольше. Для белых, конечно. И знаете что? — Бабушка Ти наклоняется вперед, взяв драматичную паузу, а ученики нависают над партами, приоткрыв рты в ожидании продолжения. — Вот только это совсем не та библиотека, которую вы, дети, видите, когда едете на школьном автобусе сегодня, в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом. Нет-нет. Я расскажу вам о временах, когда горстка обычных женщин, которые зарабатывали себе на жизнь потом и кровью, пекли пироги, подрабатывали посудомойками и закатывали персики на продажу, а еще распродавали все, что только могли, в итоге всех перехитрили и построили лучшую библиотеку в городе.　

Бабушка Ти достает из тележки, привезенной с собой, фото в рамке и показывает снимок детям:　

— Вот они на крыльце этой прекрасной библиотеки в день ее открытия. Без этих юных леди ничего бы не получилось!　

Она пускает по рядам еще несколько снимков в рамках и, пока ребята разглядывают фотографии, рассказывает о том, как городской дамский клуб «Новый век» единодушно отверг предложение воспользоваться стипендией Карнеги, о которой тогда судачили чуть ли не на каждом шагу. Она давалась на строительство новых библиотек, но дамы боялись, что их обяжут предоставить доступ к книгам для всех жителей города — вне зависимости от цвета кожи. Поэтому заявку на грант подали дамы из церковного прихода, а методистская церковь для темнокожих пожертвовала земельный надел, и вскоре в новом здании открылась библиотека Карнеги для цветных. Она получилась куда крупнее и красивее той, куда темнокожих не пускали. После этого женщины, чьими трудами и была построена библиотека, создали свой клуб и назвали его «Дамский клуб для темнокожих „Новый век“».　

— А все эти дамочки из прежнего клуба едва не позеленели от зависти, уж поверьте мне, — продолжает Бабушка Ти. — Это было еще во времена сегрегации. Все лучшее тогда доставалось белым, и то, что самая шикарная библиотека в городе предназначалась для темнокожих, по мнению этих кумушек, было позором для всего Огастина. Впрочем, поделать они ничего не могли — им удалось разве что упросить главу города запретить нам вешать на библиотеку табличку, чтобы никто из прохожих не знал, что это за здание. Так что вместо нее мы разместили на мраморном основании статую святого, и многие годы библиотека так и простояла, хотя ее волшебство от этого нисколько не ослабло. В те непростые времена она была символом надежды.　

Не успела Бабушка Ти завершить свой рассказ, как на нее обрушился шквал вопросов:　

— А как получилось, что теперь она называется Огастинской библиотекой Карнеги? — спрашивает один из «деревенщин».　

Бабушка Ти многозначительно тычет в него пальцем и кивает: — Какой хороший вопрос! Вы вот фотографии друг другу передаете. А скажите, как по-вашему, почему статую святого убрали, а вместо нее оставили одну только табличку «Огастинская библиотека Карнеги»?　

Ученики высказывают несколько предположений, но они все оказываются неправильными. А я тут же отвлекаюсь от происходящего, вспомнив о визите советника Уолкера и его собаки по кличке Лапа. Теперь благодаря мисс Ретте библиотечный святой живет у меня в саду, среди кустов олеандра. И он становится мне еще дороже. В конце концов, мы с ним оба обожаем книги, а он еще и может похвастаться библиотечным прошлым!　

— У кого сейчас фотография тысяча девятьсот шестьдесят первого года? — спрашивает Бабушка Ти. Вы, думаю, сумеете ответить на вопрос, почему сейчас там написано просто «Огастинская библиотека Карнеги».　

— Сегрегация кончилась, Бабушка Ти, — робко предполагает Лора Джилл, одна из «городских». Лора еще ни разу не открывала при мне рта — ни в классе, ни в коридоре. Но общаться с Бабушкой Ти ей куда комфортнее — возможно, они родственники или девочка училась у нее в воскресной школе.　

— Совершенно верно, милая! Огастин, конечно, сопротивлялся остальным изменениям, как мог, но город с удовольствием взял под свой контроль эту библиотеку! — Глаза Бабушки Ти мерцают за толстыми стеклами очков. Она с головой погружается в воспоминания. — То был конец одной эпохи и начало другой. Отныне и белые, и темнокожие детишки могли сидеть в одной комнате и читать одни книги. Так началась новая глава в библиотечной истории. Новый поворот в ее судьбе. А сейчас многие напрочь о ней позабыли. Люди не помнят истории этого здания, не ценят его, как оно того заслуживает. Но вы, ребята, теперь понимаете, как важна была эта библиотека и какой ценой она досталась нам. Возможно, отныне она предстанет перед вами в ином свете.　

— Потому-то я и попросила Бабушку Ти заглянуть к нам и рассказать эту историю, — включаюсь я в разговор и выхожу на середину класса. Ученики тем временем продолжают обмениваться старыми фотографиями. — Этот город полон историй, о которых многие уже не помнят. И в ближайшие несколько недель мы с вами поработаем детективами и посмотрим, что нам удастся разузнать. Я хочу, чтобы каждый из вас изучил историю какого-нибудь места или события, произошедшего в городе — то, о чем мало кто знает, — и написал об этом. Вы можете собирать заметки, копировать снимки, словом, пользоваться любыми материалами.　

Раздается несколько недовольных вздохов — правда, совсем тихих. Их почти заглушают заинтересованные и удивленные возгласы:　

— А кого нам расспрашивать?　

— Как искать информацию?　

— Куда идти?　

— А если ничего о здешних местах не знаешь?　

— А если я из другого города?　

В этом гаме я различаю скрип парты, и на мгновение мне становится страшно: неужели сейчас, прямо на глазах у нашей гостьи, разыграется какая-нибудь неприятная сцена? Не посмеют же ребята…　

Я поднимаю взгляд и вижу, что Малыш Рэй, вскинув руку в воздух, привстал со своего места.　

— Мисс… э-э-э… мисс… — Моего настоящего имени он не помнит, а произнести вслух одну из сомнительных кличек, которыми меня наделили ученики, в присутствии Бабушки Ти не решается.　

— Да, Малыш Рэй?　

— Выходит, надо написать о каком-нибудь месте?　

— Или о событии. Верно. — Пожалуйста, только не начинай бунт! Если Малыш Рэй примется спорить, его примеру последует и толпа прихвостней. Успокоить класс после такого будет не просто. — Это задание сильно повлияет на вашу оценку за семестр, так что постарайтесь. Но я хочу, чтобы вам было интересно. Как только определитесь с темой, сообщите ее мне, чтобы у нас не было повторов и мы узнавали что-нибудь новое из каждой работы!　

Я обвожу класс строгим учительским взглядом, давая всем понять, что на этом вопрос закрыт.　

Снова скрипят ножки парты, и это опять Малыш Рэй:　

— Мисс… э-э-э…

— Сильва.

— Мисс Сильва, я что спросить хотел: а можно написать не про событие и место, а про человека, потому что…　

— Ой, точно! — резко перебивает его Лора Джилл. Впрочем, перед этим она поднимает руку, как будто бы это дает ей право влезать в разговор. — В Новом Орлеане в одной из школ во время Хеллоуина устраивают такую штуку под названием «Байки из склепа». Я про нее в газете читала в прошлом году, когда гостила у кузины. Люди наряжаются в какого-нибудь человека из прошлого, идут на кладбище и там рассказывают его историю. Может, и нам провернуть такое?　

Эта идея вспыхивает, точно искра, дающая возможность разгореться большому костру, о котором я и мечтать не могла. В глазах моих подопечных мгновенно зарождается интерес — и вот уже весь класс увлеченно обсуждает новые планы.