Грезы Афродиты

Глава 10

Глухой звук уверенно ступавших по белоснежному ковру каблуков Эмили разбавлялся уже раздражавшим француженку шмыганьем носа Билла. Жюстин эффектно стояла на пороге седьмой комнаты и с улыбкой наблюдала за грацией этой черноволосой миниатюрной ведьмочки. Белые стены, обитые шелком, отражались от огромного зеркала, которое зрительно удлиняло это небольшое, но светлое помещение, а красная кожаная софа и багряная роза с алыми каплями на шипах на всю стену придавали ему, как казалось королеве теней, особый в этой ситуации шарм. «Soit chasseuse, soit proie. Bon choix, ma copine, bon choix (Либо охотница, либо жертва. Верный выбор, подруга, верный)», — почему-то именно сейчас гордилась ее поступком Жюстин. То ли это было уважение, то ли проекция своего, поразительно похожего страхами, но уже пройденного пути, то ли что… Но сейчас француженка мысленно ей аплодировала и искренне, от всей души радовалась за нее.

— Эмили, правила устанавливай сама, сегодня я разрешаю, — вновь подмигнула ей Жюстин.

— Они такие же, просто… он должен быть один. — Эмили неловко посмотрела на француженку. — Я не к тому…

— Все в порядке, — спокойно ответила Жюстин. — Меня все равно вызывают куда-то, работа, так что… — Она запустила руку в карман красного плаща. — Это тебе, Билли. Захочешь уйти, разберешься…

— Вали уже, — рявкнул Билл, вырывая ключ из руки Жюстин.

— Ух, какая злю-ю-юка! — Жюстин игриво подергала Билла за щеку. — Только, если соберешься уходить, о последствиях не забудь, ладненько? — язвительно шепнула она ему на ухо и, почтительно кивнув Эмили, вышла из комнаты.

Компания вдруг замолчала. Словно замерла в ожидании этих неизбежных и звучащих для каждого по-своему щелчков закрывавшего дверь с той стороны ключа.

— Чего ждешь? Давай же. — Билл злобно посмотрел на Эмили.

«Злишься? Может, теперь ты поймешь, как больно было мне? Как больно, черт возьми, было мне! Ты же просто растоптал все, что я так долго хранила. Берегла и хотела отдать тебе, но ты не захотел брать. Ты предпочел смотреть, как это умирает», — подумала Эмили, ненавистно посмотрев в ответ.

— Будем это считать твоей проверкой, принцесса, — подначивая вслед за Биллом, шепнул ей на ухо Феликс. — Пройдешь, и я возьму тебя в замок.

«А ведь это бы решило два дела сразу», — поймала себя на мысли Эмили, наслаждаясь этим ласкающим шепотом Феликса, что бессовестно побуждал скинуть всю одежду. Нежным теплом он касался ее уха и неприкрыто возбуждал, разгонял кровь, учащал пульс. Эмили чувствовала, как приятная дрожь от его прикосновений к внутренней части бедра расползается выше и необратимо растапливает сидящую где-то глубоко внутри неуверенность.

Черная свеча в углу черной комнаты еле горела, так и норовя вот-вот захлебнуться кипящим воском, а затем потухнуть. Слабое свечение этого дергавшегося в предсмертных судорогах огонька блекло отражалось на спине влюбленного журналиста и искажалось уродливой тенью в огромном зеркале напротив. Эрик сутуло сидел на жестком диване, голова его была закрыта обезличенной черной маской, а прорези для глаз скрывала плотная повязка.

Жюстин стояла далеко позади и серым, неоформленным до конца силуэтом выделялась из всецело сроднившейся с ее душой тьмы. Задумчиво смотрела на Эрика и вслушивалась в его учащенное дыхание. «Il ne ment pas… Ils se connaissent vraiment. Mais pourquoi Emily a-t-elle monté tout ce spectacle avec Billy? Non, il y a autre chose. Peut-être un amour non partagé? Alors il ne serait pas venu ici. Ah, elle lui a donné une chance, voilà le truc. Nous avons ici Monsieur le Gilet, donc un ami précieux. Non, Michael, je suis une salope, bien sûr, mais détruire un possible bonheur une deuxième fois, c'est trop, même pour une salope. Ai-je vraiment le choix? Non, stop, qu'est-ce que je raconte? Ai-je eu pitié d'elle?! (Он ведь не врет… Они точно знакомы. Но зачем тогда Эмили этот спектакль с Билли устроила? Нет, тут что-то другое. Может, безответная любовь? Тогда не пошел бы он сюда. А-а-а, она тебе шанс дала, вот в чем дело. У нас тут мистер Жилетка, а значит, дорогой ей друг. Нет, Майкл, я, конечно, сука, но второй раз рушить возможное счастье — это даже для суки перебор. А есть ли у меня выбор? Так, стоп, что я вообще такое несу? Мне ее жалко стало?!) — Анализируя Эрика, француженка вдруг ужаснулась показавшейся из глубин души слабости. — Non, elle a définitivement une mauvaise influence sur moi! Voilà, je sentais que quelque chose n’allait pas avec elle! Merde! Merde! Merde! (Нет, она определенно плохо на меня влияет! Вот как чувствовала, что с ней что-то не так! Черт! Черт! Черт!) — проклинала себя Жюстин за охватившее сердце и разум сомнение, но вновь получила разряд тока из кольца с пауком, которое Майкл буквально заставил опять надеть. — Quelle salope tu es! Je jure… je… Espèce de connasse! (Вот же сука ты! Я клянусь… я… Сука ты конченая!)» — едва не вскрикнув от неожиданной боли, подумала она и, бесшумно подойдя к Эрику, нежно положила ладонь ему на плечо.

— Bonsoir, красавчик. — Жюстин, игриво грассируя «р», склонилась к уху Эрика и, развязав черную ленту, сняла с его головы душную маску.

— Где… Кто ты? — Эрик испуганно вдохнул сладкий аромат прикоснувшихся к его щеке черных локонов.

— А это важно? — медленно проведя носом по шее Эрика, еле слышно спросила Жюстин.

— Отпусти меня! Слышишь?! Отпусти, я сказал! — боясь даже пошевелиться, закричал Эрик.

— Я тебя и не держу. — Жюстин аккуратно провела по его носу длинным ногтем с черным маникюром. — Иди.

— М-можно уйти? — Эрик попытался уклониться от нежно царапающих щеку ногтей Жюстин.

— Ва-а-али, — касаясь его уха языком, прошептала француженка.

— Тогда… — пытался перевести дыхание от приятных ощущений Эрик. — Я пойду?

Жюстин прекрасно отдавала себе отчет в том, что если она сейчас хоть на долю секунды потеряет хватку, свою суть, то это будет последний день ее власти в клубе. Слишком много поводов она уже дала Майклу, слишком… Риск сейчас — непозволительная роскошь. И как бы ей ни было тяжело, как бы ни давило это маячившее где-то в потемках души чувство, по-другому она поступить не могла.

— Я же сказала, вали, — запустив руку в карман, снова прошептала Жюстин. — Но я думаю, ты останешься. — Она нажала на пульте кнопку прозрачности зеркала.

Ослепительно-белый свет медленно проникал в черную комнату и доминантно заполнял все помещение. Он уверенно сливался воедино с появившимся будто ниоткуда дымом и кровавым отражением платья Эмили в расширенных зрачках Эрика. Горевшая в углу свеча вдруг издала жалобный предсмертный треск, а затем навсегда умолкла, оставив после себя лишь растекшееся в грязной луже напоминание о когда-то согревавшем этот темный уголок огоньке.

— Она тебя не видит. — Жюстин осторожно положила руку на плечо Эрика и тут же ощутила, как лихорадит все его тело.

Эрик не мог сказать ни слова и просто смотрел… смотрел на любимую Эми.

Та уверенно стояла в центре комнаты. Влажная от испарины, загорелая кожа ее декольте маняще блестела на свету, а ее синие глаза решительно смотрели на стоявшего перед ней Феликса. Приоткрытые губы буквально зазывали его член, который она так вожделела в ту первую ночь в клубе. Эмили чувствовала, как рука Феликса крадется по внутренней части бедра все выше и постепенно подбирается к истекающей желанием промежности.

Билл с почти осязаемым в воздухе презрением наблюдал, как еще живущая в его сердце Эмили, словно бритвой, высекает в нем рану за раной, извивается от поцелуев и тянется к ширинке Феликса. От каждого движения ее пальцев, медленно расстегивающих ремень, от каждого стона при касании к ее клитору Билл все сильнее и сильнее терял надежду. Надежду, которая тлеющим угольком все еще теплилась в его порванной в клочья душе. Надежду на то, что она передумает. Но когда он видел, как ее пальцы все чувственнее обхватывают член Феликса, как она, смотря Биллу в глаза, уверенно двигает по твердой плоти рукой, эта надежда умирала. Исчезала, не оставляя после себя ничего, кроме одного желания — уснуть и больше никогда не проснуться.

Эмили, ведомая этой непонятной демонической похотью, которая целиком подчиняла, уже и забыла о мести, всем телом содрогалась от желанных поцелуев и ощущения сжатого в руке члена. Сейчас она готова была молить его. Умолять, лишь бы хоть раз прикоснуться к нему губами, вкусить этот плод и наслаждаться. Наслаждаться им полностью.

— Я хочу его… — страстно прошептала Эмили, чувствуя, как пальцы Феликса стягивают ее трусики и осторожно проникают во влагалище. — А-а-ах. Пожалуйста, хочу…

Эрик отчаянно не хотел верить в то, что видит. Лицо его побледнело и теперь словно отражало этот холодный безжалостный свет. Журналист чувствовал, как вниз живота сползает раздирающий душу и весь его мир ком. Разбитая любовь шаром из острых осколков катилась вниз и резала, не зная пощады, все самые светлые воспоминания. Все его чаяния превращались в полные безнадежности слезы. Тело перестало слушаться, а время и вовсе остановилось, как будто специально продлевало момент уничтожения самой светлой мечты. Каждый этот миг казался ему одним из девяти кругов ада. Это медленное становление на колени и прикосновение ее губ к члену другого мужчины. Это наслаждение, которое он не просто видел, а ощущал даже через зеркало. Эти блестящие от страсти синие глаза, что закрывались от зацикленных погружений чужой плоти глубоко в рот… Сейчас Эрик будто ходил босиком по расплавленным в грязной лаве идеалам, не понимал, как жить, и совсем забыл… забыл, как дышать.

Пальцы Эмили нежно лежали на ягодицах Феликса, а ее губы продолжали, слегка придавливая, пропускать в рот так давно вожделенную плоть. В эти мгновения она наслаждалась каждым сантиметром этого совершенного творения. Ее язык без устали кружил по головке толстого члена, а руки тянули тело Феликса к себе. Прижимали ближе в необузданном желании добраться до истоков этой манящей плоти.

Феликс не мог поверить в происходящее. Все его тело кричало в победной агонии, а легкая дрожь от прикосновений горячего языка превращалась в будоражащий все тело эйфорический ток. Но Феликс чувствовал, что это танго только для двоих танцоров. Он хотел сделать Биллу больнее, вынудить его наконец уйти и, демонстративно обхватив голову Эмили обеими руками, плавно натянул ее на свой член. Феликс ощущал каждый миллиметр неторопливого погружения в горло своей принцессы и еле сдерживался, чтобы не заполнить ее рот спермой раньше времени.

Жюстин, находясь в смежной комнате, пребывала в легком, но приятном шоке. Она с нескрываемым любопытством наблюдала за страстью этой когда-то запертой в клетке людской морали и этики пантеры. Француженка всем своим нутром ощущала, как из Эмили буквально вырывается фонтан сокрытых внутри разрушенной темницы желаний. Инстинктов, жертвенно погребенных под гнетом стереотипов и давних травм. Это ощущение словно ветром сдувало пыль с воспоминаний Жюстин, в которых она поступала так же, как Эмили. С прошлого, что когда-то черным от грязи дождем закрасило все краски жизни и оставило после себя только одно лишенное света место — душу. Одна часть королевы теней сейчас гордилась силой и волей Эмили, но вторая… та, что беззубо брыкалась во тьме, искренне и еле слышно шептала о том, во что может превратиться эта свобода. Как она сначала заманивает в свой «пряничный домик», а затем, будто паразит, превращает в раба своих же желаний. Выжигает без остатка чувство ответственности, сострадания и превозносит лишь гордое «я». Высокомерное эго, ставшее для когда-то верующей, наивной и добродушной француженки ее Рубиконом. Великим триумфом, что медленно убил внутри человечность.

Член Феликса тем временем продолжал осторожно скользить по языку журналистки. Он опускался головкой в ее узкое горло, ненадолго задерживался там, словно смакуя ощущения, а затем медленно возвращался обратно, чтобы вновь погрузиться в него. Эмили же с какой-то неведомой ей одержимостью, с окутывающим все тело возбуждением не просто наслаждалась доминированием партнера, но и полностью растворялась в этом омуте низменной похоти. Феликс понимал, что не может. Не в силах больше держаться. Ощущения влажного горла Эмили не просто рушили все возможные человеческие барьеры самоконтроля, но и уничтожали саму их природу. Заставляли остановиться. Поднять Эмили с колен и страстно целовать. Целовать, как богиню, как ту самую Афродиту, что сводила с ума своей женственностью и красотой.

Эмили под натиском жадных поцелуев, что стремительно касались ее шеи, плеч, декольте, искала опору. Пятилась назад, пока не столкнулась с зеркалом. Руки Феликса лихорадочно пытались задрать подол ее платья, а тело придавливало к этой отражающей танец порока стене. Его пальцы, словно в панике, ласкали ее упругие загорелые бедра и в бесконечных попытках удержать подол сползающего к коленям платья дрожали. Эмили же, задыхаясь в этом вожделенном забвении, прижимала одной рукой Феликса к себе, а второй — стягивала с себя такие ненужные сейчас трусики.

— Презерватив… — Эмили обдала ухо Феликса своим горячим дыханием.

— Я чист, принцесса, и вазэктомию делал. Не нужен он мне, не нужен… — прижимаясь своим членом к промежности Эмили, прошептал в ответ Феликс. — Я буду как никогда нежен, обещаю.

— Не хочу нежности… — Эмили бросила хищный взгляд на Билла.

Надежда Билла, цепляясь за последний вылетающий из-под ее ног кирпичик, от этих слов замерла…

— Хочу страс… — Феликс мощным толчком прервал речь Эмили. Он буквально влетел своим членом в узкое лоно и заставил ее подлететь по зеркалу вверх. — А-а-ах! — тут же наполнил комнату оглушающий звук исполненного впервые за долгие годы желания.

…Надежда замерла и теперь, полностью растворяясь в бездонной пропасти, обнажала его израненное сердце для садистского меча Эмили. В эту минуту Билл понимал, что она победила. Не важно, останется он или нет, она все равно победила. Унизила, растоптала, сломала его суть и бессовестно очернила ту, совсем недавно поражающую всеми красками любовь. Каждое шумное подпрыгивание Эмили на зеркале от резких толчков члена этого урода отдавалось в его душе отголосками ревности, этого клеймящего чувства потери и осквернения возникшей на глазах привязанности.

Билл, конечно, понимал, что в этом виноват и он сам. Он совершил эту роковую ошибку. Не ушел. Не защитил ее израненную душу и невинное тело. Заставил, как сволочь, страдать. И теперь, теперь, когда она делает почти то же самое, но по своей глупости или воле, он просто не может смотреть. Не может… Каждый новый стон страсти, каждое отточенное движение Феликса промеж ее бедер, каждое подпрыгивание с пола этих красных, на платформе туфель не просто лишали радости жизни, они превращали Билла в засохший цветок. Цветок, которому было уже все равно и на последствия, и на семью, и на весь сраный мир. Только лишь небольшие желтые листочки на нем, что еще сопротивлялись бурлящему любовному яду, все еще жили. Питались обидой, цепляясь за недобитый эгоизм, и жили. Хотели причинить ответную боль. Все его существо сейчас открыто желало ее наказать. Впитаться навсегда в ее душу и через свою вероятную смерть от последствий ухода оставить неизлечимый шрам, незаживающий никогда рубец на совести той, кого он не смог спасти, той, что не смогла спасти и его.

«Я ведь не рассказал никому, кто ты, и… не расскажу. Не стану падать до твоего уровня. Может, я и заслужил расплаты… Да кого я обманываю? Заслужил, конечно, но не такой… Не такой, Эмили…» — подумал Билл, чувствуя, как плачет его душа и стонет в агонии прибитое ржавыми гвоздями к кресту сердце.

— Еще… Прошу, еще… — продолжало вырываться знойным ветром из уст Эмили, что, увлекаясь процессом, так и не услышала щелчки ключа закрывшего дверь с той стороны…

— Это ее бывший… — положив голову на плечо Эрика, спокойно произнесла Жюстин. — Только не говори, что… Так она тебе не сказала?! — театрально удивилась француженка.

Эрик неподвижно сидел на диване и, как под гипнозом, не моргая, смотрел за тем, как Феликс мощными и агрессивными толчками буквально размазывает его любовь по зеркалу.

— Она даже не видит, что он ушел. — Жюстин медленно опустила руку на бедро Эрика и начала импровизировать из-за нарушенного уходом Билла плана. — Как думаешь, а о тебе помнит?

Из глаз Эрика текли искренние и полные скорби слезы. Он все еще не мог поверить, что это его Эми. Та робкая, застенчивая и порой неуклюжая девочка, с которой он был готов сдувать пылинки и носить на руках. Быть ее опорой, быть защитой. Быть всем. Он смотрел в этот аквариум разбитого счастья и видел в нем лишь блестящие от пота разводы и мутные танцы некогда светлой любви.

Нечеловеческая боль от разбитого идеала кубарем катилась по абсолютной внутренней пустоте и звонким эхом кричала ему, что все не так. Это неправда. Это не она. Он изо всех сил пытался оправдать Эмили, пытался обелить, но ее голос, содрогавшийся от толчков члена этого мужчины, говорил обратное. Рвал его мир.

— П-почему… п-почему она с ним? — еле выдавил из себя Эрик.

— Ты бы, индюшонок, думал, почему не с тобой, — прошептала Жюстин, массируя у паха бедро Эрика, и невольно содрогнулась.

«Trop de dose… Trop! Je te l'ai dit… Tu es un crétin, Michael, crétin! (Слишком большая доза… Слишком! Я же говорила… Дебил ты, Майкл, дебил!)» — сокрушалась Жюстин, чувствуя, как неконтролируемое возбуждение накатывает все сильнее. На нее, черт возьми, на ту, кто лично испытывал все эти возбудители и выработал, как раньше казалось, иммунитет.

— Дыши, мой хороший, глубже дыши. — Жюстин, словно баюкая, гладила грудь Эрика. — Вот так. Молодец. Вот так…

Вдыхаемые в больших объемах пары дыма хоть и медленно, но уверенно наполняли тело Эрика сладким огнем возбуждения.

— Мне правда очень жаль. Ты… ты не заслужил такого предательства, — расстегивала ему рубашку француженка. — Такое тело… Такое лицо… — Она нежно провела пальцем по гладкой коже журналиста. — Заслуживает только любви. — Рука Жюстин плавно спускалась к его кубикам пресса.

— Эми… — Эрик так и не мог отвести взгляда от любимой девушки. От закинутой на руку Феликса ноги, от ее спины, что, упираясь в зеркало, то поднималась вверх, то опускалась вниз.

— Да плевать твоей Эми на тебя, очнись уже, дурачок. — Жюстин откинула отвороты рубашки и освободила его торс для своих ласк.

«Littera scripta manet (Написанное не пропадет)». — Поглаживая приятную на ощупь кожу, Жюстин попыталась вспомнить знакомое выражение, что латинской вязью красовалось под левой грудью журналиста, но не смогла.

— Ей плевать, — повторила она и кончиком языка прикоснулась к твердому соску Эрика.

Француженка нежно водила им по всей его груди. Плавно поднималась к шее, а затем опускалась к животу. Заставляла Эрика содрогаться. Вжимать пресс, не дышать.

— Я… я так не могу… — закрыл глаза Эрик.

— Не ты один. — Жюстин нащупала лежавшую рядом черную маску. — Выпусти свою боль, не держи ее в себе. — Француженка нежно спрятала голову Эрика под грубую ткань и, встав спиной рядом со скользившей по обратной стороне зеркала Эмили, скинула с себя красный плащ, полностью обнажая стройное тело.

— Не могу… — как мантру, повторял Эрик.

— Она не увидит, — провела черным ногтем по внутренней стороне своего рельефного бедра Жюстин.

Эрик невольно открыл глаза и окинул взглядом француженку. Ее длинные ноги в сапогах до колен, ее выраженные кубики пресса, скульптурные мышцы тела и крупные соски, что так гармонично смотрелись на чуть опущенной большой груди королевы теней.

— Чем ты хуже ее, индюшонок? — медленно провела пальцем по клитору Жюстин и с лисьей улыбкой обернулась на страстный дуэт.

Член Эрика наливался кровью и буквально зудел. Взгляд его метнулся к Эмили. К этим уже закинутым на руки кавалера обеим ногам, что, словно крылья бабочки, неустанно порхали в воздухе от все новых и новых приземлений на толстый член Феликса.

Во рту пересохло, в горле ощущался ком. Невыносимое желание не просто овладеть идеальным телом Жюстин, а овладеть, повторяя все, что за стеклом делает тот мужчина с Эмили, грязной волной прошлось по животу Эрика. Это сводившее с ума желание. Желание кончить хотя бы так, пусть и мерзко, извращенно, уродливо, но на вид ее обнаженного тела. На эти звуки стонов и блестящие загорелые ножки, что продолжали только сильнее прыгать на ненавистных ему руках. А эти сведенные вместе брови и открытые в порыве наслаждения губы Эмили лишь усиливали его страсть. Заставляли чувствовать ее, как себя. Эрик представлял эти сцены сотни раз и теперь… теперь он знал, как это на самом деле выглядит — какое красивое у нее тело, какая страсть таится в нем, какое оно манящее и сейчас почти осязаемое. Он буквально взрывался от желания, от очерняющего всю суть любви, но искреннего и бесконтрольного порыва устремить свой член в Жюстин и смотреть. Видеть, как извивается под членом другого его любовь. Его ненаглядная Эми.

Майкл, слегка разочарованный уходом Билла, с нечеловеческим рвением входил в силиконовое тело стоявшей на четвереньках куклы с лицом своей мачехи Софи, так похожей на Эмили. Он берег эту сделанную на заказ с соблюдением всех пропорций и изъянов модель на особый случай. Старательно скрывал ее ото всех. Каждый его толчок, каждое новое движение шло в такт с рывками Феликса. Он словно копировал его и проецировал страсть на свою игрушку. Отверстие куклы громко хлюпало от уже неоднократной эякуляции озабоченного хозяина клуба и доставляло ему еще больше удовольствия.

Майкл даже не смотрел в сторону монитора с Эриком, который буквально впечатывал Жюстин в зеркало и стремительно растягивал ее лоно. Ему были безразличны истошные вопли страсти француженки, звучавшие в унисон с животными и глубокими толчками Эрика. Ему было достаточно одного факта, что это происходит, что этот горе-влюбленный все видит. Ощущает, как его смысл жизни в непостижимой одержимости сплетается в танце неистовой похоти с другим. Но этого падения Эмили ему было мало. Майкл хотел уничтожить ее личность, добить ее. И чертова маска Эрика сломала все планы, но неугасающая надежда на то, что Эмили его узнает, все же металась внутри и заставляла нажать на пульте кнопку. Этот маленький механизм, способный сейчас стереть все, что обоим было, как он думал, дорого. Зеркало со стороны Эмили медленно становилось прозрачным, а перевернутая на спину кукла Софи вновь начала издавать приятные Майклу звуки. Звуки наслаждения от умирающей на его глазах любви.

Феликс, не жалея сил и не зная усталости, все продолжал ритмично хлюпать членом. Целиком погружаться в мокрое отверстие Эмили, которая двигала бедрами в такт навстречу ему.

— У нас гости, принцесса. — Феликс улыбнулся Жюстин, что ерзала щекой по стеклу, и, заводясь, увеличил темп.

Эмили сквозь бушующий пожар инфернальной страсти, что с каждой секундой приближал оргазменный всплеск, повернула голову к француженке и прислонилась щекой к стеклу. Взгляд ее пересекся со взглядом Жюстин — они словно отражали друг друга. Сплетались в эмоциональном порыве экстаза, становились родными, до боли похожими и одинаковыми. Теплая волна от ощущения этой поддержки стремительной лавиной промчалась по всему телу Эмили и еще сильнее раскрепостила. Жюстин сейчас не просто укрепляла в ней возникшее чувство сексуальной свободы, а наглядно убеждала, что вся ее забота, все то, что она говорила прежде, было не просто словами. Ведь она снова не ушла. Она снова здесь, рядом. Снова поддерживает, снова помогает, плюет на дела клуба, остается с ней, несмотря ни на что. Это понимание не просто ласкало душу, оно заставляло все внутри петь и испытывать… впервые после предательства Стива испытывать счастье.

— М-м-мх. Сильнее… — Лицо Эмили исказилось в гримасе удовольствия. Она улыбнулась через стекло француженке и, не сводя с нее взгляда, продолжила наслаждаться каждым новым проникновением в полностью открытое благодаря разведенным почти в шпагат ногам лоно.

Эта ментальная связь, это понимание причастности к сексу за стеклом и эти чувства… чувства, что были сродни ощущениям параллельного проникновения в себя партнера Жюстин, не просто возбуждали, а выводили Эмили на какой-то иной уровень. Тантрический, незримый, но осязаемый всеми эрогенными зонами. Она не могла отвести взгляд от мужчины в маске, от его своеобразной татуировки. От его движений, поразительно похожих на движения Феликса. От мускулов, от всего тела. В эту секунду Эмили ловила себя на мысли, что, смотря на этого мужчину, она ощущает не Феликса, а его. Его член. Это он входит в нее, он заставляет кричать от подступавших спазмов оргазма. Он, с латинской вязью на груди, а не кто-то другой.

Волнистые локоны Эмили, некогда красиво уложенные в шишечку, уже небрежно растрепались от нескончаемых скольжений потного тела и головы по прозрачному зеркалу. Взгляд журналистки не переставал метаться между мужчинами. Жалобно устремлялся на Феликса и в наслаждении переходил на маску партнера Жюстин, а потом и вовсе замирал на зеленых глазах француженки. Эмили сейчас будто получала заряд солидарности и ощущение сестринства. Духовного родства с ней. Она держалась за шею Феликса руками и, пластично двигая бедрами, помогала ему входить в нее как можно глубже. Руки Феликса уже соскальзывали с ее потных загорелых ног. Уставали. Но он хотел еще. Хотел сильнее и жестче вбивать свой член в ее лоно и, ловко спустив журналистку на пол, уткнул ее щекой в зеркало. Легкая, но приятная боль от этого доминирования строптиво расходилась по всему телу Эмили и отчего-то еще сильнее возбуждала. Срывала последние оковы стыда и до конца раскрепощала, заставляя с новой силой и с новой страстью впускать в себя толстый член Феликса.

Эрик с животным рвением и уродливой ревностью смотрел в полные наслаждения глаза Эмили. Он видел в них ее желание, видел экстаз, чувствовал ее бушевавшие через край эмоции. Словно сливаясь с ней, он ощущал запах ее пота, солоноватый вкус ее тела и всех ее выделений. Это состояние сексуального берсерка полностью подчиняло его волю и разум, заставляя с фатальной мощью биться своим членом о лоно роковой француженки. Жюстин чувствовала, как волна за волной по ее телу прокатывается предоргазменная дрожь. Ощущения от жесткого и безумного в своей распутности желания затмевали все, заставляя лишь хотеть, чтобы эти минуты длились вечно. Раз за разом она пересекалась с Эмили взглядом и видела в ней тот самый огонь, это пламя похотливой свободы. Такой безудержной, смелой, необузданной, затмевающей все, кроме бесконечного желания ублажать себя, свое «я». Француженка словно загоралась от вылетающих языков этого адского пламени и полыхала неистовой страстью сама.

Две женские фигуры, выставленные, словно пешки, на шахматной доске Майкла, буквально терлись висками друг о друга через стекло и с гримасами неземного экстаза скользили по нему от мощных толчков членов своих партнеров. Эмили и Жюстин чувствовали все — как руки их кавалеров полностью контролируют их тела, как притягивают к себе за волосы, как заставляют прогибаться и ощущать всю глубину этих не знающих усталости толчков. Каждая из них ощущала дрожь, резкие спазмы, что безжалостно сводили мышцы паха, содрогали ноги, туманили взгляд и высвобождали влагу. Эти потоки накопленного наслаждения, собранные в кульминационный сквирт.

Сейчас Эмили не контролировала ничего. Тело не слушалось, билось, словно в судороге, а ноги подкашивались и тряслись. Толчки Феликса становились все сильнее и жарче. Даже ее оргазменные стоны не заглушали эту огненную мелодию шлепков о ее упругие ягодицы. Сквирт Эмили теплым душем ласкал готовый вот-вот извергнуться член и словно включал у него режим форсажа. Заставлял ускорять темп до неведомых пределов.

Зрелище за стеклом не только выворачивало наизнанку грязное и мерзкое наслаждение Эрика, оно возводило его в ранг чего-то сакрального. Будоражило разорванную в клочья душу и извращенными предоргазменными приливами заставляло член все быстрее входить в мокрое лоно еле стоявшей на ногах француженки. Журналист слышал каждую нотку звонких стонов Эмили, чувствовал все капли пота на ее теле, будто ощущал на вкус, как ему казалось, сладость оргазменных струек любимой и не мог больше терпеть. Взгляд его вместе с Эмили опускался на пол, на ее прильнувшие к полу ягодицы, на полусогнутые колени, на спину, что вместе с затылком теперь покорно вжималась в зеркало, а затем застыл. Замер на открытых в предвкушении спермы Феликса губах. Руки Эрика сами повторяли движения оппонента за стеклом, грубо копировали эти страстные порывы. Жюстин, конечно, не могла сопротивляться, не хотела. Ее оргазм вовсю бушевал и только усиливался от бьющих в висок, нос и рот горячих брызг спермы Эрика. Журналист кричал, бил кулаком о стекло и в желании усилить ощущения впихивал пульсирующий член между открытых губ француженки, а затем продолжал… продолжал наполнять белой ревностью ее рот.

Феликс не отставал, он видел, как сперма с уголков губ Жюстин стекает на подбородок и струйкой устремляется вниз. Лицо его морщилось от экстаза, а жидкость с обжигающей страстью уже вовсю лилась из его члена на лицо Эмили. Залетала ненадолго ей в рот, оставляя после себя такое желанное и такое приятное послевкусие. Билась о лоб, разлеталась повсюду и сбегала с зеркала томными каплями. Вызывала у Эмили чувство исполненной мечты, спрятанной в глубинах подсознания. Чувство победы над слабостями и страхами. Триумфа, что, стекая по лицу белыми ручейками, эхом разносился по всему оргазмировавшему телу и заставлял прильнуть губами к мокрой головке члена Феликса. Наслаждаться последними каплями на своем языке и ликовать от каждого спазма его изможденной плоти.

Взъерошенные волосы на затылке Эмили упирались в стекло, а грудь от дыхания тяжело поднималась. Белая липкая жидкость медленно сползала с виска на щеку и капала на пол. Эмили устремила благодарный взгляд по ту сторону зеркала и улыбнулась, радостно соглашаясь, когда Жюстин подняла большой палец вверх. Француженка сидела, прижавшись к зеркалу спиной, и жестами показывала, что ее лицу тоже досталось. Смеялась вместе с ней и нисколько не подавала виду о всей правде ломавшего судьбы поступка Эмили. Лишь изредка она поглядывала на забившегося в угол Эрика и глубоко внутри понимала, что они по воле хозяина натворили.

Стекло в мгновение ока снова превратилось в зеркало, а Майкл, уткнувшись в подушку, лежал пластом на кукле Софи и сжимал пульт управления комнатами. Он чувствовал себя изможденным, высушенным, немощным, но таким счастливым. Пять или шесть оргазмов подряд и это зрелище превращались в момент настоящего ликования. В момент, когда он наконец почувствовал, что выполнил все свои цели. Сломал ее волю, осквернил тело и поработил дух. «Теперь ты моя, Афродита», — сладко подумал он и, закрыв глаза, задремал.

Запачканное спермой загорелое лицо Эмили поблескивало каплями на белом свету и контрастно отражалось в зеркале. Она будто не верила в то, что видит, и все проводила пальцами по коже. Растягивала эту липкую гущу, смотрела себе в глаза.

— Ну?! Доволен? — словно высматривая что-то в синеве контактных линз, спросила Эмили. — Дар речи потерял? Теперь пони…

Эмили нехотя обернулась в угол, где стоял Билл, но он был пуст, как и ее опустевшее в эту секунду сердце. В глубине души она надеялась, — да, черт возьми, хотела, — чтобы он был сейчас тут. Хотела убедиться, что другого выбора тогда не оставалось, что он правда ее спасал. Пусть и таким мерзким способом, но хотя бы тогда его чувства были бы правдой. «Ты солгал, все твои слова были ложью… Сраной ложью! Какая же ты все-таки тварь, Билл. Просто самая натуральная сволочь. Но я не сломаюсь, ты лишь помог… помог мне обрести новую себя, стать хозяйкой своей судьбы и, знаешь… такая я себе больше нравлюсь», — подумала Эмили и со счастливой улыбкой вновь посмотрела в отражение своих синих глаз… Глаз новоиспеченной Афродиты.

Часы показывали час семнадцать ночи. Ветер в переулке пронзал до костей. Обшарпанные кирпичные стены, решетки на окнах и тусклые отражения лунного света в замерзших лужицах молча смотрели на бредшего усталого мужчину. В его руке болталась бутылка виски, а из штанов неряшливо торчала мятая рубаха. Яркий свет от газовых фонарей в конце проулка грустно смотрел на подавленного предательством и какой-то детской обидой, некогда интеллигентного и опрятного Билла. Ему не хотелось сейчас ничего, разве что упасть… упасть и умереть. Сгинуть из этого гребаного мира, но не из-за нежелания жить, нет! А чтобы Эмили поняла… осознала, что натворила. Поняла, что он ее и правда полюбил, что он умер не сам, а именно она… она его убила. Он хотел видеть, как она оплакивает его смерть, ее сожаление, ее раскаяние, но знал… знал, что этого никогда не будет, и от этого становилось еще тяжелее.

Ноги Билла словно набивались ватой, а головокружение только усиливалось, заставляло терять равновесие и с грохотом лететь головой в мусорный контейнер. Глухой удар, что даже не причинил боли, сейчас лишь гудевшим звоном разносился по его сознанию. «Целая? Фух…» — посмотрев на почти полную бутылку виски, успокоился Билл и облокотился спиной о холодный контейнер. Легкий снежок кружил над его головой, мягко падал на лицо и щекотал нос. Пожарные лестницы в стремительной карусели уносились ввысь, а пара гонявшихся друг за другом лун, не обращая внимания на лежавшего среди мусора сына сенатора, тусклым светом отражалась в замерзших лужицах.

Переулок пронизывал морозный ветер…