Голоса потерянных друзей

Глава двенадцатая

Бенни Сильва. Огастин, Луизиана, 1987

Бесшумно ступая по дому, я прислушиваюсь к каждому шороху. Воображение рисует мышей, белок и огромных водяных крыс, которых я не раз видела в канавах и лужах со стоячей водой во время своих прогулок.　

А еще в голову лезут мысли о призраках, вампирах и жутких, похожих на гигантских насекомых, инопланетянах. Ну и, конечно, о маньяках с топорами и бродягах, замысливших недоброе. Фильмы ужасов я обожала всегда и гордилась тем, что могу смотреть их с утра до вечера, не воспринимая всерьез увиденное. Даже спустя годы после того, как у нас с Кристофером все завертелось, он сердился на меня за то, что я не пугалась, а старалась угадать, какой будет следующая сцена или сюжетный поворот.　

— Все-то тебе надо анализировать, — ворчал он. — Просто тоска берет!　

— Да ладно, это же неправда! Одни выдумки да притворство! Тоже мне неженка! — дразнила я его в ответ.　

Когда ты практически все детство проводишь один в пустом доме, потому что родители вечно на работе, приучаешься не впадать в панику от малейшего шороха.

Но в этом доме, в этой обители многих поколений, о чьей истории можно только догадываться, я удивительно остро чувствую собственную уязвимость. Одно дело смотреть на старый, полный теней особняк, сидя у экрана, и совсем другое — оказаться в нем наяву.　

С кухни доносятся какие-то звуки — и на обычные шаги они не похожи. Кто бы там ни таился, он — а может, она или даже оно — не желает, чтобы его заметили. Движения осторожные… как и мои. Я хочу увидеть, кто же там притаился, пока он не заметил меня.　

Остановившись у порога комнаты дворецкого, я обвожу взглядом ряды высоких шкафчиков из красного дерева и длинные щербатые столы, на которых слуги, должно быть, готовили причудливые кушанья. Буфеты, стоящие у противоположных стен, отражают друг друга в своих зеркалах. Казалось бы, ничего необычного или опасного. Кроме…　

Чуть сдвинувшись в сторону, чтобы было лучше видно, я цепенею на месте: из-за приоткрывшейся левой нижней дверцы одного из буфетов показывается худенькая задница, обтянутая джинсами с серебристой отделкой.　

Это еще что такое?!

Я узнаю джинсы и цветастую футболку. Мне уже доводилось их видеть на четвертых уроках, пусть и значительно реже, чем хотелось бы.　

— Ладжуна Картер! — восклицаю я еще до того, как девочка успевает распрямиться. Она резко оборачивается и испуганно смотрит на меня. — Ты что тут делаешь?!　

Спрашивать, разрешили ли ей заходить в дом, нет никакой нужды. Все и так ясно: ответ написан у нее на лице.　

Она дерзко вскидывает подбородок, тут же напомнив мне тетю Сардж.　

— А что? Я ничего не порчу! — Худые длинные пальцы прижаты к бедрам. — А как вы думаете, откуда я про книжки узнала? И потом, судья сам мне разрешил тут бывать! Незадолго до смерти он сказал: «Приходи, когда только вздумается, Ладжуна!» А больше сюда особо никто не заглядывал — если только понадобится что. И дети судейские, и внуки были слишком заняты своими домами на озере да рыбалкой. Посиживали себе на пляже целыми днями, потому что и там землю выкупили. Нельзя ведь такое добро оставлять, а вдруг пропадет что-то! Если у тебя столько домищ в собственности, то ты очень занятой человек. Некогда тебе рассиживать по ветхим поместьям со всякими стариками в инвалидных креслах.　

— Но дом-то уже давно не судейский.　

— Я не воровка, если вы об этом.　

— А я ничего такого и не имела в виду, но… Скажи, а внутрь-то ты как попала?　

— А вы?　

— У меня есть ключ.　

— Ну а мне он не нужен. Судья раскрыл мне все тайны этого дома.　

Признаться, я заинтригована (ну еще бы!).　

— Я приняла твое предложение о книгах — кстати сказать, спасибо за наводку! — и получила разрешение прийти сюда и подыскать литературу для классной библиотеки.　

Ладжуна удивленно округляет черные, точно уголь, глаза. Кажется, она поражена и… осмелюсь предположить… даже впечатлена тем, что я сумела пробраться в мир Госсеттов, минуя все бастионы.　

— И как, нашли что-нибудь?　

Я едва сдерживаюсь от того, чтобы не излить на нее свой восторг. Библиотечный фонд Госсеттов возрастал от поколения к поколению, и все жители дома год за годом, десятилетие за десятилетием пополняли его — так один за другим прибавляются по прошествии веков слои песчаника. В собрании есть и новые книги, и старые, к которым, наверное, целый век никто не прикасался. Среди них можно встретить и самые первые издания, и даже издания с автографами. Мой бывший начальник из букинистического магазина, увидев такое богатство, рухнул бы на пол и заплакал от счастья.　

Но учитель во мне требует затронуть другую проблему:　

— Я только недавно пришла… А все потому, что сегодня была в школе. Чего не скажешь о тебе. Я ведь права?　

— Я себя плохо чувствовала.　

— Но как быстро оправилась! Чудеса! — Я опускаюсь на корточки рядом с ней и заглядываю в ящик, из которого она выбралась. Что-то во всем этом меня настораживает, а что — и сама не могу понять. — Ладжуна, послушай, я знаю, что твоя мама много работает, а ты сидишь с младшими братьями и сестрами, но и про учебу нельзя забывать.　

— А это уже не ваше дело! — этот дерзкий ответ сразу дает понять, что Ладжуне не впервой защищать свою мать. — Я сдаю все письменные работы. А в классе между тем полно ребят, которые домашку вообще не делают. Вот к ним и приставайте.　

— Так я уже… пытаюсь, — говорю я. Хотя, честно сказать, результаты не очень-то заметны. — Но как бы там ни было, не стоит тебе сюда приходить.　

— Даже если бы мистер Натан обо всем знал, он не был бы против. Он куда лучше, чем его дядья, которые сейчас всем рулят в компании. А их противные женушки и детишки возомнили, что они в этом городе главные. Дайси, моя двоюродная бабушка, говорит, что Стерлинг был совсем другим — внимательным к людям. В тот день, когда он угодил под комбайн, которым убирали тростник, бабушка Дайси была неподалеку — готовила обед для сборщиков урожая. Она-то и осталась с Робин и Натаном, после того как их отца срочно транспортировали в больницу на вертолете. А когда Стерлинга не стало, его жена забрала детей и уехала на какую-то там гору. Бабушка Дайси все про этих Госсеттов знает. Она чуть ли не всю жизнь за домом судьи приглядывала. И меня сюда приводила, когда я оставалась под ее присмотром. Вот откуда я знаю судью и мисс Робин.　

Я живо представляю себе детишек, играющих вместе в тот давний день, когда случилось непоправимое.　

— Да и вообще никому этот дом не нужен, — продолжает Ладжуна. — Судейский сын погиб в поле. Сам судья умер три года назад в собственной постели. Мисс Робин умерла два года назад: просто поднималась по лестнице однажды вечером — и все, сердце остановилось. Бабушка Дайси говорит, что в каждом поколении Госсеттов непременно есть такой ребенок, который рождается синим от удушья, и мисс Робин даже пришлось делать операцию на сердце, когда она появилась на свет. Но мама считает, что мисс Робин просто увидела призрака, он-то ее и погубил. Мама говорит, что это место проклятое, потому-то никто и не хочет тут жить. Так что забирайте поскорее книжки, какие вам только нужны, и убирайтесь подобру-поздорову, — девочка кивает на дверь с таким видом, что сразу становится ясно — она хочет, чтобы я как можно скорее перестала мозолить ей глаза.　

— Я ни капельки не суеверная. Особенно когда речь идет о книгах, — сообщаю я, все еще вглядываясь в ящик, из которого Ладжуна вылезла, и гадая, как она там вообще поместилась.　

— А напрасно. После смерти-то уже и не почитаешь.　

— Кто сказал?　

Она фыркает:

— Вы в церковь ходите? — приблизившись ко мне, она резко просит: — Голову уберите!　

Я едва успеваю отскочить, как она дергает за какой-то рычаг, спрятанный за ящиком, и полки тут же приподнимаются, обнажив под собой люк.　

— Я же вам говорила: это место так и кишит тайнами.　

Внизу виднеется лестница — с виду очень древняя, — ведущая в неглубокий подвал. Я замечаю, как по обломкам кованой садовой мебели, сваленным внизу, пробегает огромная серая крыса, и быстро отворачиваюсь.　

— Так значит, так ты сюда пробралась? — спрашиваю я, нервно потирая руки.　

Когда я выпрямляюсь, Ладжуна снова дергает за невидимый рычаг, и полки опускаются, закрывая вход в подвал.　

— Крысы вас боятся куда больше, чем вы их! — замечает она, остановив на мне взгляд.　

— Сомневаюсь.　

— Крысы очень трусливы. Они могут быть опасны, разве пока вы спите. Вот тогда берегитесь!　

Даже спрашивать не хочу, откуда она это узнала.　

— Судья мне рассказывал, что в стародавние времена еду проносили через этот подвал и передавали подносы, используя люк. Поэтому гости, сидящие в столовой, никогда не видели рабов, которые трудились на кухне. А в годы войны Госсетты всегда могли сбежать через этот лаз в тростниковое поле, если солдаты-янки явятся арестовывать местных за помощь конфедератам. Судья обожал рассказывать малышам истории! Славный он был человек. Помог бабушке Дайси вызволить меня из приюта, когда маму в тюрьму посадили.　

Я потрясена тем, как спокойно она произносит эти слова. Чтобы не выдать своих чувств, я быстро меняю тему:

— Послушай, Ладжуна, предлагаю тебе уговор: если пообещаешь, что больше не станешь тайком сюда пробираться, разрешу тебе приходить в дом со мной и помогать мне… разбирать книги. Я ведь знаю, ты их любишь. Видела, у тебя из кармана торчал экземпляр «Скотного двора».　

— Неплохая книжка, — отвечает Ладжуна, смущенно водя носком кроссовки по полу. — Но не то чтобы прекрасная.　

— Но только… при условии, что ты будешь ходить в школу! Не хочу, чтобы вся эта затея мешала твоей учебе! — Ладжуну мое предложение явно не подкупает, и я делаю еще одну попытку ее заинтересовать: — Мне надо как можно быстрее разобраться с библиотечным фондом, пока… — я прикусываю язык, и конец фразы — «пока не начались проблемы с Госсеттами» — так и не срывается с губ.　

Ладжуна лукаво смотрит на меня. Она наверняка уже обо всем догадалась.　

— Ну что ж, может, я вам и помогу. Но только ради судьи. Ему бы это наверняка понравилось. Но и у меня есть свои условия!　

— Ну что ж, давай выкладывай! Посмотрим, к какому можно прийти компромиссу.　

— Я не всегда могу прийти. Но постараюсь бывать в школе чаще. Стану приходить каждый раз, как смогу, но мне нередко приходится сидеть с малышами. С отцами их никак не оставишь. Козлы те еще. Из-за Донни, к примеру, маму посадили за наркотики. А она ничего такого не делала — просто в машине сидела! Но нет — ей тут же впаяли три года, а нас увезли в приют! Повезло мне, что по папиной линии у меня есть такая славная бабушка, которая смогла меня приютить. Но у малышей с этим беда. Я не допущу, чтобы их снова забрали в приют. Так что если вы будете лезть в нашу семью, жаловаться на мою посещаемость и все такое, то мне такие вот уговоры насчет книг ни к чему. — «Да и вы тоже», — читаю я по ее лицу. — Так что скажите сразу, — требует Ладжуна, — да или нет?　

Как же дать такое обещание?　

И как от него отказаться?　

— Что ж… ладно. По рукам. Но при условии, что ты тоже сдержишь слово, — я протягиваю ладонь для рукопожатия, но Ладжуна не спешит на него отвечать, пользуясь тем, что стоит слишком далеко.　

Вместо этого она вносит в наш договор запоздалое уточнение:　

— Только чур в школе никому ни слова о том, что я вам помогаю, — она морщится от одной этой мысли. — В школе мы с вами не друзья.　

Выходит, не без удовольствия отмечаю я про себя, вне школьных стен мы все-таки друзья.　

— Договорились! — заверяю я Ладжуну, и она нехотя делает шаг мне навстречу и пожимает мою ладонь. — Вообще говоря, дружба с тобой и на моей репутации может плохо сказаться!　

— Пф! Мисс Сильва, не хочу вас расстраивать, но вашей репутации хуже уже не будет.　

— Что, все так плохо?　

— Мисс Сильва, вы стоите у доски, читаете нам вслух, спрашиваете, что мы думаем, и устраиваете письменные опросы. Каждый! Божий! День! Это же скука смертная!　

— И чем же нам, по-твоему, следовало бы заняться?　

Ладжуна вскидывает руки, отворачивается и устремляется к библиотеке.　

— Не знаю. Вы же тут учитель, — бросает она на ходу.　

Она уверенно идет по коридорам, а я следую за ней, и мы принимаемся за обсуждение самого проекта. Как ни крути, это более безопасная территория.　

— Я думаю сперва выбрать книги, которые нам пригодятся в классной библиотеке, — сообщаю я, когда мы входим в книгохранилище. — Нам нужна литература для учеников с третьего-четвертого класса и до выпускного, — хотя, по правде сказать, у меня полно детей, чей уровень чтения отстает от необходимого на несколько лет. — Берем только новые. Антикварные ни к чему. Давай, что ли, сначала стол расчистим и будем откладывать старинные фолианты на него. Только осторожно. Старые книги очень хрупкие. А новые положим тут, у дверей на крыльцо.　

— Это галерея. Судья любил сидеть на ней и читать, когда мухи и мошки его не донимали, — уточняет Ладжуна. Она подходит к дверям и заглядывает в галерею, словно надеясь увидеть там судью. Затем обводит взглядом двор и, немного помолчав, добавляет: — В давние времена детишки-рабы должны были стоять с опахалами и отгонять от богачей мошкару. И в доме тоже, но в столовой на потолке хотя бы висела панка — это что-то вроде доисторического вентилятора. Дергаешь за веревку — и он раскачивается. В те времена никаких москитных сеток и в помине не было. Окна занавешивали тканью — да и то в основном в хибарах, где жили рабы. Тут они находились сразу за конюшней и каретником. Их было штук двадцать, если не больше. Стояли они на широких платформах с колесами, и их перетаскивали с места на место, чтобы сподручнее было обрабатывать разные части плантации.　

Слушаю ее с раскрытым ртом — поразительно, до чего хорошо она знает историю и как спокойно и сухо излагает все эти факты!　

— А откуда ты все это знаешь?　

Она пожимает плечами:　

— От бабушки Дайси. Да и судья мне кое-что рассказывал. И мисс Робин, когда сюда переехала. Она же собирала рассказы об этом месте. Кажется, для книги, которую хотела, но не успела написать — или что-то вроде того. Она приглашала сюда бабушку Дайси, мисс Ретту, еще кое-кого из горожан и расспрашивала, что они помнят о Госвуде, какие истории им рассказывали родственники. Собирала все, о чем помнит старшее поколение.　

— Я просила Бабушку Ти как-нибудь прийти к нам на урок и поделиться с нами своими историями. Может, ты ее уговоришь? — спрашиваю я и замечаю, как заблестели глаза Ладжуны. — Раз уж «Скотный двор» оказался таким скучным.　

— Я вам правду сказала, только и всего. Кто-то же должен был вам помочь, — Ладжуна прячет руки в карманы и с глубоким вздохом оглядывает библиотеку. — А иначе вы просто уволитесь, как и все, кто был до вас.　

Внутри у меня разливается тепло, но вида я не показываю.　

— Тут какое дело, — продолжает она, пересекая комнату, — если вы живете в Огастине или окрестностях и носите фамилию Госсетт или Лоуч — неважно, какого цвета у вас кожа, — то история ваших предков так или иначе связана с этим поместьем. Здесь — истоки многих семей, и они редко уезжают далеко. И, наверное, так будет всегда.　

— Но ведь на одном Огастине свет клином не сошелся, — замечаю я. — Можно, к примеру, поступить в колледж и уехать.　

— Ну-ну… А денежки где взять?　

— Есть же стипендии. Финансовая помощь.　

— Огастинская школа — для бедноты. Для тех, кто отсюда уже никуда не денется. Да и потом, кому тут нужно образование? Вот взять хотя бы тетю Сардж — она и в армии отслужила, и в колледже отучилась. А чем на хлеб зарабатывает, вы и сами знаете.　

Не найдя, что на это ответить, я возвращаюсь к разговору о библиотеке:

— В общем, давай сюда складывать книги для школы. Только, чур, не берем ничего такого, что точно не понравится родителям: никаких легкомысленных романчиков и кровавых вестернов. Если тебе попадутся обложки с людьми, на которых слишком уж мало одежды, откладывай их пока на бильярдный столик. — В конце концов, ничто так не отравляет учителю жизнь, как конфликты с родителями, уж это я за время студенческой практики усвоила четко. Вот уж чего надо избегать любыми средствами!　

— О родителях даже не переживайте, мисс Сильва. У них всех есть заботы поважнее, чем волноваться, чем там их дети в школе занимаются.　

— Что-то слабо верится.　

— А вы упрямая, знаете ли, — она озадаченно смотрит на меня.　

— Оптимистка, только и всего.　

— Возможно, — Ладжуна ставит ногу на край нижней полки и начинает карабкаться вверх, точно древесная лягушка по оконному стеклу.　

— Ты что творишь! — я кидаюсь к ней, чтобы подхватить, если она оступится. — Тут же лестница есть! Давай ее придвинем!　

— А вот и не выйдет! Присмотритесь: полозья, по которым она ездит, тянутся только до двери. А в этой части комнаты они сломаны.　

— Тогда давай сегодня начнем с нижних полок.　

— Минуточку, — говорит Ладжуна, продолжая подъем. — Сперва хочу вам кое-что показать.