Грех

8

— Ну, чудесная парочка…

Губерт улыбался. Он с Элизабет и я с Домиником сидели в ресторане, находившемся в их доме. Обед в честь возвращения. Элизабет не была искусной поварихой.

Загоревшая, с посветлевшими волосами, в кремовой шелковой блузке и темно-коричневой юбке, Элизабет рассказывала о Греции. Каждое ее слово дышало любовью. Она говорила о природных красках, на что она, как художница, не могла не обратить внимания. Я не сомневалась, что в ее живописи наступил греческий период. Нежные голубовато-зеленые и белесо-небесные тона прорежут алые и розовые лепестки. Или же, для большей эффектности, на холсте возникнут пешие и конные крестьяне в черных одеждах.

— Итак, мадам и месье Губерт Баатус, недавно обвенчанные… благополучно сыгравшие свадьбу… являют собой образец семейного счастья.

Доминик всегда стремился к четким формулировкам.

— Вряд ли оно существует, — сказал Губерт.

Казалось, Элизабет была шокирована этим замечанием.

— В самой семейной жизни нет особых радостей. Счастье состоит в том, чтобы быть рядом с кем-то. И быть нужным кому-то.

— И это не зависит от семейственности?

— Нет. Однако в совместной жизни, формально признанной, есть своеобразная легкость, удобство и даже удовольствие. Есть что-то восхитительное. Мудрое. Семейная жизнь — это счастье, помноженное на мудрость. Разве не так?

— Ваш английский катастрофически улучшился.

— Спасибо, Рут — Он улыбнулся мне.

— Когда Губерт впервые разговаривает с кем-нибудь, его английский звучит немного искусственно. Он застенчив, — сказала Элизабет.

— Застенчив? Ну разве чуть-чуть, — улыбнулась я.

— Счастье, помноженное на мудрость. Неплохо сказано. Надеюсь, вы долгие-долгие годы будете жить в счастье, помноженном на мудрость.

Доминик поднял бокал.

— За мудрое счастье — счастье Элизабет и Губерта.

Мы вернулись в квартиру Губерта, которая теперь стала их домом, чтобы выпить кофе. Это было холостяцкое жилище: мебель из грубого темного дерева, пестрые занавески, взятая напрокат софа — все нереальное, почти элегантное. Красивый антураж для красивого мужчины. Он наблюдал за тем, что я оглядываю квартиру.

— Через пару лет мы переедем в Париж. Поэтому вряд ли имеет смысл обновлять обстановку.

— Это уже решено? — спросил Доминик.

Мысль о разлуке была отвратительна.

— О, да, — кивнул Губерт.

— А до тех пор я буду заниматься живописью в моей студии, — добавила Элизабет. — Губерт обещал мне, что у меня будет мастерская в мансарде.

Я уже представляла себе новый период в жизни Элизабет — «под крышами Парижа», — отливающий серыми тонами. Под какой стереотип она будет подгонять свою жизнь? Счастье, помноженное на мудрость, на мой взгляд, должно быстро наскучить. А если бы я была Элизабет, нашла бы я себя рядом с Губертом? Если бы я была Элизабет?

— Ну что ж, вынуждены вас покинуть. Очень приятно было повидать вас. И удостовериться в полной гармонии. Я всегда стремлюсь к гармонии в математике. Вы бы удивились, какая там открывается красота. Знаете, греки считали, что именно в этом сущность добра.

— О, Доминик, что за романтизм! Я никогда не слышала, чтобы ты в таком тоне говорил о своей работе.

— Может быть, Рут, я всегда опасаюсь насмешек.

Он не сказал, с чьей стороны.

— Любовь — это чудо. Кто-то вдруг предстает в лучах света. Это похоже на мою живопись, на вышедшую из моды полную света живопись. Любовь расширяет возможности зрения. Она высвечивает того, кто любим. Только любящие воспринимают это сияние. И именно так, в лучах света, я вижу Губерта.

Элизабет произнесла эту речь и замолчала. Было странно слышать от нее подобный спич. Ее тонкое лицо стало пугающе неприятным. От изумления я даже перестала ее ненавидеть. Пыталась ли она спрятаться?

— Раньше я часто поступал плохо, эгоистично. Благодаря Элизабет я стал лучше.

Губерт — красивый, счастливый и покорный.

— И какие доказательства этого вы можете представить? — Я старалась, чтобы в моем голосе не прозвучала откровенная насмешка.

— Никаких, Рут. Но я изменился. Например, я меньше дразню людей.

Я застыла.

— Да, Губерт, ваш английский, несомненно, улучшился. Вас больше не затрудняют нюансы смысла.

Он засмеялся.

— О, Рут, надеюсь, вы тоже смягчитесь.

Доминик вздрогнул при этих словах. Он безуспешно пытался заставить меня быть менее холодной.

Элизабет вмешалась, почувствовав его замешательство.

— Думаю, Доминик делает для этого все возможное. Теперь, как истинная француженка, я должна расцеловать вас на прощание.

Она небрежно чмокнула меня. Мы распрощались с ними и вышли. Пара, сильно уступающая им в гармоничности.