Гром

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ НА БЕРЕГУ БАЛТИЙСКОГО МОРЯ

Не успел Батбаяр вернуться в столицу, как его тотчас же отправили в ставку сайн-нойон-хана Намнансурэна. Радуясь скорому возвращению домой, Батбаяр поспешил в ставку хана, чтобы получить подорожную. Там он встретил своего старого друга Соднома и еще многих добрых знакомых. Все обрадовались Батбаяру, засыпали его вопросами о событиях в Кобдо и как всегда принялись шутить.

— Слышали, слышали, что ты отправился на войну. А теперь пожаловал к хану на аудиенцию? Хочешь звание героя получить.

— Вы посмотрите на его физиономию, до чего черна! Настоящий вояка!

— Его вызывают в столицу, а он деру дал на войну. Мы, признаться, решили, что ты подался за Алтай в зятья к маньчжурам!

— Ну, герой-победитель, поделись с нами своей богатой добычей, — сказал кто-то, и все разом бросились к походной сумке Батбаяра.

Но в ней, кроме отреза чесучи на дэл, привезенной в подарок Содному, ничего не было, и приятели с явным разочарованием продолжали балагурить.

— Посмел явиться к нам с пустыми руками! Надо сказать, чтобы выгнали этого бродягу.

— Его надо судить. Ведь эту чесучу он наверняка украл из китайской лавки…

— Точно! Судить его! Ведь он привез ее для служанки цэцэн-хана, с которой снюхался прошлой зимой. Ни стыда ни совести у этого парня: в худоне у него жена, а он здесь решил обосноваться…

Весь вечер в юрте Соднома не смолкало веселье. Весь вечер над Батбаяром подтрунивали, и он от души смеялся вместе со всеми, радуясь встрече с друзьями. Но, как говорится, все имеет конец. Когда Содном без обиняков спросил, не ему ли предназначается чесуча, Батбаяр, чтобы покончить с шутками и намеками, быстро ответил:

— Конечно же, друг, тебе.

Он достал чесучу из сумки и отдал Содному.

Лишь за полночь все разошлись по своим юртам. Остались Батбаяр и Содном. При свете масляной лампы Батбаяр, захлебываясь, рассказывал другу о днях, проведенных в Кобдо.

— Посмотрел бы ты, как храбро сражались наши парни, — говорил он. — А ведь поначалу казалось, не одолеть нам маньчжуров. Суди сам, одеты наши были кто во что. В гутулах драться трудно. А маньчжуры! Одеты с иголочки, у всех лошади одной масти. Сунутся наши к крепости, оттуда конница вылетает, и наши бегут. Но стоило дать сигнал к решающему штурму, как цирики тучей налетели на неприступные стены и, сметая все на своем пути, ворвались в крепость. Откуда только силы взялись…

— Нет, не вечно сидеть маньчжурам на нашей шее! — с горячностью произнес Содном. — Верно сказал как-то хан: «Как бы ни кичились маньчжуры своим могуществом, настанет время, и придется им убираться восвояси».

Содном улыбнулся, но тут же лицо его приняло серьезное выражение.

— Победить-то мы победили, да легче от этого наше положение не стало. — Он прислушался к голосам на улице. — Династия маньчжуров пала, а все равно китайские нойоны покоя нам не дают. Говорят, из Пекина шлют телеграмму за телеграммой, и одна воинственнее другой. Тяжело нашему господину приходится! Забот у премьер-министра по горло, а казна пустая. Помощи ждать не от кого. Вот и вертись… А ламы и нойоны свое гнут, по-прежнему на юг оглядываются. Намнансурэн-гуай терпеть их не может. Он считает, что если уж отделяться от Китая, так на деле, чтобы никогда больше перед Пекином голову не склонять, что нашему многострадальному народу надо искать верных и честных друзей, которые помогут нам в борьбе за независимость. Хан решительно против тех, кто снова готов идти на поклон к китайцам. На этом он стоит твердо, а значит, своего добьется.

— По-моему, хан прав. Интересно, что думают об этом другие? — спросил Батбаяр.

— А что другие? — продолжал Содном. — Люди ученые, знающие толк в этих делах, на стороне хана. А простые, вроде нас с тобой, ничего не смыслят. Во всяком случае, все мы, подчиненные хана, с ног сбились. Хуралы, визиты, приемы… Везде приходится сопровождать хана; круглые сутки верчусь, как белка в колесе. Прошлым летом тебя вызвать хотели, но узнали, что ты воевать ушел. А уж теперь, брат, не мечтай быстро выбраться отсюда. Хочешь, по старой дружбе будем вместе при хане телохранителями? Я доложу о тебе хану…

«Я многим обязан этому человеку, — думал Батбаяр, — и должен помочь ему, оправдать его доверие».

— Человек я подневольный, — после некоторого молчания проговорил Батбаяр. — Мое дело слушать и повиноваться…

— Вот и хорошо, вот и договорились, — обрадовался Содном. — А за чесучу, друг, спасибо. Дэл из нее получится замечательный. А я знаю, как тебя отблагодарить… Наверное, не забыл еще служанку жены цэцэн-хана? Так и быть, сведу вас при случае…

На следующий день Батбаяра зачислили в группу телохранителей премьер-министра Намнансурэна. Начальник охраны распорядился, чтобы ему сшили новый форменный дэл. Батбаяр сообщил родным в письме, что оставлен на службе в столице.

Через несколько дней Батбаяр по вызову Намнансурэна явился в ставку и застал хана сидящим в глубине юрты на тюфяке, в дэле, по-домашнему, без пояса. Он доставал из изящной фарфоровой пиалы с горячим молочным чаем нарезанные туда мелкие кусочки вареного мяса и не спеша отправлял их в рот. Батбаяр приветствовал хана поклоном.

Намнансурэн встретил его, как встречают старых друзей, радостно улыбнулся.

— Наконец-то прилетел наш Жаворонок. Тебе, брат, война пошла на пользу: возмужал, настоящий солдат. Ну садись, рассказывай, как воевал, как добрался до столицы.

Батбаяр подошел к Намнансурэну, сел на суконную подстилку. Они не виделись около года, и хан за это время заметно постарел: он располнел, кожа на лице лоснилась, появился второй подбородок.

Батбаяр обо всем подробно рассказал хану, но, видимо, от волнения упустил главное: те два документа, которые попались ему на глаза в канцелярии кобдоского амбаня.

— Тебе, наверно, приходилось встречаться с гуном Максаржавом, — спросил Намнансурэн. — Ну, как он? Суров, правда?

— Мало сказать «суров», — ответил Батбаяр. — Все перед ним дрожали. Особенно он был крут с командирами.

— Что правда, то правда. Держать в страхе он умеет. Это у него в крови. И на врага наводит ужас, парализует его. А главное — умеет добиться своего. — Намнансурэн задумчиво посмотрел на видневшееся сквозь тоно небо и снова обратился к Батбаяру: — По дороге в столицу тебе, наверное, приходилось встречаться со многими людьми. О чем говорит, чем живет народ? Мне это очень важно знать.

— Виноват, мой господин, специально я этим не интересовался. Но судя по тому, что говорят, араты всей душой рады отделению от маньчжурской империи и образованию своего государства. По правде говоря, всех волнует и другое: станет ли теперь жизнь лучше?

Намнансурэн изменился в лице. Видно, слова Батбаяра задели его за живое, вновь навели на мысли, которые давно не давали хану покоя.

— Хвалю тебя, друг мой, — сказал Намнансурэн со вздохом. — Ты подметил очень важное. Увы, пока, видно, не суждено сбыться всем чаяниям народным. Сил у нас еще для этого маловато. Да и желания тоже. Вам, молодым, суждено воплотить в жизнь извечные мечты народа.

Не все понял Батбаяр в их разговоре, но последние слова Намнансурэна удивили, пожалуй, даже ошеломили его.

Теперь Батбаяр вместе с Содномом неотступно, как тень, следовал за ханом. Одет он был в синий хантаз поверх форменного дэла. Шапку украшал дымчатый жинс, у пояса висел мешочек для пиалы.

Дел у Намнансурэна хватало, да и развлечений тоже: целыми днями он разъезжал по городу то верхом, то в коляске. Ездил на аудиенцию к богдо-гэгэну, встречался с другими министрами, частенько навещал русского консула. Не раз Батбаяру и Содному приходилось дожидаться господина на улице всю ночь напролет.

Но все эти визиты обычно не радовали господина. Напротив, он выходил расстроенный и раздраженный долгими и, по всей вероятности, бесплодными разговорами.

Частенько телохранители коротали долгие ночные часы под стенами резиденции богдо-гэгэна. Они не знали, что делал их господин за этими высокими стенами, — то ли обсуждал важные государственные дела с богдо-гэгэном, то ли пьянствовал с ним, то ли, забыв обо всем на свете, развлекался там с прелестной женой цэцэн-хана?

Батбаяр с нетерпением ждал вестей из дома, но письма не было. Особенно он беспокоился за Лхаму. «Как там она, бедняжка? Ждет меня не дождется. Залает собака — прислушивается. Увидит всадника — застынет на месте, пристально глядя вдаль. Любит она меня, вот и страдает. Все это время жила в неведении — то ли я жив, то ли погиб. Как бы Донров со зла не сделал еще какой-нибудь пакости. Наверняка он так устроил, что Лхама упала с лошади. Кроме него, больше некому…»

Когда у Батбаяра дергалось верхнее веко, он радовался доброй примете: «Значит, дома все хорошо»; когда дергалось нижнее веко, его одолевали тяжелые предчувствия.

Так он и жил в постоянной тревоге о доме. Минула зима, земля сбросила свой белый наряд, весенняя оттепель предвещала приближение благодатной поры пробуждения природы. Только события, происходившие на земле, не сулили никакой радости. Время было тревожное.

Вскоре по столице разнеслась весть, что китайские войска снова вторглись в пределы Монголии и на юге страны идут ожесточенные бои.

«Повоевать бы по-настоящему, — с волнением думал Батбаяр. — А то ведь я, как говорится, пороху еще не нюхал. Одна слава, что воевал в Кобдо… В бумагах копался, а не воевал. А уж сигнал к штурму и без меня дали бы…»

И Батбаяр решил обратиться к начальнику охраны с просьбой отпустить его в действующую армию. Тот рассмеялся:

— Ты что, парень, прославиться захотел? Храбростью своей похвалиться? Запомни: мы здесь нужны нашему господину! Так-то!

Каждый день в столицу приходили вести с юга. Во главе разделенного на две части монгольского воинства как и в боях за Кобдо стояли хатан-батор Максаржав и манлай-батор[61] Дамдинсурэн. И хотя китайцев было больше, монгольские цирики сражались храбро, то и дело обращая врага в бегство.

— Будь у нас оружие, мы с тобой дали бы жару этим бандитам в черных мундирах. Воевали бы не хуже других, — сказал как-то Батбаяр Содному.

— Молод ты еще, — рассудительно ответил Содном. — Не знаешь, до чего коварны эти китайцы. И не заметишь, как саданут тебя тесаком промеж ребер. Подумать страшно, сколько крови прольется в этой войне, сколько останется вдов и сирот.

Эти слова, видно, подействовали на Батбаяра: пыл его заметно поубавился.

Премьер-министр Намнансурэн минуты не имел свободной. Особенно тревожили его вопросы снабжения армии оружием, провиантом и лошадьми. Одного за другим слал он гонцов во все концы страны с приказами. Ждать помощи из-за границы не приходилось, поэтому он подготовил указ изъять и направить в армию все ритуальное оружие, используемое в храмах и монастырях во время богослужения. Но, когда на аудиенции у богдо-гэгэна Намнансурэн изложил свои соображения, тот резко возразил:

— Кто позволит тебе разорять священные храмы? И без того немало бед свалилось на наши головы!

Богдо-гэгэна поддержал шанзотба Билэг-Очир.

— Не будет нам пользы от этой войны. Уж лучше пойти на уступки китайцам, прямо сейчас и прекратить кровопролитие!

Тут Намнансурэн вскочил с места и вне себя от гнева крикнул:

— Если мы пойдем на уступки врагу, то окончательно потеряем независимость. Да-лама, видно, хочет выслужиться перед китайцами. И движут им своекорыстные цели. В столь трудный для страны час подобное двурушничество преступно и должно караться законом.

Богдо-гэгэн попытался было унять их, однако Намнансурэн не сдавался:

— Все беды наши именно из-за этих двуличных господ. Сумеем мы справиться с ними, преодолеем трудности. Тогда позиции наши упрочатся, и политика станет последовательнее.

Да-ламе ничего не оставалось, как покинуть зал. И тогда Намнансурэн смело обратился к богдо-гэгэну:

— В государственных делах у нас пока нет опыта. Поэтому предлагаю немедленно собрать хурал, и всем сообща решить важнейшие вопросы.

Обо всем этом Батбаяр узнал от Соднома, который в тот день сопровождал Намнансурэна.

— Хоть и говорят, «одна голова хороша, а две лучше», да что-то не верится мне, что выйдет так, как желает наш господин, — сказал Батбаяр, выслушав друга. И тут, словно в подтверждение этой его мысли, Батбаяру пришли на память слова Доной залана: «Помяни мое слово, — сказал однажды старик. — Останется наш Намнансурэн в одиночестве…»

Наступило лето. По указу Намнансурэна во всех хошунах, а также в столице принялись за изготовление холодного оружия, пик, сабель и прочего.

Каждый день с южных границ приезжали к премьер-министру гонцы. Они сообщали, что боевые действия там то затихают, то вновь разгораются. Богдо-гэгэн издал указ повсеместно совершить богослужение в честь гения-хранителя Желтой религии, свирепого красного сахиуса. В храмах курились благовонные свечи, бубнили свод молитвы ламы. В монастыри сгоняли скот, везли кумыс, молочные продукты. И называли это ламы-сборщики, разъезжавшие по аилам, «вкладом» аратов в победу над врагом.

В разговорах о войне все чаще упоминали имя Сухэ, смелого, умного, решительного бойца, прозванного за храбрость Несгибаемым героем.

«Интересно, что он за человек, — думал Батбаяр. — Хоть бы взглянуть на него. Может, это второй хатан-батор Максаржав, надежда и опора страны…»

— Очевидцы говорили, — рассказывал Содном, — что этот смельчак косит врагов направо и налево. Китайцы, как только завидят его, скачущего на вороном коне, так сразу разбегаются.

Однажды гонец принес в столицу радостную весть: монгольские войска отбили атаки китайцев и перешли в контрнаступление.

Надо сказать, что вести с фронта с молниеносной быстротой распространялись по городу, обрастая, как это обычно бывает, все новыми подробностями. Причем рассказчик говорил так горячо, с таким увлечением, словно сам участвовал в боях, или же, на худой конец, был очевидцем.

В один из погожих летних дней шумная компания в нескольких колясках выехала из Урги и взяла направление к верховьям реки Сэльбы. Премьер-министр Намнансурэн пригласил на загородную прогулку консула царской России Коростовца, а также нескольких монгольских князей и чиновников с женами. Как всегда за Намнансурэном следовали Содном и Батбаяр.

Дорога была неровная, каменистая, рессоры у колясок то и дело прогибались, лошади, спотыкаясь о кочки и бугры, недовольно фыркали. Батбаяр, ехавший верхом рядом с одной из колясок, стал невольным свидетелем происходившего в ней разговора. Речь шла о недавней беседе Намнансурэна с русским консулом. «Тогда Коростовец, — негромко говорил ехавший в коляске нойон, — потребовал, чтобы монголы прекратили военные действия в южных хошунах. На что Намнансурэн резко ответил: «Если Вы не собираетесь в сговоре с китайцами завоевать нас, не вмешивайтесь в наши внутренние дела. Кстати, вы обещали помощь, так сейчас самое время помочь. Больше всего мы нуждаемся в оружии!» Эти слова привели консула в ярость, и, чтобы сгладить неловкость, Намнансурэн устроил эту загородную прогулку. И, надо сказать, она удалась на славу».

И тут Батбаяр вспомнил, что сказал ему его тесть Дашдамба год назад: «Не найдется ни одной державы, сынок, которая бескорыстно поддержала бы нас. На словах все они добренькие, а сами только и думают, как бы поживиться за чужой счет. По мне эти «друзья» опаснее врагов…»

«Прав был старик, — отметил про себя Батбаяр. — Умный он у меня. Все наперед знает».

Въехали в живописную Хандгайтскую падь. В сосновом бору на склонах сопок куковали кукушки, стоял одуряющий аромат ярких летних цветов, извиваясь и журча на порогах, несла свои прозрачные воды река. У подножия лесистой сопки были разбиты пестрые шатры и голубые палатки. Между палатками сновали слуги, на кострах готовили угощение. Выйдя из колясок, премьер-министр, русский консул и сопровождающие его чиновники, а также монгольские нойоны приветствовали друг друга поклонами и направились в просторный шатер, устланный коврами. На столах были расставлены блюда с европейской и монгольской едой, молочные пенки, сыр. В специальных кувшинах пенился кумыс.

Русский консул занял место за главным столом, и переводчик принялся переводить ему все, что говорили нойоны. Консул внимательно слушал, время от времени поглаживая густые брови. Батбаяр, стоявший у входа, с интересом рассматривал высокого русского гостя. Чем-то он напоминал ему амбаня Саньдо, маньчжурского наместника в столице.

Выглянув наружу, Батбаяр неожиданно увидел Даваху. Она стояла возле соседнего шатра, где разместились чиновники рангом пониже, а также все женщины. В своем бледно-голубом дэле Даваху напоминала нежный пион, вдруг выросший в таежных дебрях. Ни один мужчина не устоял бы перед такой красотой, если сердце у него не из камня…

— Содном-гуай, — робко обратился Батбаяр к другу. — Побудьте здесь на случай, если вдруг господину что-нибудь понадобится.

И, не дожидаясь ответа, Батбаяр поспешил к соседнему шатру. Даваху в это время смотрела через входной проем на свою госпожу — жену цэцэн-хана Наваннэрэна. Батбаяр тоже ее заметил. Она сидела в окружении молодых нойонов.

— Приветствую вас, госпожа! — От волнения у Батбаяра перехватило дыхание. Девушка же совершенно спокойно, словно ждала Батбаяра, повернулась к нему и с усмешкой ответила:

— Здравствуйте, господин!

— Что ж, господин так господин. Во всяком случае, я рад, что наконец встретил вас, прекрасная невидимка, — уже более уверенно, даже игриво проговорил Батбаяр, еще крепче сжимая руку девушки.

— И вас давненько не было видно в наших краях, — кокетливо произнесла Даваху. — Слышала я, что вы воевали в Кобдо и прославились как герой.

— Кто, интересно, наплел вам все это?

— Никто не наплел. Я сама все знаю…

Молодые люди бросали друг на друга взгляды, полные тайного смысла, и им казалось, что они давно знают и любят друг друга.

— Госпожа! Не соизволите ли вы прогуляться со мной? — предложил Батбаяр, кивнув в сторону реки, где на берегу начинался лес.

— Какой вы, однако, прыткий! Разве можно отлучаться от господ?! И потом, прошу вас, не зовите меня «госпожой». Неужели вы не понимаете, что простой служанке слышать подобное обращение тяжелее, нежели выполнять свою работу.

— Извините меня, Даваху. Что поделаешь: язык мой — враг мой. Я хотел как лучше, а получилось наоборот.

В это время из шатра вышла госпожа, и девушке ничего не оставалось, как последовать за ней.

«А она, видимо, наводила обо мне справки. Добрая душа, ничего не скажешь», — глядя вслед девушке, думал Батбаяр.

Когда он возвратился к главному шатру, пир был в разгаре. Гости, перебивая друг друга, шутили, громко смеялись. Русский консул опрокидывал рюмку за рюмкой. Видимо, любил выпить. Намнансурэн, когда консул провозглашал очередной тост, поднимал рюмку, но не пил, а лишь пригублял и ставил обратно.

Шум и веселье все нарастали. Монгольские князья и нойоны, как могли, старались угодить высокому русскому гостю. Появились трое музыкантов-певцов. Аккомпанируя себе на хуре и хучире, они спели протяжную народную песню. Их сменили седовласый старец — известный в столице хурчи и не менее известная шанзистка по прозвищу «рябая из Маймачэна». Как только музыканты коснулись струн хура и шанза, перед гостями появилась Даваху. Она вышла на середину шатра, с горящим от волнения лицом поклонилась и стала танцевать. Двигалась она плавно, грациозно, словно рыбка, резвящаяся в воде. Взмахнет руками — и кажется, будто во все стороны расходятся волны. Стройный стан танцовщицы, туго перехваченный шелковым поясом, был гибким, словно лук. Своим изяществом она вызывала восхищение. Свет ее глаз, яркий, как пламя в ночи, озарял всех, кто здесь был.

Батбаяр, как завороженный, смотрел на девушку и думал: «Редко встретишь такую танцовщицу. Она может служить украшением любого праздника. Почему все же она так добра ко мне?»

Содном легонько подтолкнул Батбаяра:

— Замечательно танцует. Редкий талант!

— Где же это она выучилась? — не сводя глаз с девушки, произнес Батбаяр.

Русский консул тоже был очень доволен и долго аплодировал, когда Даваху кончила танцевать. А Намнансурэн гордо поглядывал на русского гостя, мол, знай наших.

После обеда Батбаяру не удалось встретиться с Даваху. Намнансурэн, русский консул, а за ним и другие гости вышли из шатра и, разбившись на группки, прогуливались по опушке леса.

Супруга цэцэн-хана то и дело оказывалась рядом с Намнансурэном и всячески старалась обратить на себя его внимание. Звонко смеялась, громко говорила, заводила беседы, отвечала на реплики и приветствия. Наряд ее бросался в глаза: поверх шелкового дэла была надета ярко блестевшая на солнце парчовая безрукавка. На густо напудренное лицо свисали жемчужные подвески. Легко ступая по пестрому цветочному ковру, она шла под руку с Даваху с таким видом, словно ей никто больше не нужен.

«Ну что поделаешь с этими женщинами, — с досадой думал Батбаяр, провожая взглядом Даваху. — Мало того что ходит по пятам за моим господином, так еще и Даваху от себя никуда не отпускает».

Сегодня Батбаяр против обыкновения не прислушивался к разговорам гостей, сосредоточив все свое внимание на этой веселой, ясноглазой девушке, что не ускользнуло от опытного взгляда Соднома.

К вечеру небо затянули тучи, грянул гром, и полил дождь. Гости бросились по своим коляскам. Жена цэцэн-хана, увлекая за собой Даваху, тоже поспешила укрыться в коляске. Проходя мимо Намнансурэна, который проводил только что отбывшего русского консула, она небрежно бросила:

— Уважаемый хан! Идите ко мне. Вдвоем будет не так скучно в пути…

— Возвращайтесь домой, — приказал телохранителям Намнансурэн, а сам побежал к коляске своей возлюбленной.

От внимания телохранителей не укрылось, что господин их чем-то сильно расстроен: он как будто даже осунулся. «Значит, разговор с русским консулом не дал желаемого, — думали телохранители. — Сколько денег снова выброшено на ветер…»

— Так-то, брат, — с усмешкой произнес Содном. — Ты весь день бегал, как собака, за девчонкой и остался ни с чем, зато наш господин возвращается с добычей. Только промашки какой-нибудь не вышло бы.

— Какая может быть промашка, — зло проговорил Батбаяр, первым залезая в коляску. — Ведь она сама его пригласила!

Всю дорогу дождь лил как из ведра, полыхала молния, грохотал гром, да так сильно, что запряженная в коляску лошадь то и дело вздрагивала. Друзьям словно передалось настроение их господина: всю дорогу они ехали мрачные, до самого дома так и не проронили ни слова.

В один из первых осенних дней пайтан, начальник охраны премьер-министра, вызвал к себе Соднома и Батбаяра.

— Наш господин отправляется в столицу России — Петербург. Вы будете сопровождать его в пути. Кстати, хан вызвал к себе Дагвадоноя, чтобы обсудить с ним некоторые вопросы, касающиеся предстоящей поездки. Хан просил дозволения богдо-гэгэна пожаловать Дагвадоною титул бэйсэ. Вам же следует хорошенько подготовиться к поездке. Сопровождать будете не кого-нибудь, а самого премьер-министра Монголии. Да и путь не близкий. Сегодня же закажите себе новое платье…

Хорошо поглядеть мир! Но радость омрачало беспокойство о доме. Надеясь на оказию, Батбаяр тотчас же написал письмо родным, в котором сообщал, что собирается ехать в далекую Россию.

Холодным осенним днем монгольская делегация выехала из столицы, и через несколько дней транссибирский экспресс, выбрасывая клубы дыма и подавая протяжные гудки, уносил их на северо-запад.

Премьер-министр Намнансурэн и заместитель министра иностранных дел Доржийн Очир — добродушный, еще совсем молодой, широкоплечий, с большой черной родинкой на щеке, сразу нашли общий язык и, уединившись, подолгу беседовали.

В пути работы у Батбаяра фактически не было; еду приносили русские официанты из вагона-ресторана. Поев, Батбаяр садился у окна и смотрел на мелькавшие за ним пейзажи: на деревья, уже пожелтевшие или совсем сбросившие листву, на селенья, на коров, которые мирно паслись, свиней и разных домашних птиц. Табуны коней и отары овец попадались значительно реже.

В больших городах было много церквей с золотыми крестами на куполах. Колокольный звон наводил Батбаяра на невеселые мысли о доме.

С давно убранных полей, где теперь высились скирды соломы, тянуло незнакомым Батбаяру странным запахом. Глядя на небольшие, но аккуратно срубленные избы на берегу реки или неподалеку от леса, Батбаяр думал, что, наверно, счастливо и привольно живется здесь людям, если, конечно, они могут есть досыта.

На каждой станции к поезду подбегали русские женщины: старухи и молодые, в своих неизменных шерстяных платках и толстых поддевках, с ведрами в руках. Они предлагали различные овощи, яйца, рыбу и что-то быстро говорили на своем языке. Всякий раз при виде этой картины Батбаяру вспоминался столичный рынок и китайцы разносчики, торгующие с лотков всякой всячиной.

Как-то вечером на одной из станций в вагон вошел мужчина средних лет, в стеганой куртке, не то китаец, не то японец. Он не сразу привлек внимание, и лишь когда поезд тронулся, Батбаяр спросил шепотом Соднома:

— Что это за тип?

— Почем я знаю, — ответил тот. — Вообще-то, вагон предназначен для нашей делегации, так что посторонним здесь делать нечего.

Тем временем незнакомец прошел по вагону, остановился возле купе, из которого слышны были голоса Намнансурэна и Доржийн Очира, и стал смотреть в окно. Батбаяру показалось, что незнакомец прислушивается к их разговору, и он обратился к Содному.

— Давай спросим, что ему нужно, — предложил Батбаяр.

— Думаешь, он нас поймет? Скорее всего это китаец, — не сводя глаз с незнакомца, сказал Содном.

— Кто бы он ни был, мне он не нравится.

— Не исключено, что его подослали те же китайцы, чтобы убить нашего господина.

Прежде чем что-либо предпринять, друзья решили доложить обо всем Намнансурэну. Но когда Батбаяр вошел в купе, увлеченные беседой премьер-министр и его заместитель не обратили на него никакого внимания.

— Ума не приложу, как нам действовать, — говорил Намнансурэн. — Помнится, Дагвадоной-гуай перед отъездом сказал, что, если сразу несколько государств признают нашу независимость, Китай не сможет этому противостоять.

— То-то и оно, что вряд ли нам позволят встретиться с послами третьих стран, — сказал Доржийн Очир. — Кстати, Коростовец обещал, что в помощь нам дадут знающих советников.

— Не верю я ему, — задумчиво произнес Намнансурэн. — Под видом советников к нам приставят людей, которые будут следить за каждым нашим шагом. Не может консул выполнить свое обещание, если оно идет вразрез с политикой его правительства. Это ясно!

— И все же выход наверняка есть. Нужен особый подход, здесь, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Те же ордена, за изготовление которых отдано столько скота, думаю, придутся весьма кстати. Кого надо наградим, и отношение к нам, возможно, изменится.

— Это верно, — подтвердил Намнансурэн. — Право давать награды — признак независимого государства. И если они получат эти награды, вынуждены будут признать нас…

Батбаяр наконец кашлянул, и лишь после этого на него обратили внимание.

— Прошу прощения за беспокойство, — сказал Батбаяр. — В нашем вагоне появился какой-то подозрительный тип. Он стоит напротив вашего купе и, видимо, подслушивает.

— Что за человек? — спросил Намнансурэн.

— Похож на китайца, — ответил Батбаяр.

Доржийн Очир вышел в коридор, подошел к незнакомцу и обратился к нему по-китайски:

— Ты — китаец?

Незнакомец, блеснув глазами, улыбнулся и замотал головой, показывая, что не понимает вопроса.

— А монгольский знаешь?

Тот снова покачал головой. Доржийн Очир вернулся в купе и, затворив за собой дверь, сказал почти шепотом:

— Это либо китаец, либо японец. Не исключено, что лазутчик. Вам, господин премьер, ни в коем случае не следует выходить из купе! А вы, — он повернулся к Батбаяру, — глаз с него не спускайте! При нем может быть оружие, даже бомба. Надо как-то от него отделаться.

— Да что вы, право, — спокойно произнес Намнансурэн, наливая в стакан минеральной воды. — Это наверняка безбилетник: решил воспользоваться случаем и доехать до нужной ему станции. Вот и все…

Батбаяр вышел в коридор и шепнул Содному, чтобы тот встал рядом с незнакомцем и внимательно за ним наблюдал.

Незнакомец молча, словно статуя, стоял на старом месте и всматривался в темноту. Он простоял так всю ночь, не сомкнули глаз и Содном с Батбаяром. Из купе Намнансурэна время от времени доносились голоса. Когда на востоке едва забрезжил рассвет, поезд остановился на каком-то разъезде. За окном мелькнула фигура удаляющегося проводника. Батбаяр поймал взгляд Соднома и кивнул на незнакомца. Содном вначале не понял, но уже в следующий миг разгадал замысел друга. В мгновение ока они подхватили неизвестного и, не дав ему опомниться, выставили из вагона. Вскоре поезд тронулся, за окном вновь замелькали телеграфные столбы.

Утром премьер-министр вышел в коридор и первым делом спросил:

— Куда девался ваш «шпион»?

— С ним покончено, — ответил Содном.

— Как это покончено?

— Мы выставили его из вагона, — как ни в чем не бывало доложил Батбаяр.

— Что же вы натворили! На чужой территории, не разобравшись, выкинуть человека из вагона? Ведь, кроме служебного рвения, должен быть еще и здравый смысл!

По тому, как долго, не говоря ни слова, стоял премьер-министр у окна, было ясно, что случившееся его огорчило.

Около десяти дней длилось путешествие, и вот наконец монгольская делегация прибыла в Петербург, знаменитую во всем мире столицу России. Делегацию поселили в «Гранд Отеле». Гостиница поразила их своим пышным и богатым убранством: потолок поддерживали мраморные колонны, в нишах и на постаментах стояли скульптуры, на стенах висели картины, с которых застенчиво взирали на мир обнаженные женщины. Повсюду царили чистота и порядок.

Русские взяли на себя охрану премьер-министра Намнансурэна, поэтому у Батбаяра и Соднома, хотя они по-прежнему везде сопровождали своего господина, нет-нет да и выдавалось свободное время, чтобы побродить по городу, осмотреть его достопримечательности.

Город «ста рек и тысячи мостов», конечно же, ошеломил Батбаяра, простого худонского парня.

Величественная Петропавловская крепость с золоченым шпилем собора, Зимний императорский дворец, каменные колонны, многочисленные суда и суденышки, снующие по Неве, богатые дворцы знати на Васильевском острове, Исаакиевский собор с медными орлами, нависшими над площадью, словно грифы над пропастью, Невский проспект с его особой, ни на миг не смолкающей жизнью, памятник Петру Первому, — все это казалось Батбаяру истинным чудом, рождало в нем восхищение разумом и мастерством людей, сотворивших эту красоту, это великолепие. В то же время все увиденное всколыхнуло в нем желание сделать его родную страну такой же величавой и красивой. Батбаяр пристально всматривался в зеленоватую воду Невы, по которой, обгоняя друг друга, торопливо катились волны, и перед ним, словно живой, вставал образ девушки, самозабвенно кружившейся в танце…

В номер к Намнансурэну зачастили посетители; высокопоставленные чиновники в сюртуках и белоснежных рубашках с черными галстуками, чины военного ведомства в мундирах с ослепительно сверкающими золотыми позументами. Они подолгу беседовали с премьер-министром, после чего премьер-министр неизменно устраивал в их честь обед. Неоднократно бывал у Намнансурэна и русский консул в Монголии Коростовец.

— И этот пожаловал сюда, — сказал как-то Содном. — Видно, надеется навязать нам свои «предложения»…

Судя по разговорам чиновников, сопровождавших Намнансурэна, с самого начала было ясно, что дело, которое привело премьер-министра в Петербург, не увенчается успехом. И все же премьер-министр упорно стремился к намеченной цели: добиться у России и материальной помощи, и моральной поддержки. Изо дня в день он ездил в коляске то в один конец города, то в другой, в очередной раз с надеждой переступал порог очередного дворца, но, так и не добившись положительного ответа, выходил мрачный, подавленный. На обратном пути он все время тер виски, чтобы унять головную боль.

Дни проходили за днями. Но все, с кем встречался премьер-министр, выслушав его, уклонялись от прямого ответа и посылали его к другим, а те, другие, к третьим…

В один из дней состоялась церемония вручения монгольского ордена «Эрдэнийн очир» русским министрам. Все они явились на прием во фраках. Грузные, лысые, они с нескрываемым высокомерием посматривали на членов монгольской делегации. Премьер-министр Намнансурэн с развернутым хадаком в руках вышел на середину зала и спокойным твердым голосом произнес:

— Господа министры! Высоко ценя ваши заслуги в деле укрепления независимого монгольского государства, богдо-гэгэн награждает вас этой высокой наградой, символизирующей крепость и могущество.

Он называл фамилии награждаемых и вручал им ордена. А те в знак благодарности кланялись. Батбаяр видел, как русские чиновники, отойдя в сторону, прикалывали ордена к лацканам своих фраков. «Если они получат эти награды, вынуждены будут признать нас». Вспомнив эти слова, сказанные Намнансурэном в разговоре с Доржийн Очиром, Батбаяр радостно улыбнулся.

После церемонии премьер-министр Намнансурэн и премьер-министр России, он же министр финансов Коковцов, уединились в соседней комнате. Сказать о Коковцове «толстый» значило бы ничего не сказать; он был непомерной толщины и страдал одышкой. Говорил мало, видимо, придерживался принципа: «молчание — золото». Сановник сидел, развалившись в кресле, и по привычке посасывал свою маленькую трубку.

— Уважаемый премьер-министр! — обратился к нему Намнансурэн. — Дела наши продвигаются плохо, и без вашей помощи нам не обойтись. Я имею в виду просьбу нашего правительства о новом займе в размере трех миллионов рублей, а также согласно предварительной договоренности новую партию оружия для нашей армии. Хочу напомнить, что по вашему настоянию, мы прекратили военные действия против китайцев и отозвали свои войска. Однако китайцы, вместо того, чтобы вывести свои войска из известного вам района, активизировали свои действия. Как мне стало известно вчера, они захватили хошуны Хух нур, Авга да вана и сейчас угрожают хошуну Егузэр хутухты. В столь грозный для нашего государства час мы надеемся на вашу бескорыстную помощь.

Намнансурэн, не вставая с кресла, почтительно склонил голову. Ему пришлось ждать довольно долго, прежде чем Коковцов наконец заговорил:

— Со своей стороны мы могли бы порекомендовать Китаю вывести войска из Внутренней Монголии. В этом случае военные действия будут прекращены, и вам не понадобится новая партия оружия. Что же касается займа, то мы хотели бы, во-первых, получить от вас официальное разъяснение, на что будут использованы полученные деньги, а во-вторых, заручиться вашим согласием принять русского специалиста в качестве советника, прежде всего по вопросам использования вышеуказанного займа. И наконец, исходя из практики международных отношений, решать вопрос о новом займе следует после тройственной конференции[62], которая, надеюсь, окончательно определит международно-правовое положение Монголии.

Коковцов предложил также внести ясность в вопрос о пошлинах.

— Надеюсь, господину премьер-министру понятно, чем руководствуется наше государство, продолжая взимать пошлину с русских товаров, имеющих хождение в Монголии, — спокойно ответил Намнансурэн. — С финансами у нас туго.

— Ваша позиция в этом вопросе неправомерна! — возразил Коковцов. — Ведь мы не изымаем с вас пошлины.

— Хочу заметить господину премьер-министру, что до сих пор мы не вывозили свои товары в Россию. Вот если бы это было разрешено…

— К данному вопросу мы вернемся, когда ознакомимся с мнением нашего экономического эксперта, который будет аккредитован при вашем правительстве и на месте ознакомится с положением дел, — оборвал Коковцов Намнансурэна. — Полагаю, на этом нашу беседу можно закончить?

— Уважаемый премьер-министр! Не откажите в любезности выслушать еще одну просьбу, — поклонившись, произнес Намнансурэн. Коковцов кивнул.

— Не соблаговолите ли ознакомить меня с русским экземпляром тайной декларации, непосредственно касающейся Монголии, которую вы подписали с Китаем в ноябре нынешнего года в Пекине?

Для Коковцова эта просьба была неожиданной, и он пришел в замешательство. Изменились в лице и чиновники, присутствовавшие при беседе.

— Мое правительство полагает, что упомянутая декларация не представляет для вас никакого интереса, господин премьер-министр, — произнес наконец Коковцов и пристально посмотрел на Намнансурэна.

— Дело в том, господин премьер-министр, что сразу же после подписания этой декларации мне удалось получить китайскую копию этого документа. И я хотел бы сопоставить ее с русским экземпляром, чтобы вынести на обсуждение ряд вопросов. Если же вам не угодно ознакомить меня с этим документом, я позволю себе высказать свое мнение о нем, основываясь на китайском экземпляре.

— Я охотно познакомил бы вас, господин премьер-министр, с этим документом, но поскольку вы уже знаете его содержание, мы готовы выслушать ваше мнение, — сказал русский премьер. Он был явно раздосадован таким неожиданным оборотом дела и бросал грозные взгляды на чиновников, словно хотел сказать: «Уж не вы ли, голубчики, за взятку продали монголам государственную тайну?»

— Мы, разумеется, рады, — заявил Намнансурэн, — что намечено провести тройственные переговоры, которые могли бы определить международно-правовое положение нашей страны. Мы расцениваем это как предпосылку полного признания Монголии в дальнейшем, как подтверждение того, что вопрос о судьбе Монголии нельзя решить без ее личного участия.

В комнате воцарилась мертвая тишина, все напряженно слушали, а Намнансурэн, почти слово в слово стал излагать упомянутую декларацию.

— Но мы никак не можем согласиться с теми пунктами декларации, — продолжал Намнансурэн, — где исконные монгольские земли объявлены частью Китая, а также закрепляется раскол страны на Внутреннюю и Внешнюю Монголию. Посему, от имени моего правительства убедительно прошу вас, господин премьер-министр, оказать нам, желающим вечно жить в мире и дружбе с вашей великой державой, действенную помощь и поддержку в деле полного отделения нашей страны от Китая, а также выступить в роли гаранта независимости и самостоятельности нашего государства. Хочу также уведомить вас о том, что мое правительство готово обратиться с подобной просьбой ко всем великим державам; мы и впредь намерены стремиться к укреплению нашего государства.

«Да, их теперь голыми руками не возьмешь, — думал Коковцов, попыхивая трубкой. — Как могло случиться, что эти пугливые овцы вдруг образовали свое собственное государство? Надо быть с ними поосторожней, не то столкнут нас с китайцами, а от подобной стычки добра не жди…»

— На переговорах с новым китайским правительством мы как могли отстаивали интересы вашей страны, — сказал Коковцов тоном, в котором уже не было прежнего высокомерия, — и многого удалось достичь. Ваши просьбы, господин премьер-министр, я незамедлительно доведу до сведения государя и уверен, что государь благосклонно к ним отнесется.

— Господин премьер-министр! Мне поручено передать русскому государю личное послание богдо-гэгэна Монголии, а также вручить ему орден «Эрдэнийн очир» первой степени. Не могли бы вы исхлопотать для меня высочайшую аудиенцию?

— Мы немедленно доложим государю и об этой вашей просьбе, сделаем все возможное, чтобы ее удовлетворить. Однако прошу вас не утомлять его величество длинными беседами. Вас же, господин премьер-министр, прошу нынче у меня отобедать.

Коковцов учтиво склонил голову и расплылся в улыбке. Было очевидно, что и добродушный тон, и приглашение на обед не более, чем попытка хоть как-то выйти из неловкого положения, в которое он попал в связи с подписанием русско-китайской декларации.

В ожидании высочайшей аудиенции монгольские гости продолжали знакомиться с достопримечательностями русской столицы. После того как русско-китайская декларация перестала быть тайной, отношение царских сановников к монгольской делегации заметно изменилось в лучшую сторону.

Куда бы ни возили теперь монгольских гостей, будь то фабрика, океанский пароход или же торговые ряды, Намнансурэн везде был на редкость сдержан в словах. Конечно же, он по достоинству оценивал все интересное, что ему показывали в российской столице, выражал благодарность гостеприимным хозяевам, но делал это без тени подобострастия.

Однажды, побывав на текстильной фабрике и в магазине «Пассаж», монгольская делегация приехала на скотобойню; здесь их свели в подвал, где располагалась холодильная установка, замораживавшая только что освежеванное мясо Намнансурэна очень заинтересовала работа скотобойни, в особенности холодильная установка; он подробно расспрашивал о принципе ее работы, поинтересовался ценами на мясо. Затем подозвал Доржийн Очира и сказал:

— Вот бы нам такую, а? Тогда, вместо того, чтобы перегонять скот через границу на продажу, мы забили бы его и заморозили. Глядишь, цена на мясо стала бы более высокой.

— А шерсть и шкуры оставались бы у нас, — неожиданно выпалил Батбаяр, стоящий рядом с премьер-министром.

— Ты прав, Жаворонок, — повернувшись к телохранителю, ответил Намнансурэн. — Мы бы и их могли продать по сходной цене…

Делегация долго пробыла на скотобойне. Намнансурэн расспрашивал владельца, с кем можно заключить контракт на ее строительство, во сколько оно обойдется.

Вечером того же дня Намнансурэн и Доржийн Очир допоздна обсуждали создавшееся в последние дни положение.

— Стоило им узнать, что нам известно содержание декларации, — сказал премьер-министр, — как они резко изменили к нам свое отношение.

— Вы правы, господин премьер-министр, — согласился Доржийн Очир. — Не исключено, что нам удастся договориться с русскими и о предоставлении нам займа, и о поставках новой партии оружия. А вот признать нас как самостоятельное государство пресловутая декларация им мешает. Они и у царя не дадут нам высказаться, а после аудиенции постараются как можно быстрее выпроводить нас из России.

— Ничего, брат, — уверенно произнес Намнансурэн. — Попробуем высказаться…

Через несколько дней премьер-министр отправился из Петербурга в Ялту на аудиенцию к царю. Сопровождал его в этой поездке Содном, Батбаяр остался в столице.

Погода стояла сырая, промозглая, даже Нева еще не замерзла, и Батбаяр весь день провел в номере. А на следующий день, когда уже смеркалось, в дверь постучали. Это был служащий гостиницы Медведев, монголы между собой звали его Бавгайжав[63], и с ним еще какой-то человек, как выяснилось потом, волжский калмык, которого Бавгайжав попросил быть переводчиком. Надо сказать, что Бавгайжав весьма дружелюбно относился к членам монгольской делегации.

— Скучаешь? — обратился он к Батбаяру. — А я хочу пригласить тебя в гости.

Батбаяр растерялся.

— Да не бойся ты, — сказал Бавгайжав. — Мы такие же простые люди, как ты.

Через несколько минут они втроем уже шагали по едва освещенным лунным светом столичным улицам. Мрачные, серые здания, казалось, наступавшие на них со всех сторон, напоминали Батбаяру огромные разбросанные по степи валуны. Все время, пока они шли, Батбаяра не покидало тревожное чувство. Затем они долго плыли в лодке по незастывшим еще каналам, оставляя позади себя многочисленные мосты.

Наконец лодка причалила к берегу. Неподалеку стоял деревянный дом с окнами на залив. В этом доме и жил Бавгайжав. На крыльце гостей радостно встретили жена Медведева, моложавая, высокого роста, с пышными белыми волосами и двое его ребятишек — мальчик и девочка. Все вместе они вошли в дом, где было три светлых, аккуратно прибранных, скромно обставленных комнаты. Гостей пригласили к столу.

— Чувствуйте себя как дома, — сказал хозяин. — Если желаете — вот, пожалуйста, наш семейный альбом. — Бавгайжав подал альбом Батбаяру. — С минуты на минуту должен подойти мой приятель. Он хотел познакомиться с вами. Вообще-то, мы думали пригласить вас вместе с вашим другом Содномом, но пока премьер-министр был здесь, все было недосуг, а теперь друг ваш уехал.

Батбаяр впервые попал в русскую семью и ему все было интересно — и необычное убранство, и новые знакомые. Надо сказать, что сама атмосфера оседлой, устроенной жизни сразу пришлась ему по душе. Батбаяр невольно сравнил ее с извечными скитаниями и мытарствами по бескрайней степи своих соотечественников-монголов и подумал: «Может, именно в оседлой жизни путь к культуре и счастью?» Вскоре в дом вошел мужчина лет сорока, в черной крылатке, очках, с рыжеватой бородкой на бледном лице.

— Здравствуйте! Рад познакомиться с монгольским другом! — сказал он, крепко пожав Батбаяру руку. — Зовут меня Петр Иванович Железнов.

— Зовите его Тумуржавом[64], — улыбаясь, сказал по-монгольски калмык-переводчик. — Так вам будет проще.

Тумуржав был словоохотлив и держался очень непринужденно.

Бавгайжав очень внимательно прислушивался к каждому слову Тумуржава, и было ясно, что он относится к нему с большим уважением. Когда мужчины сели за стол, хозяин разлил по рюмкам желтоватого цвета вино.

— Выпьем за знакомство!

— А ты — молодец, Медведев, — опорожнив рюмку, сказал Тумуржав. — Французское вино у тебя в доме не переводится. Видно, ценят тебя твои господа.

— Я-то молодец, а вы что задумали? Царя-батюшку сбросить, меня без куска хлеба оставить, — в тон ему шутливо ответил Бавгайжав.

— Трудись, трудись! Ради общей пользы трудишься. Глядишь, поставят тебя когда-нибудь послом в этой самой Франции.

— Нравится вам в России? — спросил Тумуржав.

— Очень нравится, — ответил Батбаяр.

— А нам, представьте, совсем не нравятся здешние порядки. Зато женщины нравятся. — Он игриво взглянул на жену Бавгайжава. — А вам? Полноваты немного, а вообще хороши. Верно?

— Даже очень, — в тон Тумуржаву ответил Батбаяр. — У них такие красивые золотистые волосы, длинные, до плеч, такая белоснежная кожа. Настоящие горные козочки! Я, правда, близко ни с кем из них не знаком, но уверен в их душевности и прямоте.

— Братцы, а он недалек от истины. Что же касается близкого знакомства, надеюсь, эта женщина сумеет вам помочь. — Тумуржав указал на хозяйку дома и рассмеялся. Глядя на него, Батбаяр подумал: «У каждого, видать, свои привычки. Этот вот все пальцем тычет да усы подкручивает».

— А как вам нравится наша еда? — снова спросил Тумуржав. — Трудовой люд к разносолам у нас не привык.

— И еда ваша мне нравится, — ответил Батбаяр. — Вам ведь известно, что я сопровождаю премьер-министра Намнансурэна. Может, поэтому меня везде хорошо кормят. Да и вы меня пригласили в гости по той же причине.

— По-твоему, выходит, что нет ничего лучше, чем сопровождать своего господина?

— Как вам сказать. Хороший господин, и слугам хорошо. Но, как говорится: «Поссоришься с собакой, оторвет подол, поссоришься с нойоном — оторвет голову».

— Как? Как ты сказал? Очень любопытно!

— Еще у нас говорят: «Нойону не доверяйся, на гнилое дерево — не опирайся». Поэтому я не могу сказать, что нет большего счастья, чем следовать везде за господином.

Тумуржав вытащил из кармана записную книжку.

— С вашего позволения я запишу эти пословицы. Пригодятся. Может, вы еще какие-нибудь пословицы вспомните? Тоже про нойонов?

— Пословиц много, сразу все и не упомнишь. Ну вот хотя бы эту запишите: «Собака всех кусает, нойон всех угнетает». Или вот эту: «Собака живет без лести, а нойон — без чести».

— Мудро сказано, — быстро записывая, проговорил Тумуржав. — Видно, сильно в монголах стремление к борьбе. В пословицах — душа и чаяния народа.

— Вот что я вам скажу, друзья, — вмешался в разговор Бавгайжав. — В одном я с вами не согласен. Не все господа одинаковы. Намнансурэн совсем не похож на наших российских господ. Он честный, бескорыстный, а главное — искренне желает лучшей доли для своей многострадальной страны. За это я его и уважаю.

— Возможно, ты и прав, Медведев, — протирая очки, произнес Тумуржав. — В стране, изнывающей под гнетом своих и иноземных господ, всегда найдутся борцы, которые жизни не пожалеют ради освобождения народа от иноземного рабства и ради ее счастья. Может, Намнансурэн и есть один из этих борцов.

— Боюсь, как бы наши правители не отбили у Намнансурэна охоту бороться, — сказал Бавгайжав. — Хоть и говорит ваш премьер-министр, что никакие трудности его не остановят, а без помощи извне ничего у него не получится. Наши же господа не то что помогать, напротив, стараются еще и палки в колеса ставить. Да и не мудрено. Они думают, раз монголы смогли провозгласить независимость, то теперь, дай им только свободу, предпримут еще что-нибудь. А твой господин, Батбаяр, как увидит, что все усилия его напрасны, возьмет и уедет на родину, так и не поняв, что Россия завтрашняя будет иной. Иным будет и ее отношение к вашей стране.

— Ты прав, тысячу раз прав, — поддержал его Тумуржав. — Но пока рано говорить о завтрашнем дне. Однако разумный, трезвый политик, я думаю, разберется в сути происходящего.

— А что будет завтра? — спросил Батбаяр.

— Говоря о завтрашнем дне, мы имели в виду ближайшее будущее, — пояснил Тумуржав. — Настроение трудящихся масс в России таково, что в ближайшее время могут произойти важные перемены. Конечно, дело это — наше, внутреннее. Но и ваш народ, друг мой Батбаяр, должен для себя решить: страдать ли ему по-прежнему под гнетом эксплуататоров или же, взявшись за оружие, завоевать себе право на новую, лучшую жизнь. Я, брат, журналист, работаю в печатном органе одной рабочей организации. Интересуюсь Монголией, желаю ей только добра. И, если позволишь, хотел бы кое-что у тебя спросить.

— Я с радостью расскажу вам все, что мне известно, — смутившись, сказал Батбаяр. — А если чего не знаю, не обессудьте. Я ведь только слуга своего господина.

Беседа затянулась до поздней ночи. Тумуржав расспрашивал Батбаяра о климате и географическом положении Монголии, об образе жизни монголов, о положении бедных и имуществе богатых, о китайских и русских купцах, торгующих на территории Монголии, о газетах, которые выходят в стране, о недавних боевых действиях против маньчжурских войск. Тумуржав слушал очень внимательно, а потом сказал:

— Судя по твоему рассказу, Батбаяр, Монголия — страна очень отсталая, да и народу вашему несладко живется. Вы вот находились под гнетом Маньчжурской империи, а Маньчжурская империя сама явилась объектом экспансии великих держав. Не стало империи, и все же китайцы пытаются держать вас в повиновении. Делают все, чтобы Монголия оставалась бедной, экономически отсталой страной. Ваше стремление освободиться от чужеземного рабства, провозгласить независимость вполне справедливо. Но глупо было бы винить в ваших бедах китайский народ; он такой же бесправный, как и мы с вами. Власть предержащие — вот кто истинный виновник ваших страданий и бед. Так же обстоит дело и у нас в России: самодержавие — слепо и глухо к чаяниям народа…

Батбаяр слушал, затаив дыхание, стараясь не пропустить ни единого слова, и думал: «Вот это человек! Как верно он говорит! Как широко мыслит, как искренне волнует его все, что происходит в нашем огромном мире».

Уже перевалило за полночь, а они все сидели и разговаривали.

Временами Батбаяр слышал, как шумит река. На сердце у него было радостно. «Хорошие люди, — думал он. — Со мной, простым слугой, беседуют как с равным. Интересно, о каких переменах они говорили?»

— Вот мы и познакомились друг с другом поближе. Надеюсь, что встречаемся не в последний раз, — сказал Бавгайжав, разливая по рюмкам вино.

— И я искренне рад нашему знакомству, — пожимая руку Батбаяру, проговорил Тумуржав. — Прекрасный был вечер, мы провели его с пользой. Счастливого вам возвращения на родину, уважаемый Батбаяр.

Они чокнулись, выпили и стали прощаться. Бавгайжав пошел провожать Батбаяра.

Они шли берегом залива, и тут Батбаяру показалось, что мир, весь огромный подлунный мир, вдруг ожил и, словно волны, бушует, грохочет…

Намнансурэн вернулся в Петербург через пять дней. Батбаяр встретил своего господина у входа в гостиницу и не заметил на его лице ни малейшего проблеска радости.

Не успел Содном войти, как Батбаяр его спросил:

— Ну, как съездили? Что видели?

— Проехались вдоль берега Черного моря. Замечательные места, скажу тебе. А какие женщины на набережной! Эта им и в подметки не годится, — сказал Содном, указывая на картину, висевшую на стене.

— Выходит, кроме баб на пляже, ты ничего не видел?

— Ну что ты! Мы плавали на пароходе, показали нам военные корабли. Поел я там вдоволь винограда и других фруктов. Словом, многое удалось посмотреть, спасибо господину.

— Спасибо господину, говоришь? А может, народу? Ведь это его волей мы сюда приехали, — возразил Батбаяр.

— А-а, не знаю, не знаю. Мы люди темные, тебе не чета. Где уж нам разбираться в таких премудростях, — с досадой ответил Содном.

— Ладно, нечего кипятиться. Лучше расскажи, как обстоят дела у нашего премьер-министра? Как вас там принимали?

— Э-э, брат. Принимали-то нас хорошо и угощали отменно. Да только вот дела наши недалеко продвинулись. Сейчас расскажу тебе все по порядку. Принимал нас царь в огромном дворце. Народу видимо-невидимо: все знать да высшие армейские чины. Сколько залов прошли, пока до главного дошли, я и со счета сбился.

— Ну и что дальше?

— Дальше. Вошли мы в зал для аудиенций. Премьер-министр подошел к царю и царице, развернул хадак, приветствовал их от имени богдо-гэгэна Монголии, а затем вручил им обоим ордена «Эрдэнийн очир». Царь что-то шепнул на ухо царице, а потом обратился к Намнансурэну:

— Много ли в Монголии таких, как вы, бравых мужчин?

Намнансурэн улыбнулся и, глядя на царя, не задумываясь, ответил:

— Таких, как я, государь, в Монголии бравыми не называют.

— Это — последнее, что я услышал с того места, где стоял. Господа сели в кресла и долго беседовали, переводчик переводил. Он-то и рассказал мне, о чем был разговор. Наш господин требовал, чтобы Россия признала Монголию как суверенное, независимое государство и чтобы был исключен из русско-китайской декларации пункт, где говорится, что территория Монголии является частью Китая. Намнансурэн прямо заявил, что наша страна никогда не согласится на вассальную зависимость от Китая. На это царь ответил:

— Мы думаем, что вам не следует пока ставить вопрос о создании суверенного государства. Наведите сперва порядок у себя в стране. Этого требует история! Возьмите хотя бы свое государство времени Чингисхана.

— Преклоняюсь пред вашей мудростью, государь! — сказал Намнансурэн. — Однако позволю себе возразить. Именно зависимость от другой державы и является главным препятствием на пути решения всех наших проблем, как внутренних, так и внешних. В сложившейся ситуации многое зависит от вашей страны, а посему нижайше просим вас, государь, нам помочь.

Царь помолчал и сказал:

— Так мы можем долго дебатировать, господин премьер-министр. А вы, я вижу, заядлый спорщик! Но на сегодня достаточно. Вернемся к этому вопросу после русско-китайско-монгольских переговоров. Благодарю за награды и прошу вас, господин премьер-министр, передать богдо-гэгэну привет и наилучшие пожелания!

— Прошу прощения, государь, за назойливость, — поднимаясь со своего кресла, сказал Намнансурэн. — Вряд ли нам представится возможность еще раз побеседовать, поэтому я позволил себе столь долго утруждать вас. На прощанье хотелось бы просить вас дать указание своему правительству руководствоваться на предстоящих переговорах по Монголии не только положениями русско-китайской декларации, но и законными интересами моей страны.

— Что ж, постараюсь, — уклончиво ответил монарх.

— Вот и все, — закончил свой рассказ Содном.

Батбаяр сидел за столом, подперев рукой подбородок. Не обрадовал его Содном новостями.

— Выходит — нам на роду написано быть вечно у других в подчинении, действовать по чужой указке, — едва слышно произнес Батбаяр, словно обращаясь к самому себе.

«И почему так получается? — думал он с грустью. — Сказал же Тумуржав: «У вашей страны тяжелое прошлое. Столько лет были вы под игом чужеземных завоевателей. А все же не захирела, не иссякла монгольская земля. Есть у нее и светлое будущее. Возродится на ней независимое государство. И тогда никто не скажет, не посмеет сказать, что бесследно исчезла монгольская нация, монгольская культура. А свою отсталость и мрачное прошлое вы должны предать забвению!» Вот как говорит он о нас, монголах! А царь и его чиновники испокон веку нас презирали, и не собираются менять своего отношения к нам. А ведь все они граждане одной страны: и Тумуржав, и царь, и его чиновники. Отчего же мыслят они по-разному? О каких это «важных переменах» говорил Тумуржав? И как могут они повлиять на судьбу нашей страны?..»

— А не прогуляться ли нам с тобой, друг, — прервал размышления Батбаяра Содном. — Частенько ты что-то грустишь в последнее время. По дому заскучал, что ли?

Они оделись и вышли из гостиницы. Декабрьская стужа пробирала до костей, но друзья, словно не чувствуя холода, шли и шли навстречу ледяному ветру. Они долго бродили по набережной Невы, наблюдая не очень понятную и необычную для них жизнь огромного города. Торопились по своим делам прохожие, сигналили зазевавшимся пешеходам трамваи. Батбаяру казалось, что всех их подгоняла какая-то невидимая сила. «Скорее! скорее!» «А где же сила, которая расшевелит, подтолкнет и нас там, в Монголии?» — думал Батбаяр.

Намнансурэн все же решил втайне от русских провести встречи с послами некоторых стран, аккредитованными в России. С утра до позднего вечера в его номере слышалась разноязычная речь. Лысеющего седовласого старца, опирающегося на трость, сменил франтоватый молодой человек в смокинге и котелке. За ним, ведя на поводке собаку, явился представительный мужчина в летах. Премьер-министр принимал их очень радушно, щедро угощал и за трапезой вел с ними долгие беседы. О чем шла речь на этих полуофициальных встречах, Батбаяр не знал. Лишь однажды ему довелось быть невольным свидетелем беседы премьер-министра с послом Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. В тот день Батбаяр прислуживал гостям.

Посол, приехавший в сопровождении помощника, был в сером костюме. Большие темные стекла очков скрывали глаза.

На этой встрече, как и на остальных, премьер-министр выражал надежду, что великая держава, которую представляет господин посол, признает независимость Монголии и между обеими странами будут установлены дипломатические и иные отношения. Посол, попивая чай и потягивая сигару, живо интересовался разными сторонами жизни Монголии.

— Я слышал, — говорил он с улыбкой, — что в Монголии считают скот на миллионы голов.

— Не совсем так, господин посол, — с лукавой усмешкой отвечал Намнансурэн. — Мы считаем свой скот не на миллионы, а на десятки миллионов.

— А болеют животные?

— Всякое бывает. Случается, что и болеют.

— И тогда бывает падеж?

— Бывает и падеж.

— У нас в королевстве созданы специальные ветеринарные пункты.

— Я слышал об этом, господин посол. Но наши скотоводы сами хорошо лечат скот.

— А, это не то! В ветеринарных пунктах леченье проводится научными методами.

— Знаю.

— Так вот, мы могли бы создать в Монголии такие пункты. А здоровый, тучный скот можно выгодно продавать за рубеж.

— Что ж, мы согласны. Вы нам — ветеринарные пункты, а мы вам что?

— Скот, шерсть, шкуры — у вас можно многое взять…

— Допустим, мы заключим с вашим королевством соглашение о создании в Монголии ветеринарных пунктов. Сколько таких пунктов вы могли бы у нас организовать?

— По крайней мере, сто. Не меньше.

— Сто? Зачем нам столько! Давайте начнем с одного.

— Да разве один ветеринарный пункт может обслужить столько голов скота?

— Организуете один такой пункт, а монголы народ понятливый: выучимся, и сами будем их строить.

Посол сделал недовольную мину и, не вынимая изо рта сигару, проговорил:

— Нет, это нас не устраивает. Что же касается признания вашей независимости, то этот вопрос мы решим после консультации с китайским правительством. Честь имею кланяться, господин премьер-министр.

Посол с трудом поднялся с кресла, надел шляпу и с важным видом удалился.

Во время беседы в номере находился Доржийн Очир. Когда за послом захлопнулась дверь, он встал и, нервно теребя родинку на щеке, сказал:

— Эти господа пекутся лишь о своей выгоде. Словно сговорились против нас.

— Да, вряд ли в мире найдется страна, которая нас поддержала бы, — со вздохом произнес Намнансурэн. — Кто посильнее, так и норовит проглотить слабого.

Батбаяр видел, как тяжело его господину и едва сдержался, чтобы не сказать то, что слышал от Тумуржава: «Россия завтрашняя будет иной. Иным будет и ее отношение к вашей стране». Вряд ли эти слова приободрили бы совсем приунывшего Намнансурэна.

— На худой конец нам хоть винтовки у русских заполучить бы, а там и возвращаться можно, — сказал Доржийн Очир.

— Полагаю, русские не меньше нашего обеспокоены развитием событий, — спокойно проговорил Намнансурэн. — Может, сыграть на этом? Есть тут у меня кое-какие соображения.

— Хотите припугнуть русских: если, мол, вы не станете нас поддерживать, придется у других стран искать помощи.

— Совершенно верно. Надо намекнуть, что мы собираемся дальше на Запад. Деньги, правда, у нас на исходе, но сидеть сложа руки не годится.

В тот же день Доржийн Очир отправился в Министерство иностранных дел сообщить о решении премьер-министра и уладить дела с паспортами, а премьер-министр поехал в военное ведомство все с той же просьбой о предоставлении Монголии оружия. Вместе с премьер-министром поехал Содном, а Батбаяр остался в гостинице.

Через некоторое время к премьер-министру явился японский дипломат, с которым Намнансурэн уже был знаком. В руке он держал газету. Затем пришли еще какие-то люди, которых Батбаяр видел впервые. Не успели они уйти, как появился Бавгайжав, тоже с газетой в руке, которую тут же развернул перед Батбаяром, и ткнул пальцем на одну из статей.

— Железнов — молодец! — произнес он, подняв вверх большой палец, и затем, мешая русские и монгольские слова, добавил: — Орос-хятад[65] договор, договор!

Батбаяр уловил, что речь идет о русско-китайской декларации.

— Я и Железнов, — улыбаясь, Бавгайжав указал сначала на себя, а потом на газету.

«Видно, хочет сказать, что он и Тумуржав написали статью», — подумал Батбаяр.

— Отдашь сайду! — Бавгайжав положил перед Батбаяром газету, крепко пожал ему руку и быстро вышел из номера.

Вскоре возвратился Доржийн Очир. Батбаяр отдал ему газету, хотел рассказать, как все было, но передумал. Ведь он умолчал о том, что был у Бавгайжава и там познакомился с Тумуржавом, сказал лишь, что газету принес Бавгайжав и просил передать ее премьер-министру.

Доржийн Очир вызвал переводчика, и тот перевел ему содержание статьи.

«Наверняка это написали Тумуржав и Бавгайжав. Вот настоящие друзья Монголии. Много шума наделает эта статья. Японский дипломат чуть свет заявился к премьер-министру…»

Батбаяр с нетерпением ждал Намнансурэна, чтобы рассказать ему о событиях сегодняшнего дня. Но тот вернулся поздно, бледный, измученный, раздраженный. Видно, опять у него что-то не ладилось. Не переодеваясь, он стал шагать из угла в угол, погруженный в свои мысли. Таким и увидел Батбаяр премьер-министра, когда вошел к нему в номер. Руки у Намнансурэна слегка дрожали. Заметив Батбаяра, он сказал:

— Иди сюда, Жаворонок! Я должен тебе кое-что рассказать. Не успокоюсь, пока не поделюсь своими мыслями.

Батбаяр подошел.

— Сегодня я встретился с русским военным министром Сухомлиновым и снова завел с ним разговор о предоставлении Монголии новой партии оружия, в количестве, достаточном, чтобы вооружить десять тысяч цириков. Министр в конце концов согласился продать нам винтовки, но лишь половину того, что мы просим. Но и за это ему спасибо. Теперь, по крайней мере, мы будем обеспечены огнестрельным оружием. Как бы то ни было, русские нам помогли. А сами-то мы хороши! Так бессовестно обкрадывать свою родину, свой народ! Это просто уму непостижимо!

Таким Батбаяр еще не видел господина — на нем лица не было.

— Что случилось, Намнансурэн-гуай? — осторожно спросил Батбаяр.

— Поверь, тяжко даже говорить об этом! Так вот, распинаюсь я сегодня перед военным министром, молю продать нам оружие, а он возьми да и скажи: «На кой черт вам новое оружие понадобилось? Ведь в позапрошлом году двое ваших послов — один лама, другой как будто светский — закупили у нас две с половиной тысячи винтовок по три лана[66] за штуку». Тут я вспомнил, что действительно в позапрошлом году ван Ханддорж и да-лама Цэрэн-Чимид привезли из России винтовки. Только, по их словам, не три, а пять ланов платили они за каждую винтовку, да еще на границе по приказу иркутского губернатора с них содрали по три лана пошлины за каждую винтовку. Словом, здорово нажились эти двое на винтовочках. И это в такое тяжелое для страны время! Так-то, Жаворонок.

Намнансурэн вздохнул и снова зашагал по комнате.

— Послушай, Жаворонок! — Премьер-министр вплотную подошел к Батбаяру. — О том, что я тебе сейчас сказал, помалкивай. Поделился я этим с тобой, чтобы душу свою успокоить. А приеду в Монголию, ничего никому не скажу, не то, чего доброго, обвинят в интриганстве. Мне-то что! Пусть обвиняют. Но такое разоблачение может повредить нашему и без того не очень прочному единству. Прав я, Жаворонок! К тому же неизвестны подробности этого дела. О ване Ханддорже я всегда был высокого мнения: самоотверженный, всего себя отдавший борьбе за независимость монгольского государства. Мало кто имеет такие заслуги перед родиной, как он. А деньги? Сколько мы сами тратим их здесь на разные пустяки?!

Выговорившись, Намнансурэн успокоился. Даже порозовел.

Вошел Доржийн Очир с газетой и переводом напечатанной в ней статьи. Батбаяр поклонился премьер-министру и вышел из номера с таким видом, словно хотел сказать: «Я сохраню эту тайну».

На следующий день монгольскую делегацию пригласили посетить Петергоф. Запряженные породистыми лошадьми коляски выехали из Петербурга рано утром. По обеим сторонам дороги высились могучие сосны с седыми от инея кронами. Батбаяр радовался быстрой езде, прозрачному морозному воздуху, а главное тому, что наконец позади осталась вечная суета большого города.

Живописной была природа Балтийского побережья. Над бескрайней водной гладью высоко в небе плыли облака, а над самой водой, клубясь, поднимался пар, стелился туман. Эта картина напомнила Батбаяру замысловатые гобийские миражи, которые ему запомнились с детства. Недалеко от Финского залива в великолепном парке, сверкая позолотой крыш, стоял зеленый дворец. К его парадному подъезду и подкатили коляски с монгольскими гостями. Грянула музыка. С нарочитой помпезностью русские приветствовали премьер-министра Намнансурэна, явно испытывая неловкость после статьи во вчерашней газете.

Монгольским гостям показали картинную галерею. Затем в их честь был дан обед. И хотя за обедом чиновники Министерства иностранных дел произносили хвалебные речи в адрес монгольского премьер-министра, всячески превознося его мудрость, словом, как это обычно бывает на официальных приемах, Намнансурэн решил воспользоваться случаем и еще раз высказать свое мнение о событиях последних дней.

— Главная цель нашего приезда в вашу великую страну, — начал свою ответную речь премьер-министр, — к великому сожалению, не достигнута, но мы по-прежнему убеждены в том, что в будущем Россия станет надежной опорой нашей страны. Министерство иностранных дел России отрицательно отнеслось к желанию нашей делегации посетить другие зарубежные страны и установить с ними дружеские отношения. Нам было также заявлено, что до проведения трехсторонних переговоров Россия не может взять на себя роль посредника между Монголией и другими государствами. Что ж, на сей раз мы вынуждены подчиниться. Однако мы не пали духом, поскольку уверены, что рано или поздно своего добьемся.

Желая уклониться от обсуждения каких бы то ни было вопросов, сидевший рядом с премьер-министром высокопоставленный чиновник поднял бокал:

— Мы искренне уважаем вас, господин премьер-министр, за вашу рассудительность и проницательность…

Премьер-министр прервал чиновника и продолжил свою речь.

— Мы согласны принять, учитывая предложение вашего правительства, русского советника. Уверен, что он окажет нам помощь в деле укрепления независимого монгольского государства. В свою очередь, в целях упрочения отношений между двумя нашими странами мы желали бы иметь своего представителя в вашей стране. Я имею в виду гуна Доржийн Очира, он сейчас здесь, в этом зале.

Премьер-министр повернулся к Доржийн Очиру и представил его всем присутствующим. Тот поднялся со своего места и, поклонившись, сказал:

— Благодарю за доверие, господин премьер-министр! Сделаю все, что в моих силах, чтобы его оправдать.

В зале воцарилась тишина; чиновники переглядывались, как бы спрашивая друг друга: «Как понимать этот демарш главы монгольской делегации? С какой стати мы должны принять и аккредитовать у себя какого-то гуна?»

— Прошу прощения, господин премьер-министр! — первым нарушил затянувшееся молчание все тот же высокопоставленный чиновник, сидевший рядом с Намнансурэном. — Нам не совсем понятно ваше последнее заявление. Мы, пожалуй, можем продлить пребывание гуна Доржийн Очира в столице, познакомить его с различными промышленными предприятиями, но не более того…

— Уважаемые господа! Весьма признательны вам за внимание и заботу, — спокойно ответил Намнансурэн. — Особо хотелось бы поблагодарить вас за любезное согласие принять у себя в столице нашего представителя гуна Доржийн Очира, и пользуюсь случаем довести до вашего сведения, что наше правительство наделило гуна Доржийн Очира правами полномочного посла Монголии в России.

Чиновники снова начали переглядываться, шептаться. Наконец с места поднялся самый старший из них и сказал:

— Просим прощения, уважаемый господин премьер-министр! Но принять или не принять гуна Доржийн Очира в качестве полномочного посла Монголии может решить только государь. В нашу компетенцию это не входит…

— А как скоро нам станет известно решение государя?

— Еще раз извините, господин премьер-министр! Точно ответить на этот вопрос я не могу. Может быть, через три дня, а может, через три года. Не исключено также, что сразу же после предстоящих тройственных переговоров…

«Три года? — подумал Батбаяр. — А что, спрашивается, эти три года будете делать вы, если без царя не в состоянии решить ни одного важного вопроса?»

Вечером на обратном пути в Петербург Батбаяр спросил у Соднома, почему господин так настаивал на том, чтобы русские приняли гуна Доржийн Очира. Содном, не задумываясь, ответил:

— А как же иначе, дурья твоя башка! Этот ход господин наш, видать, обдумал заранее.

— Как?

— А вот как! Если Россия примет гуна Доржийн Очира в качестве полномочного посла Монголии, значит, она признает и само наше независимое государство!

«Да, мудреное это дело — политика, — размышлял Батбаяр. — И так старался наш господин, и этак. Но этих русских, видно, не проведешь. Хитрые они». Теперь Батбаяр понял, что имел в виду Намнансурэн, когда говорил, что у него есть какие-то соображения…

Накануне отъезда премьер-министр пригласил к себе в номер членов делегации и, когда был подан обед, и остатки архи, привезенной из Монголии, разлиты по рюмкам, обратился ко всем:

— Друзья мои! Какие же вы везете подарки вашим женам и детям? Ну что ж, погуляли, поездили мы с вами вволю. Верно говорится: «На хана нет узды, на нойона — недоуздка». Итак, если кому-то нужны деньги, не стесняйтесь, говорите.

Съездили мы не напрасно. Возвращаемся не с пустыми руками. Займ нам предоставили, оружие продали. Только пошли бы эти деньги на дело. Не промотали бы их… Не наша вина, друзья, что не удалось добиться главного: признания Россией нашего суверенитета. Да и в любой другой стране мы вряд ли нашли бы большее понимание, чем здесь. Зато здесь, в России, мы поняли, что многие люди с сочувствием относятся к нашим стремлениям. Что будет дальше? Как говорится, поживем, увидим!

В день отъезда монгольской делегации утром в гостиницу пришел Бавгайжав. Он всем пожал руку, пожелал счастливого пути, а Батбаяру сказал:

— Тумуржав просил передать тебе большой привет!

Батбаяр растерялся. Ведь рядом стоял премьер-министр и, конечно, слышал, что сказал Бавгайжав. «Вдруг начнет допытываться, кто такой Тумуржав. Что я ему скажу?» Однако Намнансурэн сделал вид, что ничего не слышал.

— Приезжайте к нам еще, непременно! — обратился Бавгайжав ко всем. — В следующий раз наш город не покажется вам таким мрачным и неприветливым.

Он поклонился и вышел из номера. Премьер-министр проводил его взглядом и, когда за ним затворилась дверь, задумчиво произнес:

— Бавгайжав вобрал в себя лучшие черты русского человека, честный, прямой, без тени лицемерия, с такими, как он, можно говорить откровенно и спорить. Неспроста, видно, монголы считают, что именно северная сторона приносит удачу и благоденствие.