Гром

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ СМУТА

Бежит река Зэлтэр по узкой долине, журчит, несет свои прозрачные воды меж величавых гор, покрытых густыми лесами. Поросла долина высокой — по стремя, травой; цветами пестрит. Под легкими порывами ветра трава колышется, и кажется, будто это бегут разноцветные волны. Все здесь напоминает Хоргой хурэмт: и росинки-жемчужины на цветах по утрам, и леса, отливающие червонным золотом на закате, и радуга в небе после дождя… Разносится по долине рев быков, ржание лошадей, крики турпанов и песни, которые во все горло распевают мальчишки, пасущие коров. Араты из торгутских аилов, перекочевавших недавно на Зэлтэр из южных хошунов, заметив на опушке леса молодого мужчину, погоняющего вола, груженного вязанками дров, переговариваются:

— Наверное, издалека пришел.

— Да, натерпелся парень. Видел, какие рубцы у него на скулах?

— Жизнь заставила покинуть родные места, вот и пошел скитаться, а здесь работу нашел и остался.

— А может, он беглый преступник?

— Все может быть, только не похож он ни на вора, ни на грабителя.

— Да, парень хороший. Всегда помочь готов людям Отобьется корова от стада или лошадь от табуна, он не посмотрит, чья она, — пригонит назад.

— Повезло Нэрэн-гуаю. Детей нет, а тут судьба такого парня послала. Теперь они со старухой не нарадуются.

— Радуются — это ладно. Главное, что он скот не угонит. Сразу видно. Не такой человек.

— Откуда ты знаешь? Халхасцы говорят: «У змеи пестрота снаружи, у человека подлость — внутри».

— Не-е, парень говорил, что перегонял скот русских торговцев, а где сливаются Орхон и Селенга, потерял лошадь, отстал. Теперь ждет, когда торговцы будут возвращаться назад. А пока решил денег подзаработать.

— Может, и так. По дому, видно, скучает, по жене с детишками. Сядет на берегу реки и слушает, как кричат турпаны, и все думает о чем-то. А у самого лицо грустное такое, — говорили между собой араты.

Батбаяр шел к границе той самой дорогой, по которой ему уже приходилось ездить. По пути он встретил русских купцов, нанялся к ним перегонять скот, но потерял лошадь и отстал. До реки Зэлтэр добирался пешком. Здесь он узнал, что по всей границе идут бои между белыми и красными. «Смутное время, — говорили араты. — Убивают всех без разбора». И Батбаяр решил выждать, осмотреться, а при возможности раздобыть коня. «Идти пешим, не зная дороги, — опасно, — думал он. — Как бы не вызвать подозрения». На реке Зэлтэр Батбаяр встретил семью старика торгута, у которого было немного скота. Старик разрешил ему пожить у них в аиле, что для Батбаяра было, как говорится, настоящим даром судьбы. Нэрэн увидел в Батбаяре такого же усталого и измученного человека, как он сам, и от всей души пожалел.

— Ешь и пей, что тебе хочется, а надумаешь ездить — любую лошадь бери, — сказал старик.

Старуха поначалу противилась:

— Кто его знает, что он за человек. Сейчас всяких полно.

Но старик отмахнулся.

— Ничего. Беды нам от него ждать не приходится. Видно, досталось парню не меньше, чем нашему покойному сыну. Прости меня, господи, — ответил он и пошел в юрту ставить еще одну кровать. Батбаяр прожил у стариков лето и осень. Днем пас скот, а вечером брал старую кремневку Нэрэна и уходил в тайгу за косулями. На закате, когда долину заливал палевый свет заходящего солнца, Батбаяр гнал с пастбища скотину и пел:

Эту песню он пел еще в родных местах, и каждому, кто ее слышал, она бередила душу.

— Видно, у этого парня в родных местах осталась любимая, — переговаривались девушки, доившие коров. Вышел из юрты старик Нэрэн, прислушался к песне, подумал:

«А парню нашему, видно, что-то жжет сердце».

С полсотни, а то и больше семей, говорящих на своем диалекте и называвших себя жителями хошуна Ялгун-батора, перекочевали на Зэлтэр недавно. Были они небогаты и на первый взгляд прижимисты. Но вскоре Батбаяр узнал и полюбил этих открытых, простодушных людей за то, что умели они довольствоваться малым, за их отзывчивость, веселье и шутки.

Однажды теплым осенним вечером старик Нэрэн и Батбаяр накосили на опушке травы, сгребли ее в копну и прилегли отдохнуть. Закурили и разговорились о жизни.

— Чего только не приходится человеку пережить на своем веку, — сказал Нэрэн. — Сами-то мы из Синьцзяна. Ну и поиздевались над нами китайские войска. Житья от них не стало — пришлось бежать. Откочевало аилов шестьдесят, а то и больше. Но не все приехали сюда, некоторые еще раньше осели. А сын мой навечно в Синьцзяне остался. Его схватили и замучили за то, что он сказал: «Как бы мне хотелось оказаться там, где нет китайских нойонов».

Старик умолк, в глазах его было страдание.

— Сидел бы сейчас рядом со мной, — помолчав, продолжал старик. — Славный был парень, как ты. Но я отплатил им за все. Когда Ялгун-батор пошел воевать с черномундирниками, я поехал вместе с монгольскими цириками. Немало положил я китайских солдат в сражении при Сайхан тал.

«Скрывают плохое, о хорошем рассказывают», — вспомнилось Батбаяру, и он открылся старику без утайки поведал обо всем, что с ним произошло.

— Я догадывался, сынок! По глазам видел. Но смотри, никому ни слова об этом. И здесь найдутся любители порадоваться чужой беде. Время сейчас тревожное, надо бы откочевать в верховья Зэлтэра, подальше от людской суеты. Возвращаться сейчас домой тебе никак нельзя.

С того дня старый Нэрэн еще больше привязался к Батбаяру, полюбил его, как родного сына. Было ему за шестьдесят, но выглядел он совсем стариком. Сдержанный, скупой на слова, Батбаяру он напоминал Дашдамбу, только, не в пример тестю, то и дело поминал бога.

Батбаяр все чаще седлал коня, брал ружье и уезжал в Зэлтэрскую тайгу искать следы кабанов. На лесных тропах ему нередко встречался рябой, высокий мужчина лет сорока на белом коне, с берданкой за плечами. Был он, видно, удачлив и никогда не возвращался с охоты с пустыми тороками. Познакомился с ним Батбаяр при довольно забавных обстоятельствах. Батбаяр искал косуль на северном склоне перевала Сахалтын даваа и выехал на опушку. Там у костра сидел охотник и обжаривал на огне разрубленную на огромные куски тушу изюбря.

— Пусть будут полными ваши торока, — приветствовал его Батбаяр, спрыгнув с коня.

— Да будут твои уста всегда смазаны маслом, — ответил охотник. У Батбаяра, весь день ездившего по лесу, при виде жареного мяса потекли слюнки.

— Ну что, халхаский молодец, твои торока тоже полны? — спросил рябой охотник, протягивая ему на вертеле кусок мяса.

«Откуда он знает, что я из других мест? Может, обо мне уже разговоры пошли?» — подумал Батбаяр, отрезая ножом кусок мяса и отправляя в рот.

— Видел, как ты по лесу ездишь. Думаю, парень наверняка из Хангая. Нравится тебе здесь? Привыкаешь?

Охотник долго рассказывал, каких косуль и где можно найти, как их загонять. Говорил он лишь об охоте, ничем другим, видно, не интересовался.

— Зачем вы жарите все мясо? — спросил Батбаяр.

— Есть на то причина. Всю жизнь меня кормит хангай. Если обжарить мясо, даже добытое в летнюю пору, вот так, на открытом огне, оно не скоро испортится, — объяснил охотник.

— А, так это рябой Чулудай. Что ж, вдвоем вам будет веселей, — сказал старый Нэрэн, узнав о знакомстве Батбаяра. — Бедняк он, семья большая, вот и кормится тем, что бог пошлет в горах. С таким человеком дружбу водить не зазорно.

Теперь Батбаяр все чаще ездил на охоту с Чулудаем. Время летело незаметно. Батбаяр учился загонять кабанов устраивать засады, ставить западни и ловушки. Вместе ходили на косуль. Однажды, подкрадываясь к стаду кабанов, Батбаяр зашел с подветренной стороны и неловко наступил на сухую ветку. Вспугнутые животные бросились бежать.

— Нет у тебя таланта к охоте. Если будешь ходить и думать лишь о жене, над тобой не только антилопы, мыши с сусликами станут смеяться, — шутил Чулудай.

«А правда, не слишком ли я приуныл, — подумал Батбаяр. — Надо бы взбодриться, глядеть веселей». Но перед глазами и днем, и ночью стояла маленькая серая юрта, седая мать с добрым взглядом; черноглазая Лхама с легким румянцем на щеках. Вот она бежит за аргалом, идет по воду, звонко смеется… Казалось, совсем недавно он выезжал на берег Орхона, с шумом несущего свои воды на север, и каждый раз встречался там с Лхамой, пригнавшей отару на водопой. Она сидела на валуне, смотрела на свое отражение в воде и что-то напевала, а он, взволнованный, мчался к ней…

«Какое это было прекрасное время! Лхама всегда была рядом, согревала мне душу», — грустил Батбаяр. Скалы в долине реки Зэлтэр напоминали ему утес в верховьях Орхона, где они стояли, прижавшись друг к другу.

— Аюур превратил мою жизнь в ад, — стиснув зубы, шептал Батбаяр. — Нет более зловредной скотины на свете, чем этот подлец.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Батбаяр вспоминал, как гулял в России по берегу Финского залива, как танцевала Даваху в пади Хандгайт, куда возили на прогулку русского консула; как он, Батбаяр, приехал к Гомбо бэйсэ с посланием от богдо-гэгэна; как нежно сжимал тонкие пальцы смуглой Даваху. Но это лишь на время заставляло его забыть о Лхаме, а легче не становилось.

По первому снегу Батбаяр и Чулудай поехали охотиться на лис и волков. Возвращались с полными тороками. В долине пустили коней попастись.

— Прошлой ночью к Ялгун-батору приехал человек. Рассказывал, что в Да хурээ полно китайских солдат, — сказал Чулудай.

«Это Билэг-Очир пригласил их для защиты от красных», — подумал Батбаяр.

— Ах, вот оно что? Ну и как?

— Добра от китайских солдат не жди. Мы-то их хорошо знаем. В Синьцзяне познакомились. Китайские нойоны только и мечтают, как бы передавить будто насекомых таких бедняков, как мы, а потом захватить их землю, любую, какая понравится, — задумчиво произнес Чулудай, попыхивая трубкой.

«Оказывается, и он не безразличен к политике. Да и нельзя в такое время быть безразличным».

— Теперь уже ни для кого не секрет, чего добиваются китайцы, — сказал Батбаяр. — А что делают прибывшие солдаты?

— В третий год многими возведенного мы в южных хошунах всыпали им хорошенько. Так что прежде всего они возьмутся за нас.

«Что же теперь будет?» — думал Батбаяр.

Пришла зима, всю долину завалило снегом. Батбаяр по-прежнему охотился, пас скот, носил дрова. Прошел слух о жестокости солдат в Да хурээ, о том, что китайский командующий нойон Сюй потребовал отказаться от автономии. А да-лама, нынешний премьер-министр, всякий раз возвращается от Сюй-нойона с мешком серебра. Когда мелкие нойоны и чиновники собрались на хурал и решили не соглашаться на ликвидацию автономии, да-лама разгневался, набросился на них с руганью. Прибывший в Да хурээ генерал Сюй Шучжэн устроил для крупных нойонов и чиновников прием. Большой пир, говорят, закатил. Заставлял играть в разные игры. Видно, хотел узнать, насколько умны монгольские нойоны, как относятся к государственности и что думают о нем самом. Потом заявил, что государство должно быть уничтожено. Мы, говорит, увеличим население ваших северных окраин. Будем зерно выращивать. Это значит, что часть Монголии заселят китайцами, чтобы монголы растворились в их массе. И ни один из наших нойонов рта не открыл, не попытался себя защитить, разоблачить эти черные замыслы. Только пили да ели. А затем, опьянев, стали приставать к китайским служанкам, чуть было не осрамились. Генерал Сюй посмотрел на них и сказал своим приближенным: «Животные, которых не заботит ничто, кроме собственного желудка». Тогда, видно, он и поверил: «Здесь можно делать все, что пожелаю». Объявил себя «главой Западного края». По улицам каждый день маршируют солдаты — гамины, мощь свою показывают, всех недовольных хватают.

Вскоре стали поговаривать, что стараниями китайского генерала монгольское государство больше не существует.

— Сюй издал указ о выплате старых долгов вместе с процентами, — шумели араты. — Китайские торговцы и представители фирм ликуют от радости. Повытаскивали на свет все долговые книги, доставшиеся им еще от предков. А как ругаются, как проклинают нас! Где же выход?

Слушая все это, Батбаяр не знал, что делать. Он готов был ехать в Да хурээ, домой, пересечь границу, уйти на север — все, что угодно, только не сидеть сложа руки. Поделился своими мыслями со старым Нэрэном.

— Кто же идет тушить пожар голыми руками. Я уже потерял одного сына. Подожди, разберись в обстановке, — ответил старик. — Я, вообще-то, собираюсь переселиться в верховья реки, там и тебе будет спокойнее.

Вскоре несколько аилов откочевали в верховья Зэлтэр, места глухие, малонаселенные. Туда редко кто забредал, в основном охотники. Там и пережили зиму и весну.

Батбаяр с охотниками бродил по горам, больше нечем было заняться. А когда начал таять снег и река сбросила свой ледяной покров, парень с утра до вечера пропадал на берегу — бил острогой тайменей. Казалось бы, грустить некогда, но на душе у него было тревожно. Он часто видел во сне жену и тогда утром вставал задумчивый, сидел на берегу и смотрел на виду. Зазеленела на склонах трава, и Батбаяр с Чулудаем поехали в долину Селенги раздобыть немного муки и чая. Встречавшиеся по дороге люди с грустью говорили: «Попали в руки китайских солдат, теперь будем заживо в аду маяться». Батбаяр вез несколько лисьих и волчьих шкур, добытых прошлой и позапрошлой зимой. У лабаза фирмы Хорхой спешились, подошли к аратам, толпившимся у дверей, от них услышали, что представитель фирмы уехал вместе с китайскими нойонами вверх по реке осматривать крестьянские поселения и деревни, выяснять сколько у кого скота и инструмента. «Он и за людей-то нас не считает, — говорили араты, — зовет коровами. Вы, говорит, не вздумайте тут мычать, ваш богдо кланяется портрету нашего да жунтана, а вы скоро будете моим тапочкам кланяться, отруби вымаливать».

Лабаз открыли лишь к вечеру. Батбаяр вошел в лавку и положил на прилавок шкуры. Торговец в наброшенном на плечи черном хурэмте потряс их, подул, покачал головой.

— Шкура весенняя, линялая. Таких не берем.

— Да нет же. Мы их зимой добыли, — возразил Батбаяр.

— Знаю я. Прошло время, когда мы втридорога брали у вас весеннюю линялую пушнину! — заорал торговец. — Скоро вы ее задаром отдадите. Бери свое гнилье и выбрось его подальше отсюда. Пошел прочь, скотина! — Торговец схватил шкуры и швырнул на пол.

— Что это с вами? Или брюхо набили, больше не лезет? — обозлился Чулудай.

— Что ты сказал? Это ты, корова, нас кормишь?

— Если мы коровы, то ты…

— Что, хочешь сказать — ишаки? Значит, и генерал Сюй ишак? Мы отправим тебя в Да хурээ, там с тебя живо шкуру спустят.

Батбаяр вскипел, сжал в руке кнут.

— Мы сюда не побираться пришли, — сказал он сквозь зубы.

— Зря вы с ним связываетесь, — стали уговаривать араты Батбаяра и Чулудая. — С тех пор как приехали китайские нойоны с солдатами, их так и распирает от спеси. Уезжайте быстрее. Лучше чай из травы пить. У них в доме ружья.

— Представитель фирмы с китайскими нойонами вверх по реке уехал. Вернется скоро. Не спорьте вы с ними, не то беду наживете.

Чулудай подобрал с пола шкуры, подошел к двери и принялся их вытряхивать, подняв в лавке столбы пыли. Торговец завопил дурным голосом.

— Не ори, не то запрем и подожжем лавку, — пригрозил, выходя, Батбаяр.

Возвращались на Зэлтэр и без чая, и без муки. «Китайские торговцы словно взбесились. Но почему? — недоумевал Батбаяр. — Может, чуют, что нам, монголам, не долго жить осталось? Да, пожалуй. Кто теперь моей матери чаю достанет? Как там Лхама? Если генерал Сюй разогнал правительство, значит, и следователя, и рябого зайсана из Управления шанзотбы лишили постов. Но стало ли меньше покровителей у Аюура бойды? Он может наговорить обо мне в монастырской джасе все, что угодно. Да и китайские нойоны его наверняка жалуют. Он давно с Шивэ оворскими торговцами поддерживал отношения. Чем всего бояться, лучше сразу лечь да умереть. Поеду на родину, там найдется, кому меня защитить. Раздобуду коня и поеду. Сообщу домой что жив и здоров, а с Аюуром придумаю, как расправиться. Положу его живьем в гроб, а после этого к красным подамся».

И Батбаяр сказал Нэрэну:

— Надо мне возвращаться домой. По-другому я поступить не могу.

— Раз так решил, бери любую лошадь и поезжай. Не забывай старика! У вас, халхасцев, есть пословица: «Длинна дорога у мужчины». Спаси тебя господи.

Чулудай пообещал достать другу седло, уздечку и ружье. Ехать Батбаяр решил летом, но с ним случилась беда, которая сорвала все его планы. Однажды, когда гнал раненую косулю, он поскользнулся, сорвался со скалы и повредил ногу. До юрты старого Нэрэна едва добрался. Старик ухаживал за ним как только мог, лечила старуха знахарка. От сильного ушиба вскрылись старые раны.

— Видно, местному духу-хранителю не хочется меня отпускать, — невесело шутил Батбаяр. Он пролежал все лето и осень. А когда с деревьев стали падать листья, снова пошли всякие слухи. Однажды, когда старик погнал на пастбище скот, а старуха ушла за дровами, в юрту заглянул Чулудай.

— Это тебе на суп, — сказал он, вынимая из мешка половину оленьей туши, разрубленной на куски. — В Да хурээ, говорят, китайским солдатам не дают покоя. Повсюду расклеивают листовки «гамины — людоеды, убирайтесь прочь!». А китайцы озверели. Хватают всех подряд, даже лам с нойонами бросают в тюрьму. И еще рассказывают, будто в Да хурээ появились какие-то люди, которые называют себя представителями Народной партии. Они собирают всех, кто хочет бороться с гаминовским отребьем, учат их воевать, расклеивают по городу листовки, призывая подняться на борьбу с китайскими захватчиками, собирают оружие. Не похоже, чтобы эти люди хотели на войне руки погреть, нажиться.

— А вот это, действительно, интересная новость, — оживился Батбаяр. — Не слышал, кто возглавляет Народную партию?

— Как будто Сухэ-Батор. Говорят, он и семеро членов этой партии поехали в красную Россию за оружием.

— Все правильно. Кто думает о родине, должен обращаться к красному правительству, — сказал Батбаяр. В радостном возбуждении, он приподнялся и тут же упал на постель — нестерпимо заныла больная нога.

— Погоди-ка. Ты откуда знаешь, что все правильно?

— Как же мне не знать? Я встречался с людьми, которые были на стороне красного правительства.

— Да ну? Так, может, ты агент этой самой Народной партии, а не погонщик скота?

— Я — не агент. И не погонщик. Я был у моего господина телохранителем. И вместе с ним ездил в Россию. А теперь я беглец.

— Что ты беглый, я догадывался. Вот только не знал, откуда и почему сбежал. — Чулудай повеселел, приободрился и Батбаяр. Вытряхнув последние крошки табака из кисета, они закурили.

— Начнутся сейчас дела. О Сухэ я слышал еще во время войны с черномундирниками. Они его тоже боялись. Уж очень он храбрый. Знаешь, есть такая присказка:

— Так вот, Сухэ совсем другой, — сказал Батбаяр и попросил: — Ты слушай, что говорят, и все мне рассказывай.

Батбаяр потерял покой. «Съездить бы посмотреть, что за Народная партия. Хоть бы скорее выгнали всех этих негодяев: толсторожего следователя, рябого зайсана, большеголового бойду и вместе с ними — гаминов, — думал он. — Невезучий я все-таки. Сколько на мою голову бед свалилось! И за что, спрашивается. Никогда никому зла не причинил».

Вершины гор надели серебряные короны, пришли холода. Батбаяр пил медвежью желчь, натирал медвежьим салом больную ногу, и день ото дня ему становилось все лучше. Он уже выходил из юрты, собирал хворост, но на коне еще ездить не мог. В это время разнесся слух, что с севера прибыли отряды атамана Сухарева. Все чаще попадались на глаза русские и буряты в солдатских шинелях с винтовками за плечами, группами по пять-десять человек разъезжали на конях.

— Трудное время настало. С севера к нам приближается война красных с белыми, на юге грабят гамины. Как бы это сделать, чтобы через неделю-другую ты мог встать на ноги, — бормотал старый Нэрэн.

Пошли разговоры, что атаман Сухарев переправился через Зэлтэр и на Селенге, в местечке Дух нарс, в глухом сосновом лесу его солдаты строят дома. Сгоняют на строительство всех, кого можно, скупают коней, скот. Золотых янчанов у них видимо-невидимо. Похоже, туда еще солдаты придут, будут грабить, отбирать лошадей, скотину. А не дашь, по всякому может обернуться, видно, страшные они люди. Вдоль границы пожгли все русские и бурятские аилы, которые не хотели с ними идти, а людей перебили. Но как пришли в Монголию, стали приветливыми, ласковыми.

К этому времени на Зэлтэр потянулись с севера обозы переселенцев. Русские и бурятские семьи гнали коров, свиней, домашнюю птицу, ставили в лесах шалаши, копали землянки. «Ищем, где бы укрыться. В России красные с белыми передрались, никакой жизни нет», — жаловались беженцы.

«Интересно, что стало с теми семерыми, которые уехали в Россию, — думал Батбаяр. — Эх, скорее бы нога поджила. В седле и смерть встретить не стыдно».

Однажды приехал Чулудай, привез тушу косули. Поглядел на друга, сказал:

— Скоро ты будешь скакать по горам, как олень. А теперь слушай. В Да хурээ, видно, плохи дела. Гамины, говорят, просто взбесились. Хватают всех, даже нойонов. Богдо-гэгэна арестовали.

— Ох, грехи наши тяжкие, везде плохо. Куда нам теперь деваться? Уже и так забрались в самую глушь, — сказал старый Нэрэн, тревожась за Батбаяра, который все еще хромал.

— Ничего. Найдем, куда деться, — спокойно ответил Чулудай. — Сейчас пару косуль завалить бы, чтобы семья не голодала. Времена-то какие настали, ничего не достанешь. Ты выздоравливай побыстрее, на охоту пойдем, — сказал он на прощанье Батбаяру.

В семье старого Нэрэна варили мясо косули и поминали Чулудая добрым словом: «Дар друга — золото». Через несколько дней охотник прискакал снова и, торопливо поздоровавшись, сказал:

— Мы в солдаты уходим.

— В какие солдаты? — в один голос воскликнули Батбаяр и старый Нэрэн.

— В Дэд шивэ пришли цирики Народной партии, с боем выбили гаминов и теперь проводят мобилизацию. Недавно к Ялгун-батору приехали два человека передали ему послание командующего армией Сухэ-Батора. Собирай, говорят, всех мужчин, которые способны держать оружие, и приезжай. Будем вместе бороться за восстановление нашего государства. Как только они уехали, Ялгун-батор отправил младшего брата посмотреть, что у них там да как. Он вернулся и рассказал, что цирики Народной партии — это сила. Им красное правительство России помогает. Начальники караулов из Хярана, Булгатая, Хулдая, Хавтгая, Ордока и Эрэна договорились идти на соединение с ними. Завтра уходим, — весело произнес Чулудай.

— Все уезжают, а я как же? — заволновался Нэрэн.

— Ялгун-батор велел старикам оставаться дома, присматривать за хозяйством.

— И много таких, которые, сидя в глуши, будут сторожить женщин и детей?

— Немного, наверное. Кстати, Мэнгэ залан сказал: «Если Ялгун-батор перейдет на сторону Народной партии, нам с ним не по пути». Прошлой ночью он вместе с семьей куда-то уехал, — сказал Чулудай.

— Ялгун-батор с заланом давно на ножах. Мэнгэ все делает наперекор ему. «Если сороки соберутся в стаю, перед ними и тигр не устоит», — с горечью промолвил Нэрэн. — Э-э, спаси нас, господи.

— Я бы с вами поехал, да лошади нет, — пробормотал, помрачнев, Батбаяр.

— Бери любую, да вот нога…

— Старик прав, — поддержал Нэрэна охотник.

— А что же мне делать?

— На одной ноге не повоюешь, — сказал Нэрэн. — Наберись терпения, полежи, не двигаясь, несколько дней, тогда нога у тебя заживет и ты на коне их догонишь.

— Так, действительно, будет лучше, — согласился Чулудай. Они поговорили еще немного, Чулудай попил чаю и к ночи уехал. С уходом охотника юрта словно опустела. Сухие смолистые ветки, пылавшие в очаге, стреляли искрами, в котле булькал суп из косули, и в юрте вкусно пахло диким луком. Батбаяр, не отрываясь, смотрел на красноватые языки пламени, и в его памяти вставали картины Орхонского водопада, живописное озеро Хятрун, облюбованное турпанами, Хоргой хурэмт и пропасти Бадая, благоухающая, пестрая от цветов степь, лохматые кроны кедров, гранитный утес, с которым связано столько воспоминаний. «Лхама уверена, что я сплю вечным сном в промерзшей земле. Мама страдает, все глаза выплакала. Донров радуется», — эти мысли чуть ли не каждую ночь мучили Батбаяра.

— Надо возвращаться домой, — прошептал он.

Шли дни. Араты на Зэлтэре гадали: что будет? Почти все одобряли Ялгун-батора, который пошел за Народной партией, считали его умным и опытным. Но некоторые сомневались.

— Э-э, кто его знает. Красные, говорят, греха не боятся, добродетель забыли. Мэнгэ залан тоже немало повидал на своем веку, русский атаман, к которому он примкнул, и силен, и богат.

Старый Нэрэн оседлал коня и уехал, а вернувшись, рассказал:

— Э-э, спаси нас, господь. С северо-востока через Онон и Керулен идет с огромным войском очень серьезный человек. Командующий барон Да хурээ приступом взял, гаминовских солдат, говорят, перебил — не сосчитать: кучами лежат. А сам барон от пуль словно заговоренный. Когда на окраине Да хурээ сражался с китайскими солдатами, снаряд угодил ему прямо в живот. Лошадь под ним рухнула на землю, а барон как ни в чем не бывало стоит, в бинокль смотрит. Все надеется, что скоро водворятся мир и покой.

Старый торгут с гордостью рассказывал о том, что русский командующий, как только вошел в Да хурээ, сразу же освободил из гаминовской тюрьмы богдо-гэгэна и попросил его снова пожаловать на ханский престол. Богдо издал указ, в котором назвал русского полководца «пожаловавшим к нам хубилганом черного Манжушри» и наградил его званием «Великого героя — восстановителя государства». Богдо-гэгэн наверняка предвидел его приход.

— Милостивый, благодетельный человек наш богдо. Когда несколько торгутских аилов не знали, где головы приклонить, он нам пожаловал эту прекрасную долину Спаси нас, господи, сказал Нэрэн. — Вот так. А эти грабители в черных мундирах, когда их погнали из Да хурээ, отступая, сожгли уртон Хурэмт, вырезали лам Харагинского храма. В Маймачэне их видимо-невидимо собралось. Может, мстить собираются, кто их знает Теперь небось схватили там наших и мучают. Хорошо, что ты не поехал, сам бог тебя спас. Видно, прав был Мэнгэ. Ничего не скажешь — бывалый мужик, — Нэрэн прищелкнул языком. Батбаяр недоумевал: «Выходит, войска красного правительства России прошли стороной? С ними ведь наверняка были и сторонники Сухэ-Батора. Эх, скорее бы встать на ноги!»

— Значит, барон — командующий войсками красного правительства России? — спросил Батбаяр.

— Нет, — покачал головой Нэрэн. — Он на красного не похож. Говорят, красные поклялись убивать даже своих отцов, матерей, жен и детей, если они не будут соглашаться с их идеями. Так разве отдали бы они ханский престол нашему богдо? Ты к красным не ходи. И к атаману тоже. Повремени немного. Это мой добрый тебе совет. Посмотрим, кто победит. А то примкнешь к одним, а победят другие. Тогда не поздоровится. Попробуй отгадай, кто кого одолеет. Спаси нас, господи! Нам, старикам, ничего не страшно. Мы свое пожили, за тебя тревожусь. Сына я потерял, а ты мне все равно что сын.

На южных склонах начал таять снег. Стада оленей все чаще выходили на лесные поляны пощипать траву на проталинах. В этом году оттепель началась рано, дни стояли тихие, солнечные.

«Нечего мне отсиживаться в этой глуши. Попрошу у Нэрэн-гуая коня и поеду следом за Чулудаем», — думал Батбаяр. В это время разнесся слух, будто Мэнгэ залан привел множество солдат — русских и бурят, ездил в Хужир, Хулдай, Гурван толгой, грозил отомстить всем, кто перешел на сторону красных, отбирал лошадей, скот. Ночью трое солдат атамана приехали в хотон Чулудая, который стоит в роще на берегу реки, влезли через тоно в юрту, просидели там до утра, а потом согнали всех в загон для скота и собственными руками передушили, чтобы не тратить патронов. Кричали: «Теперь можете идти к красным». Весь скот угнали. «Надо спасаться пока не поздно», — говорили люди и, наспех собравшись, откочевывали на север, в горы. Целыми днями не смолкали крики, детский плач, лай собак, мычанье коров.

— Как быть? Может, откочевать вместе со всеми? Я теперь могу ехать куда угодно, — сказал Батбаяр.

— Не знаю, что и делать, — ответил старик. — Это все из-за того, что Ялгун-батор бэйсэ увел с собой людей к красным. Но из наших с ним никто не пошел. Я Мэнгэ знаю. Вообще-то, он неплохо относился к своим податным аратам.

— Видел я несколько раз этого залана. Высокомерный и смотрит косо. Злой, что ли? — спросил Батбаяр.

— Ладно, — сказал Нэрэн. — Погодим пока откочевывать, посмотрим, что дальше будет. Всю жизнь служил я Мэнгэ верой и правдой, чего же ему разорять наш аил.

На стоянке осталось всего две юрты: Нэрэна и многодетной женщины, ожидавшей возвращения мужа.

— Болтаешь всякую ерунду, парня с толку сбиваешь, — ругалась старуха, которой хотелось перекочевать в более спокойное место. — Не иначе как совсем из ума выжил. Смотри, хватишься, да поздно будет. Сидишь здесь, как тарбаган, впавший в зимнюю спячку.

Но старик с места не сдвинулся. Трое суток в Гурамсае было спокойно. Ночи стояли лунные, и Батбаяр как всегда долго не мог уснуть, ворочался в постели. Вдруг у соседней юрты всполошилась и залилась лаем собака, но тут же жалобно взвизгнула, как будто ее ударили. Батбаяр прислушался. К соседней юрте подъехали какие-то люди.

— Эта юрта кто есть? Выходи, — крикнул кто-то на ломаном монгольском языке.

Батбаяр вскочил и начал торопливо одеваться. Сердце колотилось. Старики тоже проснулись, Батбаяр посмотрел в щель над притолокой. Возле соседней юрты стояли четверо всадников с винтовками, на откормленном караковом жеребце гарцевал Мэнгэ залан в собольем торцоке. Из юрты вышла женщина, «гости» спросили ее о чем-то и повернули коней к юрте Нэрэна. Батбаяр отскочил от двери, схватил кремневку старика, лежавшую за сундуком, и просунул дуло в щель. Старый Нэрэн ухватился за приклад. Некоторое время они возились в темноте.

— Не стреляй!

Если бы не старик, Батбаяр расправился бы с Мэнгэ, а затем попробовал бы отбиться от остальных.

— Нэрэн! А ну-ка, выйди!

— Эй, старик! Кто там у тебя есть? — крикнули всадники, подъехав к юрте. Двое спешились, вошли в юрту, вынули какие-то блеснувшие металлом предметы, и тут же юрту залил ослепительно-яркий свет. Старуха успела подхватить упавшее на пол ружье и спрятала под кровать. В юрту вошел Мэнгэ и подозрительно глянул на полуодетого Батбаяра.

— Ты кто? Зачем приехал сюда и что здесь делаешь?

— Меня зовут Бандьху, — не моргнув, ответил Батбаяр, как ни в чем не бывало глядя на залана.

— Никакой он не Бандьху, — сказал один из всадников. — Это, наверное, тот самый хромой беглец, о котором ходили всякие слухи.

— А-а, вот оно что. Значит, ты закадычный дружок рябого охотника, который ушел с Ялгун-батором, — сказал Мэнгэ. Набив табаком трубку, он велел солдату поднести огонь. — Уж не ты ли мутишь народ, явившись сюда тайком из Верхнего Шивэ? — снова заговорил Мэнгэ. — А ну, выходи!

— Нет, нет, мой залан! Я перегонял коров русского купца и в пути заболел.

— Он здесь давно, — подтвердил сидевший у очага Нэрэн.

— Ты от старости совсем из ума выжил, беглеца укрываешь! Может быть, у тебя есть на то причины? Взять старика! Пусть пасет коров! — крикнул Мэнгэ.

— Да что вы, залан мой! — запричитала старуха. — Мы до сих пор преклоняем перед вами колени, просим благословения у земли возле вашего порога. Пощадите моего старика, дорогой залан!

Солдаты связали руки Нэрэну и Батбаяру и, подталкивая прикладами, вывели из юрты. Вскоре они исчезли в кромешной тьме, словно в объятиях огромного черного чудовища-мангаса.