Гром

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ КОЗЛИНЫЙ БОДОГ

Батбаяра, связанного, привезли в глухой сосновый лес. На большой территории, обнесенной частоколом, он вместе с десятками таких же горемык собирал ночами хворост для костра; тепло огня согревало их, и пленники засыпали. А утром поднимались чуть свет и шли на Селенгу строить мост.

Насильно согнанные сюда русские, монголы, китайцы — свыше ста человек — трудились от зари до зари, чтобы закончить строительство, прежде чем река сломает свой ледяной панцирь.

Сквозь непрерывный стук топоров и скрежет пил слышались только окрики охранников. Обессилевших волокли на высокий скалистый берег. Воздух сотрясал залп, с шумом взлетали вспугнутые птицы, замирал стук топоров и скрежет пил. «Когда мой черед?» — невольно думал каждый, и сердце мучительно сжималось, тускнели глаза. Думал и Батбаяр о том, что суждено умереть ему на чужбине, под чужим именем, что от атамана Сухарева не вырваться.

Пленники распиливали толстые обледеневшие стволы на брусья, стягивали их между собой крепкими веревками, долбили лед и мерзлую землю под опоры, клали дощатые настилы… Казалось, работе не будет конца, руки покрылись волдырями, а солдаты наотмашь стегали людей нагайками, словно скотину. Пилы не брали промерзшую древесину, и пленники затачивали зубцы камнями.

«Не может быть ничего подлее того, что с нами здесь делают», — возмущался Батбаяр, но, чтобы лучше кормили, старался изо всех сил: обливаясь потом, таскал бревна, буравил доски. Недаром говорят: «Чем тяжелее, тем легче»: ушибленная нога у Батбаяра перестала болеть, раны затянулись.

Еще два месяца назад старика Нэрэна отправили пасти стадо атамана, и с тех пор о нем не было никаких вестей. «Что с ним случилось? — тревожился Батбаяр. — Не могли же его убить, ведь его род из поколения в поколение служил предкам Мэнгэ залана.

Зачем пришел в Да хурээ этот барон Унгерн? Неужели в верховьях Орхона хозяйничают белые и гамины? Живы ли мать и Лхама?»

Батбаяр смотрел на вершину высокой горы Бурэнхан, синевшей на юге, и тяжело вздыхал. Выберется ли он отсюда? Главное, ничем не выдать своих намерений.

Селенга сбросила ледяной покров, в воздухе запахло молодой зеленью. С каждым днем росло число людей, схваченных людьми атамана. Вооруженные всадники то уезжали то приезжали видимо, грабежи не прекращались.

Все чаще слышалась ругань белых офицеров в папахах, с деревянными колодками маузеров на поясе, они скандалили по любому поводу. Иногда появлялись раненые солдаты. Белые часто собирались в доме на высоком берегу реки, поросшем соснами, всю ночь играли на гармони, орали песни.

Однажды в ночной тишине грянули выстрелы, послышались крики людей, рыдания женщин. Сердце Батбаяра сжалось, и опять он подумал о Лхаме.

Днем на опушке леса он видел двух русских женщин, бледных, с толстыми серыми платками на голове. «И они, наверное, в разлуке с любимыми, — подумал Батбаяр. — А бандиты что-то забеспокоились. Может быть, народные партизаны, собравшиеся в Северной Кяхте, набрали силу? По какому праву эти белые грабят и убивают на чужой земле?»

По шаткому, едва наведенному через Селенгу мосту с утра до вечера не прекращалось движение. С противоположного берега сухаревцы привозили на телегах мешки с мукой и рисом и складывали в бревенчатых домах в глухом лесу.

От вновь пригнанных в лагерь Батбаяр узнал, что в деревнях Тийрег, Цуц и Манхтай сухаревцы убили несколько китайцев, которые оказывали гостеприимство гаминовским нойонам и вместе с ними зверствовали. Дома и все хозяйственные постройки сухаревцы сожгли а реквизированные рис и муку свозят сюда.

Батбаяр сидел на берегу, кипятил на костре чай и разговаривал с недавно прибывшими.

Между прочим поинтересовался:

— Что с фирмой Хорхоя?

— Одни головешки остались, — зло усмехнулся один из прибывших.

— Туда ей и дорога, — сказал кто-то. — Прошлой осенью ее хозяин-китаец орал: «Эй, коровы, зачем покупаете муку для пряников? Белого месяца[76] не будет. Будет красный или черный». Шкуры браковал, потом и вовсе перестал покупать. Ну, а после того, как у него в гостях побывал гаминовский начальник, еще больше обнаглел.

— А как она сгорела? — спросил Батбаяр.

— Подъехали всадники и вместе с местными аратами сожгли лавку, хозяина раздели, погнали к яру и там, не обращая внимания на его мольбы и посулы, забили лопатами. Никто его не жалел, разве что жены…

— Да, поговаривали, будто хозяин взял себе в жены двух монгольских женщин, да еще девки какие-то к нему бегали. Нашлись же такие!

— Нашлись нет ли, да только породнился он с одним из самых богатых аилов! Мудрецом себя объявил, по книгам предсказывал…

Слушая эти разговоры, Батбаяр думал: «Настанет ли время, когда на нашей земле перестанут хозяйничать люди лживые и коварные? Чем атаман лучше представителя хорхойтской фирмы? Оба — колеса одной телеги, ловчат и обманывают, оба жестоки».

Когда ивовые заросли покрылись молодой зеленью, а шуга перестала появляться у берегов реки, белый офицер провел замеры неподалеку от моста и приказал наводить другую, скрытую от глаз переправу. Хитрость заключалась в том, что сбитый из толстых брусьев настил лежал на сваях ниже уровня воды.

Насильно согнанные сюда русские и буряты под угрозой смерти ныряли в холодную черную воду. Трудно было представить себе, как можно навести мост из постоянно относимых течением брусьев. Плавающие в бурлящем потоке, они напоминали лапшу в кипящей воде. Но люди не знали, что самое страшное впереди.

Один бурят, умело орудовавший плотницким топором, воспользовался отлучкой охранника, подошел к Батбаяру, достал щепоть махорки из кисета, бросил в рот, покачал головой:

— Вот, видно, и конец нам пришел, — сказал он, глядя на зеленоватый водоворот в излучине реки.

— А что случилось? — быстро спросил Батбаяр.

— Выходит так, что всех, кто строит этот потайной мост, атаман перестреляет.

— Почему же, аха?

— Ты что, не понимаешь? — шепнул тот. — Чтобы красные не узнали о подводной переправе.

— Возможно, — едва слышно ответил Батбаяр и спросил: — А как они сейчас, эти страшные люди из красной партии?

— Знать не знаю. Говорят, дерутся. А почему ты об этом спросил у меня? — В голосе бурята слышалась угроза. Он подозрительно глянул на Батбаяра.

Батбаяр подумал: «Господа готовы сожрать друг друга, узники друг друга боятся и подозревают».

Батбаяр пошел к реке, всматриваясь в ее бурные воды. Крики турпанов вызывали дорогие сердцу воспоминания о том времени, когда на Орхоне, в местечке Бадай, объезжая лошадей, он увидел на берегу Лхаму, пасшую овец. Точно так же, покрикивая, кружилась тогда пара турпанов, и Лхама с любовью и нежностью следила за свободно парящими в голубом небе птицами. Вдруг со стороны леса донеслись выстрелы.

«Прав был бурят — никто нас не пожалеет. Надо бежать отсюда» Увидев приближающегося охранника, Батбаяр взял топор и стал стесывать с досок кору.

Несколько ночей он наблюдал за охранниками и выяснил, что перед рассветом они куда-то уходят, видимо, спать. «Если незаметно подкрасться к частоколу и перелезть через него, можно проскользнуть в ивовые заросли у реки. Никто не заметит, что меня нет, до самого выхода на работу. Надо попытаться», — решил Батбаяр.

Всю ночь сухаревцы шумели, кричали, палили из винтовок. Батбаяр тихонько вышел из сарая, как будто оправиться. Охранник, услышав шелест травы, предостерегающе крикнул и щелкнул затвором. Батбаяр кашлянул, мол, предупреждение понял и пошел к частоколу, где довольно долго сидел на корточках. «Ну, что, не устали у тебя глаза смотреть в темноту? — усмехнулся Батбаяр. Будь всегда начеку, как сторожевой гусь в стае. Но и я не дурак, чтобы ждать наступления лунных ночей».

Вернувшись в сарай, Батбаяр лег и стал думать. «Выйти отсюда можно. Но куда я пойду? В Кяхту, к цирикам из Народной партии? Но смогу ли я туда добраться, и как они меня примут? Куда же деваться? Добраться до Хурээ? Но зачем? Не лучше ли повернуть в сторону родных мест? А там Аюур бойда прикончит меня еще до того, как узнают о моем возвращении. Застанет врасплох, свяжет и бросит в Орхонский омут или вниз со скалы… Мать и Лхама будут думать, что я где-то бродяжничаю, а может быть, и в живых меня давно нет. Будут молиться. А Дуламхорло с Аюуром станут морочить им голову своей жалостью… Рябой Чулудай… Где он, что делает, как живет? Немало мытарств выпало на его долю, но сердце у него доброе он мне поможет…»

На следующее утро Батбаяра как обычно погнали на берег реки буравить отверстия в брусьях для подводного моста. Из дома вышел белый офицер, подтянутый, с закрученными вверх усами, в голубоватой папахе и светло-сером кителе, в черных лакированных сапогах, с маузером на боку. Поигрывая плеткой, он в сопровождении нескольких офицеров и солдат направился к пленным. Охранники, одергивая гимнастерки, побежали ему навстречу, выстроились в шеренгу. Старший охранник откозырял и начал что-то докладывать. В ответ загремел голос офицера. Его резкие движения и надменный вид внушали страх. «Кто он такой, и какой беды от него ждать?» — подумал Батбаяр, наблюдая за офицером. Он видел, как тот пошел к берегу реки, и, подбоченясь, долго стоял там, осматривая торчащие из воды сваи — опоры будущего тайного моста, о чем-то спрашивал сопровождающих. Вытягиваясь, те громко и кратко отвечали. Невольно Батбаяр вспомнил дворцовую охрану в Санкт-Петербурге. «Мы никогда не чествовали так нашего покойного нойона, — подумал Батбаяр. — По-видимому этот нойон имеет очень высокий чин. Уж не сам ли это барон Унгерн? Нет, солдаты из его охраны говорили, что по приглашению атамана сюда должен прибыть для проверки главный инспектор из отдела политической разведки барона Унгерна. Возможно, это и есть тот самый инспектор».

На шапке инспектора блестел желтоватый значок, белизной сверкали перчатки, на новеньких узконосых сапогах мелодично позвякивали шпоры. Важно расхаживая среди пленных, белый офицер, заметив непорядок, так грозно кричал, словно готов был немедля снять с провинившихся головы.

Когда офицер, выпятив грудь, проходил мимо, Батбаяру показалось, что он уже где-то видел его.

Но где? Может быть, в гостинице «Гранд-отель» в Петербурге? Или во время прогулки русского посла в Хандгайт? Не из тех ли он господ, которые восхищались Даваху, когда она танцевала? Батбаяр еще раз внимательно взглянул на офицера. Лицо и в самом деле очень знакомое.

— Где же все-таки я мог его видеть? В Петербурге? В Да хурээ? В Иркутске? На границе в таможне?.. Нет-нет, — шептал он, не сводя глаз с офицера, а сам делал вид, что продолжает буравить брусья.

Офицер вглядывался в каждого пленного, словно искал потерянную овцу или выбраковывал стадо. Подошел он и к Батбаяру. Тот не успел отвернуться, и пронзительный взгляд, скользнув по его лицу, ожег словно пламенем. Батбаяр невольно попятился. Офицер остановился. Наверное, внимание его привлекли шрамы на лице Батбаяра, он что-то заподозрил и оглядел пленного с ног до головы. Затем спросил о чем-то у сопровождавших его нойонов; те удивленно переглянулись, замялись и позвали переводчика.

— Господин капитан спрашивает, кто ты и откуда?

Батбаяр замялся, не зная, что ответить. Инспектор нахмурил брови, звякнул шпорой.

— Что молчишь? Или забыл, откуда родом? — перевел толмач его вопрос.

— Я из хошуна сайн-нойон-хана, жил в верховьях реки Орхон.

— А как сюда попал? Может, ты конокрад? Или беглый политический? А может, охотишься за чужими женами? — тыкая пальцем в грудь Батбаяра, спросил офицер и громко захохотал, видно, очень довольный собственным остроумием. Батбаяру стало не по себе, и он уклончиво ответил:

— Я перегонял коров русского купца и остался, не смог перейти границу.

Капитан, грызя ноготь, краем глаза наблюдал за Батбаяром, потом приказал записать что-то одному из сопровождавших его офицеров и направился дальше.

— Что он сказал? — спросил Батбаяр у бурята, знавшего русский язык, когда офицеры ушли.

— Приказал доставить в первое отделение. Сам, говорит, допрошу Что-то он мне подозрительным показался. Что теперь с тобой будет, один бог ведает, — сказал бурят.

Пораженный Батбаяр посмотрел вслед инспектору «Я встречался с ним в Петербурге. Точно, он! Не может быть двух так похожих друг на друга людей. Помню, он точно так же подкручивал усы и тыкал в грудь пальцем при разговоре. Только сейчас лицо у него обветренное, красное, да ногти грызть стал… Это он тогда, в Петербурге, сказал: «Какой станет ваша страна, может решить только сам народ. Я думаю, что у нас в России скоро произойдут важные перемены…» Кем же он стал? Мне казалось, что он должен быть на стороне красных, А эти бандиты никак не могут быть красными. Они говорили, что ненавидят красных лютой ненавистью и готовы уничтожить любого, кто перейдет на их сторону. Почему же он стал белым офицером? Ведь он, кажется, был другом Бавгайжава. Хотел, чтобы свергли царя. В чем же дело? Может, это не он? Узнал он меня или не узнал? Я ведь упомянул имя сайн-нойон-хана нарочно, потому что он ездил в Россию. Разглядывал он меня пристально, значит, узнал. А зачем приказал доставить в какое-то первое отделение? Чтобы после допроса немедленно расстрелять? Что же делать? Бежать или ждать? Эх, двум смертям не бывать, а одной не миновать! Подожду!»

После приезда инспектора в лагере атамана Сухарева стало еще оживленнее, офицеры ходили подтянутые, веселые. «Что сулит мне этот допрос, счастье или беду?» — думал Батбаяр. А пленные шептались:

— Инспектор страсть как суров. Чуть что, хватается за пистолет, орет: «У тебя на роже написано, кто ты такой. В это трудное для страны время, когда идет борьба между силами зла и добра, каждый, кто исповедует желтую веру, должен честно служить своему богдыхану, насмерть биться с красными, забывшими и бога, и совесть, и добродетель. Нет обязанности более святой, чем отдать все силы на уничтожение красной опасности». Скажет так, а потом объявляет, что ты мобилизован в белую армию. Русских, что пригнали сюда, очень сурово допрашивает. Кричит: «Ты разносчик красной заразы», но в солдаты почему-то их не берет.

— Этот нойон объявил, что если монголы пойдут в солдаты, им будут платить по тридцать янчанов в месяц.

— Атаман, видно, скоро поведет солдат на север. В Россию, воевать… Инспектор говорил, что барон Унгерн обещал сбросить так называемое «красное правительство» России, ударить по нему с востока, и сказал, что все обязаны в это верить. Еще инспектор приказал прекратить попойки и не бегать за девками, а также проявлять больше усердия на учениях. Потому что борьба — это не забава. Ее ведут ради спасения мира от «красной заразы»… Скоро начнут воевать, и если мы впутаемся в эту войну, белые будут нас гнать впереди вроде щита.

«Раз пошла в народе молва о войне, значит, и вправду будут воевать. Инспектор этот наверняка человек барона Унгерна. А я, вместо того, чтобы бежать, чего-то жду. Но они могут победить, и если потом меня схватят, то, как говорится, «заставят семь раз умереть». Во всяком случае, воевать за чужую землю я не пойду. Не стану сражаться против красного правительства, я видел в Иркутске этих людей…»

— Бандьху! — Сердце чаще забилось. — А ну-ка живее, скотина, тебя господин инспектор кличет, — орал солдат, подгоняя Батбаяра прикладом.

Они остановились у большого бревенчатого дома, возле которого росли исполинские кедры. Пришлось подождать, инспектор был занят, видимо, вел допрос; слышно было, как бьют кого-то.

«Вот и конец, — подумал Батбаяр. — Так и не добрался я до Хоргой хурэмта, не обнял мать, не поцеловал Лхаму. Доведется ли еще хоть разок увидеть на заре подернутую дымкой долину Селенги?»

Из дома выволокли голого по пояс, чернолицего, заросшего бородой, человека и втолкнули туда Батбаяра с такой силой, что он пролетел всю комнату и очутился прямо у инспекторского стола. И тут отлегло от сердца. Пришла уверенность: этого человека в пенсне, сером кителе и галифе он видел в России, в доме Бавгайжава.

«Я не мог ошибиться, — подумал Батбаяр, — хоть видел его ночью, при свете лампы». Инспектор полистал записную книжку. Равнодушно глядя на Батбаяра, закурил, выпустил вверх струйку дыма. Толмач переводил его вопросы: имя, хошун, имущественное положение, возраст, национальность… Инспектор сидел подбоченясь, вскинув голову, надменный и неприступный, но что-то его тревожило, и это не ускользнуло от Батбаяра.

— Как часто ездил ты поклоняться своему господину — богдо-гэгэну? — спросил инспектор.

— Пять, а то и шесть раз.

— Любишь его?

— Да, господин, верую и молюсь на него.

— Когда в последний раз ты виделся с Сухэ-Батором?

— Я ни разу его не видел.

— Думаешь, нам неизвестно, что Сухэ-Батор послал тебя на Зэлтэр выяснить настроения и взять на заметку каждого, кто готов встать на его сторону? Говори правду, если хочешь спасти свою жизнь, — стукнув по столу кулаком, крикнул инспектор.

«Вот чего ему от меня надо, — сохраняя спокойствие, думал Батбаяр. — Попробуй признайся, сразу пристрелит».

— Я раб ваш, мой господин, и говорю только чистую правду, — с поклоном произнес Батбаяр.

Во дворе зацокали копыта, инспектор перевел взгляд с Батбаяра на окно, что-то сказал переводчику, и тот вышел.

На лице инспектора появилась улыбка.

— Я… ты… Петербург, — прошептал он, складывая ладони в рукопожатие. «Узнал», — обрадовался Батбаяр и закивал головой.

— Я Батбаяр. Ты — Железнов? — спросил он, но Тумуржав поднес палец к губам, прислушался, кивнул головой.

— Да-да, — и, показав на шрамы на лице Батбаяра, что-то сказал.

«Наверное, спрашивает, откуда они у меня», — сообразил Батбаяр.

— Зайсан из Управления делами шанзотбы…

— Шанзотба?

— Да.

— Для чего здесь атаман, знаешь?

Батбаяр не понял вопроса, но улыбнулся, закивал головой.

— Сухэ-Батора знаешь? — понизив голос, спросил Тумуржав.

«Почему он назвал имя Сухэ-Батора? Хочет знать, пойду ли я к нему?» — и Батбаяр снова кивнул. Тумуржав сжал его руку, сказал:

— Поедем вместе, — и ткнул сначала себя пальцем в грудь, а потом Батбаяра.

Батбаяр не понял. В это время в комнату вместе с переводчиком вошел какой-то бородатый унтер-офицер. Тумуржав похлопал Батбаяра по груди, бокам и голенищам гутулов, делая вид, что обыскивает, затем оттолкнул его и что-то крикнул. «Так он, значит, не тот, за кого себя выдает». Батбаяр поднял руки, дав себя обыскать. Затем мельком взглянул на некрасивое, надменное лицо бородатого офицера. О полновластном хозяине этих мест — атамане Сухареве — ему приходилось слышать, но он ни разу его не видел и подумал: «Может, это и есть атаман Сухарев? Надо бы хорошенько его запомнить».

Инспектор с легкой усмешкой, без особого почтения спросил о чем-то бородача, значит, это не был атаман. Бородач начал что-то объяснять, указывая на монгольскую сумку из белого стеганого войлока. На Батбаяра, молча стоявшего в углу, офицер не обращал никакого внимания и, подбоченясь, с самодовольной ухмылкой высыпал на стол содержимое сумки: серебряные наголовные обручи, коралловые и жемчужные подвески, кольца, браслеты, серьги со следами крови, косы с вплетенными в них жемчужными нитями.

«Скольких же он людей убил? Или у живых вырывал?» — подумал Батбаяр, и ему стало не по себе.

Тумуржав, поглядев на драгоценности, изменился в лице и, чтобы скрыть волнение, торопливо закурил. Бородач взял один из обручей и, показывая на орнамент, стал что-то восхищенно объяснять. Уловив слова «Номон-хан лама», Батбаяр понял, что ограблены богомольцы в монастыре Номон-хан ламы. «Вот гад, — подумал он. — Скольких женщин изуродовал».

Когда же бородач, хохоча, взял жемчужное украшение, точь-в-точь такое, как было когда-то у Дуламхорло, Батбаяр едва сдержал готовый вырваться крик. Он глаз не мог отвести от украшения. «Вот и крупные кораллы посередине».

Инспектор бросил взгляд на пленника и что-то сказал офицеру. Бородач в упор посмотрел на Батбаяра.

— Ты бывал в России?

Стоявший за спиной переводчика Тумуржав покачал головой.

— Нет, не приходилось, мой господин, — с поклоном отвечал Батбаяр.

Его еще долго допрашивали. Прежде чем ответить на вопрос, Батбаяр, притворившись, что думает, смотрел на Тумуржава и лишь после его знака неторопливо отвечал. Позже он узнал, что бородач — помощник Тумуржава.

— А ты не врешь? Смотри, начнем греть тебе плечи раскаленным железом, выложишь все, — вторил Тумуржав офицеру. — Чего тебе больше всего хотелось бы сейчас?

— Все свои силы отдать за нашего богдыхана. Жду вашего милостивого решения. — И Батбаяр опять поклонился.

Пришло лето, оделись зеленью леса. На Селенгу со всех концов Монголии собирались белые отряды, готовясь к походу на Советскую Россию. К лагерю тянулись колонны всадников, обозы.

пели солдаты в строю. Инспектор в сопровождении троих белых и монгола объезжал колонны, вскинув руку к козырьку. «Мы получили задание проверить резервы», — говорил он. Инспектор ездил по войсковым соединениям, расположившимся в долине Селенги. Проверки проводил строго, но расторопно, и Батбаяр даже завидовал его наблюдательности и находчивости. После первой встречи, когда они успели обменяться несколькими словами, прошел месяц, но поговорить спокойно им так и не удалось. Батбаяр входил в число четырех солдат, постоянно сопровождавших инспектора; в каком качестве: коновода, телохранителя или проводника, он и сам не знал, но везде разъезжал на откормленном жеребце, заседланном русским кавалерийским седлом, с притороченными к нему переметными сумами и винтовкой за спиной. Приезжая в воинскую часть, Тумуржав представлялся инспектором, на которого возложены обязанности по проверке солдат, мобилизованных в конные дивизии на территории Монголии, Маньчжурии и Агинского округа, приказывал ставить палатку, и там вел допросы. Сопровождавшие его солдаты ничего не делали, но, благодаря заботам инспектора, всегда были сыты.

Тумуржав на допросах свирепствовал. Чуть что, хватался за кобуру.

— Согласно приказу начальника «Особой комиссии по борьбе с коммунистами» полковника Сипайло тебя следовало бы повесить, и тем самым совершить угодное богу дело, — кричал он.

Батбаяр скакал за инспектором, пригибаясь к гриве коня, с таким чувством, будто у него выросли крылья, и все же ему не давала покоя мысль: «Зачем мы ездим по воинским лагерям, что высматриваем? Кто такой Тумуржав на самом деле, и что замышляет? Но пока мне надо за него держаться. Недаром говорят: «Кто сомневается, тот ошибается».

В Дух нарс инспектор возвращался после проливных дождей, когда долина запестрела цветами. Мост, разнесенный в щепы, пустые дома, сожженные бараки, опаленные ветви деревьев, трупы коней, над которыми кружились мухи, — все говорило о том, что здесь шел смертельный бой. Что произошло в «столице» атамана Сухарева? Куда девался он сам и Мэнгэ залан? Инспектор долго осматривал лагерь и вдруг огрел лошадь нагайкой. Они поскакали на северо-запад, переправились через реку Ац, подъехали к монастырю Ахай гуна и остановились в зарослях ивняка. Инспектор подозвал Батбаяра.

— Поедешь по аилам на берегу Селенги, узнаешь, что произошло в Дух нарсе. Будь осторожен, не нарвись на засаду красных. Это будет проверка, насколько ты предан богдыхану. Батбаяр оставил винтовку, натянул дэл из овечьей шкуры с облезшей шерстью и стал похож на обычного арата. Целый день он бродил от аила к аилу, рассказывал, что пас табун Амар баясгаланского монастыря, потерял несколько яловых кобылиц и теперь ищет их. Было приятно посидеть в аиле, выпить густого чая с молоком, поесть простокваши, но Батбаяр был по-прежнему мрачен. «Что я делаю? Для чего езжу за этим русским? Может, взять да и махнуть домой? Кто мне помешает? Только что толку возвращаться сейчас домой? Белые повсюду. А может быть, Тумуржав сочувствует Народной партии и когда-нибудь мы вместе перейдем на ее сторону?» Эта надежда привязывала его к долине Селенги, и он продолжал ездить от аила к аилу, расспрашивая о пропавших лошадях.

— Теперь ты их не найдешь, — говорили одни. — На них уже солдаты барона, наверное, ездят. Барон хотел подавить «мятеж красных», напал на Кяхту, да там ему бедро прострелили, едва ноги унес.

— Цирики Народной партии изгнали из Кяхты гаминов, — рассказывали другие, — напавшего на них барона разгромили, захватили Дар эх ламу из монастыря Хараа, который сопровождал в боях Унгерна. Скоро красный командующий Сухэ-Батор на Хурээ пойдет. Недавно из Кяхты нагрянул полководец Народной партии — бэйсэ Сумья Ялгун-батор с полком, окружил Дух нарс и за одну только ночь перебил всех солдат атамана Сухарева и Мэнгэ залана, а имущество их захватил…

«Эх, не повезло, — подумал Батбаяр. — Будь я в Дух нарсе, встретился бы с рябым Чулудаем и ушел вместе с ним. Охотник наверняка был здесь… Хотя я мог и погибнуть».

— Мэнгэ залан, говорят, снова собрал множество солдат, погнался за полком цириков Народной партии и настиг их в долине Зунбурэн. Но там его снова побили, прострелили шапку с коралловым жинсом, так он до того испугался, что жену в степи бросил, уходя от погони. Кяхтинские солдаты ужас как сильны. У них и пулеметы, и пушки, и стреляют они метко.

Батбаяр не мог без волнения слушать рассказы аратов, грудь огнем жгло.

Почти двое суток ездил он по аилам, выполняя задание Тумуржава, заводил разговоры с аратами, но, несмотря на смутное время, подозрений не вызывал. «Таких людей, как у нас — простодушных, доверчивых — редко встретишь, — думал Батбаяр. — Считают, что черное осталось черным, а белое — белым. Простодушием часто пользуются люди лихие. И все же это прекрасное качество».

Батбаяр приехал в монастырь Ахай гуна, помолился в храме и зашел в один из аилов. В юрте молился какой-то лысый лама. Батбаяр попросил ламу бросить кости, погадать — найдет ли он своих лошадей.

— Гадай не гадай — все одно, лошадей не найти. Кто же упустит бесхозных коней, когда вокруг война? Видно, началась «война Шамбхалы», грянет конец света, скоро все погибнет. Во время «войны Шамбхалы» даже козы, которые пасутся на берегу реки, бодают друг друга, пока не убьют, телеги, запряженные волами, бьются друг о друга, пока не разлетятся в щепы. Тут не спасут ни белые, ни красные. Одна надежда — на будущее перерождение, — бормотал лама.

«Мне еще пожить хочется, а этот лама предсказывает близкую гибель», — подумал Батбаяр, но расспрашивать ламу не стал, надо было быстрее возвращаться на Селенгу, где на мысе Эргэл в доме русского лодочника его дожидался Тумуржав. Инспектор, видно, решил надолго обосноваться в избе, стоявшей на берегу реки, чтобы, как он говорил, «привести в порядок сведения, собранные во время инспекционной поездки».

По ночам инспектор выезжал в лодке на реку, и вскоре на той стороне начинал мигать фонарь. «Если он передает какие-то сведения белым, то зачем столько предосторожностей? Мог бы послать кого-нибудь из нас с пакетом… Неужели он на стороне красных?»

В последние дни дождей не было, и над горизонтом повисло марево. Араты ходили испуганные, мрачные. Говорили, что на севере около Гусиного Озера, на Селенге и Зэлтэрском карауле идут кровопролитные бои. «Что же это творится? — думал Батбаяр. — Даже птицы как будто перестали летать». Переводчик иногда передавал разговоры русских, но и так было ясно, что они волнуются все больше и больше. Инспектора сопровождали четверо, все совершенно разные люди. Помощник, унтер-офицер с красным лицом, заросший чуть ли не до бровей бородой, сын помещика с Дона, злой и вздорный. Он вечно вздыхал и потягивался, а то брал винтовку или наган и уходил упражняться в стрельбе.

— Эх, сейчас бы жаркого из телятинки, — бормотал он и все чаще сыпал ругательствами.

«Страшный человек», — думал Батбаяр, вспоминая, как помощник инспектора высыпал на стол груду украшений. Один вид его вызывал у парня гнев, но он старался быть с бородачом как можно почтительнее. Второй — молодой лопоухий паренек, услужливый и расторопный, очень тосковал по своей невесте и, как только выдавалась свободная минута, вынимал из кармана фотографию девушки с тонким продолговатым лицом и острым носиком, прижимал к щеке и шептал:

— Машенька! Где ты сейчас?

Совсем недавно, возвращаясь из очередной инспекционной поездки, инспектор привез из полка переводчика — пожилого бурята с плоским лицом и рыжей бородой. Бурят почти все время лежал на траве, подложив под голову руки, и избегал всяких разговоров. Четвертым был Батбаяр. Вместе с инспектором они почти месяц прожили на заимке русских торговцев скотом, неподалеку от мыса Эргэн. С уходом белых на север стало спокойнее. Монголы еще побаивались, а русские семьи зажили, как прежде. Ловили рыбу, стреляли уток. Почти каждый вечер на столе появлялась одна-две бутылки горькой, и начинались разговоры. В последнее время инспектор все чаще уезжал ночью на реку и возвращался встревоженный, видно, его беспокоили события на севере. Батбаяр, в надежде, что придет время и Тумуржав сам все объяснит, набрался терпения и ждал. Смущало его лишь то обстоятельство, что тот окружил себя людьми, совершенно не подходящими, по мнению Батбаяра, для выполнения его «задания».

Моросили дожди, приносили прохладу. Как-то ранним утром, когда вершины гор еще были в тумане, инспектор созвал своих сопровождающих.

— Мне сообщили, что в местечке Ар найман горо готовится мятеж. Седлайте коней, надо немедленно ехать, — приказал он и развернул карту.

Они переправились через Селенгу и поскакали на северо-запад. Когда пересекли широкую, пеструю от цветов долину и стали подниматься на гору Цонхлон, туман рассеялся, и залитая солнцем долина видна была со склона, как на ладони. Инспектор поднялся на вершину, поросшую молодым подлеском, спешился на площадке, с которой открывался хороший обзор, и в бинокль осмотрел окрестности.

— Ладно, передохнем немного, — сказал он и обратился к своему помощнику: — Разведай обстановку на перевале Моност, в долине реки Эгэ и возвращайся. Время трудное, так что сам понимаешь…

Когда бородач уехал, инспектор задумчиво посмотрел ему вслед и прошелся по площадке.

— Что это за сопка с поляной на вершине? Это ее называют Цонхлон хайрхан? — спросил он у Батбаяра, закуривая. — На заимке мне рассказали, что это очень интересное, можно сказать, историческое место. Девять лет назад здесь, в горах, скрывался известный деятель монгольского государства цинь-ван Ханддорж, собирал охотников и метких стрелков, чтобы дать отпор маньчжуро-китайским воинам, если они попробуют сунуться. Ты знаешь об этом?

— Слышал, — отвечал Батбаяр. — Про это место вообще разные легенды рассказывают. Хотите послушать? — Они вели разговор с помощью бородатого переводчика.

— Расскажи. Легенды о героях всегда интересно послушать.

— Давным-давно жил в этих горах сайнэр по имени Дуйлан. Он был очень сильным, а его жена очень умной. Дуйлан часто угонял у китайских нойонов скот, разорял их хозяйство, и они решили его схватить. Как-то вечером, когда Дуйлана не было дома, прискакали к его юрте стражники. Жена Дуйлана собрала на стол, стала угощать стражников, потом запела:

Дуйлан услышал, как она поет, смекнул, что в юрте его дожидаются стражники, отвязал их коней и угнал.

— Славные традиции в этих местах, — сказал инспектор. — Вот и мы, приехав сюда, раз и навсегда должны отмежеваться от вражеских элементов. Так ведь? — Голос инспектора звучал решительно. Паренек, переводчик и Батбаяр во все глаза уставились на него.

— Ну-ка, садитесь поближе! Я кое-что скажу вам, и на этом поставим точку. Согласны вы с тем, что барон Унгерн для нас самый опасный враг?

— Я согласен, — первым ответил Батбаяр. Паренек испуганно, словно не веря своим ушам, уставился на него.

— Барон Унгерн — убийца и грабитель. Он взбудоражил и сбил с толку некоторых монгольских нойонов и лам, заручился их поддержкой и двинулся на север, но был наголову разбит в сражениях при Бурэгтэй, на Селенге и Зэлтэре, и теперь через северные хребты бежит сюда. Пришло время преградить путь бандиту, обагрившему свои руки кровью русского и монгольского народов. И это должны сделать мы, — решительно сказал Тумуржав.

— Приказывайте — сделаю все, что нужно, — с готовностью произнес паренек.

— Правильно, парень. Чем быстрее ты уйдешь от белых, тем скорее увидишь свою Машу, — улыбнулся Тумуржав. — Остальных мне убеждать не надо. Все на моей стороне.

— А ваш помощник? — спросил рыжебородый бурят. — Ведь он чуть что, хватается за винтовку: «Я, говорит, свою жизнь меньше, чем за две большевистские не отдам!»

— Вот я и отослал его в разведку, чтобы поговорить с вами, — ответил инспектор и, показывая на Батбаяра, добавил: — Этого парня я искал с первого дня, как перешли границу Монголии. А когда неожиданно столкнулся с ним, то будто родного брата встретил.

— Не ждал — не гадал, и вдруг повстречал! — воскликнул Батбаяр и вскочил, не в силах сдержать радости.

На склоне соседней горы показался унтер-офицер. Инспектор посмотрел на него, нахмурился и приказал пареньку:

— По врагу трудового народа, грабителю и убийце… Огонь!

Паренек схватил винтовку, лег на живот и нажал спусковой крючок — выстрел эхом отозвался в горах. Унтер-офицер рухнул на землю.

— А теперь поехали, — приказал Тумуржав, вскакивая в седло. — Вперед! — И поскакал в направлении долины.

Батбаяру стало не по себе, но стоило ему подумать о том, как унтер срывал украшения с женщин, угрожая оружием, и его волной захлестнула ненависть.

Лошадь бородача скакала следом за ними, и в переметной суме, притороченной к седлу, что-то позвякивало — видимо, украшения.

Они поднялись на перевал Моност, а к вечеру подъехали к реке Эгин-гол и спешились. Тумуржав достал из переметных сум консервные банки, раздал всем и развернул карту.

— Я получил точные сведения: послезавтра барон Унгерн и генерал Резухин встретятся здесь для обсуждения дальнейших действий.

— Мы должны во что бы то ни стало помешать этой встрече. Вы двое дождитесь ночью Резухина и вручите ему вот это письмо, — сказал Тумуржав, доставая конверт. — А мы с Батбаяром направимся к барону. Он сейчас едет вместе с Бишрэлт гуном, так что ты мне поможешь. Я объясню тебе как надо себя вести, пока переводчик с нами… Ты сумеешь вкусно приготовить какое-нибудь монгольское кушанье? — вдруг спросил он.

— Когда я был у господина телохранителем, готовил козлиный бодог, — ответил удивленный Батбаяр. — Очень вкусно получалось. Для этого нужна неразделанная туша козла, лук, чеснок, пряности…

Они постояли на берегу Эгин-гол, обнялись на прощанье и Тумуржав с Батбаяром тронулись в путь. Поднялись вверх по долине реки Цэнхэр, обогнули гольцы, покрытые вечными снегами, и выехали к местечку Ар найман горо. По дороге попадались редкие аилы, стада коров, табуны лошадей, но люди при появлении всадников испуганно прятались.

Великолепные места в Ар найман горо! Высокая, по самое стремя, трава, яркие цветы. Горы сплошь покрыты лесами. Извивающаяся лента реки, пенье птиц напомнили Батбаяру Хоргой хурэмт, верховья Орхона и его любимую Лхаму. Поднявшись на гребень хребта, они по очереди осмотрели в бинокль окрестности. На северо-востоке с гор спустились колонны всадников, которые, спешившись на лугах Эгин-гола, расставляли палатки. Среди них стояли рядом два синих майхана, и Тумуржав показал на них Батбаяру.

Тот сразу догадался, что это палатки барона и Бишрэлт гуна.

Вскоре на дороге, по которой только что прошла конница, показались две группы всадников, по восемь человек в каждой.

— Вот и барон фон Штернберг с Бишрэлт гуном пожаловали, — сказал Тумуржав и принялся что-то объяснять Батбаяру. По жестам и отдельным словам Батбаяр догадался, что примерно хочет сказать Тумуржав. «Ты не бойся. От меня не отходи ни на шаг. Мы барона возьмем за горло. Ты приготовишь ему еду. А я его свяжу». «Но почему он так уверен в себе? — недоумевал Батбаяр. — Может быть, в отряде барона тоже есть наши?»

— Ладно, — закивал он головой, будто все понимая. «Будет нынче дело. Убить, наверное, надо барона. Иначе, как помешаешь его встрече с Резухиным. И стрелять должен я». — Батбаяр ткнул себя пальцем в грудь.

— Я… стреляю в барона, — сказал он, прищурил левый глаз и сделал такое движение, словно нажимает на спусковой крючок.

— Нет, нет, — замахал руками Тумуржав. Он решил, что Батбаяр собирается стрелять в барона прямо сейчас.

— Завтра, ночью. Понял? Ночью, — сказал он, склонив голову и подкладывая под щеку ладонь. — Я скажу тебе, когда и что нужно делать.

«Ага, ночью», — сообразил Батбаяр.

Тумуржав снова поднес к глазам бинокль. Барон, видимо, приказал переставить палатки подальше от лагеря, на склоне горы, поближе к опушке леса.

— Ну и осторожен, даже собственных солдат остерегается. Ты посмотри, как приказал палатки поставить, — сказал он Батбаяру, но тот ничего не понял, лишь улыбнулся.

Тумуржав побрился, надел новую гимнастерку, почистил сапоги и сразу приобрел щегольской вид, словно собрался на праздник.

— Ладно, поехали, — сказал он, садясь в седло, и поскакал галопом к воинскому лагерю. Батбаяр во весь опор мчался за ним, полы дэла развевались на ветру.

«Отчаянный храбрец. С бароном, наверное, лично знаком», — думал Батбаяр. Не зная русского языка, он не мог спросить Тумуржава, как тот вошел к барону в доверие. А случилось это так.

В боях против молодой Советской Республики был убит генерал К. — советник генерального штаба царской армии. Его письмо, адресованное Унгерну, вручил барону капитан Волков, приехавший в Ургу, когда тот собирался идти походом на Советскую Россию. В письме говорилось: «На нас возложена великая миссия — спасти цивилизацию от большевистской опасности. В борьбе с врагом мы должны быть свирепыми, как тигры, зоркими, как орлы, быстрыми, как гончие, цепкими, как волки. Не пощадим ничего, дабы с честью выполнить нашу миссию…» Барон фон Штернберг узнал почерк генерала К., но капитану Волкову не поверил, подозревая, что по дороге письмо могло попасть в руки красных, и теперь они используют его для прикрытия своего разведчика. Однако офицер предъявил серебряный портсигар генерала, где на обороте крышки была фотография Волкова с надписью, сделанной по-немецки рукой генерала: «Мой адъютант — капитан Волков проявил незаурядные способности в следственной работе и, вероятно, сможет оказать Вам посильную помощь в Вашей службе на благо Отечества. Однако прошу не задерживать его у себя долго…»

Унгерну пришлось поверить — война и сборы в поход не оставляли времени на более тщательную проверку. Унгерн назначил Волкова заместителем начальника политической следственной комиссии, но на центральный фронт не послал, оставил в тылу — инспектировать отряды, расположенные в районах Орхона и Селенги.

Подскакав к синим майханам, Тумуржав спрыгнул с седла, бросил поводья Батбаяру и, подбежав к высокому худощавому офицеру, который стоял, сунув руку за борт кителя, козырнул и звонким голосом произнес несколько слов, всем своим видом выказывая почтение. Батбаяр подумал, что этот нойон с глубоко посаженными зелеными глазами и черной лохматой бородой очень походит на козла, брошенного хозяевами на стоянке. В его облике не было ничего примечательного, разве что погоны да сверкавшие на груди кресты. Офицер холодно смотрел поверх головы Тумуржава. «Какой у него злой взгляд, — подумал Батбаяр. — И чем только он завоевал доверие нашего богдо-гэгэна?» Унгерн в это время оценивающе, в упор посмотрел на Батбаяра, спрашивая взглядом: «Это еще кто такой?» И Батбаяр не выдержал, отвел глаза, подумав при этом: «Много человеческих жизней на твоей совести». Тумуржав тотчас же обернулся к Батбаяру и жестом приказал отъехать подальше, на опушку, и отвести коней.

За Тумуржавом и бароном, когда они отошли от палатки, последовала стоявшая возле майхана сивая кобыла под русским кавалерийским седлом с коротко обрезанным хвостом и бельмом на глазу. Пока барон стоял на месте, она тоже не двигалась, лишь подрагивала мышцами и рыла копытом землю, словно перед скачками. «Вот так лошадь, — удивился Батбаяр, — прямо как человек, ни на шаг не отходит от хозяина. Может, она и говорить умеет?» Барон фон Штернберг и Тумуржав сели у подножия огромного кедра, остановилась и кобыла, словно прислушиваясь к их разговору. Тумуржав вынул из планшета документы.

— Недавно, согласно вашему приказу, я отправил атаману Семенову телеграмму следующего содержания: «Господин атаман, настало время оказать обещанную Вами помощь в моей борьбе с большевиками. Срочно пришлите две дивизии и сто орудий, тогда я разгромлю оборону красных в Иркутске, перережу железную дорогу и смогу соединиться с Вами. И если Вы, атаман, вскоре пожалуете в Ургу, то монгольский богдыхан, знающий Вас как преданного борца за святое дело, встретит Вас шелковым хадаком и вручит алмазную звезду ордена Эрдэнэ-очира. Опасность красной заразы в Монголии чрезвычайно велика, а потому мы, соединив наши силы, должны надежно охранять этот плацдарм!» Ответа до сих пор нет, и я приехал получить у вас дальнейшие указания, — доложил Тумуржав.

На барона, уже потерявшего всякую надежду на помощь Семенова, бродившего где-то по Маньчжурии, слова инспектора не произвели никакого впечатления.

Батбаяр разглядел охрану, стоявшую на некотором расстоянии от дерева, в тени которого сидел Унгерн, и подумал: «До чего подозрителен, охрану ни на шаг не отпускает. Как же его уничтожить?»

— Это мне не интересно, капитан. Вы послали телеграмму генералу Чжан Цзолиню?[77]

— Да, господин командующий. Согласно вашей телефонограмме, я телеграфировал: «Я, барон Унгерн, не жалея жизни, сражаюсь за то, чтобы Маньчжурия и Внешняя и Внутренняя Монголия навечно перешли в Ваше полное владение и стали надежным плацдармом в борьбе с большевистской опасностью. В этом я всегда буду верен нашим договоренностям. Во имя нашей будущей победы соблаговолите перевести в Ургу десять тысяч китайских долларов. Остаюсь всегда верный Вам Унгерн».

— Тебе не пришло в голову спросить в этой же связи, поддержат ли нас в Китае?

— Я думал об этом, мой генерал, и полностью разделяю ваши взгляды. Но генерал Чжан Цзолинь — человек чужой, иностранец, кто знает, что у него на уме, и я на всякий случай связался с Синьцзяном.

— И что же?

— С большим удовольствием могу доложить вам, что корпус генерала Бакича уже в Синьцзяне и скоро прибудет сюда.

— Капитан! А почему ты не веришь Чжан Цзолиню?

— Это сложный вопрос. Правительство Китая стремится овладеть Внешней Монголией и делиться ни с кем не станет. Вам и самому хорошо известно, что генерал Чжан Цзолинь имеет тайные намерения завладеть Монголией и подчинить ее Японии. А ваша победа, считают эти господа, наверняка может привязать Монголию к России, и потому вряд ли будут вам помогать.

— Что же нам следует делать?

— Монголия велика. Мы можем двигать фигуры по этой огромной шахматной доске, как нам заблагорассудится.

— Пока я не нахожу ничего умного в твоих словах. Ну ладно, послушаем дальше.

Унгерн снял папаху, закурил.

— Монгольские ламы и нойоны — ненадежны, у них нет определенной цели, они не видят дальше собственного носа, и этим наверняка воспользуются красные смутьяны…

Барон понимал, что поражение закрыло ему путь в Ургу, и это его бесило, он нервно вырвал пучок травы, скрутил его и отшвырнул в сторону.

— Это я и без тебя знаю.

— Господин генерал! Перед нами по-прежнему открыта дорога к восстановлению святого правопорядка. Красные выдохлись. Вам следует вести войска на запад, через монастырь Нар ванчин, по дороге пополнить конский состав за счет реквизированного у монголов скота, передохнуть некоторое время в Кобдо и соединиться с генералом Бакичем. Народ Алтая встретит нас с распростертыми объятиями.

Барон тяжело вздохнул.

— Значит, ты советуешь выступить в поход?

— Я думаю, надо дать лошадям сутки отдохнуть, а послезавтра рано утром соединиться с генералом Резухиным и вместе двинуться на запад.

— А если нас настигнут красные?

— Господин командующий! Разведка донесла, что красные задержались на Селенге и Зэлтэре, опасаясь засад в лесах, и отстали на три дня пути. Нам важно не рассеивать своих сил на случай тревоги. Выставить усиленные караулы, заслоны и быть готовыми к выступлению.

Барон задумался.

— Иди в штабную палатку, капитан, отдохни. Я подумаю над твоим предложением.

Унгерн проводил капитана взглядом, достал из кармана круто посоленную горбушку хлеба и дал стоявшей рядом кобыле, ласково погладив ее по шее.

Вечером Батбаяр готовил на ужин господам офицерам козлиный бодог. Он зарезал козу, которую солдаты притащили из какого-то аила, снял шкуру и теперь ждал, когда накалятся камни, брошенные в костер.

За два дня Батбаяр понял, что монголы и русские, которые служат у барона Унгерна, не очень-то ладят между собой. Рваные майханы монгольских цириков стояли в стороне, в лагере унгерновцев цирики почти не появлялись, в том числе и подручный барона — гун Бишрэлт. Зато господин инспектор ходил из лагеря в лагерь, беседовал и с монгольскими цириками, и с русскими солдатами, минуты не имел свободной.

— Смотри, чтобы бодог поспел к ужину, — велел он Батбаяру.

Когда на небе высыпали звезды и бодог был готов, Тумуржав опять прибежал к Батбаяру.

— Пора, — сказал он. — Внесешь бодог в палатку и поставишь перед Унгерном. Потом приготовишь двух лошадей, оружие и будешь ждать меня возле того толстого кедра. — Все это Тумуржав объяснял знаками, но Батбаяр понял. Он не сомневался, что у Тумуржава среди русских солдат немало сторонников, но он даже представить себе не мог, что произойдет на этот раз, и чем все закончится.

По указанию Тумуржава он дочиста выскреб шкуру козы снаружи, вдвоем с русским телохранителем они подхватили бодог на палки и внесли в палатку Унгерна. Барон сидел, как обычно держа руку за пазухой, где у него лежал пистолет. Увидев бодог, барон вздрогнул, вскочил.

Капитан ему что-то сказал, видимо, объясняя в чем дело.

«Не бойся козы жареной, бойся живой!» — хотелось сказать Батбаяру. Съежившийся Унгерн в полумраке палатки напоминал нахохлившегося ворона, у которого совы повыщипали перья[78]. Этот храбрый вояка, прошедший с огнем и мечом Урал, Сибирь, Онон, Керулен, Орхон и Селенгу, сейчас пугался собственной тени.

— Я достал у русского лодочника, к ужину… Чтобы снять напряжение, — сказал капитан Волков, вынимая две бутылки и ставя их на маленький столик, накрытый в центре палатки.

— Это ты неплохо придумал. А почему не пригласил монгольского командующего? — спросил барон, и в его взгляде мелькнуло беспокойство.

— Я не знал, как вы на это посмотрите…

— Пригласи! Пригласи! Пошли солдата, пусть передаст, что я его прошу прийти. — Унгерн с любопытством посмотрел на румяный бодог, от которого шел ароматный пар, пригладил усы. — Как это готовят? Что делают с внутренностями? Шкуру с живой сняли, что ли? А где взяли такой большой котел, чтобы сварить целиком? Жарят изнутри? Я что-то не понимаю. Погоди-ка. Объясни еще раз! Так, постой-ка! Традиция есть традиция. А что, если мне к приходу монгольского командующего надеть национальную одежду? Ему это, должно быть, приятно, — сказал Унгерн, надел шелковый дэл с генеральскими погонами и снова сунул руку за пазуху.

В палатку, гремя висевшим на поясе оружием, вошел крепкий, широколицый Бишрэлт гун, за ним переводчик. Батбаяр поклонился.

— А-а, к нам пожаловал монгольский командующий? Капитан Волков собирается нас угостить ужином. Вот я и пригласил вас. Присаживайтесь, — сказал барон командующему.

— О-о, да это козлиный бодог! Кто ж его приготовил? — улыбнулся Бишрэлт гун.

— Ваш раб, — поклонился Батбаяр. По знаку Тумуржава он поставил перед командующими бодог, полоснул по шкуре острым как бритва ножом, и палатка наполнилась острым ароматом тушеного мяса, приправленного горным луком. Инспектор наполнил рюмки, Батбаяр разлил по пиалам суп, разложил по тарелкам мясо. Фон Штернберг подождал, пока Бишрэлт гун съест мясо, и лишь тогда сам принялся есть.

— Я знал, что монголы гостеприимны. Но полагал, что в этой отсталой стране нет никакой культуры. Теперь я вижу, что заблуждался. Пожалуй, ни при одном из королевских дворов Европы не подают такого оригинального, вкусного блюда, приготовленного из целой туши. И, что самое интересное, приготовил его простой монгольский солдат. Да, у монголов очень своеобразная, удивительная культура. — Все это толмач перевел Бишрэлт гуну.

Батбаяр подумал, что уже пора готовить лошадей, пожелал всем спокойной ночи и, пятясь, вышел.

Батбаяр подтянул подпруги, взнуздал лошадей и стал ждать Тумуржава. В лагере белогвардейцев горели костры, оттуда доносились голоса, звон уздечек и стремян, как будто солдаты готовились выступать. В палатке свет становился то ярче, то слабее. Близилась полночь, но пока ничего не произошло. «Видно, приход Бишрэлт гуна нарушил планы Тумуржава убрать барона», — думал Батбаяр. Так и не поняв до конца, что задумал Тумуржав, Батбаяр полагал, что тот хочет убить Унгерна и бежать. «Как бы самого Тумуржава не убили», — тревожился Батбаяр, отбиваясь от комаров. Вдруг с опушки леса донесся душераздирающий крик, от которого, казалось, задрожали даже мирно спавшие горы и огромные деревья. И тотчас же загремели выстрелы, заржали кони. По лагерю метались всадники, что-то кричали до хрипоты. Свет в палатке барона погас. «Что там случилось? Жив ли Тумуржав?» Батбаяр вскочил в седло. «Надо ждать. Если попробуют захватить, буду драться», — подумал он, одной рукой сжимая наган, другой — повод лошади Тумуржава. Сердце бешено колотилось. Стрельба удалялась, становилась все тише. Вдруг послышались шаги.

— Батбаяр, — тихо позвал Тумуржав и, вылетев вихрем из темноты, вскочил на лошадь.

— Плохи дела! Барон исчез! Поехали! — И Тумуржав направил коня вверх по склону.

Всю ночь они метались по лесу, искали, и Батбаяр понял, что Унгерна Тумуржав упустил. Когда взошло солнце, они поднялись на гребень хребта, замаскировались.

— Ты — сайн, я — муу[79]. Унгерна упустил, — проговорил Тумуржав. Он не отнимал бинокля от глаз и все время курил. Гимнастерка на нем была разорвана, лицо в ссадинах. Батбаяр не догадывался, что ночью солдаты, среди которых Тумуржав давно вел агитацию, подняли восстание. Охранники должны были схватить барона, как только тот выскочит из палатки. Однако услышав стрельбу, Унгерн, видимо, что-то заподозрил, выполз из палатки под задней стенкой и скрылся. Не знал Батбаяр и того, что этой же ночью во время восстания, в котором участвовали и двое солдат, посланных Железновым к генералу Резухину, генерал был убит.

Батбаяр взял у Тумуржава бинокль и посмотрел на склон горы, где еще вчера располагался белогвардейский лагерь: поваленные палатки, сломанные тачанки, дым от пожарищ, над телами убитых — стервятники.

Казалось, все успокоилось после вчерашнего боя: тишину нарушало лишь пенье птиц да стук дятла. К малому полудню Батбаяр заметил, что на поляну, позади бывшего лагеря, выехал всадник и тотчас же скрылся в зарослях.

— Посмотрите, — подтолкнул он Тумуржава.

— Да-да, вижу, — радостно ответил Тумуржав, глядя в бинокль.

Вскочив на коней, они скрытно, оврагом подъехали к поляне, где заметили всадника. Отыскав расщелину, заросшую молодым подлеском, завели туда коней, завязали им морды, чтобы не слышно было фырканья, поднялись на скалу и стали осматривать лес.

— А может, барон ушел вместе с солдатами, только другой дорогой? — спросил Батбаяр, но Тумуржав показал, что Унгерн должен быть где-то здесь.

Через несколько часов они обнаружили, что неподалеку в перелеске прячется монгольская конница.

— Хорошо, — спокойно сказал Тумуржав. Наконец из чащи, где скрылся всадник, выехали двое на конях и, остановившись под большим густым кедром, стали осматривать падь, по которой протекала река.

В бинокль хорошо были видны серебряные узорчатые погоны Унгерна и развевающиеся полы его голубого шелкового дэла. Второй всадник, видимо, телохранитель, держал наготове винтовку.

— Я могу незаметно подобраться и застрелить обоих, — сказал Батбаяр, вытаскивая наган. Тумуржав перехватил его руку и пояснил, что стрелять нельзя, надо брать Унгерна живым.

— А-а, вот оно что. А я-то думаю: почему ты его ночью не застрелил? Значит, хочешь живьем взять? — прошептал Батбаяр и стал объяснять, что сможет захватить одного, если второго застрелить. Разговаривали они как всегда знаками, и, пока объяснялись, барон с охранником скрылись в лесу. Но вскоре снова выехали на опушку и, прячась за деревьями, стали спускаться вниз.

«Опять упустили», — заволновался Батбаяр и кинулся к лошади.

— Мне ехать нельзя, — сказал Тумуржав. — Сразу убьют. А ты монгол. Это совсем другое дело. Ты схватишь Унгерна. Если не сможешь, я буду стрелять.

Времени на разговоры не было. Батбаяр вскочил на коня, выехал на опушку, махнул рукой и поскакал прямо к барону, ехавшему на расстоянии сахалта. Унгерн и его телохранитель укрылись за деревьями и приготовились стрелять. Батбаяр подъехал ближе, вынул наган, отбросил в сторону, а сам подумал: «Ничего, у меня кнут есть».

Унгерн опустил пистолет и что-то сказал.

— Господин! Там русские, — Батбаяр указал вперед. — Туда ехать нельзя. Русские — муу! Русские и меня, и вас убьют, — и он сделал такое движение, словно нажал на спусковой крючок.

Барон понял и заколебался.

— Туда нельзя. И туда тоже. Русские цирики. Русские, русские! — твердил Батбаяр. Унгерн что-то сказал телохранителю. «Если одним ударом свалить телохранителя, то с генералом я, пожалуй, справлюсь», — прикинул Батбаяр, не спуская с них глаз.

Барон что-то сказал, похоже, выругался, и поехал в том же направлении. Батбаяр прижал ладонь к груди, поклонился.

— Вам нельзя туда ехать, русские застрелят. «Надо отвлечь их внимание, тогда Тумуржав сможет незаметно подобраться и застрелить телохранителя». — Надо переправиться через реку и подняться на перевал, — Батбаяр указал на северо-запад и поскакал первым.

Унгерн поскакал следом.

— Господин! В горах вас ждет Бишрэлт гун, — с почтением склонив голову, сказал Батбаяр.

— Бишрэлт гун! Он там? Да? — барон как-будто успокоился, но руки из-за пазухи не вынул.

«От реки до леса — рукой подать. Тумуржав уже должен быть там». — Батбаяр скакал, не разбирая дороги от радости. Речушка была узкой и неглубокой — лошадям по колено, однако Унгерн жестом приказал Батбаяру ехать вперед. Батбаяр хлестнул коня и, переправившись через речку, остановился. Лошадь барона выпрыгнула на берег с легкостью косули. Когда проехали еще немного, барон догнал Батбаяра и поехал стремя в стремя с левой стороны. Справа, слегка отстав, ехал телохранитель. Батбаяр придержал коня. «Теперь достану. Надо бить насмерть или хотя бы оглушить». И он что было силы хлестнул телохранителя кнутом по лбу. Унгерн обернулся. Тогда Батбаяр бросился на него и обхватил, не давая высвободить из-за пазухи руку с пистолетом. Кони рванулись в разные стороны, Унгерн и Батбаяр покатились по земле. Чуть в стороне затрещали выстрелы, но кто в кого стрелял было не разобрать. Батбаяр увидел, что барон злорадно оскалился, и тут же обожгло плечо. Собрав последние силы, Батбаяр перехватил руку барона, сжимавшую пистолет, и стал бить ею о камень. Послышался стук копыт: подскакали два монгольских цирика.

— Держи барона, — крикнул один, отрывая Батбаяра от Унгерна. Батбаяр огляделся. Тумуржава не было. А монгольские цирики вязали руки барону.

— Вот он, новый хозяин Азиатского континента. Вспомнишь теперь, сколько ты бед нам принес.

— Великий полководец! Может, теперь вы соизволите объяснить, зачем пулеметами гнали нас в Россию?

Из леса вышел, зажимая рану на руке, весь в поту Тумуржав.

— Вот и хорошо, — сказал он, обнимая Батбаяра.

В пылу схватки Батбаяр не видел, что телохранитель Унгерна пришел в себя и поднял винтовку. Выстрелить ему помешал подоспевший Тумуржав. Телохранитель, отстреливаясь, бросился к лесу, и Тумуржав гнался за ним, пока не застрелил.

— Этот русский нойон помог нам вырваться от белых, — сказал Батбаяру один из монгольских цириков, кивая на Тумуржава. — Как только он прискакал к ним в лагерь, там начались взрывы. Похоже, он на стороне красных.

— А ты-то кто будешь? — спросил другой у Батбаяра.

— Я с ним, мое имя Батбаяр, — впервые за долгое время он назвал свое настоящее имя. Вдруг он почувствовал, как по животу течет что-то горячее, мокрое, сунул руку за пазуху и понял, что это кровь. Сознание помутилось, и Батбаяр стал медленно опускаться на землю. Тумуржав вскрикнул, бросился к нему, обнял. В это время к ним подскакали остальные монгольские цирики. Подняв восстание, они ушли от белых и, устроив засады в лесах, подстерегали Унгерна.

Лицо Батбаяра стало мертвенно-бледным, и он потерял сознание. Тумуржав скинул гимнастерку, снял нижнюю рубашку и стал рвать ее, чтобы забинтовать ему грудь…

Эти события произошли шестнадцатого числа последнего месяца лета года беловатой курицы[80]. В густой траве лежал связанный барон фон Штернберг, прятал глаза и даже не подозревал, что он похож сейчас на ту самую ободранную шкуру, в которой ему накануне подавали бодог.

«Мне сразу не понравилась эта показная щеголеватость капитана. Хотел на месте пристрелить скотину, оплошал, поверил ему. А теперь уже поздно».

Да, барон и в самом деле оплошал.