Голоса потерянных друзей

Глава двадцать третья

Ханни Госсетт. Техас, 1875　

Отвесные скалистые берега, поросшие дубами и вязами, долины с пекановыми деревьями и тополями сменяются бескрайними изумрудными полями. Холмы тут желтые, с мелкими вкраплениями зеленого и коричневого, а верхушки у них слегка розоватые. Приставучая мошкара, налетающая роем, напоминает зависшее в воздухе тонкое кружево. Осколки известняка и невысокие кактусы царапают лошадям ноги, затрудняя нам путь даже теперь, когда мы уже добрались до самого сердца округа Хилл с его фермерскими полями, амбарами из белого камня и церквушками, выстроенными в немецком стиле. Мы оставляем их позади. К югу от города Ллано кругом уже одна пустота, лишь изредка кое-где мелькнут низкорослые деревца в низинах, точно зеленые швы на золотисто-коричневом одеяле.　

По пути нам встречались антилопы и дикий скот с пятнистыми шкурами всевозможных цветов и большими, точно ось колеса телеги, рогами. Видели мы и зверей, которых тут называют бизонами. Мы тогда даже остановились у реки и долго смотрели, как эти создания с длинной шерстью бродят вдоль берега. Давным-давно, когда охотники еще их не истребляли, бизоны жили стадами, в которых были тысячи голов, — так нам рассказывал Пенберти. Никто тут не зовет нашего хозяина мистером — просто Пенберти, и все.　

Так и я зову его.　

Мы с Гасом управляем двумя последними повозками в нашем обозе. Сперва мы с ним были подручными, но четыре человека выбыли — один захворал, второй сломал ногу, третьего укусила змея, а четвертый сбежал в Гамильтоне, когда пришла весть, что на юге рыщут индейцы, которые жестоко расправляются с поселенцами. Я же стараюсь особо об этом не думать. Но по пути разглядываю каждый камешек и дерево, обвожу взглядом каждый дюйм земли до самого горизонта, чтобы вовремя заметить малейшее движение, и постоянно думаю о Мозесе.　

Он оказался верен своему слову. Сама не знаю почему, но вышло, что я очень в нем ошибалась. Никакой он не злодей, а человек, который спас нас — меня, мисси Лавинию и Джуно-Джейн.

— Беги, — велел он, придавив меня к земле всем телом в переулке у купальни. Он тогда зажал мне ладонью рот, чтобы я не закричала. Но это меня все равно не спасло бы. В этом диком, погрязшем в пороке городе никто бы не услышал меня. А если б и услышал, то и виду не подал бы. Прав был Пит Рэйн: Форт-Уэрт самый настоящий Адский котел. Недаром его так прозвали. Могильщики тут, наверное, самые занятые люди.　

И если б не Мозес, мы бы тоже уже лежали в могиле.　

— Тс-с-с, — прошептал он тогда, оглянулся через плечо и склонился к моему уху. — Беги, пока можешь. Уноси ноги из Форт-Уэрта, — глаза у него отливали холодной медью, узкое лицо казалось строгим из-за длинных, густых усов, а тело было худым, жилистым и сильным.　

Я дернула головой, и он, еще раз велев мне не кричать, убрал ладонь с моего рта.

— Не могу, — прошептала я в ответ и рассказала ему о мисси и Джуно-Джейн. Я сообщила ему, что они дочери мистера Уильяма Госсетта, пропавшего в Техасе, и что нас троих разлучили насильно. — Мне нашли работу — нужно будет перегнать грузы, и я скоро уезжаю в Ллано, а потом в Мейнардвил.　

— Это я знаю, — ответил он, и по его лицу скатилась капелька пота.　

Еще я сказала ему, что ирландец говорил о мистере Уильяме Госсетте.　

— Мне надо непременно забрать мисси и Джуно-Джейн, чтобы мы все вместе переправились на юг, подальше отсюда!　

На шее у него забилась жилка. Он снова огляделся. Поблизости раздался какой-то шум, и послышались чьи-то голоса.　

— Беги, — повторил он. — Из соснового ящика ты им ничем не поможешь, а именно туда и угодишь, если останешься тут. Я отправлю их следом, если смогу, — он поднял меня, развернул и толкнул в спину. — Только не оборачивайся.　

Я понеслась по улице, как угорелая, и смогла перевести дыхание только тогда, когда мы выехали вместе с поклажей из Форт- Уэрта.　

Встретившись с другими погонщиками из Уэзерфорда, мы устроили привал. Тогда-то к нам и подъехал крепко сбитый белый мужчина. Одет он был в ковбойский наряд, но на лошадях красовалась упряжь федерального войска. За ним на рослом гнедом коне ехали Джуно-Джейн и мисси Лавиния.　

— От Мозеса, — сообщил незнакомец, даже не взглянув на меня.　

— Но как же он…　

Ковбой быстро мотнул головой, давая понять, что на вопросы отвечать не будет, потом помог пересадить мисси и Джуно-Джейн в мою повозку и проехал вперед, к Пенберти, чтобы все с ним уладить. На этом история закончилась. Уж не знаю, что он сказал Пенберти, но хозяин больше ни словом не обмолвился об этом.　

Так мы стали самыми юными псами в этой упряжке — я, мои спутницы и Гас Мак-Клатчи, который управляет повозкой перед нами. Опыта у нас маловато, но среди наемников Пенберти вообще много молодняка, и больше половины из них цветные, индейцы или метисы, так что мы хотя бы не бросаемся в глаза. Нам достается больше всего пыли, именно мы налетаем на колдобины, когда переходим реки, и на нас опускается облачко из соломинок и выдранной с корнем травы, которое повисает над прерией, после того как по ней проедут с полдюжины повозок. Если команчи и кайова и правда решат напасть на наш караван, то мы попадем под удар первыми, ведь нападать наверняка станут сзади. Надеюсь, после этого мы проживем недолго и не узнаем, что будет дальше. Чуть поодаль, сзади и спереди, скачут на крепких, проворных пони наши разведчики — тонкава и темнокожие, жившие с индейцами или вступавшие с ними в брак. Они высматривают врага. Никто не хочет терять груз. И умирать тоже никто не хочет. Гас не лукавил, когда говорил, до чего же это рискованное путешествие.　

По ночам на привале они рассказывают истории. Оказывается, смерть от руки индейца — очень страшная. Я учу Джуно-Джейн обращаться с пистолетом и ружьем, которое нам выдал Пенберти. Даже заряжаю пистолет мисси, на тот случай, если положение наше станет до того отчаянным, что придется пустить его в ход. А по вечерам Джуно-Джейн заполняет Книгу пропавших друзей и заодно показывает нам с Гасом буквы, учит нас, как они произносятся и пишутся. Гас запоминает их помедленнее, чем я, но тоже старается. Многие среди погонщиков тоже кого-то ищут, некоторые еще до войны и сами были рабами в Арканзасе, Луизиане, Техасе и на индейской территории. Примыкают к нам и жители городов, которые мы проезжаем по пути, так что недостатка в новых словах нет.　

Временами имена в книгу добавляют незнакомцы, которых мы встречаем на дороге. Мы разговариваем с ними, нередко делим кров и еду, запоминаем их истории. От них же мы узнаем, какие поселения ждут нас впереди, как бесчинствуют индейцы и где рыщут и грабят проезжающих мимо разбойники и марстонцы. Рассказывают нам и о реках и других водоемах, которые есть поблизости. В одну из последних ночей пути нам встречается человек, везущий почту в другой город. Он-то и предупреждает нас, что в этих местах стоит держать ухо востро. Здесь, мол, крадут лошадей и другой скот, а еще бушует война между немецкими фермерами и американцами, которые пришли сюда вместе с конфедератами в годы войны.　

— Немцы, понимаешь ли, сколотили себе банду мстителей, назвали ее «Худу». Не так давно они выбили дверь тюрьмы в Мэйсоне, чтобы освободить кого-то из арестантов, пойманных на краже скота. Чуть не угробили шерифа и одного техасского рейнджера. Еще и ногу прострелили человеку, который скот не воровал, а просто был пойман, когда ехал верхом на краденой армейской лошади. Повезло бедняге, что его не вздернули. А то ведь эти худу успели троих арестантов вздернуть, пока шериф и рейнджер не вмешались. Недавно они еще кого-то пристрелили, и теперь соратники почившего набрали банду и тоже собираются мстить. Да и марстонцы последнее время что-то совсем распоясались. Их глава назвался Генералом. Разжигает, видите ли, «гондурасскую лихорадку» в очередной раз — твердит убежденным сепаратистам, что, дескать, надо строить новый Юг в Британском Гондурасе, а еще на Кубе. Он, между прочим, кучу народу так к себе завлек. Правду говорят: внешность обманчива. Поэтому будьте осторожны, ребятки. В этих краях закон и беззаконие — все едино. Опасное это место.

— Слыхал я об этих марстонцах, — подает голос Гас. — У них было тайное собрание в одном из амбаров Форт-Уэрта, они там новобранцев себе искали. Но я думаю — сказочки это всё, и преглупые! Мир назад не вернется, а если куда и движется, то лишь вперед. Будущее — за тем, кто готов встретить любые невзгоды!　

Пенберти поглаживает бороду и кивает. Глава нашего каравана взял Гаса Мак-Клатчи к себе под крыло, точно отец или дедушка.　

— Далеко ты пойдешь с такими-то убеждениями, — хвалит он его, а потом поворачивается к почтарю: — Благодарствую за предупреждение, друг. Мы будем осторожны.　

— А как звали того господина, которому ногу прострелили? — спрашиваю я, и все удивленно смотрят на меня. Я решила, что не буду привлекать к себе внимание во время нашего путешествия, но сейчас только и думаю, что об истории, рассказанной мне ирландцем. — Того, который еще попал в тюрьму из-за армейской лошади.　

— Этого уж я не знаю. Знаю только, что после ранения он выжил. Не похож он на конокрада — слишком уж благородный. Но солдаты его непременно повесят, если уже не повесили. Каких только зверств в наши дни не бывает… Мир совсем уж не тот, что раньше, и…　

Он продолжает говорить, а я обдумываю то, что узнала. Может, ирландец из Форт-Уэрта не солгал, когда поведал, что мистер Уильям Госсетт разъезжал на краденой армейской лошади? А если это правда, то неужели он не солгал и про маленькую белую девочку с тремя синими бусинами? Пока мы готовимся к ночлегу, я рассказываю о своих опасениях Гасу и Джуно-Джейн, и мы решаем, что, как только доставим груз в Мейнардвил, сразу же отправимся в Мэйсон, чтобы разузнать там о человеке, которому выстрелили в ногу. Возможно, это действительно масса — или кто-нибудь, кто его знает.　

Я закрываю глаза и забываюсь сном, потом просыпаюсь и снова начинаю дремать. Во сне я правлю повозкой, запряженной четырьмя черными лошадьми, и ищу мистера Уильяма Госсетта. Но его нигде нет. Вместо него я вижу Мозеса. Он пробирается в мой сон, точно пантера, которую ты не видишь, но чье присутствие — слева, справа, сзади или сверху — отчетливо ощущаешь. А потом ты слышишь, как она делает шаг, — и вот уже ее мощное тело летит на тебя, прижимает к земле, обдав своим жарким дыханием.　

И ты замираешь, боясь взглянуть ей в глаза. Но и не смотреть тоже страшно.　

Ты весь в ее власти.　

Вот так же в мои сны проник и Мозес, не дав мне ответа, кто же он: друг или враг? Всем телом я чувствую его тяжесть. Вижу глаза, ощущаю запах.　

Я хочу, чтобы он ушел… или нет?　

«Не оборачивайся!» — велит он.　

Когда я просыпаюсь, сердце колотится громко и гулко, точно кто-то бьет в огромный барабан. Его стук отдается в ушах, а вскоре я различаю и громкие раскаты грома. От них на душе становится еще тревожней, и настроение портится, как сама погода. Мы снимаемся с места, не позавтракав, и едем дальше. До Мейнардвила осталось всего два дня пути, если ничего не случится в дороге.　

В этом засушливом краю дожди идут не часто, но в следующие дни на нас обрушиваются целые потоки воды. Лошади шарахаются от раскатов грома, а когда небо распарывают молнии, мне кажется, что это гигантская хищная птица пытается схватить в свои когти весь мир и унести с собой.　

Испуганные животные мечутся и топчут известняк, которым усыпана дорога, пока он совсем не размокает от дождя. Тогда земля становится скользкой и начинает комьями налипать им на ноги; в грязи застревают и колеса повозок. Белесая вода из-под ободов разлетается молочными брызгами всякий раз, когда колесо совершает оборот.　

Я стараюсь не обращать внимания на непогоду и все думаю о мистере Уильяме Госсетте. Как же так вышло, что он добрался до самого сердца этого сурового края, да еще оказался на краденой лошади, а потом угодил в тюрьму, захваченную вооруженными мятежниками?　

Даже представить его не могу в таком месте. И что его привело в такую дыру?　

Но в глубине души я уже знаю ответ. И отвечаю себе: любовь. Вот что это. Любовь отца, который не может бросить сына и готов полмира пройти, чтобы только вернуть своего мальчика домой. Лайл такой любви не заслуживает. Вместо того чтобы отплатить за нее добром, он живет, как ему вздумается, творит бог весть что и еще на других беду навлекает. Не удивлюсь, если Лайл уже получил по заслугам: погиб от пули или на виселице в каком-нибудь пустынном месте вроде этого, а его кости давно обглодали волки. Очень может быть, что масса забрался сюда в погоне за призраком. Но он не мог оставить надежду, пока не получит точного ответа.　

На второй день дождь прекращается — так же резко, как начался. Обычное дело в этом краю.　

Погонщики встряхивают шляпы и сбрасывают клеенчатые дождевики. Джуно-Джейн выбирается из-под холстины, которой покрыта наша повозка и где она обычно прячется от непогоды　

Кроме нее, там больше никто не умещается. Мисси вымокла до нитки, потому что не захотела надеть дождевик. Но она не дрожит, не суетится и, кажется, ничего не замечает. Сидит себе у края повозки и смотрит вдаль, как и всегда.　

— Quanto de temps… tiempo nos el voy… viaje? — спрашивает Джуно-Джейн одного из наших спутников, тонкава-полукровку, который по-английски не говорит, зато знает испанский. Джуно-Джейн благодаря знанию французского начала понемногу говорить на их языке за время нашего путешествия. Я тоже, но совсем чуть-чуть.　

Разведчик показывает три пальца. Видимо, это значит, что ехать осталось три часа. Потом он поднимает ладонь и проводит ею над и под губами — так индейцы сообщают, что нужно будет пересечь водоем.　

Солнце пробивается сквозь тучи, и денек становится погожим, но меня не оставляют мрачные мысли. Чем ближе мы к Мейнардвилу, тем тяжелее становится на душе. А что, если мы узнаем о массе что-то страшное? Как это переживет Джуно-Джейн? Что, если он встретил в чужом краю ужасный конец?　

И что тогда будет с нами?　

Вдалеке, у самого горизонта, проступает полоска безоблачного неба, и в моей голове вспыхивает одна мысль.　

— Мне нельзя возвращаться, — говорю я.　

Джуно-Джейн в шляпе с широкими полями выбирается из своего укрытия, садится рядом и смотрит на меня холодными, отдающими серебром глазами — огромными, словно монеты.　

— Мне нельзя возвращаться домой, Джуно-Джейн. Даже если мы что-нибудь разузнаем в Мэйсоне о твоем отце. И даже если отыщем его самого. Я не смогу вернуться с тобой и мисси. Сейчас никак не смогу.　

— Но ты должна, — говорит она. Стащив с головы промокшую шляпу, она кладет ее себе на колени и принимается расчесывать свои кудри. Мужчины сейчас далеко впереди, и можно это делать безо всякого страха. С некоторых пор без шляпы она уже не напоминает мальчишку — и все потому, что ее волосы отросли. — А как же земля? Твоя ферма? Разве же не это для тебя важнее всего?　

— Нет, не это, — отвечаю я. В душе моей поселяется уверенность. Неизвестно, куда она меня заведет, но я твердо знаю, как должна поступить. — Когда мы в первый раз смотрели в той лесной церквушке на газетные листы, во мне что-то изменилось. И когда обещали рабочим с «Кэти П.», что поищем их близких, и когда начали вести Книгу пропавших друзей. Я должна продолжить это дело, выполнить все обещания, которые мы дали людям.　

Уж не знаю, как я справлюсь без Джуно-Джейн, это ведь она у нас писарь. Но я учусь, и рано или поздно смогу ее заменить. Выучусь до того хорошо, что тоже буду выводить имена и названия мест и писать письма для раздела «Пропавшие друзья» по просьбе других людей.　

— Книга останется со мной. Но пообещай, что, когда вернешься в Госвуд-Гроув, поможешь Тати, Джейсону, Джону и остальным издольщикам добиться правды, чтобы договор был соблюден! По нему через десять лет исправной работы издольщику полагается земля, мул и инструменты. Ты же поможешь мне в этом, а, Джуно-Джейн? Знаю, нас с тобой друзьями не назовешь, и все же поклянись, что поможешь.　

Она тянется к поводьям и кладет ладонь на мою. Кожа у нее бледная и гладкая по сравнению с моей, покрытой мозолями от лопат и плуга и исчерченной царапинами от острых, сухих веточек хлопка. Руки мои изуродованы работой, но я нисколько этого не стыжусь. Шрамы свои я заработала тяжким трудом.　

— А по-моему, мы друзья, Ханни, — говорит она.　

Я киваю, и в горле встает ком:　

— Вообще-то мне тоже так иногда кажется.　

Мы уже успели порядком отстать, поэтому я подгоняю лошадей.　

Наш путь идет через лощину, к пологому, вытянутому холму. Дорога это нелегкая, и меня начинают беспокоить наши лошади. Они устали и промокли, шеи у них взмылены от натуги — не так-то просто шагать по грязи. То и дело они отгоняют хвостами мух, роящихся в неподвижном воздухе. Впереди одна из упряжек тщетно пытается подняться в гору, без конца оскальзываясь на грязи. Лошади делают несколько шагов вперед и съезжают. Повозка кренится назад и, кажется, вот-вот упадет. Я отвожу своих лошадей в сторону — на всякий случай.　

И тут я вижу, что мисси умудрилась выпасть из повозки и теперь сидит на пятой точке и с невинным видом срывает желтые цветочки. Я даже вскрикнуть не успеваю, прежде чем бочка с сорго срывается с покосившейся повозки и катится вниз по склону, взметая россыпи белых камней, грязи, травы и соломы.　

Она проносится всего футах в десяти от мисси, но та лишь глядит на нее и вскидывает руки, точно надеясь поймать несущуюся на нее злосчастную бочку.　

— А ну уйди оттуда! — кричу я, а Джуно-Джейн мигом спрыгивает с повозки и бежит в своих не по размеру огромных туфлях, перескакивая через камни и пучки травы — проворно, точно олененок. Вырвав из рук мисси букет, она поднимает ее на ноги и, обругав по-французски, уводит подальше от повозок с грузами.　

В такие минуты я уже не думаю, что сознание мисси не совсем ее покинуло, что оно временами возвращается и она понимает все, что мы ей говорим, но просто не отвечает. Наоборот, мне кажется, будто оно ушло навсегда — что яд, а может, удар по голове или еще какое-то злодеяние, которому она подверглась в руках тех негодяев, сломали в ней что-то и это уже не починишь.　

Слыша, как Джуно-Джейн осыпает ее бранью, я думаю: «Если бы в этом большом, пышном теле мисси Лавинии сохранилась бы хоть крупица духа, она бы непременно дала сдачи и всыпала своей сестренке по первое число. Совсем как ее мамаша».　

Не хочу и думать, что сделает хозяйка с мисси Лавинией, когда та вернется домой. Наверное, отправит коротать век в сумасшедший дом. А там уж здравомыслие к ней точно не вернется. Она же еще совсем юная: ей всего шестнадцать! Подумать только, провести всю жизнь в таком месте!　

Я размышляю об этом всю дорогу до Мейнардвила, который, как оказывается, состоит всего из нескольких магазинчиков, кузницы, мастерской, где чинят повозки, тюрьмы, двух салонов, нескольких домиков и церквей. Мы с Джуно-Джейн собираемся выехать в Мэйсон, чтобы разузнать о массе. Верхом, если скакать во весь опор, это всего день пути, ну а пешком — намного дольше. Вот только Пенберти отказывается выдавать нам жалованье и не отпускает. Говорит, что идти на своих двоих чересчур опасно, и обещает, что отыщет другой способ.　

К утру становится ясно, что ни в какой Мэйсон мы не поедем. Люди рассказали Пенберти, что солдаты схватили человека, разъезжавшего на краденой армейской лошади, и упрятали его в форт Маккаветт — там его держат и по сей день, но ему до того худо, что его даже повесить не могут.　

Пенберти договаривается с почтарем о том, что тот подвезет нас до форта — он всего в двадцати милях от Мейнардвила, и ехать надо сперва на юг, а потом на запад. Хозяин расстается с нами радушно и выполняет все свои обязательства: платит мне ровно столько, сколько и обещал, даже не вычтя ни цента за залог, который пришлось уплатить в тюрьме Форт-Уэрта, чтобы меня отпустили. Напоследок он просит нас не якшаться со всяким сбродом:　

— Многие в юности падки на обещания богатства да сладкой жизни. Спрячьте-ка жалованье подальше.　

Гаса Мак-Клатчи он нанимает на еще один перегон, и нам приходится расстаться.　

Мы прощаемся со всем караваном. Сложнее всего расстаться с Гасом. Он стал мне другом. Настоящим, верным другом.　

— Я бы поехал с тобой, — говорит он, когда мы уже готовы тронуться в путь. — Хотелось бы мне поглядеть на форт! А может, даже наняться к солдатам и помогать им с разведкой. Но я должен раздобыть себе лошадь и доехать туда, где по улицам бродит ничейный скот! Еще одна поездка до Форт-Уэрта — и мне хватит денег на упряжь и скакуна, а уж после я начну сколачивать свое состояние! Собирать свое стадо!　

— Будь осторожнее, — прошу я, но он только улыбается и отмахивается со словами о том, что Мак-Клатчи, дескать, всегда выходят сухими из воды.　

Наша повозка трогается с места, и ящики с почтой наклоняются под нами. Джуно-Джейн хватается за меня, а я — одной рукой за веревки, а второй — за мисси.　

— Береги себя, Гас Мак-Клатчи! — кричу я, когда повозка устремляется к форту Маккаветт.　

Он поглаживает рукоять старого пистолета, висящего у него на поясе, и улыбается, веснушчатый, с крупными зубами. А потом подносит ладошки ко рту рупором и кричит мне вслед:　

— Надеюсь, ты отыщешь родню, Ханнибал Госсетт!　

Это последнее, что я слышу, прежде чем город пропадает из виду и долина реки Сан-Саба поглощает нас без остатка.