Грех

4

Я никогда не была легкомысленной. Я тщательно выбирала себе любовников. Полагаю, что в моем выборе всегда присутствовала некоторая оригинальность. Мои жертвы плясали на подмостках, послушные моей воле, подчиняясь моему произволу. Тем не менее хищнические налеты производились с большим артистизмом.

Я красива. Это всего лишь констатация факта. И констатация власти. У меня темные волосы и смуглая гладкая кожа. У меня карие, слегка раскосые глаза. Мои брови — что особенно примечательно — прямые, словно распластанные в полете крылья. У меня правильной формы нос, узкий и длинный, хорошо очерченный рот, и мои губы без всякой помады красные и блестящие. Моему лицу придает необычность удивительная яркость. «Да, она настоящая мальтийка!» — говорила моя мать, намекая на мою бабушку со стороны отца, итальянку. Я среднего роста, немного ниже Элизабет. И у меня восхитительная фигура.

Физически я вполне годилась для того, чтобы выступать на сцене. Но, сомневаясь в своем будущем успехе, я сделала ставку на глубинное познание ритма, ударных тактов человеческих желаний.

В юности я подбирала забытые Элизабет предметы. У меня была небольшая коллекция. Шелковое белье. Украшения для волос, два из них золотые. Губная помада. Черные туфли на высоких каблуках. И тому подобные мелочи. Я редко пользовалась этими вещами, просто держала их у себя.

После Оксфорда, где я изучала английскую словесность, я получила скромную должность в небольшом издательстве. Я делала успехи, но старательно скрывала то, чем владела, и не спешила предстать во всей своей красоте.

Как и все по-настоящему красивые женщины, я одевалась очень просто. Я знала, что, усиливая эффектность моей и без того яркой внешности или подчеркивая достоинства моей фигуры, рискую выглядеть попросту вульгарно. Мне необходимо было всеми силами избегать какой бы то ни было драматизации и оттачивать ум, расставляя сети уловок, в которые неминуемо попалась бы жертва.

У меня был самый скромный, но элегантный гардероб, летом я чаще всего носила темные или же белые платья, а зимой я предпочитала неяркие кремовые оттенки (очень любимые мной) или же черные одежды с красными вкраплениями. Аксессуары к своим туалетам я покупала в самых дорогих магазинах и старалась, чтобы они были в отличном состоянии. Но темный цвет и классическая форма моей сумки, например, отвлекали внимание от того факта, что она стоит больше моей месячной зарплаты.

Моя внешняя скромность вводила в заблуждение коллег-женщин. Мужчины, с которыми я сталкивалась на работе, находили, что их внимание ко мне встречает слишком слабый отклик, и, несмотря на ореол таинственности, которым я была окружена, рано или поздно отступали. Разочарованные, но не утратившие чувства собственного достоинства.

Втайне от своих коллег я стала подумывать о создании своего небольшого дела на базе издательства моего отца. Мне предстояло многому научиться.

Я провела неделю в Лондоне, поселившись в уютной квартирке, в доме, расположенном в тупике позади Харродса. Об этом никто не знал. Многие предполагали, что я живу не только на зарплату, но мое финансовое положение оставалось тайной. Я исходила из этого и исхитрялась вести светскую жизнь, не пересекаясь с Элизабет. Мне казалось, что я хорошо контролирую свою жизнь.

Элизабет удивляла меня. Она не была красива. В детстве ее внешность — золотые волосы, тонкие черты лица — была многообещающей, но с годами она поблекла, и Элизабет не пыталась хоть как-то бороться с этим. Она была высокого роста, в отца, стройна и длиннонога. Одежда строгого покроя подчеркивала ее широкие плечи, налитые почти мужской силой.

Я тщательно подбирала себе стиль одежды, исходя из только мне понятных соображений. Элизабет не была привередлива, но при этом простота ее нарядов мозолила глаза. Она носила черные блузки из хлопка или шелка и джинсы или брюки. Если она выходила вечером, то неизменно в вельветовом или шелковом жакете и длинной юбке, что делало ее похожей на индонезийскую женщину, закутанную в саронг. Днем она зачесывала волосы назад и подхватывала их заколкой. По вечерам она надевала шиньон. Подобный стиль держится уже многие годы и в наше время очень распространен.

После Школы искусств, где Элизабет отнюдь не блистала, она обосновалась в просторной квартире в Кенгсингтоне, которая одновременно служила ей студией, и занялась живописью. Она писала исключительно небо, что не вызывало никакого интереса, редко выставлялась и, на мой взгляд, была совершенно бездарна.

У нее было мало друзей. Она общалась по преимуществу с художниками. Однако еще со школьных лет она сохранила дружеские связи с Баатусами, известной респектабельной семьей, владевшей многими банками. Мари Баатус часто приглашала Элизабет в Париж или на Луару, в замок, принадлежавший ее семье. Элизабет с детским восторгом принимала эти приглашения. На проявленное по отношению к ней гостеприимство она отвечала тем, что время от времени зазывала Мари в Лексингтон. Мари с удовольствием приезжала, ей нравился Лексингтон, и она очень любила озеро. За его «таинственность», как она однажды выразилась.

Лексингтон действительно может казаться укромным загадочным местом. Путь к нему лежит через леса, карабкающиеся по откосам. Он вырастает внезапно, багровый, вознесшийся над холмами. Парк отлого спускается к воде.

Лексингтон — дом и озеро, где протекали многие годы нашей жизни, — был приобретен моим дедом в те времена, когда его дела пошли в гору. «Удачная шахматная партия», — объяснял он.

Дед купил скромное издательство, не приносившее большого дохода, но вполне устоявшееся. Он вывез издательство из старого огромного здания в центре Лондона, где оно помещалось, и сумел пустить в оборот так называемое недвижимое имущество. Положив в банк крупную сумму, полученную за продажу помещения, дед закрыл за три года шесть нежизнеспособных журналов, а другие преобразовал и прибавил к ним два совершенно новых издания. Он создал издательство «Альфа». Мою бабушку звали Алексой. Двум своим дочерям она дала имена Астрид и Алин. Отсюда и название издательства. «Начало всему — альфа», — шутил дед.

После смерти дедушки не знаю, от горя или от радости, бабушка решила покрасить серый каменный дом в красный цвет.

Дед и отец каждую неделю приезжали в Лексингтон из Лондона на выходные дни и проводили время за рыбалкой, охотой и картами. Лексингтон наполнялся мужскими запахами, просмаливался смехом, и все это волновало меня. Даже цвет стен менялся, и краснота становилась особенно яркой, победной. Когда мужчины уезжали, стены снова становились кровавыми, с проступавшими кое-где черными подтеками.