Идеальный выбор

Восемнадцать

Прежде Софии не доводилось присутствовать при родах. Она и на эти не собиралась, но Пит опаздывал к прибытию заторопившихся близнецов, и пока он выезжал из офиса, находившегося за шоссе М-25, и два часа рывками гнал через весь город в лихорадочном потоке машин, держать роженицу за руку выпало Софии. Бет вцепилась в подругу и оторвалась от нее лишь на долю секунды, чтобы съездить по физиономии Питу: а кто, как не он, был главным виновником происходящего. Кровь едва успела прилить к белым отпечаткам пальцев на коже Софии, как снова начались схватки и Бет опять вцепилась в Софию, завывая от боли под команды «Тужься! Дыши!». Как всякая девушка телевизионной эры, София видела великие и ужасные роды в документальном «мыле» и просто «мыле». Но кино не подготовило ее к реальности. Ни к потливому безобразию нескончаемой скручивающей боли (близнецы родились с промежутком в два часа, и после первого ребенка Бет не удалось откинуться на подушки с блаженной материнской улыбкой), ни к чрезмерно разгулявшимся эмоциям, когда крошечная девочка, а за ней еще более крошечный мальчик наконец увидели свет и родильное отделение. Это было ужасно. И вгоняло в трепет. София испугалась.

К тому времени, когда она добралась домой, отменив выход на работу, мимолетный восторг при виде сияния новой жизни затмило стойкое воспоминание о крови, дерьме и слезах. В отличие от Пита и Бет, она не склонялась над новорожденными, сдувая ошметки боли восторженными ахами. Она отправилась домой одна, без ребенка, оправдывающего мучения, и без отца ребенка, уверяющего, что все будет хорошо. Бет беспокойно спала, а Пит стерег новехонькое пополнение в семье. София в такси ежилась от перспективы пройти через все это в одиночку. Да и кто поверит ее россказням, когда через девять месяцев родится ребенок Меньше чем через девять месяцев. Хорошо, если за оставшиеся три четверти года она сумеет убедить хотя бы себя в правдивости этой истории. И ни кротчайшая из акушерок, ни ласковейший из врачей, ни благожелательность полдюжины опытнейших медсестер, видавших тысячи новорожденных, но не утративших энтузиазма, не облегчат ей жизнь, когда придет срок София в одиночку приближалась к событию, к которому большинство людей шествуют парами. В усталом мозгу роились обрывки фраз: возмущенная общественность требовала от правительства встать на защиту семьи и мрачно предрекала ее полный упадок. Под этот аккомпанемент София чувствовала себя абсолютной одиночкой.

Дома ее поджидал Габриэль.

— Ну как прошло?

— Утомительно и страшно. Жутко утомительно и дико страшно.

— Ты была там от начала до конца?

— Если не считать пяти минут, когда выскочила поблевать — вечерний ритуал беременной девушки. А ты где был?

— Но ведь закончилось все просто здорово, правда?

— Ты о чем?

— Разве ты не возликовала, увидев новорожденных?

— Что?

— Ну… растрогалась, разволновалась.

— О, ради бога, — усмехнулась София. — Бет меня поразила. Поначалу она держалась, но потом, когда сообразила, что на первом ребенке дело не закончилось и ей придется начинать все сначала и опять терпеть жуткую боль, она орала часа полтора, умоляя врачей вырвать из нее мальчика, а в самом конце, когда ее зашили, как фаршированную курицу, и отправили спать, вид у нее был — врагу не пожелаешь.

— Но Бет и Пит наверняка думают, что стоило мучиться? Ради новорожденных?

— Не сомневаюсь, они думают, что стоило, и, конечно, они правы. Совершенно, полностью, безоговорочно правы. Как любая другая счастливая семья. Но их двое. У Бет есть Пит, чтобы жалеть ее, изображать большого папочку и заботиться о всей семье, и я уверена, она ошалеет от счастья, когда проснется, — правда, когда встанет на ноги, радости поубавится, — и наверное, как всякая молодая мать, увидев двух прекрасных малышей, она не станет вспоминать о пережитых ужасах. Хотя мне трудно представить Бет в роли мамаши-квочки, но уверена: и она, и Пит счастливы безмерно. Пока. И будут счастливы какое-то время. Много лет, может быть. Ты это хотел услышать?

Габриэль смотрел на нее, не зная, что ответить, не такой реакции он ожидал.

— Вот видишь, — продолжала София, — ты не сумел угадать, что я почувствую, а ведь, наверное, долго голову ломал.

Он приблизился к ней, его ноги опять почти не касались пола — даже в состоянии крайнего волнения София отметила этот факт, — она остановила его, вытянув дрожащую руку:

— Не подходи! — Габриэль замер, и София продолжала: — Послушай, это было потрясающе. Невероятно. Чудо сраного рождения, как и все прочие роды, о которых мне рассказывали, и даже лучше, потому что я была там и чувствовала жар тела Бет, запах крови. И я плакала, все время плакала, и я правда была тронута и поражена, и Бет действительно молодец, она потрясающая, и хвалить ее не перехвалить. Но Бет этого хотела. Готовилась. Стремилась к этому из года в год. У Бет есть Пит. Они оба этого очень хотели. — София принялась ходить по комнате, Габриэль отодвинулся к стене. — Но, если ты еще не понял, я ребенка не хотела даже слегка. Я вообще ни о чем подобном не думала. Для тех, кто готов завести ребенка, холить его и лелеять, чудо рождения и впрямь высшая награда, но когда у тебя и в мыслях не было рожать и ты возвращаешься в пустой дом посреди ночи, совершенно охренев от только что увиденного, и представляешь, через что тебе скоро придется пройти, — я о себе говорю, идиот, — тогда все это полный кошмар. Беспросветный. Мне страшно, Габриэль.

— Страшно? — Габриэль сдвинул брови. — Выходит, ты решила родить?

София резко подняла голову:

— Что значит решила? Ты сказал, что у меня нет выбора.

— Нет, выбор всегда есть. Свобода воли.

— Ты сказал, что я не смогу сделать аборт, сказал, что ничего не выйдет. Где тут свобода воли?

Габриэль пожал широкими плечами:

— Могла бы попытаться, но ты и не пробовала. Получается, ты сделала выбор, отказалась от попытки. Это тоже свобода воли.

София покачала головой, события за день и собственная растерянность доконали ее:

— Да ну? Какое, однако, широкое толкование свободной воли.

— Точно, — подтвердил Габриэль. — Широкое.

София плакала, Габриэль извинялся. И пытался объяснить, что стояло за ее дневным приключением. Правда, он не признался Софии, что не считает логику своего руководства бесспорной. Он высказывался в духе партийной линии, надеясь убедить Софию в том, в чем не был убежден сам. В теории предполагалось, что опыт пойдет ей на пользу. Поможет свыкнуться с мыслью о ребенке. Ей хотели напомнить, что в родах и материнстве нет ничего необычного. Женщины всегда рожали, испокон веков, не задумываясь, не готовясь, без книг, видеокассет и курсов. И часто без мужчин. Подумаешь, делов-то, родить ребенка. Но Габриэль недаром опасался, что план не сработает. Конечно, роды случаются сплошь и рядом, но он понимал, что для Софии это не ординарное событие. Каждый день это событие происходит миллион раз по всему миру, безостановочное пахтанье новой орущей жизни сопровождается еще более безостановочным угасанием хладеющей старости. Но для Софии это не банальность. Рождение и смерть. Только эти два абсолютно мирских события гарантированы каждому человеческому существу. И только они действительно двояки — столь заурядны, поскольку происходят с каждым, и столь исключительны, поскольку способны полностью изменить жизнь. Навсегда. Бет, не отпускавшая Софию весь вечер, не развеяла опасений подруги. Наоборот, таившийся страх вырвался наружу, беспомощность перед неизбежным и абсолютное одиночество стали явными. Габриэль догадывался, каков может быть результат, но был не в силах позаботиться о Софии. В его обязанности входила только охрана, даром спасения его не наделили.

Габриэль обнял Софию, и она опять почувствовала, что он действует на нее успокаивающе, даже если она не хочет успокаиваться, даже если она хочет злиться на него. За то, что имел наглость вообразить, будто кто-то знает лучше, чего ей надо. София понятия не имела, чего ей сейчас надо, но она знала, что загрузить ее практическими сведениями, пугающими до смерти, — не самая лучшая идея. Но больше всего ее злило то, что в его присутствии ей становилось легче. Стоило ему пустить в ход свои ангельские штучки, стоило приблизиться к ней, как ей легчало. София не хотела покоя и надежности, она хотела ссоры. Бешеной, громкой, если потребуется, с дракой и желательно опустошающей. Но она устала. И ей было страшно. И даже в гуще страха она не могла не радоваться новому доказательству своей нормальности — она точно не рехнулась. Вот он стоит — почти парит — перед ней, светящаяся кожа и безмятежный вид. Небеса, которые можно потрогать. София по-прежнему беременна. Габриэль по-прежнему ангел. Тот самый. Ее ангел. И от его присутствия ей становится легче. Ангелам положено производить такой эффект. Ничего не изменилось, ужас не рассеялся, но рядом с Габриэлем она чувствовала себя спокойнее. София легла спать. Габриэль стоял в изножье ее кровати, наблюдая за ней. По долгу службы. И по собственному желанию, становившемуся все сильнее.