Горелом

15

В дверь стучали. Долго и настырно.

Дина лишь вяло повозилась, поудобнее пристраивая растрепанную рыжую голову под подушкой, промычала нечто невнятное и уволокла у Яна одеяло окончательно. Стало холодно. Так что вставать все равно пришлось ему, и тереть слипающиеся от сна глаза и тащиться к выходу в плохо знакомой квартире, натыкаясь на косяки и мебель.

Зато вид стоящих за порогом людей отрезвил не хуже ведра ледяной воды.

— Господин Хмельн, — без вопросительной интонации произнес тот верзила, что на пол-ладони был пониже своего спутника, — соблаговолите пройти с нами.

Ну вот, опять…

— А у меня есть выбор?

— В намерения пославшей нас особы не входило вас принуждать. Но будет разумнее оказать любезность и пойти с нами добровольно.

Понятно.

— Который час? — Дина сонно встрепенулась. — Ты опять уходишь?

— Рано еще, спи.

Часы в квартире Дины имелись исключительно электронные. И все они синхронно и мерзко помаргивали одинаковыми цифрами. Шесть сорок. Шесть сорок один. Шесть сорок два…

Улицу словно разбавили снятым белесым молоком, сгладив резкость красок и очертаний. Мостовая дышала стылой сыростью, туман стекался в щели и проулки. Дворник размеренно шаркал по булыжникам метлой.

Внизу у подъезда, возле дорогой белой машины, ежась и зевая, маялась Ева. Бледная, в темных очках на пол-лица, несмотря на то, что солнце еще не поднялось. Вторая машина стояла чуть дальше, раззявив заднюю дверцу. Оттуда выбирался, спотыкаясь и путаясь, помятый Пьетр.

— Себастьян! Я не знал, как с тобой связаться… Ты телефон отключил, вот и пришлось… — из-под пиджака Пьетра торчал хвост пижамы.

Яну мельком представилась сцена: утро на кухне с клетчатыми занавесками, кипит на плите чайник, заспанный Пьетр неторопливо и со вкусом готовит завтрак дочкам и жене… Вот у кого все по чинным правилам. А тут звонок!

Чем Ян с Пьетром похожи, так это тем, что терпеть не могут телефоны. Впрочем, и Ева хороша. Вряд ли ее подняли с постели, но вид у нее утомленный.

— Что случилось?

Ева недовольно пожала плечами.

— Не беспокойтесь, вам все расскажут, — равнодушно пообещал верзила повыше. Или он понятия не имел, с кем имеет дело, или обладал завидным хладнокровием.

— Скажите, пожалуйста, — Пьетр семенил за вторым громилой, направившимся к дальней машине, — это займет много времени? Я оставил дома…

Ева, мгновение поколебавшись, тоже двинулась за ними, одарив Яна на прощание взглядом настолько выразительным, что мороз прошел даже через черные очки. Как только стекло их не покрылось ледяными узорами?

— Прошу вас, — сопровождающий предупредительно и с уверенной элегантностью распахнул переднюю дверцу белого автомобиля.

За рулем сидел некто в фуражке. И головы не повернул, зато мотор беззвучно заработал, стоило только окунуться в ненавязчивый аромат кожи и дорогого парфюма, царящий в салоне машины. Дом снаружи качнулся и отплыл назад. А как вы меня нашли? — запоздало хотел спросить Ян, но спохватился. Глупость подобного вопроса можно списать только на хронический недосып. Вместо этого он поинтересовался:

— Зачем так рано?

— Компромисс, — верзила удивил Яна словом, явно неожиданным в лексиконе того, кто выглядит, как он. — Нам велено доставить вас в любое разумное время. Но как можно быстрее…

К Старому городу они не повернули. Более того, мелькнула и осталась позади площадь Милосердия перед городской Ратушей. Потянулись аккуратные, словно заказанные у одного архитектора особняки Нового города. Чем дальше от исторического центра, тем меньше изысков и выше этажи. На Цветочной площади убирали остатки вчерашней выставки, асфальт все еще усыпали разноцветные и затоптанные бутоны.

— Мы едем за город?

— Не беспокойтесь, — вежливо отреагировал верзила, отвечая на незаданный вопрос. — Вас и ваших людей доставят обратно.

«Ваших людей»? Ян приподнял брови, но промолчал.

Дорогой машине безразлично качество дорожного покрытия, и колдобины она игнорировала с царственным презрением. Ян поймал себя на том, что задремывает под еле заметное покачивание. Хотя ехали не так уж и долго… Пригород. Поднялся и опустился аккуратный шлагбаум, разделяя реальность простую и высокооплачиваемую. Здесь, кажется, даже клены с вязами прихорошились и подтянулись, чтобы выглядеть стройнее.

Дорога вынесла автомобиль к широким, пологим ступеням дома и отхлынула, словно волна, оставив машину урчать на месте. Особняк, очертаний строгих и явно дорогих, высился над ними словно скала. Ряды самшитовых деревьев выстроились по бокам почетным караулом, устремив конически остриженные макушки к небу.

Человека, демократично ожидающего на ступенях, Ян знал. Не лично, но в новостях его показывали регуярно. Как и его сына — гордость городской молодежи, спортсмена и завидного жениха.

— Доброе утро, господин Хмельн, — в меру приветливо, но соблюдая ощутимую дистанцию, произнес человек на ступенях и первым протянул руку. Мягкая и ухоженная, она стиснула кисть Яна стальными клещами. — Рад, что вы согласились приехать. Не знал, что вы так молоды.

…От чашки пахло терпко и незнакомо, хотя содержимое ее звалось чаем. Видимо, познания Яна в картах чаев оказались постыдно невелики.

— …крайне неприятная история, — хозяина особняка нервничал, то ли от того, что приходилось незнакомому человеку рассказывать об интимном, то ли просто в присутствии Яна ему было не по себе.

Хотя держался он достойно. И даже позволял себе улыбаться. А то, что имени своего не назвал, так это можно и проигнорировать. Ведь Ян же должен знать его, не так ли? И Ян действительно знал, но даже мысленно предпочитал звать не иначе, как «хозяин особняка».

— …что ж, никто не застрахован от ошибок и от того, что не все зависит от нас самих. У детей свой взгляд на вещи, иногда отличный от родительского, и мы не в состоянии уберечь их от нежданных проступков… — (Добавить в улыбку чуть больше сожаления, но не утратить при этом уверенности во взоре, и аудитория проникнется к вам уважительным доверием). — Бесспорно, что дети — наше счастье. И так же бесспорно, что они источник многих наших печалей.

Ян невольно поморщился, отставив чашку. Чай горчил все сильнее.

— Понятно. Может, пора уже перейти к сути вопроса?

Собеседник кивнул, мигом посерьезнев. Забавно, его безукоризненная и тренированная улыбка казалась естественной, но стоило ему перестать улыбаться, как строгое лицо словно разом утратило даже потенциальную возможность на подобные легкомысленные гримасы.

— В подробности этой истории вас посвятит мой сын…

Ах, вот откуда это душещипательное вступление о детях!

— …я всего лишь хочу расставить некоторые акценты, чтобы не возникло недоразумений позже.

Плохо дело. После подобного предупреждения ждать можно только мерзости, обойти которую будет трудно.

— Не хочу на вас давить, но обстановка в городе, как вы сами знаете, довольно напряженная. И очень многие… — «хозяин особняка» словно прислушался к только что сказанному, кивнул удовлетворенно и веско повторил: — Очень многие считают, что виной тому бездеятельность некой уникальной особы. Либо, что, к сожалению, хуже — неправильная деятельность.

Так, ясно. Если все начинается с умилительных реплик о детях, а заканчивается угрозами, то можно рассчитывать на мерзость в квадрате.

— Я понял, — подтвердил Ян хмуро.

— В таком случае, не смею больше тратить ваше время… Мой сын ждет. Надеюсь, вы легко найдете общий язык.

Некий безликий человечек бесшумно возник у дверей, сделав приглашающий жест. Ян направился было к нему, но остановился и обернулся («хозяин особняка» не успел стереть с лица напряжение).

— А зачем вы притащили вместе со мной остальных?

Тот смешался на пару секунд, потом сообразил:

— Вы про своих спутников? Но мне сказали, что вы работаете в команде.

— Не в этом случае.

— Я распоряжусь, чтобы их отвезли обратно немедленно.

Ян представил себе выражение Евиного лица. Чуть было не захихикал нервно.

Идти пришлось недалеко. Вслед за безликим человечком, миновав анфиладу комнат, он попал в просторное помещение, некую помесь библиотеки со спортзалом. Выступивший навстречу светловолосый парень произнес дружелюбно и без тени сомнения: «Я, Ларс Ужеед» и тоже протянул руку. В этом доме чтят хорошие манеры.

Глаза у Ларса были прозрачно-голубые. А светлая шевелюра подстрижена аккуратно, но так, чтобы казаться небрежной. И плечи у него налитые, крепкие, с широким разворотом. В раскрытом вороте покачивался на цепочке серебряный медальон.

— Это фамильный, — перехватив взгляд Яна, гордо сообщил Ларс. — Наш предок одолел Змеиного владыку, и тогдашний герцог пожаловал семье этот знак победы, а еще позволил построить одну из башен в Замке.

И впрямь — серебряный змей был стянут неразрывными узлами. Любопытно, а что думает Змеиный Царь о такой главе в истории взаимоотношений пресмыкающихся со здешней знатью?

— … не представляю, как это произошло. Наверное, я все-таки выпил слишком много и совершенно не отдавал отчет в своих действиях… Мы встретили ее в районе Сорочьей балки. Разве может девчонка одна бродить в подобном месте? Она сказала, что рисует, но… — гнусная ухмылка вскользь дернула губы Ларса. — К сожалению, что было после, я не помню…

Голубые глаза смотрели ясно. И так же ясно было, что он лжет. Все он помнит. До последнего мгновения.

— …девицы постоянно вешаются мне на шею.

А вот это прокол! Такой положительный герой, как Ларс Ужеед не может говорить подобные вещи. И он сам это понял, запоздало спохватившись:

— Но, конечно, я бы не стал обвинять ее ни в чем, если бы она…

Ларс выдержал драматическую паузу. Измерил шагами расстояние от большого напольного глобуса до явно спортивного тренажера, делая вид, что пытается справиться с чувствами. Тренажер в библиотеке казался таким же инородным, как Ларс Ужеед в шквале нахлынувших эмоций.

— Она попыталась меня шантажировать! — Ужеед остановился и развел руками с преувеличенным огорчением: — Произошел несчастный случай, сейчас бедняжка в больнице, но слухи уже расползаются… К тому же, она оказалась беременна. Безусловно, ребенок не может быть моим, но резонанс пойдет нешуточный… А у отца избирательная компания на носу.

Ян прикрыл глаза, пережидая приступ отвращения к этому самоуверенному, холеному, белокурому уроду. Нужно во что бы то ни стало сохранять рассудок холодным.

— Я назвал вам свое имя. Этого достаточно, или нужно что-то еще? — нетерпеливо осведомился Ларс, опершись на спинку кресла.

— Ты изнасиловал ее? — бесцветным голосом поинтересовался Ян.

Ужеед младший заметно дернулся. Кресло скрипнуло. Серебряный змей качнулся в разрезе ворота.

— Конечно, нет. Она сама захотела… То есть я ее и пальцем не…

— Я не смогу ничего сделать, если не буду знать правду. Или мне придется разговаривать с этой девушкой.

— Она не сможет ответить. Она… — блондин брезгливо поморщился. — Врачи говорят, что она потеряла рассудок навсегда.

— Из-за того, что ты ее изнасиловал?

Он снова вздрогнул, но на этот раз не так сильно. Скорее мимолетно, будто отмахиваясь от досадной помехи. Его уже беспокоила не суть, а форма. То бишь выражения Яна. И то, как это будет звучать в прессе в случае провала задуманного избавления.

Лучше перебраться к окну. Тогда свет будет падать из-за спины и этот мерзавец не различит, каких усилий стоит невольному гостю сохранять невозмутимость на физиономии и в сердце.

«…вы не должны испытывать ни симпатии, ни ненависти к тем, кто пришел к вам за помощью. Иначе ваша благожелательность или ваш гнев обратится против вас самих…» — говорил учитель в приюте. Его уроки давались Яну с большим трудом. Собственно, экзамен на выдержку он проваливал раз за разом.

Ларс принялся рассказывать, сначала с некоторым усилием, а потом без запинки, даже жестикулируя. Избегая опасных словосочетаний. И сочная, насыщенная тень Ларса шевелилась на дорогом ковре, в точности повторяя движения владельца. Такая же черная, пустая, безнаказанная. Удостоверяющая, что не вымр передо Яном, а человек…

Они развлекались, как обычно. Приглянулась случайная девчонка. Если вздумала сопротивляться, принуждали подчиниться. Потом выбросывали на обочине… Такое случалось не раз, и даже свидетели, что изредка появлялись, вскоре отступали под давлением авторитета «хозяина особняка». А от особо настырных откупались. Но однажды и этого не хватило, потому что девчонка оказалась дочкой Антуана Вороха, известного в городе художника. Психика ее не выдержала, и девочка оказалась в больнице. И свидетели нашлись, на редкость, упрямые… И что хуже того, спустя некоторое время, выяснилось, что пострадавшая носит ребенка. Установить отцовство будет нетрудно…

Наверное, влияние Ужеедов оказалось меньше, чем они рассчитывали. А может, чаша терпения переполнилась. Беда и впрямь катила на них — тяжелая, муторная, с последствиями… Ян усмехнулся, ощутив знакомые привкус. А вот пустить все на самотек — их же снесет, словно грибы-поганки во время половодья.

— Ты… вы можете помочь? — голос Ларс вернул его к действительности.

Ледяное молчание горелома явно поубавило самодовольства в тоне блондина. И хорошо, потому что Яну страшно хотелось спровоцировать драку. А из драки с этим спортсменом и крепышом, да еще в его доме, победителем вряд ли удастся выйти.

Он прикрыл глаза, чтобы не видеть Ларса, это мешало сосредоточиться. Черная пелена несчастья — настоящего, девушки и ее ребенка, — плотно сплеталось с багровыми сгустками неприятностей Ужеедов. К сожалению, темная ткань была эфемерной, Ян не чувствовал ее, только видел. Девушка не просила его о помощи, не называла своего имени… Горелом не мог повлиять на ее беду. Черный туман безразлично огибал скалу. Разбивался только багровый прилив…

Ян почти никогда не догадывался, как пойдет рикошет. Но точно знал, что чудеса творить не умеет. Если багровый прилив разобьется — он окрасит кровью самых уязвимых… В первую очередь, связанных с этой бедой. Чей-то рассудок подвергнется невыносимому давлению. Кто-то переживет унижение и страх. Может, не такой силы, но… Но ребенок все равно погибнет. Он самая слабая точка и при этом узел всех проблем.

Может, к лучшему? — вкрадчиво осведомился внутренний голос. Он ведь все равно не родится. Ему, наверняка, не позволят родиться… Ни сторона насильника, ни жертвы.

Ларс не спускал с Яна выжидающего взгляда. Странно, но светло-голубые глаза казались матовыми. И солнце в них не отражалось, а словно размазывалось. От симпатии избавиться легко — в каждом человеке можно рассмотреть что-нибудь мерзкое. Но увидеть в мерзавце что-нибудь хорошее — на порядок труднее. А гнев обратится в его благо… Надо убираться, пока хватает выдержки. И пока не пострадал кто-нибудь еще.

— Я не смогу ничего сделать, — хрипло проронил Ян, обращаясь к отцу Ларса, едва тот возник на пороге.

Кажется, оба Ужееда опешили. И разгневались, хотя внешне это почти никак не проявилось, только у «хозяина особняка» побелел кончик носа.

— Господин герцог просил передать, что лично заинтересован в благополучном исходе этой проблемы. Такая семья как наша не должна быть замешана в прискорбных историях.

— Раньше надо было думать, — огрызнулся Ян, чувствуя, как стремительно уходит почва из-под ног.

— Господин герцог просил также передать, что в случае неблагоприятного исхода он позаботится о том, чтобы вы до конца своих дней не забыли о своем решении. И в любом городе вам напомнят об этом. Тем более, что у вас уже есть за плечами один неудачный эпизод? Знаменитый «волчий лед», не так ли?

Они сомкнули взгляды, как клинки. Даже в ушах пронзительно зазвенело.

— Вы еще так молоды… Вы слышали историю Изгнанника? Ни один город, ни одно крошечное человеческое селение не принимали отвергнутого… Он сдох на обочине лесной дороги, как последний бродяга, хотя в пору своего могущества звал самого Золотого герцога по имени.

Нет ни одного горелома, который бы не знал эту историю. И массу историй попроще. А еще Ян знал, что его загнали в угол. Бесполезно пытаться сохранить на лице невозмутимость, тем более, что даже это у него не вышло, иначе с чего бы так победно просиял Ларс? А вот «хозяин особняка» не опустился до злорадства. Он с явным огорчением покачал головой, отослал недовольного сына жестом и остановился напротив Яна:

— Я хочу сказать, что сожалею о случившемся… Да, слишком поздно теперь. Поверьте, я понимаю, что мой сын чудовище. Он мой единственный ребенок, он мое несчастье. И я сделаю все, чтобы прекратить его… развлечения. Но сейчас… Мне нужна помощь.

— Любой ценой?

— Да, — твердо отозвался Ужеед. — Вам нужно время, чтобы подумать?

— Да, — сказал Ян в свою очередь, наверное, слишком быстро. Ухватился за соломинку.

— Вы станете моим гостем до вечера… Дальше откладывать не имеет смысла. Как только примете решение — позвоните.

Шнурок старинного звонка качался, как удавка. Ян не мог отвести от него глаз.

«…Ну, кто она такая, это девчонка с ее нерожденным ребенком, чтобы ломать из-за нее свою жизнь? Которая и без того вся в костных мозолях от прежних переломов?..»

Ян наблюдал, как садовник карабкается по лестнице, приставленной к высокому самшиту. Отражая солнце, замелькали лезвия ножниц, вниз посыпались темно-зеленые игольчатые лохмотья. Хорошо бы так же пройтись по собственному характеру, состригая лишнее… В конце концов, он никого из них больше не увидит. Что ему за дело до чужой жизни? И Ларса, и его жертвы? Зачем эту художницу понесло в глухую Сорочью балку?.. Идиотка.

Ну, ну. Теперь осталось совсем немного, чтобы, как Ларс, перевести все стрелки на невезучую девушку и с чистой совестью выполнить законную просьбу Ужеедов.

Ян свирепо скрипнул зубами.

Надо же… Такие непостижимые и такие всесильные гореломы уязвимы, как простые смертные. Их можно обмануть, запугать, убить. И они не в силах избавить самих себя от грозящей беды. Потому что эта беда — не волна, несущаяся навстречу. Это огонь, плавящий путь из недр горы. Давление растет, распирает преграды и однажды скала просто растрескается. А взорвавшийся вулкан заодно уничтожит все и всех, что находится рядом.

«Я не хочу снова уезжать. Я хочу просто жить, как все». И если для этого понадобится в очередной раз уступить нажиму, так разве ему привыкать? Встречались негодяи и похлеще… От каждого бежать со всех ног? Разум поддавался, нехотя уступая аргументам, здравому смыслу, эгоизму. Пусть так. Может, оно и правильно? К тому же, от его решения зависят и другие. Хотя Еве, наверное, не стоит рассказывать подробности…

Ян сильно дернул шнурок, словно подвесил на него все свои тяжкие размышления разом. И ощутил даже некоторое облегчение, увидев на лицах Ужеедов искреннюю радость. Ян еще ничего не сказал, но они уже предвкушали ответ.

— Скажите, — стараясь оттянуть неприятный момент, Ян глядел на Ларсов медальон, — а как ваш предок победил Змеиного царя?

Нашел способ шантажировать, чтобы тот сам завязался узлами? — захотелось предположить ему.

— Он пришел в их логово зимой и перебил, пока твари были сонными, — нетерпеливо откликнулся Ларс. — Так вы приняли решение?

— Принял.

Просиявший блондин ни мгновения не сомневался в исходе. Ему даже внятного подтверждения не потребовалось. А его отец, провожавший Яна до выхода и изучающее поглядывающий искоса, вдруг проницательно поинтересовался:

— Вас что-то беспокоит?

— Кроме морально-этической стороны проблемы? — хмуро уточнил Ян.

Собеседник слегка скривил губы в улыбке, давая понять, что оценил реплику.

— Мне казалось, что у таких, как вы, давно уже должен был выработаться… э-э, иммунитет, что ли? Разве подобные дилеммы не возникают перед гореломами постоянно? Знаете, думаю в этом мы с вами очень похожи…

Ян промолчал. Очень хотелось сказать в ответ нечто веское и хлесткое. Чтобы изгнать с холеной физиономии мерзкое понимание. Да нечего. В памяти все еще топорщил режущие кромки «волчий лед». Тогда неопытный горелом тоже думал, что все понимает в происходящем, верно оценивает ситуацию и последствия своего вмешательства…

Надо же, казалось, пора сдаваться, и вот опять… Неозвученное согласие сковывало губы, словно заморозка у стоматолога. Не протолкнуть. И Ян снова малодушно попытался оттянуть неизбежное.

— Я должен увидеть девушку.

— Это не слишком разумная идея, — «хозяин особняка» был неприятно удивлен его взбрыком и не успел скрыть это.

— У вас к этой несчастной личная антипатия?

— Нет, конечно, я даже не знаком с нею.

— Тогда почему вы против того, чтобы я попробовал помочь и ей?

— Это возможно? Впрочем… Как знаете.

…Длинная глухая стена заросла плющом — радостно-зеленым, совсем не осенним — так плотно, что покрывающая ее мозаика едва угадывалась: под настоящими листьями распускались яркие керамические цветы и вились причудливые бабочки с растрескавшимися крыльями. А над бабочками окна были забраны решетками. Тоже крашеными зеленым.

— Бедняжка, — с неподдельным, хотя и привычно неглубоким, сочувствием повторяла пухлая медсестра, ловко выбирая из путаницы узких дорожек нужную, — такое зверство с ней сотворить, это уж у кого рука поднялась…

Женщина косилась на Яна с любопытством. Ян понятия не имел, кем представили его и как добились разрешения пройти на территорию закрытой лечебницы, но никаких препятствий не возникло.

— …на ее счастье, она, похоже, и не сознает ничего.

— Она может говорить?

— Да что вы! — медсестра огорченно всплеснула руками. — Хотя поначалу она кричала что-то в беспамятстве, но потом успокоилась и все молчит и глядит будто сквозь… Не наша она уже.

В тени густых, рыжих ив пряталась небольшая часовня. Левее землю вспарывал здоровенный гранитный вырост, укрытый рваной травяной шкурой. У его подножия били три родника. Лечебница тоже называлась «Три родника». Странно, что такой известный художник выбрал для своей дочери это небольшое, хоть и опрятное, но явно простое заведение.

— Вот она… — медсестра сбавила шаг, махнув раскрытой ладонью. — Доктор сказал, что ей на свежем воздухе быть полезнее, чем в четырех стенах.

Под одной из ив стояло кресло, в котором сидела девушка, укутанная пледом. Нет… Мгновение спустя, Ян понял, что девушку окутывает не только ткань, а случившаяся беда — плотно, безнадежно. И ничего уже не поделать.

Бледное, округлое лицо. Полузакрытые глаза. На нижней губе заживающая ранка.

— Как ее зовут? — запоздало спохватился Ян, обернулся, но медсестра уже исчезла.

Столько людей говорили об этой девушке и ни один не назвал ее по имени… Впрочем, для него важно, чтобы она сама попросила о помощи. Иначе все бесполезно…

Плетеное кресло было низкое. Пришлось опуститься на одно колено, чтобы заглянуть ей в глаза. Такие же голубые, как у Ларса. Но взгляд расфокусированный, пустой, в никуда… «Не наша она уже».

— Меня зовут Ян. А тебя?

В ответ не молчание даже — отсутствие и намека на ответ. Словно разговаривает Ян с камнем, вроде той скалы, возле которой бьют родники. Неведомый художник слегка подправил гранитные складки, чтобы обозначить лица — грустное, веселое, безразличное.

— Я хочу тебе помочь.

Девушка молчит. Вялая кисть лежит поверх ворсистой клетчатой ткани. На запястье едва поджившие ссадины и синяки. Ян стиснул зубы, отводя глаза. Бесполезно сейчас ненавидеть ублюдка Ларса. Думай о том, что можно сделать!

Темное марево, которым окутана девушка вязкое, слоистое, неоднородное, но оно бесплотное и истекает невесомо как туман. Не коснуться, не зацепить…

— Ты хотя бы слышишь меня?

В текучем месиве пробиваются колючие ворсинки, царапаются, но все равно не ухватить. Словно пытаешься поднять испепеленный бумажный цветок — цел с виду, но стоит коснуться, как только серая пыль на пальцах…

Гранитные лица не спускают темных тяжелых взглядов. На глазах того, что кажется радостным, блестят капли-слезы.

Ян взял безвольную ладонь, попытавшись растормошить девушку.

— Ну же! Ты же можешь говорить.

— Оставь ее, юноша.

На мгновение ему померещилось, что заговорили каменные наблюдатели, настолько странно, принужденно и неестественно прозвучал рокочущий голос. Но потом Ян заметил человека возле часовни. Тот сидел там все это время, растворенный в тени и почти неразличимый. Больничный «молчун»! Обычно они никогда не заговаривают. Их миссия быть с теми, кому не нужен собеседник — с умирающими, с одинокими, с растерявшимися и напуганными, с утратившими рассудок. С теми, кому необходим рядом просто живой человек, умеющий слушать и молчать.

— Я хочу ей помочь, — Ян разглядывая пожилого, невысокого, но кряжистого человека в полотняном костюме. Ничего особенного не было в его облике, разве что тяжелые надбровные дуги, прятавшие глаза.

— Я знаю, — отозвался «молчун». — Но это уже не в твоей власти, горелом.

Удивление сгинуло так же быстро, как пробудилось. «Молчуны» видят больше, чем простые люди. Да и неважно это сейчас.

— А вы знаете, как ее зовут?

— Тебе ведь нужно, чтобы она сама попросила о помощи?

— Любое правило можно обойти, — понимая что выдает желаемое за действительное, пробормотал Ян. Он не отменит того, что случилось. Но исправить хоть что-то в ее жизни еще, наверное, можно…

Ведь тогда будет гораздо легче поддаться шантажу отца Ларса, не так ли? И совесть меньше мучить будет, если задобрить ее подачкой. Мол, я сделал все, что мог.

— У нее больше нет человеческого имени, — покачал головой «молчун». — Судьбой безумца владеют высшие силы. Как и судьбой еще нерожденного. Может, и к лучшему. Ты бессилен здесь, горелом.

Да, это правда…

Ян наклонился к родникам. Набрал в горсть ледяной воды, от которой сразу заломило ладони, и отхлебнул. Вода показалась безвкусной, колкой и твердой, словно хрустальная крошка; горло засаднило. В воде искрилось растворенное солнце. И выскальзывало между пальцами…

На что он рассчитывал, приехав сюда?.. Выбора нет. То есть выбор-то есть, но Ян не воспользуется им. Потому что не решится стать изгоем. Ради чего? Или ради кого? Ради этой незнакомой девчонки, которой уже все равно не поможешь? Ради ее нерожденного еще ребенка? Да кто они ему…

Ян плеснул водой в лицо. Легче не стало, зато стало холодно. Значит, так тому и быть.

«Молчун» тем временем поднялся со своего кресла, приблизился и остановился возле девушки. Стало заметно, что он очень стар и физиономия его, как кора, испещрена длинными, продольными морщинами. И пахло от него сухой древесиной.

— Бедная девочка… — тихо произнес «молчун», глядя на девушку. — На ее пути всегда были те, кто желал сильнее, чем она сама. Кто-то желал блага, как проклявший ее отец. Другой желал своего блага, как тот, кто жаждал удовлетворить свою похоть… Вот теперь ты желаешь избавить себя от выбора.

Ян пожал плечами, запястьем смахивая с губ капли. Вода, зачерпнутая в соседнем источнике оказалась неприятной, с тухлинкой.

— Я не желаю ей вреда.

— Но и не решаешься поступить по-доброму. Не творишь добра, чтобы оно не обернулось злом для тех, кого любишь. Не делаешь зла, чтобы не подарить добро тем, кого ненавидишь… Трудно так жить, верно?

— Для «молчуна» вы слишком болтливы, — Ян позволил досаде прорваться.

— У равнодушия самый мерзкий вкус.

— Что?!

«Молчун» как ни в чем не бывало, кивнул на источники. Слегка приподнял уголки губ, обозначая улыбку:

— Радость и Печаль бьют из глубин, потому всегда чисты. А Равнодушие берет свое начало где-то под самой поверхностью, оттого и вкус неприятный…

Ян осекся. Отчасти в замешательстве, а отчасти потому, что нечто важное вдруг достигло его сознания.

— Вы сказали, отец ее проклял?

— Ты не чувствуешь?

Да, может быть… Те самые колючие ворсинки. Что-то незначительное…

— Ее отец не хотел, чтобы девочка шла его путем. Он желал для дочери счастья и семьи. И проклял ее талант. Но стало только хуже.

Ян смотрел на «молчуна» испытывая одновременно и тупое облегчение и азарт. Потом вытащил из кармана телефон и, не глядя, выбрал номер:

— Пьетр, мне нужно чтобы ты приехал в лечебницу «Три родника». Лучше всего прямо сейчас.

Невидимый Пьетр, кажется, споткнулся где-то там далеко. Пару мгновений помолчал, восстанавливая равновесие и дыхание. Потом неуверенно спросил:

— А… где это?

— В Новом городе. Возьми такси.

Даже если у него и были возражения, то Пьетр, в отличие от Евы, не осмелился озвучить их. Только вздохнуть тяжело решился.

— Что я должен там сделать? — в его голосе явственно звучала обреченность.

— Здесь есть девушка, на которую наложено проклятье. И здесь будет человек, которому ты должен подтвердить наличие этого проклятия.

— Я… да, конечно, а что…

— Только ничего не говори о природе этого проклятия.

— Подожди, но…

— Ты меня слышал? Они ведь верят тебе, — с выразительным нажимом на «они» сказал Ян. — Просто скажи, что проклятие действительно есть. Это не ложь. Ты сам почувствуешь, но в подробности не вдавайся.

— Себастьян…

Ян отключился. Задумался, глядя на телефон в ладони, но потом с досадой мотнул головой. Конечно, не следовало болтать лишнего, но иначе тугодуму Пьетру ничего не объяснишь, да и слишком далеко в своей паранойе заходить не следует. Он не настолько значимая персона, чтобы организовывать постоянную прослушку его мобильного телефона… А вот с Пьетром надо быть повежливее, от него многое зависит.

Ян вдруг заметил, что девушка в кресле улыбается, хоть и по-прежнему глядя в никуда.

Зато «молчун» смотрел Яну вслед неотрывно и тяжело, как и каменные лики родников. Уже возле мозаичных бабочек Ян сообразил, что забыл попрощаться. Обернулся, но никого не разглядел в тени ив.

— …на девушку наложено проклятье, — прямо в лицо «хозяина особняка» со всей возможной убедительностью в голосе говорил Ян. — И это проклятие напрямую связано с вашим сыном. Скорее всего, проклятие порождено последним желанием девушки до того, как… В общем, это все равно что взведенный курок. Если я что-то изменю в сложившейся ситуации — проклятие сработает. И поверьте, это будет пострашнее того, чем грозят нынешние последствия… Единственный способ избежать беды — оставить все, как есть. И девушка, и ее ребенок должны быть живы и невредимы. Понимаете?

Ян лгал. Не вдохновенно, но с чувством. И «хозяин особняка» ему почти верил.

Пьетр подтвердит наличие проклятия. Он слишком простодушен, это знают все и его слова сомнений не вызовут. Вряд ли они станут докапываться и выявлять природу проклятия. Но возможно захотят пригласить кого-то еще для уточнения… Специалистов не так много, поэтому им потребуется время.

А значит, времени, чтобы проникнуть в Замок и найти способ избавиться от своего мрачного дара у Яна немного. Шанс призрачный, зато если поймать его… Плевать тогда на Змеиного царя и даже на герцога и его влияние. Одно дело разыскать в мире непокорного горелома, совсем другое — обычного человека.

Однако в сердце по-прежнему сидела ядовитая заноза — а ведь ты уступил им! Уступил! Согласился. Пусть увильнул в последний момент, нашел лазейку для бегства, но до конца своих дней не забудешь, как готов был помочь Ларсу Ужееду…

«…Вымры они хитрые, где попало «злючки» не раскидывают, понимают, что люди стеречься стали. Так рассказывали, что они продукты в супермаркетах или, скажем, диски в музыкальных магазинах разбрасывают. Вроде, упало случайно с полки… Кто-нибудь подберет, может и без корысти, по простоте душевной и окажется в психушке или на кладбище.

Или, скажем, угонщики машин исчезли в городе напрочь. Оставляй дорогущую машину с ключами, да хоть с распахнутой дверцей — никто и головы не повернет. Ну, разве что какой недотепа заезжий. Угнал недавно, дурак, машину. Когда его догнали и вызволили, он седой стал…»