Гром

ГЛАВА ПЕРВАЯ ИЗГНАННЫЕ

В тот день, ближе к полудню, паутинки облаков, парившие в вышине, сбились в пухлую грозовую тучу, а белесое, выцветшее от несусветной жары небо налилось густой синевой. Сразу стало душно: вот-вот на степь, выжженную палящим солнцем, обрушатся струи теплого ливня. Наконец упали первые капли дождя, в небе громыхнуло, и тут же засвистел, завыл невесть откуда налетевший ураган. Под его порывами затрепетали, пригнулись к земле кусты караганы и саксаула. Птицы, сложив крылья, камнем попадали вниз — под защиту кустарника. Ураган взметнул в воздух красноватую пыль, сбил ее в плотную, непробиваемую стену и погнал по долине. На какое-то мгновение показалось, будто сама земля встала на дыбы и наступает конец света…

Но вот затянуло хмарью весь небосвод, по земле застучали пробившиеся сквозь ревущие порывы ветра дождевые капли, и тут из брюха чернильно-черной тучи вдруг вывалился длинный, призрачно-синий сгусток пламени и неторопливо поплыл к обширному, покрытому буро-зелеными зарослями саксаула, взгорью. Чиркнув по холму, он словно бы оттолкнулся, подскочил ввысь и сразу же все вокруг залил мертвенно-белый свет.

Застыв в изумлении, следили за происходящим женщина и мальчик, укрывшиеся от непогоды в кустах, пока расколовший небо треск не бросил их ничком на землю. Но едва отгрохотали громовые раскаты, как мальчик вскочил и снова уставился в небо.

— Мам, а мам! Это что? Это что такое с неба спускалось?

— Тихо, сынок, тихо! Боже ты мой.

— Случилось что-нибудь, мам?

— Погоди, погоди, сынок. Ом мани падме хум![1]

— А что это было, мам?

— Слышала я, иногда дракон с неба падает на землю. Видно, это и случилось. Что же еще может произойти в безлюдной степи.

— А что теперь будет?

— Больше ничего. Сейчас бояться уже нечего.

— А тот дракон? Что с ним?

— Ничего, сынок. Дракон — это ведь божий конь, и летает он всегда над облаками, во владениях небесного хана. Ну а если задремлет, так вместе с дождем падает на землю. В это время и молнии сверкают и гром гремит, землю сотрясает.

— Мам! А драконы под землей живут?

— С чего ты взял?

— Ну как же, ведь в барханах находят здоровенные такие кости и говорят, что они драконовы.

— Люди говорят, что Хан-тенгри, свирепый сахиус[2], восседая на драконе, объезжает свои заоблачные владения. С ног, головы и хвоста дракона все время сыплются синие искры, вспыхивают молнии, а мчится он быстрее стрелы. А еще говорят, когда он отряхивается, поднимается страшный ураган, начинаются наводнения…

— А что же все-таки стало с тем драконом, которого мы видели?

— Теперь уже, наверное, вернулся в небесную страну своего хана.

— А что там, в небесной стране?

— Там все, что только может пожелать человек. Нет там ни голода, ни холода, ни страданий.

— А может человек туда попасть?

— Говорят, что попадают туда в своей будущей жизни только самые добродетельные люди. Но я ни разу не слышала, чтобы там кто-нибудь побывал.

— А если ухватить того дракона за хвост да и полететь с ним наверх?

— Нельзя, сынок. Обожжет тебя молния, сбросит вниз.

Большеглазый смуглый мальчуган всматривался в клочья облаков, разносимых ветром, и думал: «Может быть, в этой самой стране все как на свадьбе в богатом аиле: по тарелкам разложены пенки, сушеный творог, а в чашках гостей ждет молоко, простокваша и холодный, пенистый, бьющий в нос кумыс…»

К полудню жара стала невыносимой. Мираж выстроил над долиной целый городок, а перед ним разлил широкое озеро. Приглядевшись, можно было различить снующих по водной глади уток и лебедей, окружающие озеро заросли камыша и рощи. Все выглядит таким настоящим. Кажется даже, будто в сухом раскаленном воздухе, напоенном резковатым запахом дикого лука и ароматом травы бударганы, разносится сладковатый привкус влаги.

Посреди долины, на пригорке, сидит высокая, лет сорока женщина. Полой дэла она утирает пот с широкого рябого лица. Рядом с нею сидит и обдирает кору с прутика карликовой караганы ее сын — смуглый и жилистый десятилетний мальчишка в стареньком тэрлике.

Далеко на севере синеют контуры гигантского хребта, и, хотя его предгорья кажутся намного ближе, добраться до них женщине с ребенком пешком, с юртой за плечами потруднее, чем погонщикам из каравана китайского купца довести своих сытых верблюдов до перевала Жанжхуу. В широкой, раскинувшейся до самого горизонта долине тихо: ни людей, ни животных, только надоедливый треск ползающей по кустам караганы саранчи да стрекот кобылок.

Женщина — ее зовут Гэрэл — молча всматривается в даль.

— Говорят, судьба иногда снисходит и к самым несчастным. Может быть, там, за этой пустыней, найдется для нас крупица счастья? — вздыхает она. — Сбегай, сынок, принеси еще один тюк, пока я арул достану, — кивает она на оставленный в отдалении груз.

Батбаяр недовольно сопит.

— Принесу один тюк, а второй все равно там останется, и снова идти придется. Давай вместе сходим, — бурчит он, отворачивая от матери лицо.

— Сходи, сыночек, сходи, а мама пока чаю вскипятит. Как вернешься, соорудим навес, отдохнем немного в тени, — упрашивает Гэрэл.

Батбаяр нехотя поднимается и, то и дело оглядываясь, отправляется за поклажей.

— Умница мой, ты, конечно, устал. Песок-то как раскалился!.. Ножки-то, наверное, еле терпят, — бормочет Гэрэл, провожая сына ласковым взглядом. Она с трудом встает и принимается собирать хворост в подол дэла.

Вдова, крепостная Гомбо бэйсэ, в страшный дзуд года мыши Гэрэл лишилась своего скота и, прибившись к княжескому двору, два года батрачила не за страх, а за совесть: только бы не выгнали, не дали умереть с голоду. Однако заработала она лишь прозвище «мерзавки с поганым языком». Откочевывая на новое место, хозяева бросили ее на старой стоянке. Надо было думать о том, как прокормиться дальше, и вот, связав в шесть тюков юрту, они с сыном отправились через Богдскую долину.

Гэрэл сложила из трех булыжников очаг, бросила туда собранный хворост. Два-три удара кремня о кресало — и затлел кусок кизяка, а еще через две минуты в степи весело потрескивал костерок. Она налила в закопченный кувшин воды и поставила его на огонь. Развязала один из тюков, достала два тонких, толщиною в палец борцока, бросила их в закипающую воду и поспешила навстречу Батбаяру. Согнувшись под связкой жердей и деревянных решеток, обернутых в рваный войлок, мальчик почти бежал, быстро перебирая тонкими ногами. Гэрэл помогла ему опустить ношу на землю.

— Мам! А тюк-то не такой уж тяжелый — спина ничуть не устала, — бойко сказал Батбаяр, усаживаясь на тюк.

— Молодец, сынок, сил у тебя, я вижу, не меньше чем у твоей матери.

— Ма-а, я схожу, принесу тот, что остался?

— Не надо, попьем чаю, отдохнем немного, и я сама за ним пойду.

— Мам, а нам сколько еще дней идти?

— Через два-три дня, надеюсь, выйдем к какому-нибудь аилу, — ответила Гэрэл.

Они подперли решетку юрты жердями, набросили сверху войлок. Жаркие лучи пробивали истертую кошму, и все-таки она защищала их от нестерпимого солнца.

С аппетитом съели размякшие в воде борцоки, запили жидким, зато горячим чаем. По телу, утомленному трехдневным переходом, разлилась слабость, и веки у них сомкнулись сами собой. Путники заснули, положив головы на тюк, как на подушку.

Гэрэл снилась жена Гомбо бэйсэ. Розовое, кукольное лицо Норжиндэжид искажено отталкивающей гримасой.

— Чем же это мы не угодили тебе? За что ты так нас поносишь? — срывается на визг ее высокий голос.

Гэрэл вздрогнула и проснулась. Сон как рукой сняло. Она лежала, устремив невидящие глаза в безоблачное, пронзительно-голубое небо, и вспоминала… «А как княгиня была ласкова с нами поначалу. Щедрая, обходительная. Нет, не зря я ее боготворила. И если бы только не моя оплошность, так прогневившая эту почтенную особу…»

Тихая, забитая женщина, потерявшая единственную опору и защиту в жизни — мужа. У нее была одна радость — сынишка рос бойким и сметливым.

«Посмотри, с какой любовью ухаживает за скотом! Такой хозяин никогда без прибытка не останется, — расхваливала Норжиндэжид мужу проворного Батбаяра, а бэйсэ только и знал, что поддакивал ей. — Если так и дальше пойдет, поставим его старшим над отарами».

«И вот как оно все обернулось. Вот оно — наказание за прегрешения. Ну почему так жесток и несправедлив наш мир!» — с горечью восклицала Гэрэл.

Весной они жили в Ар долоо хутагт. Юрта бэйсэ стояла прямо на пастбище, довольно далеко от воды. Едва брезжил рассвет, Гэрэл будила сына, помогала ему поудобнее пристроить на спине флягу, сама брала деревянную бадью, и они трусили к колодцу. Не успеешь натаскать воды — беда, хозяин осерчает… И так от зари дотемна.

Однажды в дороге их застала пыльная буря. Ее пришлось долго пережидать, отсиживаться под скалой, и они вернулись с запозданием. Гэрэл поставила оттянувшую ей руки бадью невдалеке от хозяйской юрты и выдохнула:

— Ух, чтоб тебя…

— Нет, вы только послушайте, эта негодница нас же еще и проклинает, — взвилась услышавшая эти слова Норжиндэжид и, загораясь внезапным гневом, бросилась в дверь. — Да чтоб твои проклятья пали на твою же голову. Хочешь извести нас, как Плешивый Зодов хозяев своих извел!

Батбаяр дрожал от страха, Гэрэл, не понимая, что произошло, опустилась на колени и начала бить поклоны:

— Прости и помилуй, богиня моя. Сто лет тебе жизни…

— А-а, вот как ты заговорила, попрошайка несчастная! Сначала мужа извела, теперь за нас решила приняться. Мы-то тебя пожалели, не дали с голоду околеть, да только, видно, себе на беду. Прочь отсюда немедленно, прочь, чтобы глаза мои больше тебя не видели!

На хозяйку страшно было смотреть; вокруг багрового перекосившегося от злобы лица, звеня, бились серебряные цепочки и змейки коралловых украшений, а Норжиндэжид все хлестала и хлестала Гэрэл своим длинным бархатным рукавом, готовая растоптать ее вместе с сыном. С того дня им не только запретили появляться у юрты Гомбо бэйсэ, но и отобрали трех дойных коз, а вскоре хозяева откочевали, бросив бедную женщину на произвол судьбы. Два месяца мать с сыном кормились в знакомых аилах, потом молва повсюду разнесла слова Норжиндэжид о том, что Гэрэл не только грешница, но и ведьма, приносящая горе всем, кто бы к ней ни приблизился. Оставаться здесь дальше стало невозможно. И не только потому, что теперь им не подали бы и чашки чаю. Надо было подумать о будущем единственного сына, и тогда она решила уходить из этих мест.

Старик сосед погрузил на своего вола ее старенькую юрту и до самого вечера вез, провожая их в дальнюю дорогу. На прощанье он отдал им свой бурдюк с водой.

— Ну все, теперь отправляйтесь. Станет невмоготу, спрячьте свою развалюху в какую-нибудь яму и оставьте знак. Поеду через те места, прихвачу… Это правильно, что ты решила перебраться в Хангай. Прокормиться около монастыря вам будет легче. Да будет милостива судьба к твоему сыну. — Старик поцеловал Батбаяра в щеку и поехал назад, вытирая набежавшие слезы…

«Но почему, почему те нечаянно вырвавшиеся слова восприняты были хозяйкой как проклятье?» — недоумевала Гэрэл. Хотелось поговорить об этом с сыном, но она тут же раздумала — зачем лишний раз тревожить ребенка!

Гэрэл смотрела на разметавшегося во сне сына, на капельки пота на его переносице. Ей не хотелось его будить. Батбаяр спал спокойно, как спит ребенок из благополучной семьи, у которого нет и не предвидится забот. Иногда на его лице мелькала улыбка. Может быть, он уцепился во сне за хвост дракона, прилетел в небесное царство и теперь наслаждается всеми прелестями тамошней жизни. «Только бы выдержал он эту дорогу, а там… Какая нам разница, где жить», — подумала Гэрэл и осторожно положила руку на узенькую ступню сына.

Солнце клонилось к западу, жара пошла на убыль, и тело приятно холодил легкий северный ветерок. Но когда Гэрэл оставила сына и отправилась за последним тюком, раскалившийся за день песок все так же жег ноги даже сквозь подошвы гутулов. Женщина шла и против воли думала о том, как нелегко будет им выбраться отсюда.

Возвратившись, она увидела, что Батбаяр уже встал и затягивает на тюках ремни.

— Ну что, мам, пойдем? — послышался его сиплый со сна голос.

— Вот только чуть попрохладнее станет, и пойдем, — ответила Гэрэл и посмотрела на север. Там возвышался огромный, похожий причудливыми очертаниями на монастырь бархан, а за ним до самого горизонта простиралась безмолвная, затянутая сизым туманом долина.

Батбаяр вскинул на спину один из самых больших тюков, в котором были связаны жерди и решетка юрты, и зашагал вперед. Сзади из-за тюка видны были только макушка мальчика да тонкие, как прутики, ноги. Сердце матери тоскливо сжалось:

«Тельце-то маленькое как у зайчонка. Того и гляди тюк перетянет — завалится сынок вместе с ним».

Кочевка продолжалась, если можно было назвать кочевкой это самоистязание. Они по несколько раз проходили один и тот же отрезок пути, по очереди перетаскивая на себе пожитки и ветхую юрту, на которую вряд ли бы кто польстился.

Сложив первую пару тюков, возвращались за следующей, и так до самого вечера. Казалось, ушли далеко-далеко, но так только казалось. Еще даже не исчез из виду пригорок, на котором они отдыхали днем. Гэрэл перевела дух, облизала спекшиеся губы. Хотелось все бросить, дать отдых измученному телу, но рядом уже стоял Батбаяр, то и дело подбрасывая сползающий тюк, жадно хватая воздух пересохшим ртом. И тогда Гэрэл встала и пошла дальше. Быстро темнело. В бурдюке, к которому они время от времени прикладывались, воды осталось совсем чуть-чуть.

— Может, отдохнем немного? Да и заночевать бы здесь. А то куда мы пойдем в такую темень, — предложила Гэрэл. Говорить было трудно, сухой одеревеневший язык неприятно обдирал нёбо.

— Старик с волом, что провожал нас, рассказывал — где-то здесь должен быть источник.

— А как его отыщешь в этих песках?

Батбаяр промолчал. В горле у него першило. Услышав кашель сына, Гэрэл напоила его остатками воды, свернула бурдюк и засунула его в тюк.

— Ну что, отдохнем, сынок?

— Прохладно стало. Может, пройдем еще немного?

— Оно бы, конечно, хорошо, только сможешь ли ты идти?

— Если помедленнее, то смогу, когда быстро идешь, колени подгибаться начинают.

— Ну и я тоже смогу.

И они снова пошли, шли долго, но так и не добрались до бугра, который видели невдалеке при заходе солнца.

Гэрэл начали мучить скверные предчувствия. Она огляделась: вокруг ничего нельзя было различить, и ее пронзила страшная мысль:

«Куда же я веду ребенка, ведь его так и загубить недолго».

Они сложили тюки под каким-то кустом и, взявшись за руки, пошли назад. Внезапно обострившимся в темноте слухом они уловили явственный шорох. Батбаяр бросился к матери, прижался. У Гэрэл зашлось сердце от страха.

— Что случилось, сынок? — вскрикнула она, обнимая его, и тут же заметила, как, напуганные ее криком, отпрянули в темноту две крупные тени. Тут она перепугалась уже не на шутку. Сердце забилось так, будто хотело выскочить из груди, глаза застлали слезы. Дрожал прильнувший к матери Батбаяр. Гэрэл хотела закричать, но голос куда-то пропал. Она вытерла глаза и увидела двух волков: один оставался сзади, а другой забежал вперед, преграждая дорогу.

Не помня себя, Гэрэл нагнулась, нащупала камень и что есть силы размахнулась. Волк крутнулся на месте, изогнувшись всем своим крупным, как у телка, телом, и кинулся за камнем. Батбаяр сполз вниз и забился матери в ноги. Гэрэл опомнилась.

— Ну что ты, это же всего-навсего волки, — проговорила она, стараясь успокоить сына и крикнула: — А ну, пошли.

Улучив момент, она ощупала землю и подобрала несколько камней. Волки бегали кругами, не проявляя ни малейшего желания расстаться со своей добычей, а мать и сын стояли, не смея двинуться с места. Заметив, что один из хищников, облизываясь, сел, Гэрэл швырнула камень. Волк подождал, пока катящийся камень остановится, схватил его зубами, но тут же с отвращением выплюнул.

Гэрэл обливалась холодным потом, судорожно пытаясь ответить самой себе: что делать, как поступить?

— Мам, нам бы до тюков добежать — там жерди, — негромко сказал пришедший в себя Батбаяр.

— Конечно, — ответила Гэрэл и, взяв сына за руку, опасливо двинулась вперед. Волки, словно почувствовав их страх, не спеша затрусили следом. Гэрэл прибавила шагу. Волки, догоняя, припустились рысью.

— Пошли! — заорала не своим голосом перепуганная женщина. Волки отскочили назад, потом обежали людей стороной и сели, отрезая дорогу к темневшим невдалеке тюкам. Расхрабрившийся Батбаяр поднял с земли голыш.

— Мама, давай вместе кинем.

— Давай, — согласилась Гэрэл.

Два камня, просвистев, канули в темноту. Звери неохотно поднялись и отошли в сторону. Мать и сын со всех ног бросились к тюкам, а хищники кинулись им наперерез.

— Кыш, — что есть силы закричали люди и с треском вырвали из тюка жерди. Волки отпрыгнули назад.

— Боже мой, — забормотала Гэрэл, а Батбаяр, покопавшись в тюке, выхватил щипцы для угля и погрозил ими волкам.

— Только попробуйте напасть, всажу по самую глотку.

— Ах, молодец, сынок, ведь надо же, сообразил, — порадовалась Гэрэл.

Волки разошлись и уселись по разные стороны от тюков. Они по очереди вставали и принимались кататься в пыли. Иногда зевали, и при виде их огромных зубастых пастей по телу у людей пробегал мороз.

— Почуяли, что мы с тобой совсем выбились из сил.

— Мам! А если развести костер да в них головешками? Тут же хвосты подожмут!

— Хорошо бы, да только кремень с кресалом в тех дальних тюках остались, — сказала Гэрэл. Один из волков, словно поняв смысл ее слов, встал, потянулся и подошел ближе.

Гэрэл ударила щипцами в латунный кувшин, а потом запустила им в волка. Кувшин со звоном покатился по камням, волк подпрыгнул и метнулся назад. Потом оба зверя сбежались и, облизываясь, заурчали, будто переговариваясь.

Так они долго стояли одни против других: люди, не смевшие ни на минуту сомкнуть глаз, и сторожившие их серые хищники.

Наконец Батбаяр не выдержал:

— Мам! Солнце когда встанет?

— Уже скоро, сынок.

— А вечером они снова нас найдут?

— Кто их знает…

Тут на востоке посветлел кусочек неба. Рассвет разливался все шире и шире, пока новорожденная алая заря не осветила сначала небо, потом землю. Волки нехотя поднялись, обнюхали друг друга и не спеша побежали прочь, время от времени оглядываясь на столь желанную, но так и не доставшуюся им добычу.

— Эгэ-гэй, волки, проваливайте отсюда, да поскорее, — вопил им вслед обрадованный Батбаяр.

— Что ты! Разве так можно. Духи разгневаются. Это мы смотрим — вроде бы волк. А как знать, кто это на самом деле, — одернула сына Гэрэл и принялась отбивать поклоны. Краем глаза она видела, как, сжавшись в комок, Батбаяр настороженно следил за волками, пока хищники не скрылись за бугром. И по сердцу женщины полоснула жалость к себе, боль за сына.

— Что же за судьба-злодейка выпала на нашу долю! — Она обняла, прижала к себе Батбаяра и заплакала. Мальчик подавленно молчал, не зная, как успокоить мать.

— Может, пойдем, а, мам? — наконец предложил он.

Огромное багровое солнце уже вынырнуло из-за горизонта и теперь ползло вверх по небосклону, раздвигая лучами и без того необозримо широкую долину.

И снова они двинулись в путь, подгоняемые страхом, позабыв про жажду и голод. Оставив одну пару тюков, возвращались за следующей, похожие в своем непрерывном движении на муравьев. Но сколько они ни шли, долина все не кончалась, и не было нигде никаких признаков влаги.

— Все, сынок, отдыхаем, — сказала Гэрэл.

Однако Батбаяр не откликнулся, а только прибавил шагу, словно хотел этим сказать, что им совершенно ни к чему останавливаться в этом безводном месте. Он устал. Темное от загара лицо налилось кровью, на шее и висках вздулись жилы. Жажда мучила его, но паренек не жаловался. «Зачем понапрасну тревожить мать, все равно она не в силах помочь». Пряча лицо, он все шагал и шагал вперед.

— Сынок, пить хочешь?

— Еще бы, — буркнул Батбаяр. — Даже слюна вся куда-то пропала.

Нещадно палило солнце. Ноги ступали по песку, как по раскаленным угольям. Больше всего Гэрэл хотелось сейчас поставить навес и полежать в тени, переждать полуденный зной, но Батбаяр требовал идти дальше, и она подчинялась. Она понимала: сын боится, что грядущей ночью их снова будут преследовать волки. Они продолжали путь, но Гэрэл уже изнемогала: тяжелый тюк пригибал ее к земле, ноги немели и подкашивались.

С утра они прошли уже с полуртона, но так и не встретили места, где можно было бы отыскать воду. Они сократили дальность переходов и все чаще отдыхали. И вот наступил момент, когда Батбаяр, присев передохнуть в низинке, уже не смог подняться. После нескольких неудачных попыток ему удалось привстать. Согнувшись под тяжестью тюка, он, пошатываясь, прошел шагов десять и рухнул вниз лицом. Гэрэл увидела, что сын упал, сбросила свой тюк и метнулась к нему.

— Сыночек, сыночек мой, — причитала она, высвобождая его из-под деревянных решеток, обернутых рваной кошмой.

— Ничего, мам, — едва слышно проговорил Батбаяр, снова пытаясь подняться.

«Ведь погублю этак сына. Боже, за что же такое наказанье!» — в отчаянье воскликнула про себя Гэрэл, а Батбаяр вытер ладонью лоб и снова подсел под тюк.

— Погоди, оставь, сынок, — сказала Гэрэл и погладила сына по голове. — Совсем я тебя замучила, — пробормотала она, целуя сына.

Вытерев мокрые глаза, огляделась. Два тюка лежали рядом, четыре виднелись далеко позади. Но это ее уже не волновало. Гэрэл поняла, что перетаскивать весь этот скарб дальше им не под силу, собрать в одном месте и то будет трудно. Не давала покоя одна мысль: «Где раздобыть воду? Без воды — смерть!» Она молча нагнулась и стала развязывать тюки. Вытащив старый овчинный дэл сына и свой меховой, стянула их веревкой. За пазуху сунула кремень и кресало — ими владел еще покойный муж. Ссыпав остатки творога и горсть борцоков в латунный кувшин, взяла его в руку, а сыну вручила жердь.

— Ну, все, сынок, пошли!

Батбаяр вытаращил глаза.

— Мама! Да вы что? — дрожащим голосом спросил он.

Гэрэл еще раз оглядела тюки и сказала:

— Это все мы здесь оставим. — Взяв сына за руку, она решительно двинулась прочь.

— А как же наша юрта? — спросил, оборачиваясь, Батбаяр, и в его глазах блеснули слезы.

Гэрэл остановилась, словно наткнулась на стену, и, помедлив, ответила:

— Давай пока воду поищем. А если останемся в живых, то и кров для нас найдется.

Слова матери никак не укладывались в сознании Батбаяра, и он уперся, вырывая руку.

— Без юрты не пойду.

— Ничего, ничего, сынок. Бог даст, у нас не то что эта, настоящая белая юрта будет.

— Такая же как у нашего бэйсэ, с красным хольтроком?

— Как знать, может, и такая же. Ведь еще неизвестно, кем ты станешь, если мы до жилья доберемся благополучно.

— Нет, никогда у нас не будет такой юрты.

— Почему это?

— Никто ее нам не даст. Да заведись у нас такая, бэйсэ-гуай живо прибрал бы ее к рукам так же, как иноходца Довдон-гуая, — по-взрослому и как-то брюзгливо сказал Батбаяр. Гэрэл не нашла, что возразить.

— Ну да ладно, сынок, — сказала она и тронулась дальше.

Батбаяр шел за матерью, оглядывался на брошенные среди барханов тюки, и по его щекам скатывались слезы. Шли молча. Мальчик чувствовал: стоит заговорить и он не удержится, разревется. Гэрэл, оплакивая в душе юрту, собственность, которой она лишилась навсегда, молчала, крепилась, чтобы не причинять лишних страданий сыну. Она уходила все дальше, так ни разу и не обернувшись.

Батбаяр вспомнил о шапке из черной мерлушки, единственной по-настоящему ценной их вещи. «Не взяла мама шапку. Намерзнется в холода, опять у нее зубы болеть будут! Сама же не могла нахвалиться: какая мягкая, да какая теплая».

Теперь они шли налегке. На спину не давила тяжелая ноша, не тянула на каждом шагу назад. Ноги легко несли их вперед, и казалось, сил у них столько, что шутя одолеют они не один уртон. Наконец Гэрэл не выдержала и оглянулась. Отсюда тюки, лежавшие на приметном, розового цвета бархане, были едва различимы. Она вспомнила почему-то давнее нападение дунган. Тогда люди вот так же побросали где попало пожитки и бежали куда глаза глядят… Женщина долго стояла молча, разглядывая лежащую перед ней долину, затянутую голубоватой дымкой. Вспомнила мужа, который отправился разыскивать потерянный в суматохе табун лошадей бэйсэ, был схвачен дунганами и уже не вернулся. «Будь он сейчас жив-здоров, разве пришлось бы нам так мучиться… А Гомбо бэйсэ? Ведь это из-за его лошадей погиб муж, а он прогнал нас как собак. Сын-то ничего не знает. Когда отец пропал, ему и было-то всего три года. Ну да что теперь об этом вспоминать».

— Мам, а кто такой был Плешивый Зодов? — вдруг поинтересовался Батбаяр.

— Точно не знаю, сынок, — ответила Гэрэл. «До сих пор, оказывается, помнит, как кричала тогда хозяйка Норжиндэжид», — удивилась она и ласково, стараясь отвлечь сына от тяжелых воспоминаний, погладила его. Но мысли Батбаяра были заняты уже другим.

«Вот бы сейчас попасть с тем драконом в страну хана Хурмаста[3], — думал он. — Я бы там прежде всего кумыса напился…»

— Надо, надо нам отыскать хоть каплю воды, — простонала Гэрэл и вновь тронулась с места.

Увязая в песке, падая и тяжело поднимаясь, они брели меж барханов, но воды здесь не было и в помине. Зашло солнце, и закат выкрасил полнеба в алые и багровые цвета, будто природа перед наступлением темноты спешила показаться им во всей своей красе. Всю ночь они пролежали пластом, и хотя уже не так ныли натруженные ноги, исчезла резь в глазах, но в обезвоженных их телах слишком медленно восстанавливались силы. Едва рассвело, они отправились дальше и вскоре перевалили последнюю гряду барханов, за которой снова лежала бескрайняя, до самого горизонта, долина. Теперь даже тот небольшой тюк, что несла Гэрэл, стал ей в тягость. Батбаяр, задыхаясь, хватал воздух широко открытым ртом и все чаще спотыкался.

— Как ты, сынок? — спросила Гэрэл, а мальчик молча, словно у него не осталось сил на то, чтобы говорить, повел на нее потускневшими глазами и рухнул на землю. Мать, решив, что сын умирает, в полуобморочном состоянии опустилась подле него. Но Батбаяр шевельнулся и стал подниматься.

— Пойдем. Воды бы, — едва слышно прошелестел его слабый голосок, и воспаленные жаркие губы на мгновенье прижались к материнской щеке.

— Только не умирай, только не оставляй меня, — умоляюще шептала Гэрэл, поднимаясь вслед за сыном.

Свет восходящего солнца залил долину, и теперь она лежала перед ними как на ладони: выжженная пустыня — ни людей, ни животных, ни колодцев или водоемов — нигде ни капли влаги. Идти в полуденный зной уже не было сил.

Под первым попавшимся валуном разгребли песок и легли, прижавшись грудью к прохладной земле. Долго лежали, вдыхали запах сырости, самый сладкий сейчас для них запах, пока не забылись тяжелым сном.

Проснулись с наступлением вечерней прохлады. У Гэрэл болела голова, ныло все тело. Лицо Батбаяра опухло, налилось нездоровой краснотой.

— Мам, когда же мы с тобой попьем? — прошептал он. А Гэрэл — что она могла ему ответить? Впереди, куда ни кинешь взгляд, лишь горные кручи и скалы, в долине песок, сухая галька, редкие кусты саксаула и караганы да одинокий вяз. Уже в сумерках они поднялись на возвышенность, влекомые безумной надеждой, что там, за гребнем, найдут воду наверняка. У Батбаяра провалились глаза, все тело пылало, и ослабевшие ноги уже не держали его. Сердце матери не могло этого вынести. Гэрэл подхватила сына на плечи и понесла, хотя и ее силы были на исходе. Уже через несколько шагов она перестала отдавать себе отчет, куда и зачем идет. Она вовсе не думала о том, что сама может погибнуть. Шла, спотыкаясь о камни и проваливаясь в ямы, падая и снова поднимаясь, шла и заботилась только об одном: не уронить бы, не ушибить сына о какой-нибудь камень. И трудно было сказать, откуда у нее вдруг взялось столько силы. Гэрэл карабкалась все выше в горы. Перебравшись через гребень, она выползла на небольшую площадку, со всех сторон окруженную скалами, и села, привалившись спиной к валуну. Батбаяр хрипел. Воздух с присвистом и клекотом вырывался из его легких. Обнимая сына, мать думала только об одном — придет ли откуда спасенье.

Поднявшийся ветер гудел в расселинах скал, хлестал песком.

— Дальше идти нет смысла, только его еще больше измучаешь, — пробормотала Гэрэл, склоняясь к впавшему в забытье ребенку. Ветер, неистовствуя, трепал ее волосы, припорашивая их пылью. «Вот и конец всему», — подумала она, прижимаясь мокрым от слез лицом к пышущей жаром щеке сына, и еще крепче обняла слабое тельце, стараясь прикрыть его от ветра.

Вдруг повеяло свежестью, и на лицо ей упала капля дождя.

— О, небо! — воскликнула Гэрэл, изумленно поднимая глаза. В небе вспыхнула молния, прокатился гром и зашумел ливень. — Богиня моя! Не застудился бы мой мальчик под дождем, — забеспокоилась Гэрэл, укладывая сына на землю и укрывая его дэлом. — Вот радость-то какая… Теперь-то ты не покинешь меня, — приговаривала она, подставляя кувшин под струи воды, сбегавшие со скал. А дождь все лил и лил, как из ведра.

После дождя в углублениях на спине валуна-великана скопилось изрядное количество воды, и мать с сыном несколько дней провели в тупичке среди скал Ушгуинского хребта. Набравшись сил, они пошли дальше, опираясь на посохи, сделанные из пропитанной дымом родного очага жерди.

«Теперь будем идти только от воды к воде. А дня через два, глядишь, и выйдем к людям», — радовалась Гэрэл, оглядывая лежащую вокруг местность.

У подножия горы в голубоватой дымке лежала долина Батган. Пахло диким луком, кое-где в зарослях караганы мелькали серые спины антилоп, и сразу было ясно, что где-то поблизости должна быть вода. Гэрэл шла спокойно. Батбаяр достаточно уже окреп, и можно было за него не опасаться. И все же время от времени сердце у нее щемило — что-то их ждет впереди?

— Мам, а куда мы теперь пойдем?

— Помнишь, тот дедушка, что провожал нас, советовал: «Как доберетесь до Онгинского монастыря, постарайтесь пристроиться в каком-нибудь аиле у одинокого старика или старухи. Будете пилить ламам дрова, выносить мусор, и на еду вам хватит».

— А сколько дней туда добираться?

— Конному два-три дня нужно.

— А вы там бывали?

— Один раз, когда еще жив был твой отец, возил он меня туда на поклонение в праздник Майдара[4].

За разговором время летело быстро. Когда перевалило за полдень, Батбаяр вдруг остановился.

— Мама, глядите, люди.

— Кто же это такие? Мираж, что ли?

— Нет. Я их уже давно приметил, еще когда они во-он оттуда, с севера показались. Только поначалу я думал, что это антилопы, а сейчас присмотрелся — люди, — обрадованно зачастил Батбаяр.

Как завороженные, они повернули навстречу каравану. Топот копыт слышался все ближе. Одежды конников, скакавших по бокам приближающейся коляски, горели золотым позументом, ослепительно вспыхивали в лучах солнца жинсы на высоких чиновничьих шапках.

— Не иначе как важный сановник едет, — промолвила Гэрэл и тут же принялась бить поклоны.

Мимо них, блеснув стеклами окон, пронеслась зеленая коляска, а за ней свита: лама в желтом хурэмте и золотистого цвета цаме, князья в разноцветных дэлах, затканных драконами. Батбаяр глядел на них во все глаза.

Раньше ему казалось, что таких знатных, роскошно одетых людей, как Гомбо бэйсэ, на всем белом свете — по пальцам пересчитать. Но теперь, разглядывая сопровождающую экипаж свиту, убедился, что бэйсэ ничем не отличается от любого из этих телохранителей.

Гэрэл повернулась вслед процессии и продолжала бить поклоны. Но конный поезд неожиданно остановился. Гэрэл застыла в изумлении, глядя на призывно махавшего им рукавом человека с султаном на шапке. Ошеломленная внезапным вниманием, она схватила сына за руку и поспешила к каравану. Подойдя к колесу, согнулась в поклоне. Через распахнутую дверцу коляски на нее смотрел молодой белолицый мужчина. Голова его была непокрыта, волосы заплетены в длинную косу[5].

— Чьи и откуда будете?

Перепуганная Гэрэл согнулась еще ниже.

— Крепостные бэйсэ.

— Какого бэйсэ? — переспросил кто-то из свиты.

— Хурц бэйсэ.

— А-а, это Гомбо бэйсэ?! А как в этих песках оказались? — удивленно спросил сидевший в паланкине вельможа.

— Мы, рабы его, хотели бы добраться до Онгинского монастыря.

— Зачем? На моленье?

— Думаем поселиться там.

— Сына в ламы прочишь?

— Не знаю даже, как уж выйдет.

— Сколько вас и где ваши вьючные животные?

— Нас двое, а животных у нас никаких нет.

— Сколько дней идете?

— Шесть суток уже.

— Где же твоя юрта?

— Юрты нет.

— Бросили мы ее в песках, — вставил Батбаяр.

— Что-о? Бросили юрту?

— Ага, мы с мамой ее на себе несли-несли, да так и оставили в барханах, там, на юге, — пояснил Батбаяр, показывая назад.

Мужчина вышел из коляски и стоял, с интересом приглядываясь к мальчику.

— Выходит, вы всю Бударганскую гоби пешком прошли? Живет там сейчас кто-нибудь?

— Мало того что пешком, еще и юрту на себе тащили. А людей там — ни единой души.

— Так как же вы умудрились в живых остаться?

— Смилуйтесь, почтенный мой господин, над рабами неразумными. Совсем мы измучились. Я там по дурости единственное свое дитя чуть не загубила. Спаслись только благодаря вашим молитвам[6] да покровительству неба, ниспославшего нам дождь, — пролепетала Гэрэл, склоняясь до самой земли.

— Ох и досталось же нам! Идем, а ноги не слушаются, подгибаются, в горле сушь, в животе жжет, хоть ложись и помирай. Я уж и на ногах не держался, так мама брала меня в охапку и несла… А в жару разроем песок, ляжем животом на землю и лежим… — захлебываясь рассказывал Батбаяр.

Белолицый вельможа слушал мальчика с таким вниманием, что стоявшие рядом нойоны только диву давались.

— Смерть и вправду рядом с вами ходила… А мальчишка-то находчив! — поворачиваясь к свите, произнес этот важный господин.

— Истинно так! — хором отвечали ему князья и сгибались в поклоне. Люди ловили каждое его движение, и стоило только вельможе пошевелиться, как перед ним тут же образовывалось свободное пространство.

«Уж не сам ли богоравный владыка? — подумала Гэрэл, наблюдая за свитой. — А приветлив-то как!»

— И все-таки почему вы ушли из родных мест? Бэйсэ-гуай ведь у себя, в орго? — осведомился вельможа, и Батбаяр радостно, во весь голос, затараторил:

— Все началось с песчаной бури. Погода стояла — хуже некуда. А мы с мамой воду несли. Поставила она бадью на землю и вырвалось у нее: «Ох, чтоб тебя!..» Тут из юрты госпожа наша ка-ак выскочит да как начнет ругаться: «Ты, говорит, хочешь, чтобы с нами, как с Зодовом Плешивым стало, не смей больше и близко подходить…» Ну и прогнала… Потом они откочевали, а мы с мамой, сто лет ей жизни, остались…

Вельможа помрачнел, задумался, прошелся взад и вперед.

— Ты знаешь, что за человек был Зодов? — обратился он к Батбаяру.

— Нет. Спрашивал у мамы, да она сама не знает.

— Я о таком не слышала, господин мой, — обеспокоенно произнесла Гэрэл и снова низко поклонилась.

Свита притихла. Высокий сановник потемнел лицом, опустил глаза и зашагал к коляске. Потом опять повернулся к Батбаяру.

— Ламой станешь?

Батбаяр молчал.

— Что ж, если не хочешь быть хувраком, можешь выучиться ювелирному делу.

— Я умею вязать петлю для укрюка. Могу лошадей арканить, юрту поставить.

— О-о, да ты просто молодец! — произнес вельможа, разглядывая мальчика. — Неглуп и глаз у тебя острый.

Усаживаясь в коляску, спросил у пожилого, с франтоватой ниточкой усов, князя.

— Как же мы оставим их тут одних-то?

— А-а, что они нам, мой господин, — уклончиво ответил тот, косясь на Гэрэл.

— Сейчас отсюда в Гоби все откочевали. И чем дальше на север, тем меньше у этих горемык надежды наткнуться на людей. Так что дорога у них одна — прямо в пасть волкам. Или от голода умрут… Тоже, знаете ли, вполне возможный конец, — сказал вельможа и задумался.

На высокий лоб набежали морщины, приятное, гладкое лицо помрачнело, стало жестче. Гэрэл не сводила с него взгляда. Величавость движений, живые черные глаза и белозубая улыбка делали облик этого господина настолько обаятельным, что женщину тянуло коснуться хотя бы края его одежд.

— Ну вот что, залан-гуай! Отдайте им одну из заводных лошадей. Ту, что посмирнее, — объявил свое решение вельможа, и телохранители поспешили выполнять его приказание. — А вы отправляйтесь на запад и постарайтесь добраться до озера Гун. Аилов по берегам много. Оттуда уже пойдете на север, лучше всего через Улан эргийн хосог. Там тоже всегда людей можно встретить — охраняют оставленное кочующими аилами имущество.

Телохранители подвели пузатого гнедого конька и передали повод Гэрэл.

— А что без уздечки? — осведомился вельможа.

— Нет лишней, господин.

— Не беда, уздечку и из пояса сделают. Но хоть потник-то найдется?

Дали и потник. Вельможа приветливо улыбнулся Батбаяру.

— Ну что же, удалец, заходи по осени, когда я вернусь в хурээ. Не забудешь?

— Непременно, добрый господин. Низкий поклон вам за ваше милосердие, — в один голос воскликнули Батбаяр и Гэрэл, опускаясь на колени.

Один из телохранителей — смуглый, худощавый парень высокого роста — сунул Батбаяру борцоков и сушеного творога.

— Меня зовут Содном. Понадоблюсь, ищи возле Зогойнского орго, — участливо произнес он и погладил мальчика по голове.

Коляска тронулась и покатила дальше.

— Сто лет вам жизни, — еще раз поклонилась вслед Гэрэл.

— Мам, а кто это был?

— Не знаю, сынок. Но видно, очень благородный и добродетельный господин. Может, и сам хубилган. Сто лет ему жизни! Видишь, и коляска у него красивее, чем у нашего бэйсэ. Да как их сравнивать-то? Раньше мне и в голову не могло прийти, что почтенный князь, встретив простолюдинов в степи, и поговорить с ними не погнушается, да еще и приветит вот так, как нас с тобой.

— Мне велел зайти осенью. А как узнать, к кому идти?

— Видно, это был сам Розовый нойон. Больше некому! Показывали мне его, когда я ездила на поклонение Майдару. Да только издали лица не разглядеть было, а поближе подойти не удалось: вокруг асарта, где он сидел, такая толпа собралась — того и гляди задавили бы.

Мать и сын несколько раз обошли лошадку кругом, осмотрели княжеский подарок, взнуздали ее, приладили на спину свернутые дэлы. Гэрэл подсадила мальчика, взобралась сама, и они отправились в путь. Батбаяр был в восторге. Лихо гикая, он погнал скакуна вперед. Но, проскакав немного, лошадка переходила на шаг. Видно, привыкла в свое время возить какого-нибудь старика, выпасавшего отару, или катать чьего-то изнеженного отпрыска. Уж очень была она смирной и не менее того ленивой. Как только Батбаяр переставал подгонять ее, тут же останавливалась и тянулась за ближайшим пучком травы.

Сгущались сумерки. По земле стлалась туманная дымка, и оттого, в какую сторону не посмотри, равнине, казалось, не было конца.