Гуляка и волшебник. Танские новеллы (VII-IX вв.)

Старый огородник

[204]

Старый огородник Чжан Лао был родом из уезда Люхэ в Янчжоу. По соседству с ним жил некий Вэй Шу. В годы «Тяньцзянь»,[205] после того, как кончился срок его службы в янчжоуском ведомстве, он поселился здесь на покое.

Дочь у него достигла возраста, когда начинают закалывать волосы шпильками. Настала пора подыскать ей хорошего жениха, и Вэй Шу пригласил опытную сваху. Услышав об этом, Чжан Лао очень обрадовался и стал поджидать сваху у ворот дома Вэй Шу. Когда та вышла, Чжан Лао зазвал ее к себе, на славу угостил, а потом сказал:

— Я слышал, что в доме Вэя есть девушка на выданье. И тебе поручили найти жениха. Правда ли это?

— Правда, — ответила сваха.

— Я уже стар, — сказал Чжан Лао, — но дело у меня доходное, могу прокормить жену, и в лохмотьях ходить она не будет. Прошу тебя замолвить за меня словечко. Если дело сладится, я в долгу не останусь.

Сваха в ответ только выбранилась и ушла, но Чжан Лао не успокоился и на другой день снова остановил ее на дороге.

— Нет у тебя никакого понятия, старик! — стала отчитывать его сваха. — Да разве дочь чиновника пойдет за старого огородника? Хоть родные ее и небогаты, но многие вельможи охотно взяли бы эту девушку в жены. Ты ей не пара. Да могу ли я позорить себя в доме Вэя в благодарность за какой-то кубок вина, которым ты меня угостил!

— Ты только похлопочи за меня, — стоял на своем старик. — Если твои слова не помогут, что ж, значит, не судьба мне жениться.

Ну, что было свахе делать? Побранилась она, побранилась, но все-таки пошла к Вэй Шу сватать огородника.

— Ты меня ни во что не ставишь оттого, что я беден! — гневно воскликнул Вэй Шу. — Разве наша семья согласится на такой союз! Да как этот огородник смеет даже подумать о нас! Положим, он и брани моей не стоит, но как ты-то решилась прийти с таким предложением?

— Слов нет, я виновата, — оправдывалась сваха, — но старик так на меня наседал, что не могла я отказать ему.

— А чтоб отвязаться от него, — проговорил Вэй Шу в сердцах, — скажи: если в один день достанет он пятьсот связок медных монет, то получит мою дочь!

Сваха поспешила передать эти слова старику.

— Ладно, — ответил старик, и не успела сваха глазом моргнуть, как к дому Вэй Шу подкатила повозка с деньгами.

— Я же пошутил, — удивился тот. — Но откуда простой огородник достал столько денег? Я был уверен, что у него их нет. И вот смотрите, часу не прошло, а он уже прислал деньги. Что делать?

Послал Вэй Шу слуг к своей дочери, а та — кто бы мог подумать? — согласилась.

— Видно, судьба, — опечалился Вэй Шу и тоже дал свое согласие.

Женился Чжан Лао на дочери Вэй Шу, но огорода не бросил. Землю копал, сажал рассаду, овощи на базаре продавал. Жена его сама стряпала, стирала, никакой работы не гнушалась. Родня ее очень досадовала на это, но она никого не слушала.

Так прошло несколько лет. Стали родные и друзья бранить Вэй Шу:

— Правда, семья твоя обеднела, так разве нельзя было породниться с каким-нибудь небогатым, но знатным юношей? Зачем было отдавать дочь за нищего огородника? Если она тебе не дорога´, услал бы ее куда нибудь с глаз долой, в далекие края.

На следующий день Вэй Шу устроил пирушку и пригласил дочь с зятем. За ужином напоил он старика и поведал ему без утайки о том, что у него на душе.

Чжан Лао поднялся с места и сказал:

— Мы боялись, что вы будете горевать, если ваша дочь уедет далеко от вас. А раз вам неприятно наше соседство, так нам нетрудно уехать. У меня есть хуторок у подножья горы Ванъу,[206] завтра же утром мы переедем туда.

На рассвете Чжан Лао пришел проститься с Вэй Шу.

— Если соскучитесь по своей дочери, — сказал он, — можете послать вашего сына проведать нас, лачуга моя стоит к югу от горы Тяньтань.[207]

Он велел жене надеть бамбуковую шляпу, усадил ее на осла, а сам пошел сзади, опираясь на палку. С той поры и слух о них пропал.

Прошло несколько лет. Вэй Шу стал тревожиться о своей дочери: может быть, она стала нищенкой, ходит в грязных лохмотьях? Захотел он узнать, что с ней, и велел своему старшему сыну И-фану навестить сестру.

Добравшись до южного склона горы Тяньтань, И-фан повстречал там куньлуньского раба,[208] который пахал поле на рыжих волах.

— Есть тут где-нибудь хутор Чжан Лао? — спросил И-фан.

Сложив руки в знак приветствия, куньлуньский раб ответил:

— Почему вы, сударь, так долго не приезжали? А хутор отсюда совсем близко, я покажу вам дорогу.

И-фан пошел вслед за ним к востоку. Они поднялись на гору, переправились через реку и словно вступили в иной мир, не такой, где живут простые смертные. Потом снова спустились с горы и к северу от реки увидели большой дом с красными воротами, с пристройками и башнями. Среди пышной зелени пестрели цветы изумительной красоты. Повсюду летали фениксы, журавли,[209] расхаживали павлины. Слышались пение и музыка, все радовало слух и взор. Указав рукой на дом, куньлуньский раб сказал:

— Здесь и живет семья Чжан.

И-фан не мог прийти в себя от изумления. Подошли к воротам. Там стоял слуга в красной одежде; низко поклонившись, он провел И-фана в зал. Убранство его поражало своей роскошью. И-фан никогда ничего подобного не видел. Воздух был напитан сладчайшими ароматами.

Издали послышался легкий звон подвесок и браслетов. Он становился все громче и отчетливей. Вошли две служанки и объявили:

— Хозяин идет.

Затем появилась толпа служанок, одна краше другой. Они выстроились двумя рядами друг против друга, словно для торжественной встречи. И вдруг перед И-фаном предстал человек в княжеской шапке, фиолетовом одеянии и красных туфлях. Он был высокого роста, величественной осанки, с лицом открытым и добрым. Служанка подвела к нему И-фана.

Посмотрел И-фан, а это, оказывается, Чжан Лао!

— В мире смертных человек страдает, словно в огне, — молвил Чжан Лао. — Тоска, как пламя, охватывает его, и он никогда не может насладиться спокойствием.[210] Я рад, что вы прибыли сюда, но чем же нам повеселить вас? Подождем вашу сестру, она сейчас причесывается и скоро выйдет к нам.

Поклонившись, он попросил И-фана сесть.

Через несколько минут вошла служанка.

— Госпожа ждет вас, — возвестила она и повела И-фана в покои его сестры.

Стропила и балки там были из дерева алоэ. Двери украшены черепаховыми щитками. Оконные переплеты выложены драгоценным нефритом. Дверной занавес унизан жемчугом. Каменные ступени прозрачные, гладкие, лазурного цвета — не поймешь, из чего они сделаны.

А уж таких нарядов, какие были на его сестре, во всем мире не сыскать!

Осведомились о здоровье друг друга, потом сестра спросила об отце, о матери, и тут пришел конец разговору.

Подали угощение. Блюда были превосходные, самые изысканные, И-фан никогда не пробовал таких, даже названий их не знал. После трапезы гостя повели почивать во внутренние покои. Когда на следующее утро И-фан беседовал с Чжан Лао, вбежала служанка и что-то шепнула на ухо хозяину. Улыбнувшись, он сказал:

— У нас гость, как же можно оставлять его в одиночестве до самого вечера?! — и, обернувшись к И-фану, пояснил: — Ваша сестра хочет прогуляться на Пэнлай[211] и просит, чтобы я сопровождал ее. Мы вернемся засветло; вы денек отдохните у нас.

Поклонившись, Чжан Лао вышел.

Не прошло и мгновения, как в зале появились многоцветные облака. Прилетели два феникса, и под звуки чудной музыки Чжан Лао и сестра И-фана сели к ним на спину. С десяток слуг и служанок оседлали белых журавлей. Священные птицы взмыли в небо и взяли путь на восток. Вскоре они скрылись из глаз. Только издалека долго еще доносилась нежная музыка.

Служанки наперебой старались услужить гостю. Наступил вечер. Вдруг издали донеслись звуки свирелей и флейт. Музыка все приближалась, она словно плыла по воздуху. В комнате появились Чжан Лао и его жена.

— Мы живем здесь в полном уединении, — сказал Чжан Лао. — Это — обитель бессмертных, в которую нет доступа простым смертным. Вам было предназначено судьбою попасть сюда, но жить вам здесь нельзя. Завтра нам придется проститься.

Когда пришла пора расставанья, сестра И-фана снова вышла к нему, чтобы передать привет родителям.

— Мы так далеки от мира людей, что писем не пишем, — сказал Чжан Лао. Он вручил И-фану четыреста лянов[212] серебром и еще дал старую бамбуковую шляпу, сказав при этом: — Если у вас не будет денег, идите в северную часть города Янчжоу к торговцу лекарствами Ван Лао и получите у него десять миллионов монет. Дадите ему эту шляпу в знак того, что вы посланы мною.

Попрощались. Чжан Лао приказал куньлуньскому рабу проводить И-фана на гору Тяньтань. Там раб поклонился и ушел. И-фан вернулся домой и привез с собой много денег. Семья его очень удивилась всему, что с ним произошло. Одни считали, что он встретился с бессмертными духами, другие — что это была нечистая сила. Трудно сказать, кто из них был прав.

Прошло лет пять или шесть. Деньги кончились, тогда И-фан стал подумывать, что не худо бы пойти к торговцу Ван Лао, но все откладывал. Не верилось ему, что торговец даст деньги. А тут еще кто-то ему сказал: «Да разве он поверит на слово? А у вас в доказательство только старая шляпа…»

Но вот пришли тяжелые времена, и домашние стали настойчиво требовать, чтобы И-фан пошел наконец к Ван Лао.

— Не даст денег — уйдешь, только и всего! — говорили они.

Тогда И-фан отправился в Янчжоу и, миновав Северные ворота, увидел лавку. Какой-то старик продавал в ней лечебные снадобья.

— Разрешите узнать вашу фамилию, почтеннейший? — спросил И-фан.

— Моя фамилия Ван.

— Чжан Лао сказал мне, чтобы я получил у вас десять миллионов, и в доказательство дал мне вот эту шляпу.

— Деньги-то у меня есть, — сказал Ван Лао, — но его ли это шляпа?

— А вы посмотрите, — ответил И-фан. — Разве вы не узнаете ее?

Ван Лао не ответил. В этот момент из-за темного полога вышла девочка и сказала:

— Как-то Чжан Лао проходил здесь и велел мне зашить его шляпу. У меня тогда не было черных ниток, и я зашила ее красными. Я свое шитье узнаю. Да, правда, это она, та самая, — подтвердила девочка, оглядев шляпу.

И-фан получил деньги и, довольный, отправился домой. Теперь он поверил, что Чжан Лао и вправду бессмертный.

Через некоторое время отец снова подумал о своей дочери и послал сына на южный склон горы. Однако И-фан заблудился в лабиринте гор и рек и потерял дорогу. Повстречались ему дровосеки, но они не знали, где находятся владения Чжан Лао. Пришлось И-фану ни с чем возвратиться домой. Домашние поняли, что пути у бессмертных и людей различны, не придется им больше свидеться с дочерью.

Пошел И-фан искать Ван Лао, но и тот куда-то исчез.

Прошло еще несколько лет. Как-то раз И-фан попал и Инчжоу; прогуливаясь у Северных ворот, он вдруг увидел куньлуньского раба, слугу Чжан Лао. Тот подошел к нему и спросил:

— Как поживают ваши почтенные родные? Хотя моя госпожа и не может вернуться к своим родным, но она всегда будто рядом с вами. Что бы у вас в доме ни произошло, она все знает.

Вынув из-за пазухи десять цзиней золота, он передал их И-фану.

— Вот вам от моей госпожи, — сказал он. — Мой господин пьет вино с Ван Лао в этой винной лавке. Вы посидите немножко, я пойду доложу им, что вы здесь.

И-фан присел и стал ждать. Вечерело, но раб все еще не выходил из лавки. Тогда И-фан сам пошел туда. В лавке толпился народ, все пили вино, но тех, кого он искал, нигде не было. Вынул он золото, что дал ему раб, посмотрел — настоящее! Пораженный И-фан пошел домой. Этого золота его родным хватило надолго.

О Чжан Лао они больше ничего не слыхали.

Предсказанный брак

[213]

Вэй Гу из Дулина с детских лет остался один на свете. Еще совсем юным задумал он жениться, засылал сватов во многие дома, но всякий раз сватовство кончалось неудачей. Наконец он отчаялся найти себе достойную невесту.

Во второй год «Юаньхэ» случилось ему ехать в Цинхэ. По дороге остановился он на постоялом дворе, что в южной части Сунчэна. Один из посетителей принялся сватать ему дочь Пань Фана, который прежде был главой военного приказа в тех местах. Решено было, что завтра же утром Вэй Гу встретится с этим своим новым знакомым у ворот монастыря «Счастье дракона».

Молодому человеку так не терпелось договориться о сватовстве, что он отправился к месту встречи, не дождавшись рассвета. Заходящая луна еще только начинала меркнуть. На монастырских ступенях сидел какой-то старец. Облокотившись на холщовый мешок, он при свете луны читал книгу. Вэй Гу заглянул в нее. Письмена показались ему незнакомыми. Начертания их не походили ни на «сяочжуань», ни на «бафэнь», ни на «головастиковое письмо».[214] Не были это и санскритские письмена. Тогда он обратился к старцу:

— Отец мой, что это за книга у вас? Детство свое и юность посвятил я науке и всегда считал, что нет в мире письмен, которые остались мне неизвестны. Мне знакомы даже письмена западных стран, а эти знаки я никак не разберу, отчего это?

Старец улыбнулся:

— Да ведь это книга не из вашего мира, как же вам понять ее?

— Книга не из нашего мира? А какая же? — спросил Вэй Гу.

— Книга мертвых, — ответил старец.

— Разве так просто из мира мертвых попасть в этот мир? — удивился Вэй Гу.

— Вы пришли в неположенно ранний час, когда никого здесь не бывает. А известно ли вам, что дела всех ныне живущих находятся в руках служителей царства мертвых? А разве устроишь дела живых, если забудешь о мертвых? Ведь не станете же вы отрицать того, что дороги этого мира полны как живых, так и мертвых?

— Ну, а чем ведаете вы? — полюбопытствовал Вэй Гу.

— Всеми браками Поднебесной, — ответил старец.

Вэй Гу обрадовался:

— С детских лет я остался один, моей давней мечтой было жениться и иметь много наследников. Вот уже десять лет, как я ищу невесту, много раз сватался, но все безуспешно. Человек, с которым я должен здесь встретиться, хочет мне сосватать дочку некоего Пань Фана. Скажите, будет ли она моей женой?

— Нет, — ответил старец. — Уж коли не судьба, женитьбе не бывать. Если девушка эта не ваша суженая, то уж и невестой ее нарядят, и жертвы принесут чин чином, согласно свадебному обряду, но все равно дело не сладится. Вашей будущей жене теперь только три года, а войти в ваш дом ей суждено в семнадцать.

— А что это у вас в мешке? — спросил Вэй Гу.

Старец ответил:

— Красные веревки. Ими я связываю ноги будущих супругов. И уж ни раздоры между семьями, ни различия в богатстве и знатности, ни расстояние, ни вражда государств — словом, ничто их не разлучит. С рождения, сами того не ведая, связаны они друг с другом этими узами. На кого накинута веревка, от судьбы не уйдет. Ваши ноги уже привязаны к ногам маленькой девочки, так какой же вам прок свататься к другой?

— А где сейчас моя будущая жена? Из какой она семьи? — спросил Вэй Гу.

Старец ответил:

— Она дочь матушки Чэнь, здешней торговки овощами, и живет к северу от вашего постоялого двора.

— Возможно ли ее повидать?

— Матушка Чэнь, отправляясь на рынок, непременно берет ее с собой. Хотите, пойдем вместе, я укажу вам эту девочку.

Уже совсем рассвело, а тот, кого ждал Вэй Гу, все не шел. Старец закрыл книгу, спрятал ее в мешок и собрался уходить. Вэй Гу последовал за ним. Они пришли на овощной рынок, вскоре явилась туда и какая-то старуха, слепая на один глаз. С ней была девочка лет трех, на редкость уродливая собой. Старик указал на нее:

— Вот ваша жена!

Вэй Гу пришел в ярость:

— Как, эта уродина? Да я убью ее!

— Она родит знаменитого сына, — сказал старец, — имя ее будет указом занесено в списки получающих императорскую пенсию, ей пожалуют богатый удел. Как можно убить ее?

И старик исчез.

— Наплел вздору, старый черт! — бранился Вэй Гу. — Чтоб я женился на какой-то уродке, дочери кривой торговки! Да я — отпрыск знатного рода и в жены должен взять себе ровню. А уж раз не судьба мне жениться, возьму на содержание прославленную красавицу, все лучше…

Он наточил нож и, вручая его рабу, сказал:

— Ты давно мне служишь. Если ты ради меня убьешь вон ту девчонку, получишь десять тысяч монет.

— Будет исполнено, — ответил раб.

На другой день, запрятав нож поглубже в рукав, явился он в овощные ряды и в гуще толпы нанес девочке внезапный удар. Поднялась суматоха, Вэй Гу с рабом бросились бежать. Им удалось скрыться.

— Попал ли твой удар в цель? — спросил Вэй Гу своего раба.

— Я целился ей прямо в сердце. К несчастью, удар пришелся между бровей.

Еще не раз пробовал посвататься Вэй Гу — и все безуспешно.

Прошло четырнадцать лет. Вэй Гу получил важный пост в гарнизоне Сянчжоу. Перед этим он временно служил там помощником начальника казначейского отдела, и правитель области Ван Тай, покровительствовавший ему, нашел, что Вэй Гу достоин лучшей должности. Вскоре он отдал ему в жены свою дочь, юную девушку лет семнадцати, красивую, стройную. Вэй Гу был необычайно доволен. Но была у его жены одна особенность: она постоянно носила между бровей мушку,[215] не снимая ее даже в купальне.

Прошел год. Вэй Гу очень удивлялся, почему его жена никогда не снимает мушки. Вдруг ему вспомнились слова раба. Не говорил ли он, что удар ножом пришелся между бровей? Вэй Гу приступил к жене с расспросами. Проливая слезы, она поведала ему:

— Я только считаюсь дочерью правителя, но на самом же деле прихожусь ему племянницей. Отец мой занимал пост градоправителя Сунчэна, в этой должности он и скончался. Я тогда была еще в пеленках. Ни матери, ни братьев у меня не осталось. Всеми забытая, росла я в деревне на юг от Сунчэна у своей кормилицы по имени Чэнь. Чтобы как-то свести концы с концами, она торговала овощами по соседству с постоялым двором. Матушка Чэнь жалела меня и не соглашалась со мной расстаться. Как-то раз, когда было мне три года, она, как всегда, взяла меня с собой на рынок. Вдруг какой-то безумец ударил меня ножом. На лбу у меня остался шрам, я прикрываю его мушкой. Семь или восемь лет назад мой дядя посетил по делам Лулун. Он взял меня к себе и был так великодушен, что выдал меня за вас замуж.

— Не была ли матушка Чэнь крива на один глаз? — спросил Вэй Гу.

— Верно, — ответила жена, — а откуда вам это известно?

— Так ведь это я покушался на твою жизнь, — признался Гу и добавил: — Поистине удивительная судьба!

После этого разговора они стали еще ближе, еще дороже друг другу. У них родился сын по имени Кунь. Со временем сделался он верховным правителем Яньмэня. Мать его получила во владение удел Тайюань и титул «Высочайшей госпожи». Так сбылось предопределение судьбы, и ничто не смогло тому помешать.

Градоправитель Сунчэна, прослышав об этом, дал постоялому двору название «Подворье предсказанного брака».

Гуляка и волшебник

[216]

В те годы, когда на смену династии Чжоу пришла династия Суй, жил некий Ду Цзы-чунь.

Молодой повеса и мот, он совершенно забросил дела семьи. Не знал удержу в своих прихотях, проводил время в кутежах и буйных забавах и очень скоро пустил по ветру все свое состояние. Попытался Цзы-чунь искать приюта у родственников, но не тут-то было: всякий знал, какой он бездельник.

В один из холодных зимних дней, оборванный, с пустым брюхом, шатался он по улицам Чанъани. Настал вечер, а поесть ему так и не удалось. И вот, сам не зная, зачем он сюда забрел, оказался он у западных ворот Восточного рынка. Жалко было смотреть на него. Голодный, измученный, стоял он, глядя на небо, и время от времени протяжно вздыхал.

Вдруг перед ним остановился, опираясь на посох, какой-то старик и спросил:

— Что с тобой? Отчего ты все вздыхаешь?

Цзы-чунь открыл ему душу, негодуя на родственников за их бессердечие. Лицо юноши красноречивее слов говорило о его страданиях.

— Сколько ж тебе надо, чтобы жить безбедно? — спросил старик.

— Да тысяч тридцати — пятидесяти, думаю, хватит, — ответил Цзы-чунь.

— О нет, мало! — воскликнул старик.

— Сто тысяч.

— Нет.

— Ну так миллион.

— Нет, и этого мало.

— Три миллиона.

— Трех миллионов, пожалуй, хватит, — согласился старец.

Он вытащил из рукава связку монет и, отдавая ее Цзы-чуню, сказал:

— Вот тебе на сегодняшний вечер. Завтра в полдень я жду тебя у Подворья Персов на Западном рынке. Смотри не опаздывай.

Цзы-чунь явился точно в назначенный срок и в самом деле получил от старца целых три миллиона. Старик ушел, не пожелав назвать ни имени своего, ни фамилии. Исчез, как в воду канул.

А Цзы-чунь, получив в свои руки такое богатство, принялся за прежнее. Казалось ему, что дни невзгод навсегда миновали. Он завел добрых коней, щегольские одежды и с компанией прихлебателей не вылезал из домов певиц, услаждая свой слух и взор музыкой, пеньем и танцами, а делом заняться и не думал. За два года он спустил все деньги.

На смену роскошным одеждам, экипажам и лошадям пришли одежды, экипажи и лошади попроще и подешевле. Лошадей сменили ослы, а когда и ослы исчезли со двора, пришлось ходить пешком. Под конец Цзы-чунь снова впал в прежнюю нищету. Не зная, что предпринять, очутился он у рыночных ворот и хотел было снова дать волю жалобам, роптать на свою судьбу. Но не успел он и двух слов вымолвить, как перед ним словно из-под земли вырос все тот же старец.

— Как! Ты опять умираешь с голоду? — удивился он, взяв Цзы-чуня за руку. — Сколько же тебе нужно на этот раз?

Устыдившись, Цзы-чунь ничего не ответил. Старик настойчиво продолжал спрашивать его. Однако Цзы-чуню было так совестно, что он поблагодарил старика и отказался.

— Ну ладно, завтра в полдень будь на старом месте, — велел ему старик.

Как ни мучил стыд юношу, он все же явился к месту встречи и получил десять миллионов монет.

Пока у него не было денег в руках, Цзы-чунь сурово упрекал сам себя, всячески клялся употребить их с пользой и прибылью, да так, чтоб превзойти прославленных богачей. Но получил он деньги — и все добрые намерения пошли прахом. Соблазны одолели его, и он зажил по-старому. Не прошло и двух лет, как сделался он беднее прежнего и снова пришел, голодный, к воротам рынка. И опять, все на том же месте, он повстречал старика. Сгорая от стыда, Цзы-чунь закрыл лицо руками и хотел было пройти мимо, но старик ухватил его за полу халата.

— Плохо же ведешь ты свои дела! — с упреком сказал старик и, вручая ему тридцать миллионов монет, добавил: — Если и они не пойдут тебе впрок, стало быть, тебе на роду написано прожить в бедности.

«Когда я, беспутный повеса, промотал свое состояние и пошел по миру, никто из моих богатых родственников не позаботился обо мне. И пальцем не шевельнул. А этот чужой старик выручал меня уже три раза. Чем могу я отплатить ему?» — сказал сам себе Цзы-чунь и обратился к старцу:

— Я больше не растрачу попусту денег, которые вы так щедро мне подарили. Нет, я устрою все свои семейные дела, дам хлеб и кров моим бедным родственникам, выполню все свои обязательства. Я полон к вам такой глубокой привязанности, что решил, покончив с делами, отдать себя в полное ваше распоряжение.

— Этого я и хотел, — сказал старик. — Когда ты устроишь свои дела, приходи повидать меня. Я буду ждать тебя через год в пятнадцатый день седьмой луны возле двух кедров, что растут у храма Лаоцзы.

Почти все бедные родичи Цзы-чуня жили в местах, расположенных к югу от реки Хуай, и потому он купил в окрестностях Янчжоу большой участок земли, размером в добрую сотню цинов, построил в пригороде отличные дома, открыл сотню с лишним гостиных дворов возле проезжих дорог. И дома и земли он роздал своим бедным родичам. Потом переженил племянников и племянниц и перевез на родовое кладбище прах своих близких, захороненных в чужих краях. Он расплатился со всеми, кто был к нему добр, и свел счеты с врагами. Едва он устроил свои дела, как подошло время встречи.

Цзы-чунь поспешил к условленному месту. Старик уже поджидал его в тени двух кедров, что-то напевая. Вместе они поднялись на вершину горы Хуа — Заоблачную Беседку. Пройдя более сорока ли, увидели чертоги, которые, верно, не могли принадлежать простым смертным. Сверкающие облака парили над высокими крышами, в небе кружились фениксы и аисты.

В середине главной храмины, воздвигнутой на самой вершине горы, стоял котел для приготовленья пилюль бессмертия. Был он огромен, более девяти ни вышиной. Пурпурно-лиловые блики пламени ложились на окна и двери. Вокруг котла широким поясом шли чеканные изображенья девяти Яшмовых Дев.[217] С двух сторон котел украшали фигуры Зеленого Дракона и Белого Тигра.[218]

День начал склоняться к закату. Старец, сбросив мирскую одежду, предстал пред Цзы-чунем в желтом уборе и платье священнослужителя. Взяв три порошка из толченого белого мрамора и чарку вина, он подал их Цзы-чуню и велел тут же растворить порошки в вине и выпить. Затем расстелил у западной стены тигровую шкуру и, усадив на ней Цзы-чуня лицом к востоку, приказал ему:

— Остерегись произнести хоть слово! Что бы ни предстало пред взором твоим: высокие боги, мерзкие черти, ночные демоны, дикие звери, ужасы ада, твои близкие, связанные и изнемогшие в пытках, — знай, это все лишь наваждение, морок. Не издавай ни звука, храни спокойствие и не пугайся: они не причинят тебе вреда. Крепко запомни мои слова!

Сказав это, он удалился. Оглядевшись вокруг, Цзы-чунь ничего не заметил, кроме котла, до краев заполненного водой. В огромной храмине было пусто.

Но едва даос исчез, как вдруг горные кручи и долины покрылись множеством колесниц и тьмой всадников. Запестрели знамена, засверкали боевые топоры и воинские доспехи. Крики сотрясли небо и землю. Среди всадников был один, по всему видно — главный предводитель. Был он великан, ростом более чжана. Его доспехи и броня на его коне слепили глаза блеском чистого золота. Он ринулся прямо в храмину с яростным криком:

— Кто ты, дерзнувший не склониться предо мной?

Сотни воинов, вооруженных мечами и луками, обнажив клинки, устремились вперед на Цзы-чуня и стали грозно вопрошать, что он здесь делает и как его зовут. Цзы-чунь упорно молчал.

Воины пришли в неистовое бешенство, они кричали, что надо отрубить ему голову, спорили, кому поразить его стрелами. Голоса их были подобны грому. Цзы-чунь сидел неподвижно и не отзывался ни единым звуком. Полководец словно обезумел от ярости — и вдруг исчез.

На смену ему явились в великом множестве свирепые тигры, смертоносные драконы, грифоны и львы, гадюки и скорпионы. С рыком и ревом они заметались перед Цзы-чунем, грозя схватить и растерзать, сожрать и растоптать его. Ни единый мускул не дрогнул в лице Цзы-чуня. Мгновенье — и все рассеялось, как дым.

Вдруг хлынул страшный ливень, грянул гром, и молнии разорвали тьму, будто огненное колесо прокатилось по небу. Одна молния сменяла другую. Они так ослепительно сверкали, что Цзы-чунь не мог даже глаз открыть. Миг — и вода залила двор и стала быстро подниматься. Потоки стремительные, как вспышки молний, ревели, подобно раскатам грома. Казалось, рухнули горы, реки покинули русла, и ничто не остановит потопа. В мгновение ока волны нахлынули на Цзы-чуня, но он продолжал сидеть, словно ни в чем не бывало.

Тут вдруг снова появился полководец, ведя за собой служителей Ада с буйволиными головами, демонов с устрашающе злобными мордами. Они принесли кипящий котел и водрузили его перед Цзы-чунем. Вокруг котла стали демоны, с каждой стороны — по два.

— Назови свое имя, и ты свободен! — крикнул полководец. — А не назовешь, берегись! Эти демоны вырвут твое сердце из груди и бросят тебя в кипящий котел.

Цзы-чунь продолжал хранить молчание. Тогда привели жену Цзы-чуня и бросили ее, связанную, у подножья ступеней.

— Назови свое имя, и ты спасешь ее! — крикнул полководец.

И опять Цзы-чунь не проронил ни звука. Демоны били его жену и пороли кнутом, пускали в нее стрелы и метали ножи, поджаривали на огне и прижигали раскаленным железом. Она исходила кровью и, не в силах вынести мучений, вскричала:

— Я уродлива и тупоумна и, конечно, не стою вас. Но вы позволили мне прислуживать вам с полотенцем и гребнем, и я честно служила вам десять лет. Теперь я во власти демонов и терплю страшные муки. Я б не осмелилась вас просить, если б это стоило вам унижений, но одно ваше слово — и они пощадят меня. Кто сравнится с вами в жестокости? Вы можете спасти меня одним словом — и молчите!

Она кричала и молила, проклятья и упреки прерывались слезами. Видя, что этим его не пронять, полководец сказал Цзы-чуню:

— Может, ты думаешь, мы остановимся перед убийством твоей жены?

Он приказал принести топор, которым разрубают мясные туши, и начал медленно рубить жену Цзы-чуня на куски, начиная с ног. Она испускала дикие вопли, но Цзы-чунь и не взглянул на нее.

«Этот негодяй весьма поднаторел в дьявольском искусстве, — решил полководец. — Нельзя оставить его в живых».

И он приказал своим приближенным убить его. Когда Цзы-чунь был умерщвлен, все его высшие и животные души предстали пред Ямараджей, владыкой Ада.

— Это и есть дьявольское отродье с горной вершины Заоблачная Беседка? Схватить его и низвергнуть в преисподнюю, — повелел Ямараджа.

Демоны схватили Цзы-чуня и потащили в Ад.

Ему лили в глотку расплавленную медь, секли его железными прутьями, колотили тяпками, мололи жерновами, клали на огненную лежанку, варили в котле, гнали на гору, сплошь утыканную ножами, заставляли взбираться на деревья, ощетинившиеся острыми копьями, — не было пытки, которой бы его не подвергли. Но, твердо храня в сердце слова даоса, Цзы-чунь все стерпел, не проронив ни звука. Служители Ада доложили своему владыке, что у них в запасе нет новых пыток, все исчерпаны.

— Этот мерзавец с черной душой, — изрек свой приговор Ямараджа, — не достоин родиться мужчиной. Быть ему в новом рождении женщиной и явиться на свет в семье Ван Цюаня, управителя уезда Даньфу области Сун.

И вот Цзы-чунь вновь родился на свет. Теперь он стал девочкой. Она была слабенькой и много хворала. Не проходило и дня, чтоб ее не кололи лечебной иглой или не пичкали каким-нибудь снадобьем. То упадет в печку, то свалится с кровати… Но, как бы ни было ей больно, она ни разу не вскрикнула. Девочка выросла и стала редкой красавицей, но никто никогда не слышал от нее ни единого слова. В семье все считали ее немой. Нередко девушке чинили всякие обиды и притесняли ее, а она все молчала.

Один земляк-цзиньши Лу Гуй прослышал о ее красоте и прислал к ней сватов. Семья было отказала, заявив сватам, что девица нема, но Лу Гуй заупрямился:

— Разве нужен язык, чтобы стать хорошей женой? На свете и без нее слишком много болтливых жен.

Тогда семья наконец согласилась, и Лу женился на девушке, совершив все положенные по обычаю обряды. Супруги зажили в любви и согласии. Спустя сколько-то времени жена принесла сына. Мальчику едва сравнялось два года, а он был смышлен и разумен не по летам.

Но в глубине души Лу не верил, что жена его в самом деле нема. И вот однажды, взяв сына на руки, он сурово заговорил со своей женой, требуя от нее ответа. Она молчала. Так и эдак пробовал он вытянуть из нее хоть слово, но напрасно.

Лу пришел в великую ярость и закричал:

— В прежние времена жена советника Цзя так презирала его, что он не мог добиться от нее ни слова, ни улыбки. Но как-то раз увидела она, сколь ловко муж ее стреляет фазанов, улыбнулась и заговорила… Я же не так уродлив, как этот Цзя. И что он умел? Только стрелять фазанов,[219] а я владею литературным даром. Но ты все же не снисходишь до разговора со мной. Мужчине не нужен сын, рожденный матерью, что так презирает его отца!

Взяв ребенка за ножки, он поднял его высоко над камнем и бросил вниз. Ребенок ударился головкой о камень и убился, кровь забрызгала все вокруг. Мать любила ребенка всем сердцем. Позабыв о запрете, она, не помня себя, закричала отчаянным криком.

Не успел крик замереть в воздухе, как Цзы-чунь уж сидел на прежнем месте. Перед ним был даос. Шла пятая стража. Пламя вдруг огромным снопом вырвалось через крышу наружу и охватило дом со всех четырех сторон, грозя обратить его в пепел.

— О, как глубоко я ошибся в тебе! — со вздохом молвил даос.

Схватив Цзы-чуня за волосы, он сунул его в котел с водой. Мгновенье — и пламя погасло.

— Твое сердце, сын мой, — сказал даос, — отрешилось от гнева и радости, скорби и страха, ненависти и вожделений. Лишь одну любовь не смог ты побороть, Это было последнее испытанье. Не исторгни гибель ребенка крика из уст твоих, мой эликсир был бы готов, и ты бы стал бессмертным. Воистину труден путь к бессмертию. Правда, я могу вновь приготовить мой эликсир, но жизнь твоя слишком крепко привязана к этому бренному миру. Что пользы в пустых усилиях!

И он указал Цзы-чуню путь назад к людям. Цзы-чунь с усилием встал на ноги и заглянул в котел. Огонь погас. Внутри котла лежал железный стержень, толщиною в руку, длиною в несколько чи. Сбросив с себя верхнюю одежду, даос начал резать стержень ножом.

Цзы-чунь пошел прочь, горько упрекая себя за то, что не сумел сдержать клятвы и заплатить даосу долг благодарности.

Спустя немного времени Цзы-чунь еще раз поднялся на эту горную вершину, но все на ней было дико и пусто. Вздыхая от напрасных сожалений, возвратился он домой.

За что даруется бессмертие?

[220]

Ян Гун-чжэн, дочь крестьянина из волости Чаншоу, области Го, в восемнадцать лет выдали замуж за односельчанина Ван Цина. Муж ее был беден и сам обрабатывал землю, и с тех пор как Ян стала прислуживать с совком и метелкой,[221] она добросовестно выполняла все работы, какие достаются на долю жены крестьянина. Видя это, родственники мужа рассказывали всем об усердии и трудолюбии молодой. Была она тихая и спокойная, не любила попусту зубоскалить и тратить время на забавы. Выдастся свободное время, она дочиста подметет в доме, польет пол. Жила затворницей, сторонилась людей, и сколько ни зазывали ее соседки, она к ним не ходила. К двадцати четырем годам у нее было уже три сына и дочь.

И вот что случилось с ней в двенадцатый год эры «Юаньхэ».

Когда настала двенадцатая ночь пятой луны, сказала она мужу:

— Что-то мне не по себе, все меня томит, даже звуки речей. Хочется мне остаться одной, успокоиться. Поэтому прошу вас побыть пока в другой комнате вместе с нашими детьми.

Муж ее устал в поле, да и не думал он, что с ней может что-нибудь приключиться, и потому согласился без долгих расспросов. Ян чисто вымылась, надела новое платье, подмела в комнате пол, полила его, зажгла благовония и закрыла дверь. А потом спокойно села и стала ожидать.

Наступил рассвет. Муж, удивленный тем, что Ян, против своего обычаи, так заспалась, открыл дверь… Смотрит, а одежда жены лежит на постели, словно пустая скорлупка, сброшенная цикадой. Вся комната полна странного аромата. Бросился он искать жену, звать ее, но Ян бесследно исчезла. Муж встревожился, сообщил о том отцу с матерью, вместе принялись они горевать. Вскоре зашел сосед и стал рассказывать:

— Нынче ночью случилось небывалое чудо. Ровно в полночь явились откуда-то с запада небесные музыканты. Будто с облаков сошли они на ваш дом, долго играли на разных инструментах, затем один за одним вознеслись вверх. Слышно было во всей деревне, неужели у вас в семье никто не слышал?

А удивительный аромат продолжал разливаться вокруг. Ветер был напоен благоуханием за десятки ли от того дома. Деревенский писарь доложил о случившемся правителю уезда Ли Ханю. Правитель приказал писарю с крестьянами обыскать всю округу. Искали, искали, но не нашли никаких следов пропавшей. Тогда велено было одежду Ян не трогать, комнату запереть, а ручки дверей обмотать колючими ветками.

Настала пятая стража восемнадцатой ночи… И вдруг сельчане вновь услышали звуки божественной музыки. Она как будто лилась с облаков. И все приближалась. С востока повеяло удивительным ароматом, на дом Вана снова опустились небесные музыканты. Долго играли они, затем исчезли. В семействе Ванов опять никто ничего не слыхал. Едва рассвело, все бросились к дверям комнаты Ян: колючки на месте, а в самой комнате словно звучит людская речь.

Поспешили доложить уездному управителю. Пожаловал сам Ли Хань в сопровождении буддийских и даосских священнослужителей, чиновников и писарей. Отперли они дверь и видят: лежит на постели какая-то женщина, ну вылитая жена Ван, но в глазах небесное сияние и лицо светится неземной красой.

Хань спрашивает ее:

— Куда исчезала ты, откуда пришла?

Она отвечает:

— Однажды вечером явился мне бессмертный, он прибыл верхом на коне и возвестил: «За тобой прибудут небесные аисты, прибери в доме и жди». Тогда-то и попросила я мужа перейти в другую комнату.

Настала третья стража. Появились небесные музыканты с разноцветными трезубцами и радужными знаменами. У одного была вишневая бирка посла. Фениксы и аисты стаями летали вокруг. Музыканты спустились с пятицветных облаков и вошли в дом. Державший вишневую бирку выступил вперед и возгласил: «Госпожа сподобилась стать бессмертной, и навстречу ей высланы послы Владыки Бессмертных. С ними она отправится на Западный пик».[222]

Тут двое мальчиков в одеждах из пестрого шелка поднесли мне нефритовый ларец. В ларце оказалось удивительное платье, было оно не из узорного шелка и не из прозрачного газа, а покроем своим напоминало одежды даосов.[223] Все в жемчугах и узорах, чистое и душистое, из тончайшей, неведомой людям ткани. Я даже не знаю названия для этой одежды.

Я надела ее. Музыканты трижды исполнили прекрасную мелодию. Потом служанка подвела ко мне белого аиста и сказала: «Садитесь на него и ничего не бойтесь».

Сначала мне было страшно, дух замирал при одной мысли, какие опасности грозят мне, но наконец я решилась и могу сказать, ничего нет легче и радостней такого путешествия. Едва мы тронулись в путь, как пятицветные облака появились на небе и понесли нас, разноцветные трезубцы и радужные знамена вереницей плыли впереди. Так прибыли мы к Заоблачной Беседке.

На этой вершине есть плоский, как блюдо, камень. Четыре женщины сидели на нем. Одна была некая Ма из Сунчжоу, другая — Сюн из Ючжоу, третья — Го из Цзинчжоу, последняя — Ся из Цинчжоу. Все они, подобно мне, стали в ту ночь бессмертными и повстречались там, в горной вышине.

Возле них стоял один святой низшего ранга. Он торжественно возгласил:

— Вы покинули мир пустоты и иллюзий и вошли в сонм бессмертных. Теперь надлежит вам выбрать себе имена, но помните, в каждое из них должно войти слово «Истина».

Ма стала называться «В Истине Пребывающая», Сюй — «В Истину Погруженная», Го — «В Истине Совершенствующаяся», а Ся — «Истину Предержащая».

Тем временем пятицветные облака неровной грядой легли на горы, скрыв от взора вершины и заполнив ущелья. Музыканты выстроились рядами и заняли места впереди. Женщины, поздравляя друг друга, сказали:

— Родившись в порочном мире, мы были простыми смертными. И вдруг в одно утро мы простились с миром праха и пыли. Пусть каждая из нас в эту ночь нашей радостной встречи сложит стихи, чтобы выразить в них свои чувства.

Стихи Ма — «В Истине Пребывающей» — гласили:

Сюй — «В Истину Погруженная» — сложила такие стихи:

Го — «В Истине Совершенствующаяся» — произнесла стихи:

Стихи Си, той, что именовалась отныне «Истину Предержащая», гласили:

Подумав немного, я тоже сложила стихи:

Чудные звуки колоколов и барабанов, казалось, могли растрогать даже скалы. Вдруг тот, что держал в руках знак посла, сказал нам: «Теперь направимся на Пэнлай, чтоб предстать перед Великим Бессмертным». Мы, пять «Истинносущих», спросили: «Кто он, этот Великий Бессмертный?», и услышали: «Досточтимый Мао».[224] Музыканты сели на фениксов и аистов и вновь вереницей устремились вперед, а мы — за ними. Путь лежал на восток. Не прошло и мгновения, как прибыли мы на остров Пэнлай. Дворцы там из золота и серебра. Цветы, деревья, башни и торжественные залы — все иное, чем в мире смертных, — неописуемой, несказанной красоты.

Великий Бессмертный находился в нефритовом зале золотого дворца. Вокруг с грозным видом стояли охрана и слуги. Увидев нас, пятерых новоприбывших, он приветливо спросил: «Что же вы так задержались в пути?» Мы выпили вина из нефритовых чаш. Он подарил нам одежды, расшитые золотыми узорами в виде фениксов, венцы с цветами из нефрита и назначил нам жить на Подворье Цветов.

Когда мои спутницы удалились, я выступила вперед и сказала:

— Отец мужа моего Ван Цина уже в преклонных годах, а заботиться о нем и кормить его некому. Прошу позволения вернуться на землю, чтоб служить старику в его немощи. Покинет он мир людей, я покорюсь судьбе. Право, не на радость мне будет блаженство, я никогда не смогу позабыть о грустной участи старика. Если я останусь здесь, то лишь опечалю Великого Бессмертного.

Бессмертный ответил мне:

— Гун-чжэн! Лишь раз в тысячу лет одному из жителей твоей деревни достается редкое счастье стать бессмертным. Настал твой черед, не отказывайся от блаженства…

Но я стояла на своем. Тогда он призвал четырех моих новых подруг «Истинносущих», и они проводили меня до дому. Так вернулась я на землю.

Хань спросил ее, как совершенствовалась она, пока не достигла таких высот, что удостоилась бессмертия.[225]

Ян молвила в ответ:

— Что может знать об этих тайнах простая деревенская женщина? Отрешенность и спокойствие духа у меня от природы. В свободное время я замкнусь в себе, внутренне сосредоточусь и сижу неподвижно. В это время никакие мирские думы не тревожат мой ум. Но так я создана, а не пришла к этому путем ученья.[226]

Еще он спросил, собирается ли она вновь покинуть людей.

Ян ответила:

— Я не владею искусством Дао, как могу я уйти из мира людей?[227] Когда за мной прибыли небесные облака и аисты, я улетела с ними. Но если б они сами не появились, я не смогла бы их вызвать.

Затем она простилась с мужем и надела желтую шляпу.[228]

Хань доложил обо всем им услышанном по начальству, и слух о том достиг самого ляньши.[229] Когда глава Государственного Ведомства посетил Шаньфу, он беседовал с этой женщиной и приказал отвести для нее покои во Дворце Цзыцзи.[230] Старика свекра велел он поместить в соседней комнате и строго запретил кому-либо подниматься к ним. Только приезжающий по делам ляньши и супруга его могли видеть их, но и то лишь с подножья ступеней. Доложили о случившемся императору. Император пожелал видеть Ян. Ее поселили во внутренних покоях дворца, с почтительной настойчивостью расспрашивали о Дао, но ответа не получили и отпустили с миром. Недавно Ян видели в землях Шань. Вот уже год, как она не принимает пищи, разве что съест иногда какой-нибудь плод или выпьет две-три чарки вина. Но лицо ее становится все нежней и моложе.

Необыкновенный карп

[231]

В начальный год эры «Цяньюань»[232] некто Сюэ Вэй занимал должность управителя канцелярии в уезде Цинчэн области Шу. Вместе с ним служили помощник его Цзоу Пан и два судебных пристава Лэй Цзи и Пэй Ляо. Осенью Вэй тяжело заболел и на седьмой день болезни так ослабел, что казалось, вот-вот расстанется с жизнью. Дыханья не было заметно, но в сердце оставалось еще немного жизненного тепла, и домашние Сюэ Вэя не решались похоронить его. Они по-прежнему не отходили от постели больного и ухаживали за ним.

Так прошло двадцать дней. Вдруг однажды Вэй глубоко вздохнул, сел на кровати и спросил:

— Скажите, сколько времени лежал я без памяти среди вас, людей?

Ему ответили:

— Ровным счетом двадцать дней.

— Мне известно, что мои сослуживцы сейчас хотят полакомиться рыбой. Скажите им, что я пришел в себя. У меня к ним необычное и очень важное дело. Я прошу их повременить с ужином. Пусть они придут меня выслушать.

Слуга отправился к сослуживцам Сюэ Вэя. И в самом деле, перед ними стояло блюдо с фаршированной рыбой и они только что собирались приступить к ужину. Когда слуга передал просьбу больного, все тут же встали из-за стола и поспешили к нему.

— Посылали ли вы, господа, — спросил Вэй, — слугу из нашего присутствия по имени Чжан Би с наказом принести свежую рыбу?

Все ответили:

— Да, это верно.

Тогда Вэй обратился к Чжан Би:

— Скажи, не припрятал ли рыбак Чжао Гань огромного карпа, собираясь всучить тебе мелкую рыбешку? А ты отыскал этого карпа в тростнике и отнял у рыбака. Разве не так? А когда ты входил в присутствие, писарь казначея сидел слева, а писарь по делам местных жителей справа от дверей, и они играли в шахматы. Припомни хорошенько! Ведь так это было? Цзоу и Лэй играли в карты, а пристав Пэй ел персики. И ты рассказал им о том, как рыбак спрятал крупную рыбину, и тогда Пэй приказал выпороть его. Ведь верно? А затем отдали карпа повару Ван Ши-ляну, и тот с легким сердцем убил его… Ведь правда?

Он спрашивал всех сослуживцев по очереди, так ли это было, и те в изумлении воскликнули:

— Да, все верно, но откуда вы знаете?

Вэй ответил:

— Да потому, что убитый карп — это и есть я.

Все были сбиты с толку и начали просить:

— Расскажите нам, как это случилось.

И тогда Вэй поведал им:

— Я был болен, как вы знаете, и очень страдал. Страшный жар усугублял мои мученья.

Вдруг почувствовал я удушье, да такое, что и думать позабыл о терзавшей меня боли. Горя в жару, я только и мечтал что о глотке прохладного воздуха. И вот я схватил посох и бросился вон из дому. Я не знал, что это сон, все было как наяву.

Когда я покинул пригород, сердце мое радостно забилось, словно выпорхнувшая из клетки птица. Я не узнавал себя. Понемногу я углубился в горы, но чем дальше я шел, тем сильней томила меня духота.

Я спустился вниз с холма. Нельзя было не залюбоваться красотой осеннего вида. Мне открылась река, спокойная и глубокая. Светлая гладь не подернута даже легкой рябью, словно смотришься в далекую пустоту погруженного в воду зеркала. Вдруг мне непреодолимо захотелось выкупаться. Тут же на берегу сбросил я с себя одежду и кинулся в реку.

В детстве я любил плавать, но с тех пор, как вырос, ни разу не выпадало на мою долю этой радости; и теперь я всецело предался желанию плыть как можно быстрее и дальше. Тут я и сказал себе: «Человек не так быстро плавает, как рыба, вот бы превратиться мне в рыбу, чтобы плавать, как они». Вдруг слышу, рядом говорит какая-то рыба. «Да у вас просто нет большого желания научиться, а ведь плавать легко, для этого не нужно быть рыбой. Ну да я вам помогу!» — пообещала она и скрылась куда-то.

Не прошло и минуты, как появился человек с головой рыбы, ростом в несколько чи. Прибыл он верхом на саламандре в сопровождении нескольких десятков рыб и передал мне слова своего властителя Хэ-бо:[233]

— У жизни на суше свои законы, и жизнь в воде тоже течет по своим законам. Если вам не нравится жить на суше, что ж, поищите приюта в волнах. У вас появилось желание плавать по своей воле в водных просторах, вы мечтаете оставить стеснительную службу и почувствовать себя свободным; ваша всегдашняя любовь к воде питала вашу мечту о водном царстве, чувство же пресыщения радостями земли толкало вас укрыться в мире вашей мечты. Ну что ж, вы можете стать рыбой. Только не сразу ваше тело покроется достаточно крепкой чешуею, поэтому пока вы станете красным карпом и будете жить в Восточном пруду. Но помните! Если вы, доверившись большим волнам, опрокинете лодку, то тем самым провинитесь перед подводным миром. Если же не разглядите крючка и проглотите наживку, накличете на себя беду: люди поймают вас на крючок. Никто не должен ронять свое достоинство и позорить свой род, старайтесь и вы избегать столь непохвальных поступков.

Выслушав его, я взглянул на себя: все мое тело покрылось блестящей чешуей. Я вдруг почувствовал, что мне дана полная свобода. Все мне было легко: плыть по волнам или в глубинах вод. Я мог плавать повсюду, по любым рекам и озерам, но жить мне было назначено в Восточном пруду. На закате каждого дня я должен был возвращаться туда.

Однажды я очень проголодался и нигде не мог сыскать себе корма. В вышине надо мной скользили лодки. Вдруг увидел я, как Чжао Гань забросил удочку, а на крючке — жирная и ароматная наживка. В душе я знал, что поступаю опрометчиво, но, сам не знаю как, подплыл к приманке и уже готов был разинуть рот. Тут я сказал себе: «Я ведь человек и лишь на время стал рыбой. Неужели я поддамся на приманку и проглочу этот крючок?» Я отказался от приманки и уплыл прочь, но голод мучил меня все сильнее, и я подумал: «Я ведь чиновник и только в шутку оборотился рыбой. Если даже я и проглочу крючок, рыбак Чжао Гань не убьет меня, напротив, благодаря ему я возвращусь в свое присутствие». И я проглотил крючок.

Чжао Гань потянул леску и вытащил меня. Едва я попал в руки этого рыбака, как принялся кричать и звать на помощь. Однако Гань, не слушая меня, пропустил мне под жабры бечевку и привязал в тростнике. Вскоре явился слуга Чжан Би и сказал:

— Господин Пэй послал меня купить рыбу, самую крупную, какую ты поймал.

Но Гань ответил:

— Сегодня плохой улов. Крупной рыбины поймать не удалось, зато мелких рыбешек — целая корзина.

Слуга рассердился:

— На что мне какие-то мальки? Крупных рыб ты, верно, припрятал.

Тут он стал шарить в тростнике и нашел меня.

— Я управитель канцелярии в твоем уезде и лишь на время для забавы превратился в рыбу, чтобы поплавать в реке. Как же осмелился ты не поклониться мне? — сказал я ему.

Но Чжан Би схватил меня и понес. Всю дорогу он не переставая бранился. Словно меня при этом и не было.

Когда он вошел во двор присутствия, я увидел, что писаря сидят и играют в шахматы. Я громко приветствовал их, но они ничего мне не ответили, только пошутили:

— Да, вот это рыба! Потянет, пожалуй, цзиня на три, а то и на четыре.

Когда слуга, что нес меня, поднялся по ступенькам, я увидел, что Цзоу и Лэй играют в карты, а Пэй ест персики. Все они обрадовались, увидав такого огромного карпа, и приказали отнести его на кухню. Слуга рассказал о том, как рыбак Гань спрятал карпа в тростнике и пытался всучить ему самых мелких рыбешек. Пэй разгневался и приказал наказать Ганя кнутом.

Я закричал не своим голосом:

— Я — ваш сослуживец, вы видите, что я гибну, и, вместо того чтобы помочь мне, посылаете меня на смерть. Где же ваше сострадание, а?

Я кричал и лил слезы, но вы, господа, остались глухи. Не слушая меня, распорядились приготовить рыбное блюдо. Повар Ван Ши-лян наточил нож и с размаху бросил меня на стол. Я завопил:

— Ван Ши-лян, неужели за то, что я часто заставлял тебя готовить рыбные блюда, ты теперь убьешь меня? Остановись и скажи твоим господам, что это я.

Но Ши-лян словно оглох. Он уложил меня головой на каменную доску и нанес удар ножом. Голова моя отлетела в сторону. Тут я пришел в себя и сразу же послал за вами.

Все были потрясены, сочувствие и жалость переполнили сердца… Подумать только! Рыбак Чжао Гань поймал карпа, слуга Чжан Би нес его, повар Ван Ши-лян убил его… Все они видели, как он разевал рот. Да и не только они, но и чиновники, беспечно игравшие в карты и шахматы. Но до них и звука не донеслось.

Ни один из слышавших этот удивительный рассказ, больше никогда в жизни не ел рыбы.

Добавлю еще. Сюэ Вэй понемногу оправился от своей болезни. Вскоре его перевели на службу в Хуаян. Там он и умер.

Ошибка князя

[234]

Еще в пору своей безвестности вэйский князь Ли Цзин часто охотился в горах Хошань.[235] На ночлег он останавливался в одной горной деревушке. Тамошние старики почитали его человеком необыкновенным и всегда угощали на славу. Так продолжалось долгие годы. Однажды князь заметил оленье стадо и стал его преследовать. Солнце начало клониться к закату. Давно пора бы ему прекратить погоню, но князь в горячке охоты не помнил себя. Неожиданно стемнело, настала ночь, и он потерял тропу. Он не знал, как вернуться, и в нерешительности побрел наудачу. Тревога его все росла, как вдруг вдали блеснул свет, и князь поспешил на него.

Долго шел он и наконец увидел красные ворота и высокие строения за неприступной, как скала, стеной. Все было тихо. Нескоро он достучался. Привратник спросил его, зачем он пожаловал. Князь объяснил, что заблудился и просит ночлега.

— Господа в отъезде, — нахмурился привратник, — в доме осталась одна старая госпожа. Вам нельзя здесь ночевать.

— А ты все-таки доложи, — настаивал князь.

Слуга ушел и вскоре вернулся:

— Госпожа сначала не хотела пускать вас, но потом рассудила, что на дворе темно, а гость заблудился в горах и нельзя отказать ему в приюте. — И он пригласил Ли Цзина войти в дом.

Служанка объявила:

— Госпожа сейчас пожалует.

Вышла хозяйка лет пятидесяти, в темной юбке и белой шелковой кофте. Она держалась благородно и с изяществом, как подобает женщине из знатного дома. Князь почтительно поклонился. Хозяйка ответила на поклон и сказала:

— Сыновей нет дома, я одна, и мне не следовало бы принимать вас. Но на дворе темно, вы заблудились, и если отказать вам, то куда же вы пойдете? Однако я должна предупредить вас. Возможно, ночью кто-нибудь прибудет и поднимет шум. Но вы не пугайтесь!

— О, право, стоит ли тревожиться из-за такой безделицы, — ответил князь.

Подали ужин. Кушанья были отменные, но почему-то особенно много было рыбы. После ужина хозяйка удалилась в свои покои. Две служанки принесли мягкие циновки и тюфяки, свежие и душистые стеганые одеяла. Постелив постель, они затворили двери и ушли. Ли Цзин остался один и крепко задумался. Кто может забрести ночью в это одинокое жилище, да еще поднять шум? Ему стало страшно. Он не решался лечь, все сидел и прислушивался.

Уже близилась полночь, когда раздался нетерпеливый стук в ворота. Князь услышал, как их отпирают. Кто-то громко возвестил:

— Я привез Небесный указ о дожде. Следует полить землю на целых семь ли вокруг этой горы. Пусть это будет не мелкий дождик, но и не губительный ливень. К пятой страже он должен утихнуть.

Привратник принял указ и пошел доложить. Послышался голос хозяйки:

— Сыновья мои все еще не вернулись. А тут прибыл указ о дожде. Ну как отговоришься? Если же мы промедлим, не избежать мне наказанья. Послать гонцов к сыновьям?.. Но нет, они все равно не успеют к сроку. Слугам такое дело не поручишь. Что прикажешь делать?

Тут вмешалась юная служанка:

— Я видела у нас в покоях гостя. Он, сдается мне, человек необычный. Не попросить ли его?

Хозяйка обрадовалась совету и сама постучалась в дверь покоя, где ночевал гость:

— Вы спите? Нельзя ли попросить вас выйти ко мне?

— К вашим услугам, — ответил князь.

Хозяйка поведала ему:

— Это не людское жилище, а дворец драконов. Старший мой сын отбыл за десятки тысяч ли в Восточное море на свадьбу, младший поехал также далеко, проводить сестру. А тут как раз прибыл Небесный указ о дожде. Гонцы не успеют известить сыновей вовремя. Как же быть? Кто заменит моих сыновей? Это ведь не так-то просто. Что, если бы я осмелилась обратиться к вам с просьбой: пролейте дождь на землю?

— Я простой смертный, а не дракон, парящий в облаках. Как могу я управлять дождем? Но если можно этому научиться, что ж, тогда я готов услужить вам.

— Следуйте моим указаниям, и все будет хорошо, — успокоила его хозяйка.

Тут же она распорядилась привести вороного скакуна с золотой гривой, затем приказала подать сосуд с дождем. Это была небольшая бутылка. Ее подвесили к передней луке седла.

— Садитесь на лошадь, — стала наставлять своего гостя хозяйка, — и, не отпуская поводьев, доверьтесь во всем скакуну. Когда оторвется он от земли и громко заржет, пролейте из бутылки одну каплю так, чтобы она скатилась по гриве коня. Но смотрите, лишь одну каплю, никак не больше…

Едва князь вскочил на коня, как тот сорвался с места и помчался как вихрь, и вот уже ноги его оторвались от земли… Не успел князь опомниться, как очутился над облаками. Ветер пронзительно свистел, как стрела, каждый шаг коня отдавался громом. И когда конь взвился еще выше, князь осторожно открыл бутылку и пролил одну каплю. И в тот же миг молния разорвала облака. В просвет между тучами увидел князь под собой деревушку, ту самую, в которой он много раз останавливался на отдых, увидел ее и подумал: «Столько раз в этом селении приглашали меня к столу, так радушно встречали меня ее жители, просто не знаю, как их отблагодарить. Этот год немилостив к ним, поля и посевы давно страдают от засухи, и теперь, когда дождь в моих руках, разве я пожалею его для них?» Он подумал, что одной капли слишком мало, чтобы напоить посевы, и вылил сразу двадцать капель.

Через мгновенье дождь кончился, князь пришпорил коня и возвратился назад. Хозяйка встретила его, рыдая и охая от боли:

— Как могли вы так ошибиться! Мы же уговорились: одну каплю. А вы самовольно пролили целых двадцать! Одна капля, пролитая на небе, покрывает землю водой на высоту в один чи. В деревне все крепко спали, когда вода затопила всю округу и поднялась на высоту в целых два чжана. Ну разве мог тут кто-либо спастись? Я понесла строгое наказание, мне отвесили восемьдесят ударов палкой. Поглядите на мою спину: она вся в кровавых ранах. Как же теперь покажусь я на глаза сыновьям?

Князь был пристыжен и не знал, что ответить.

— Вы простой смертный, — продолжала хозяйка, — и не можете знать всех превращений облаков и дождей. Право же, я не в обиде на вас. Но боюсь, как бы сюда не пожаловал сам Повелитель драконов, будет тогда от чего затрепетать в ужасе. Спешите же поскорей покинуть эти места. Вот только нечем мне отблагодарить вас за труды. В нашем скромном горном жилище не найдется ничего, кроме двух рабов, примите их от меня. Хотите, возьмите обоих, хотите — одного, как пожелаете.

И она приказала рабам выйти к гостю. Один появился с восточной террасы. Лицо его, спокойное и приветливое, выражало готовность к миру и согласию. Второй раб сошел с западной террасы, отвага и решимость переполняли его, он стоял, пылая гневом.

— Я охотник, а охота — это борьба и опасность. Коли я выберу того раба, который выглядит таким кротким и уступчивым, люди станут думать, будто я трус. Обоих принять я не решаюсь, это был бы слишком щедрый дар. Если госпожа не возражает, я возьму того, что гневен лицом.

Хозяйка улыбнулась:

— Как пожелаете, так и будет.

Откланявшись, князь расстался с хозяйкой, раб с западной террасы последовал за ним. Выйдя за ворота и сделав десяток шагов, князь обернулся: позади было пусто, дом исчез. Хотел было спросить раба, что случилось, но и его не стало. Князь сам отыскал дорогу и двинулся в обратный путь. На рассвете он пришел к тому месту, где раньше была деревня. Всюду, насколько видел глаз, расстилалось озеро, и лишь кое-где торчали над ним макушки высоких деревьев. Все исчезло, люди и дома.

Впоследствии, командуя войсками, Ли Цзин привел к повиновению многих смутьянов, и слава о том разнеслась по всей Поднебесной. Но он так и не стал министром. Уж не потому ли, что отказался он тогда от раба с лицом миротворца, что пришел с восточной террасы? Ведь говорят: к востоку от заставы родятся министры, а к западу от нее — полководцы. Уж не намек ли то на Восток и Запад? А еще говорят с тех пор: каков раб, таков и господин. Возьми Ли Цзин обоих рабов, быть бы ему и полководцем и министром.