Гуляка и волшебник. Танские новеллы (VII-IX вв.)

А. Желоховцев Танская новелла

«Рассказы эти помогут исцелить тело, познать великие учения, поведают о беседах и шутках давно прошедшего, расширят круг виденного и слышанного. Они подобны вечно ценному жемчугу, удивительным яствам, укрепляющим мышцы, великому и непременному порядку суши и вод!» — писал в XII веке Цзэн Цао, ученый собиратель древних новелл. Танские новеллы составили красу и гордость его антологии.

Нашему читателю благодаря прекрасным переводам хорошо знакома классическая европейская новелла. Ознакомление с китайской классической новеллой только начинается.

Сознанию средневекового человека было присуще двойственное представление об окружающем мире. В Европе христианская религия рядом с миром действительным создала вокруг человека свой мир — мир библейской истории, Евангелия, святых и угодников, наконец, загробный мир. В средневековом Китае господствовала конфуцианская идеология, и рядом с нею уживались религии даосизма и буддизма. Герои танских новелл — чиновники — проходят обычный путь служилого конфуцианца, но они рассуждают о бренности, суетности всего земного в духе даосской религии. Миросозерцание танских новелл столь же дуалистично, как и в средневековой Европе, хотя и выросло оно на иной национальной и религиозной почве.

В китайской литературе, в отличие от литератур Европы, религиозные мотивы выражены гораздо слабее. Европейские новеллисты обличали недостойных слуг божьих с особым негодованием, потому что зачастую были людьми верующими. Китайские литераторы населили свои новеллы сонмом духов, лисиц-оборотней и божеств, наполнили их чудесами и превращениями, однако сами относились к россказням о необычайном с рациональным скепсисом, присущим конфуцианству, и ценили прежде всего занимательность чудес. Таинственность, мистика незнакомы танской новелле. Мир духов и оборотней живет по законам людского мира. И здесь и там — одно и то же иерархическое общество.

Китай не знал религиозного фанатизма европейского средневековья, но, в отличие от Европы, он не изведал республиканских порядков; монархический принцип представлялся поэтому единственным. В танских новеллах отсутствует идея смены династий. Новеллисты оставались верны трону и находили утешение от невзгод в добровольном отречении от суетного мира, в идеях даосизма и буддизма.

Европейская новелла Возрождения замечательна рождением новых идей, новых героев, новых взглядов, новых нравственных норм, что не характерно для танской новеллы. Однако танская новелла явилась принципиально новым жанром, ей суждено было стать началом сюжетной прозы в Китае, началом литературы вымысла, беллетристики. Это был важный шаг в развитии китайской литературы.

Литература в Китае почиталась издревле. Судьбы ее в те времена отождествляли с судьбами самого государства. Литература должна была нести истину конфуцианского учения. Отношение к литературе было столь серьезным, что записывать вымысел казалось святотатством.

В Европе, как и в Китае, средневековая повествовательная литература строилась на факте; она чуралась чистого, неприкрытого вымысла. «Художник в самом полете творческой фантазии исходит из подлинного факта и сохраняет некоторые его случайные, внешние черты, дабы придать рассказу силу достоверного. В подобных случайных деталях еще нет позднейшего искусства типизации частного быта, они художественно мертвы»[263], — пишет о городской новелле средневековой Европы Л. Пинский.

Появление новеллы в Китае было подготовлено историческим развитием китайской литературы. К тому времени она прошла уже длительный путь и накопила опыт литературного повествования.

Первые рассказы, дошедшие от IV–VI веков, весьма кратки. Создавались они не ради художества. Сюжета в этих рассказах еще не было, в них царствовал факт, случай, предание или легенда, увековеченные записью. Записывать старались только необычайное. Путь произведения к записи был долог и труден, но труднее всего было определить, какое произведение достойно увековечения.

Художественному вымыслу нелегко было войти в литературу. Любой вымысел стыдился самого себя и прикрывался одеждами факта. В танских новеллах непременно приводились ссылки на имена и происхождение героев, часто указывалось очень точно место и время событий, или же автор называл подробно, когда, где и от кого он слышал рассказываемую историю. Иногда он объявлял самого себя свидетелем происшедшего, иначе явно рисковал добрым именем — его легко могли почесть просто вралем.

Кто же свыше десяти веков назад рассказывал истории, дошедшие до нас в виде танских новелл? Исторические записи, суждения библиографов и ученых здесь должны склониться перед свидетельством самих новелл.

Человечеству ничего не известно о правителе уезда Лайу, но он был объявлен близким родственником героини новеллы, и имя его сохранилось. Итак, прежде чем эта новелла возникла в записи, ее, по заверению автора, рассказывал друзьям некий уездный правитель.

Автор «Женщины-оборотня» Шэнь Цзи-цзи сообщает, что его новелла имела успех во время путешествия у попутчиков еще до своего литературного рождения; восхищенные слушатели просили записать рассказ.

Но не только в путевых разговорах рождались новеллы. Они были неотъемлемой частью развлечений образованного общества и зачастую сочинялись на пиршествах, во время застольных бесед. Достаточно было автору заявить, что его новелла появилась на пиру, как она считалась признанной.

Умение держать себя в обществе высоко ценилось в танском Китае. Светскому человеку необходимо было владеть искусством слагать стихи или рассказывать необычайные истории. Молодые люди, приезжавшие из провинции в столицу, чтобы поступить на государственную службу, искали покровительства вельмож, и, как замечает Чжао Янь-вэй (автор XII в.), умение рассказать такую историю или просто подать ее в написанном виде могло принести успех. Разумеется, новеллы не были чем-то официально признанным, как стихи или оды-фу, входившие в программу экзаменов на должностной ценз в танском Китае.

Записывали рассказы люди образованные, а если они к тому же занимали в обществе высокое положение, то у произведения было больше шансов сохраниться. Среди авторов танских новелл встречаются первые министры императорского двора — Ню Сэн-жу и Юань Чжэнь, чиновники, поэты, известные литераторы, писавшие и в иных жанрах.

Любопытно, что большинство новеллистов итальянского Возрождения предпочитало латыни новый литературный язык, созданный на основе тосканского диалекта. Танская же новелла написана древним литературным языком, отошедшим от устной речи.

За протекшие века тексты танских новелл подвергались правке составителей сводов, сборников и антологий. Иногда их дополняли вставками, чаще — сокращали. Большинство сохранившихся изданий, к сожалению, восходит лишь к XV–XVII векам, времени правления Минской династии. Филологическое исследование текстов многих новелл до сих пор еще не выполнено. Но там, где сравнение возможно, зачастую обнаруживаются серьезные расхождения в текстах.

Когда увлекательный застольный рассказ под авторской кистью начинал превращаться в литературную новеллу, вступали в действие традиции, выработанные литературой. Поэтому необходимо знать, чьим опытом могли воспользоваться танские новеллисты.

На высокую прозу танской эпохи оказала влияние борьба между движением за возрождение «древнего» стиля (гувэнь) и стилем «современным», как тогда называли вычурный стиль пяньвэнь, отличающийся строго определенным ритмом и параллелизмом.

В VII и VIII веках прозаическая литература была околдована великими мастерами стиля пяньвэнь предшествующей эпохи. Подражатели Юй Синю, Сюй Лину, Ли Цзи, Бао Чжао создали эпигонскую литературу, в которой ценилось не содержание, а повод, служивший к созданию произведения; сами произведения были начинены исторической эрудицией, дословными заимствованиями, символикой и сложными стилистическими фигурами. Чем ничтожней был повод, тем произведение считалось более ценным. Пейзажи, украшенные храмами, и дворцовые интерьеры с разубранными красавицами стали любимым мотивом для прозы. От частого повторения выспренность перерастала в банальность.

В «современном» стиле новеллисты танской эпохи почти не писали. Исключение составляет «Посещение обители святых» Чжан Вэнь-чэна, одна из наиболее ранних танских новелл (конец VII — начало VIII в.). Большинство новелл написано «древним» стилем, отличавшимся свободой изложения. Правда, новеллистическая проза несколько проще и облегченнее, чем произведения литературных корифеев. В ней нет сложных стилистических фигур, меньше сжатых, живописных, вошедших позднее в пословицу, оборотов. Фразы короче, четче, им часто не хватает плавности. Но близость новеллы к высокой прозе вряд ли можно отрицать.

Гувэнь и новелла — два великих достижения танской прозы. Их влияние, судя по всему, было взаимным. Произведения мастеров гувэнь отличаются в некоторых жанрах, особенно притчах, заметной новеллистичностью. Китайские ученые не раз классифицировали такие притчи наравне с собственно новеллой.

Крупнейшими авторами этого стиля были Хань Юй (768–824) и Лю Цзун-юань (773–819).

Хань Юй провозгласил «древний» стиль в литературе, признавая конфуцианский канон и сочинения «ста писателей», то есть всю литературную традицию вплоть до III века. Близкая по времени литература отвергалась, как пораженная в той или иной мере болезнью «современного» стиля. Призывая к возрождению «древнего» стиля, Хань Юй не имел в виду формальное, слепое подражание или повторение старых идей. Он стремился возродить дух гражданственных исканий в литературе, который присутствовал в древних книгах.

Однако Хань Юй не был поклонником простоты и доходчивости. Мерной ритмичности и параллелизму пяньвэня он противопоставлял прихотливую гибкость смысловых переходов. На вопрос своего ученика: «Должна ли быть литература легкой или трудной?» — Хань Юй отвечал: «Ни легкой и ни трудной, а единственно самой собой».

Лю Цзун-юань и некоторых жанрах новеллистичнее Хань Юя. Притчи Лю Цзун-юаня «Нечто об охотнике за змеями», «Садовник Го-Верблюд» и другие, — слогом близки к новелле.

Гувэнь оказывал на новеллистику благотворное влияние — «древний» стиль позволял писать кратко, сжато, понятно. Кроме того, у новеллистов была и собственная традиция. В Китае издавна существовали рассказы об исторических событиях и деятелях; великолепные исторические жизнеописания, выдерживающие сравнение с Плутархом; упоминавшиеся уже сборники коротеньких рассказов о чудесах, необычайных явлениях и событиях, удивительных людях и о сверхъестественном; сборники исторических анекдотов. Иными словами, все слагаемые для новеллы уже имелись.

Именно из них сложена самая ранняя, дошедшая до нас новелла «Древнее зеркало» Ван Ду, в которой автор повествует о чудесах, совершаемых волшебным зеркалом. Дух зеркала служит людям, избавляя их от нечистой силы, и не раз спасает владельца зеркала и его брата от опасностей. Брат владельца, взяв с собой зеркало на время путешествия, рассказывает по возвращении то, чему он был свидетелем. Его рассказ, непосредственно и бесхитростно введенный в новеллу, занимает в ней почти половину. Таким образом, в «Древнем зеркале» обнажена прямая связь танской новеллы с предшествующими рассказами о чудесах и одновременно — зависимость этого развлекательного жанра от бесед и разговоров на досуге.

Детали описания пришли в танскую новеллу из сборников коротких записей, играя теперь новую, более существенную роль, помогая формированию сюжетного художественного целого. Однако стержнем новеллы зачастую по-прежнему служило такое же необыкновенное событие, что и в ранних рассказах.

«Я так подробно рассказал обо всем, ничего не опуская, и про таинственные загадки, и про встречу мертвых с живой, — чтобы пример Сяо-э запечатлелся в сердцах людей», — писал Ли Гун-цзо («Таинственные загадки»). Но в его новелле, в отличие от коротких рассказов, необычайные события объединены жизнеописанием героини. Заканчивается новелла типичным конфуцианским восхвалением: «Сдержать свою клятву отомстить убийцам отца и мужа — вот пример непреклонной воли. Наняться слугой и вести себя так, что никто не распознал в тебе женщину, — вот пример целомудрия. Всегда и во всем быть непреклонно верной и чистой — так ведут себя только истинно добродетельные женщины. Пример Сяо-э достоин того, чтобы наставить тех, кто идет по ложному пути и нарушает порядок в Поднебесной; достоин и того, чтобы служить образцом супружеской преданности и дочерней почтительности».

Панегирик Сяо-э перечислял семейно-гражданственные добродетели, высоко чтимые конфуцианством. Историки Китая с давних пор вносили в число записей государственной важности жизнеописания добродетельных людей. Новелла о Се Сяо-э наглядно связана с исторической традицией.

Династийные истории Китая в танское время были непременным чтением образованных людей, подобно религиозному компендиуму «Четьи-Минеи» в старой Московской Руси. Исторические сочинения научили литераторов искусству составлять жизнеописания. Однако в новелле описания удостаивались люди, обойденные официальной историей, не совершившие деяний государственного значения.

По своему художественному единству танская новелла оказалась новым, не виданным до того в китайской литературе жанром, хотя предшествующие литературные завоевания продолжали жить. Наряду с целостными новеллами по-прежнему рождались короткие, сухие записи; обычно они мирно соседствовали в сборниках и антологиях. Судьбы героев новелл, как и ранних рассказов, необычны, в новеллах случаются чудеса, являются духи и сказочные персонажи, обладающие волшебной силой.

Возникновение новелл было вызвано изменением цели творчества. Если раньше важно было записать факт, что-либо чудесное и необычное, чтобы удержать его в памяти, то теперь новеллисты старались развлечь читателя, приковать его внимание, увлечь сюжетом.

Дальнейшее развитие получила тема любви. Любовные истории составили цвет жанра. Ближайшие потомки выделяли новеллы о любви как лучшее, что было создано в танской новеллистике. А любовная новелла, как известно, неотделима от морали и нравов своего времени. Ее трудно понять, не учитывая особенностей тогдашней жизни, и прежде всего сословных представлений танских новеллистов. За внешне незатейливыми сюжетами новелл подчас таится философское содержание. Тема любви проходит сквозь многие новеллы, для одних она — главный мотив сюжета, для других — второстепенный. Герой любовной новеллы принадлежит всегда к тому же благородному сословию, что и сам автор. Иначе обстоит дело с героиней — она может принадлежать и к иному социальному слою, хотя немало новелл рассказывает о любви к девушке из благородного сословия. Тема запретной любви вызвана к жизни тем, что брак и любовь принадлежали к разным сферам в танском обществе. Брак решался всецело родителями, любовь же молодые люди искали сами.

Целый квартал Пинканли в аккуратно распланированной столице Танской империи Чанъани населяли красавицы; самой громкой славой пользовались воспитанницы императорской школы. Большинство обитательниц сызмала получали необходимое для их занятия воспитание частным порядком. Певицы танского времени играли в Китае ту же роль, что гейши в Японии и гетеры в Древней Греции. Их обучали музыке, песне и танцам, с детства учили слагать стихи. В образованности они не уступали своим поклонникам, их профессия не считалась постыдной. Стену между влюбленными воздвигала не профессия, а низкое происхождение женщин, и стена в те времена была непреодолимой. Любовь к обитательнице Пинканли была возможна лишь за наличный расчет. Даже в литературе она не могла увенчаться супружеством. Во всей новеллистике сохранился лишь единственный пример такого брака («Красавица Ли»). Если же возникало глубокое, сильное чувство, то оно приводило женщину к трагическому концу. Для знатных юношей близость с красавицей считалась хорошим тоном. Предосудительной же была любовь к ней, так как влюбленный совершал безрассудства. Он проматывал состояние, забывал об экзаменах, необходимых для карьеры, а худшего несчастья с человеком и быть не могло, по тогдашним понятиям.

Любовь представлялась людям, насколько можно судить по средневековой новелле, как чувство мгновенно возникающее, властное и непреодолимое. Влюбленные заболевают, если долго не видят друг друга; разлука влечет за собой смерть; покинутая женщина не ест и не спит, чахнет, а иногда и умирает («Дочь князя»).

Подобной участи едва не избежал и герой новеллы «Красавица Ли». Обманутый любимой женщиной, он отказывается от пищи и заболевает, но чужие люди выхаживают его.

Так же непосредственны влюбленные и в средневековой литературе других народов — европейской новелле, арабских сказках «Тысячи и одной ночи». Общий голос литературы нельзя назвать случайностью или стилизацией. Средневековый человек несомненно вел себя наивнее, чем люди нашего времени.

Любовь в новеллах всегда необычайна, даже если это супружеская любовь. Ведь ранний брак, всецело зависящий от воли родителей, угнетал самостоятельное проявление чувств. На первом месте в жизни человека стояли узы кровного родства. Поэтому для танских читателей было неожиданностью признание героини одной из новелл (не вошедшей в сборник), которая чудесным образом вернулась после смерти к любимому: «В загробном мире я забыла всех родных, только о тебе тоскую по-прежнему». Танские читатели поражались простому для нас признанию могущества любовного чувства, превосходящего долг и родство.

Тема любви часто неотделима от изображения сверхъестественных существ. Таинственная сторона человеческой природы проявляется в чудесах: любви смертных к божествам и оборотням. Иногда союз с бессмертным позволяет человеку освободиться из-под власти смерти, но чаще он случайно нарушает какой-либо запрет. Любовь к чудесному существу требует от него смелости и мужества. Ему приходится преодолевать суеверие, будто потусторонние пришельцы обладают злой силой — в новеллах они редко причиняют вред и гораздо чаще помогают героям.

Герой «Древнего зеркала» щадит тысячелетнюю лисицу-оборотня, оказавшуюся в его власти, когда убеждается, что она не причиняет людям зла.

Молодой Чжэн, герой новеллы «Женщина-оборотень», тоже поступает вопреки предрассудкам. Узнав, что его возлюбленная — оборотень, он не порывает с нею, не страшится близости, а по-прежнему ищет ее любви. Необычность новеллы не только в поведении оборотня, но и в смелости героя, пренебрегающего суеверием. Чжэн готов на самопожертвование и не обманывается в своей возлюбленной — вместе с ней он познает счастье.

В танских новеллах все герои обладают четкой сословной характеристикой, так как градации между людьми в средневековом обществе вообще — и Китай не был тут исключением — были глубокими и наглядно выраженными. Герои происходят из образованного сословия ученых конфуцианцев, служилых чиновников. Они управляют уездами и провинциями, они же командуют войсками. Образованность почиталась в танском Китае наравне с удалью.

Героини новелл, как уже отмечалось выше, могут принадлежать не только к благородному сословию, но и к его окружению. Они, как правило, смелее своих возлюбленных, самоотверженны в любви и очень энергичны.

Крестьяне, горожане, слуги, если и появляются в новеллах, то изображены как бы со стороны, в духе представлений о них образованного слоя общества.

В строго регламентированном обществе правдоподобие необычайных происшествий, без которых не мыслилась новелла, требовало значительных усилий от авторов. Немногие могли покидать родные места, путешествовать, встречаться с людьми различного общественного положения; жизнь большинства населения проходила безвыездно, круг общения был узок и неизменен, социальный опыт невелик. Только люди из образованного круга, служилое сословие и монахи-даосы обладали необходимой свободой. Именно с ними и происходят приключения в новеллах, причем чаще всего — либо в столице, огромном городе, либо во время путешествия, в чужих краях.

Танская новелла раскрывает глубокие черты китайского национального сознания. За прошедшее тысячелетие она бесчисленное число раз перелагалась в песни, поэмы, сказы, повести и драмы. Сказители, певцы и странствующие актеры доносили их до народа. Вышедшая из узкого образованного круга, новелла, переложенная и приспособленная к другим жанрам, возвращалась к народу то в виде популярной пьесы, то песенного сказа, то повести на разговорном языке. Теперь, много лет спустя после ее возникновения, можно сказать, что в ней раскрыты подлинные черты характера китайского народа, его взгляд на мир, его литературный вкус.

Советскому читателю дорого культурное наследие всех народов. Верные ленинским заветам, мы изучаем духовные богатства, выработанные человечеством на протяжении веков, ибо без них невозможно создание полнокровного человека будущего общества. В Китае маоисты отрицают культурное наследие собственного народа, потому что его гуманистическое содержание несовместимо с «идеями» Мао Цзэ-дуна. Классическая китайская литература волею судеб стала могучим противником порядков, насаждаемых в КПК. Не удивительно поэтому, что за последние годы изучение танской новеллы в КНР прекращено. Научные статьи перестали публиковаться, литературоведение оказалось под подозрением. «Культурная революция» привела к запрету на всю классическую китайскую литературу. Но, пережив тысячелетне войн, пожаров и гонений, китайская классика переживет и вандализм хунвэйбинов. Вопреки воинствующим нигилистам, она постепенно становится достоянием все большего числа людей в разных странах.

А. Желоховцев