Грех

23

— Я знаю.

— Знаешь о чем, Доминик?

— Рут. Я знаю.

Молчание.

— Я знаю.

Снова. И снова молчание. В молчании стремление узнать, к чему готовиться.

Он знает. Это был тяжелый удар для него. Что я должна ответить? «Прости меня»? Снова лгать? Я трусливо молчала.

— Рут?

Я уткнулась в свой бокал. Мы только что пообедали.

— Да.

— Ты слышишь меня?

— О, да.

— Тебе не интересно, как я узнал?

— Нет.

Мне было интересно, знает ли он с кем.

— Я хочу спросить тебя лишь об одном.

— О чем?

— Это будет продолжаться?

Молчание. О, какая трусливая душонка оказалась у меня.

— Насколько я понимаю, Рут, ты собираешься действовать по обстоятельствам.

Означают ли ехидные нотки, что он может «простить» меня? Это он хочет сказать? Так дешево. Я выиграла. Больше никаких забот. Я любима. И я люблю. Разве я виновата, что я люблю не того, кто любит меня? Что я принимаю подарок, от которого следовало бы отказаться? Но тогда он был бы несчастлив. А может быть, и нет. Если бы я вела себя честно с самого начала. Такие непомерные требования, Рут. Такое ужасное наказание, Рут. Подчиняться. Подчиняться мужчине.

— Я привык к тебе, Рут. Я люблю тебя с того дня, когда я впервые увидел тебя.

Разве глаза — это двери, через которые входит любовь? Я подумала, что любовь появляется вместе с вожделением.

— Ты была само совершенство.

Это напоминает формулу. Наверное, его очаровали пропорции моего тела. Мои размеры: 36–24—36. Нарисуйте мою фигуру в своем воображении. Накиньте на меня одежду. Если хотите. Можете этого не делать. Совместите с лицом. Плоскости и стыки. Темно-коричневый цвет для зрачков, черный — для бровей. Гладкая кожа. Цвета сливок. И ослепительно красные губы. Стройные и длинные ноги. Не эта ли геометрия сокрушила его?

Но почему Чарльз не сдается? Но он сдается. Нет, он не сдается. Это знание не то, что он хочет знать. Я не она. Просто дополнение. К Элизабет. Опять. Беспристрастен ли он?

Доминик говорил, и я пыталась слушать его. Я знала, что это важно, и старалась слушать его. Я должна была слушать. Ему было больно. Больно от отстраненности. Отстраненность от боли. Я слушала его боль. Сердце с трудом выдерживает эту тяжесть. Люди слушают друг друга очень редко. Они не могут вынести чужой боли. Почему человек, которому больно, так стремится разделить с кем-нибудь эту боль? Разве от этого она проходит? Страдание не утихает оттого, что другой человек пропитывается им. Ты ведь знал это, Доминик? Твоя боль, разделенная мною из приличия, да, из приличия, не могла пройти. Твоя боль могла лишь наскучить мне, Доминик. И породить во мне желание стать жертвой — для разнообразия. Прислушиваясь к твоей боли, я всей душой рвалась к наслаждению. К тому, что дарило наслаждение. Что не являлось твоей болью.

— Мне казалось, что от тебя исходит свет. Интеллект. Стремительность.

Скорость света? Понимаешь ли ты, Доминик, что говоришь? Как соответствуют эти слова твоему видению мира.

— Ты поворачивалась в мою сторону…

Неужели пьедестал?

— Я так воспринимал тебя… ты всегда поворачивалась ко мне.

Это ирония? Слушай!

— У меня было чувство, что ты поворачиваешься ко мне, потому что я изо всех сил к тебе тянусь. Потому что я мечтаю об этом. Не могло быть иначе.

Он вспоминает обо мне как о ком-то нереальном. Словно он влюбился в женщину, мелькнувшую среди пассажиров корабля, отплывающего в море. В случайно увиденное лицо. И остался верен ему. Я представлялась ему как воспоминание о незнакомом лице. О женщине, которая не сделала ему ничего плохого. Совершенно невинной. Которую он любил издалека.

— Я думал… вот Рут. Это она. Это Рут. И так было всегда. Все очень просто.

Я должна была отпустить тебя, Доминик. Я должна была понять, что имею дело с идеалистом. Идеалистом в любви. Это еще хуже, чем иметь дело с романтиком. О, гораздо хуже. Идеалист. Хранящий верность. Корректный. На которого можно положиться. Это большая редкость. Но уж никак не приобретение. То, что не имеет спроса.

— А сейчас я не знаю, что мне делать. Я не могу…

Да, профессор. Перед вами дилемма. Что делать… с болью. С любовью. Со слишком большой любовью.

Нужно ли переводить все это в проценты? Подвергать количественному анализу? Исследовать жидкости? Сравнивать? Заняться статистикой? Представить в геометрических измерениях? В алгебраических терминах? Чему равен х? Не знаю. Я не математик. Что я могу сказать? Чрезмерная любовь — это критическая точка. Что делать с такой любовью? Примешать к ней что-нибудь другое? Тоже чрезмерное? Злобу? Что-то контрастирующее с любовью? Может быть, ненависть?

— Ты разрушила наше прошлое, то, что ведет к сегодняшнему дню.

Его прошлое было непредсказуемым. А будущее?..

Тень падает на дорогу. Если мы двинемся вперед, мы обязательно споткнемся.

— Рут, я не смогу разлюбить тебя. Никогда. Просто у меня не хватает мужества видеть тебя и знать то, что я знаю. Я трус.

— Нет.

— Я боюсь тебя… по утрам… я…

Я не могла помочь ему подобрать слово. Он продолжал:

— Я боюсь… многого…

Проявление силы. Ночью. Иногда утром. Сила утра.

— И та любовь, которая проступает в тебе, когда ты прикасаешься к Вильяму или говоришь с ним… Мне кажется, что я боюсь… своего страха.

— И что?

— Я уйду.

Он хочет уйти? Но куда? К кому?

— Я буду жить отдельно… Я не могу… я не могу жить с тобой.

О, Боже. Его уход сильно затруднит ситуацию. Что скажет Чарльз? Подумай, Рут. Подумай. Я могу потерять его. Чарльза.

Доминик все еще говорил.

— Элизабет собирается отказаться от своей студии.

«Элизабет». Зачем он упомянул ее имя? В этих стенах? В этом разговоре?

— Что?

— Кажется, мне удалось наконец привлечь твое внимание к тому, что я говорю. Чарльз будет меньше времени проводить в Лондоне. Он отстроил для нее студию во Фримтоне.

— Откуда ты знаешь?

— Я говорил с Чарльзом.

— Когда?

— Несколько дней назад. Он, наверное, подумал, что следует сказать мне о студии.

Следует сказать? Доминику? О переменах?

— Ты говорил с ним по телефону?

Фрейд ненавидел телефон.

— Это так важно?

— Да нет.

Мне хотелось знать, как ему удалось предать меня. Это было предательство. Мне казалось, что мой мир — наш с ним мир — герметически закрыт. Защищен от вторжений. От случайных визитеров. Самодостаточен. Внезапно я почувствовала ужас от того, что оказалась на периферии. Я осознала силу, которая могла навсегда загнать меня в ловушку. Чужую волю, которая гнала меня к пустоте. Но я не допущу этого! Я смогу уцепиться. Я буду висеть над пропастью, но не упаду в нее.

— Я оставляю тебя.

— Что?

Не то. Не те слова. Я не хотела слышать их. При случае я могла бы сказать их.

— Рут, пожалуйста. Пожалуйста, послушай.

— Да… да.

— Если я поселюсь в студии Элизабет, я смогу видеться с Вильямом в привычной обстановке. Это будет меньшей травмой для него.

— Да.

— Это все, что ты можешь мне сказать?

Соберись с мыслями, Рут.

— Нет. Нет, не все. Я думаю, твое решение… оно неправильно. Неверный шаг. Не делай этого.

— Ты удивляешь меня, Рут. Ты… в своем уме?

— По-моему, ты клялся в вечной верности…

— Не помню, чтобы я говорил об этом.

— Ты прав, Доминик. Но ты говорил, что будешь всегда любить меня. Что-то в этом роде.

Ну же, Рут. Решай. Быстро. Поможет ли это? Если Доминик останется? Или следует отпустить его? Что лучше? Для твоих отношений с Чарльзом? Для твоих… внезапно… потерявших силу отношений с Чарльзом? Что лучше?

Удержать Доминика. Гораздо лучше. Это тыл. Для второй тайной жизни нужно иметь тыл. Иначе все становится слишком очевидным. Незамужняя женщина и ее женатый любовник. Нет. Удержать Доминика. Он хочет остаться. Эта детская затея со студией. Бессмыслица. Патетика заботы о Вильяме. Вильям в пансионе. Свободное время он проводит в Лексингтоне. Доминик глуп. Глуп? Доминик? Эти два слова я никогда не ставила рядом.

Заставить его остаться. Проявить хитрость. Быть вкрадчивой. Двигаться. Ты можешь подойти к бару. Теперь обернись. Печальный взгляд. Немного печальный. Сотри все со своего лица, кроме шелковистой чувственности. Посмотри на него. Он уже колеблется. Задержи его. Взглядом. Задержи его. Будь осторожна, Рут. Не говори ничего. Молчи. Это необходимо для полной концентрации. Для концентрации твоей власти. Для того, чтобы добиться того, что ты хочешь.

Теперь протяни ему бокал. Не шевелись. Стой на месте. Он должен потянуться к тебе. Он не сможет поступить иначе. Дыши глубже, найди тот особый ритм дыхания. Ты должна почувствовать возрастающее в нем напряжение. Иди к софе. Медленно опустись на нее. Печальный вздох. Юбка, слегка сбившись, не прикрывает полностью ноги. Пристальный взгляд. Он подходит к софе. Не отпускай его. Смотри на него. Его руки предают его. Они отчаянно ищут дорогу ко мне. Все. Я победила. Я откинулась назад. Доминик не оставит меня. По крайней мере, сейчас. А может быть, никогда?