Бессмысленно описывать то, что происходило в следующие дни. Те, кто пережил это, знают. А те, кто не пережил, все равно не поймут.
Похороны. Приехали мальчики из их школы. Вид их сильных, крепких ног обжигал меня. Я смотрела на их лица, и мне казалось, что меня заставляют глотать уксус. Их голоса, словно яд, впитывались в меня.
Печальный директор школы и учителя торжественно произносили речи. Мальчики, которых уже нельзя было аттестовать по итогам семестра.
Какой-то министр, представители делового мира, люди искусства, ученые, работники издательства чувствовали себя неуютно. Никто не знал, что сказать. Слова перестали существовать.
Лексингтон собрал их. Он наложил на них свою печать. Он кормил их — после того, как мы опустили мальчиков, в конце концов разомкнув их объятие, в землю. Рядом, на деревенском кладбище, где уже были похоронены члены нашей семьи. Мой серьезный мальчик, Вильям. Теперь действительно серьезный мальчик. Он не должен был быть моим. Он был слишком хорош для того, чтобы быть моим. По какому образцу он был скроен? Расправа надо мной. Те, кто был добр… из членов моей семьи… почему они не замолвили словечка? И тогда я вспомнила. Я не верила в Бога. И в загробную жизнь. И меня это устраивало.