Грех

10

Возможно, материнство заворожило меня. Время шло. Я была словно в тумане. Я продремала пять лет. Телефонный звонок.

Телефонный звонок в Лексингтон, где мы с Элизабет решили провести выходные дни. Наши мужья были в отъезде.

Я подошла к телефону. Я слушала. Потом медленно положила трубку на рычаг и долго стояла в гостиной. Одна. Потом я отправилась искать ее. Она подрезала розы в саду.

Она обернулась. Что-то в моем лице подсказало ей, что она должна бежать прочь от меня. Через лужайку, минуя террасу. Через парк. Она то шла, то бежала, спотыкаясь, продираясь сквозь кусты, к озеру. Она пыталась скрыться от того, что знала я. От того, что я должна была сообщить ей. Когда я догоню ее. Или когда она остановится. Не раньше. Это был вопрос мужества. Ее мужества.

В конце концов она величественно обернулась ко мне.

Я с трудом разомкнула губы.

— Нет. Нет! — закричала она.

И она рухнула — в решающие минуты жизни тело имеет свои права.

Я была вестником того, что заставило ее тело предъявить свои права. Это была случайность — Доминик уехал в Калифорнию, мои родители гостили в Лондоне. Я стояла и смотрела, как слова, произнесенные мной, вьются вокруг нее. Я слушала, как она дышит. Звуки, исходящие от умирающей женщины. Звуки, словно острая бритва, кромсали воздух.

Стоя на коленях, она царапала землю. Но та не поддавалась. Она намеревалась уступить только, чтобы принять его в себя.

Это был конец для Элизабет. В одну секунду вся ее прошлая жизнь умерла. И только она осталась жива. Она выжила, и это было поразительно. Смерть лишила ее защиты. Я поняла это в минуту отстраненной бесчувственной жалости. Я опустилась на колени рядом с безутешной вдовой. Я подумала, что теперь я не смогу разбить их союз. И ее веру в Губерта. У меня было такое чувство, что у меня вырвали добычу из рук.