Идеальный выбор

Двадцать шесть

В поезде София размышляла о минувшем дне. Она отвергла материнское приглашение к искренности, как уже не раз бывало в прошлом. Не то чтобы она нарочно врала Сью, но по привычке предпочла полуправду. Ей всегда было легче думать, что родители не поймут ее, чем решиться на мучительную откровенность. Она не могла обсуждать с родителями разрыв с Джеймсом, потому что тогда бы пришлось обсуждать секс с Джеймсом. Она не могла говорить с ними о работе в клубе, потому что тогда неизбежно встает вопрос об отношении к собственному телу, которое они создали, а она преобразила. София с неизменным облегчением слушала комментарии своих приятельниц-лесбиянок: мол, тебе, натуралке, с родителями легко, тебе от них ничего не надо, разве что немножко денег в трудную минуту да попросить отца повесить новые полки в прихожей. Замкнутость, усвоенная в общении с отцом и матерью, означала, кроме всего прочего, что София не вправе требовать от них безоговорочной поддержки. Даже от самых любящих родителей, какими являлись Джефф и Сью, нельзя ожидать жертвенной помощи, если им толком не объясняют, в чем дело. Припоминая разговор с матерью, София подумала еще кое о чем: она словно убеждала Сью, что сохранить ребенка необходимо. Но не уговаривала ли она на самом деле себя? И может, наконец убедила?

Опять в такси, опять водитель, разочарованный ее нежеланием обсуждать сравнительные достоинства кондиционера и системы подогрева заднего сиденья. Еще один бедолага, проворонивший обещанные — правда, не вслух — десять фунтов чаевых за молчание. Входную дверь София открыла и заперла как можно тише, не желая напороться на дотошные расспросы Джеймса и Марты о здоровье Джеффа и Сью. Поднимаясь по лестнице к себе и аккуратно перешагивая через немилосердно скрипевшую ступеньку, третью снизу — прямо над спальней Джеймса, — она ощутила присутствие Габриэля. И, несмотря на усталость, София, покопавшись в своих чувствах, поняла, что надеялась его увидеть. Чутье ее не подвело. Бледно-голубое свечение рассеивало тьму в квартире. Габриэль сидел в своем любимом укромном углу — на диване в прихожей, ни на дюйм его не продавливая; пугливый котенок — такого бы взять на руки или прогнать в зависимости от настроения.

Девушка, открывшая дверь навстречу улыбке Габриэля, была усталой и удрученной событиями за день: великое дело исполнено, она мужественно поставила родителей в известность. Но даже собственная храбрость не спасла Софию от разочарования — твердости духа она так и не набралась. Приветственное объятие Габриэля сменилось утешительным «ну-ну, иди сюда, дай я тебя поцелую», а затем уютным сексом. Уютным для обоих. Когда по телу Софии разлилась наконец блаженная тишина, они перебрались в постель.

Габриэль поинтересовался, как она провела время у родителей.

Вопрос вырвал Софию из посторгазменной расслабленности и окунул в привычную растерянность:

— Ты же был там! Я тебя чувствовала. Ты кивал мне, навязывался со своим мнением. Разве нет?

— Лишь отчасти, и к тому же наблюдение, самое пристальное, не может дать понять, что ты сама чувствовала.

София придвинулась поближе к его разгоряченному телу.

— Все прошло как обычно. Я хотела всего и сразу и злилась, не получая этого всего. Скажешь, мне пора стать умнее? Я всегда жду от своих родителей чего-то большего, но, если честно, подозреваю, что у них этого большего просто нет.

— Чего именно?

— Большего понимания. Большего участия в моей жизни. Знаю, это моя вина.

— Почему?

— Потому что у меня, как у всех, отношения с родителями полублизкие…

— То есть?

— Ну, когда ты рассказываешь им о своих делах, о том, что у тебя происходит, но никогда не досказываешь до конца. На всякий случай.

Габриэль явно не понимал, что она имеет в виду.

— На какой случай?

— Ну, не знаю… а вдруг они не поймут. Не сумеют понять. Конечно, я хочу, чтобы они были идеальными родителями, любили меня всякую, одобряли все, что я делаю… Но я знаю, что они не такие. Они так не умеют. И потом, мы уже много лет живем порознь, я давно от них ушла. И даже когда они собираются с силами, чтобы спросить о моих делах и настроении, когда пытаются вникнуть, я рассказываю им только половину, а потом начинаю злиться, потому что они совсем не врубаются в то, что происходит… Ха! — воскликнула вдруг София со странным весельем.

— Что такое?

— Жуть. Похоже, я стала взрослой.

— Да?

— До меня только что дошло — я такое же чучело, как мама и папа. — Она раскачивала головой, обхватив ее руками. — О боже.

— Но разве это плохо? Быть взрослой? Решать за себя?

— Заткнись. Нашел о чем разговаривать посреди ночи. Налей лучше выпить.

После бокала-двух вина София смогла отнестись к обретенной зрелости с большим хладнокровием. Оба молчали. София обмозговывала новость, которой ее застал врасплох собственный заплетавшийся от усталости язык. Габриэль ждал выводов. И новых вопросов, порожденных этими выводами. Отставив бокал, София вытянулась, прижалась спиной к Габриэлю, словно пытаясь укрыться им, его широкая ладонь лежала на ее уже намечавшемся животе.

— У тебя есть родители, Габриэль?

Такого вопроса он не ожидал, плечи напряглись, и он неловко отодвинулся от Софии.

— В чем дело? Я что-то не так сказала?

— Ни в чем. Извини. Все нормально, правда.

Габриэль лежал рядом с ней на расстоянии не более дюйма, но, когда он снова заговорил, Софии почудилось, что разделявшее их пространство увеличивается по экспоненте.

— Послушай, так не годится. Я другой.

— Чем же ты отличаешься?

— Трудно объяснить, — наморщил лоб Габриэль. — И трудно понять. Родителей у меня никогда и не было.

— Ты родился уже взрослым?

— Нет. Или да. Вроде того.

— А точнее?

— Ну, меня не рожали в привычном для тебя смысле.

— Ты был всегда? Как Бог?

Габриэль затряс головой, явно встревожившись:

— Нет. Я не Бог. Ни в коем случае.

— Кто же тогда?

— Все не так. Я произошел… ну, как мысль, которая только что возникла в твоей голове. Ведь, наверное, в проблемах с родителями вины всегда было поровну — их и твоей, но только сегодня ты это осознала.

— Ты появился из сознания?

— В некотором роде. Для того, чтобы быть с тобой, меня реализовали, как мысль. Так у нас говорят.

— Значит, я тебя создаю, когда думаю о тебе?

— Ну вот ты опять, — заворчал Габриэль. — Не все так просто. Я здесь для тебя. Потому что я твой посыльный.

— И опекун.

— Да. Определенно. Но еще и потому, что ты думаешь обо мне и каждый раз мыслью воссоздаешь меня снова. Для себя.

— Значит, я тебя выдумываю?

— Нет, вовсе нет. Но ты — отчасти причина моего существования. — София с недоумением глядела на него, Габриэль продолжил: — В общем, это означает, что родители не обязательны.

— Не обязательны для ангелов?

— Точно.

София склонила голову набок:

— Ангелам не обязательно иметь родителей, а Мессии обязательно. Странно. — Она весело усмехнулась: — Это для того, чтобы идея непорочного зачатия не пропадала даром? — Габриэль не засмеялся в ответ. — Ох, прости, я не учла — когда дело касается работы, чувство юмора у тебя пропадает. — Она чмокнула его в щеку. — Впрочем, неудивительно, что я позабыла, зачем ты здесь. Когда трахаешься как перед концом света, память напрочь отшибает.

Поцеловав ее, Габриэль сказал:

— София, одно я тебе обещаю наверняка: конец света наступит не скоро.

— Точно знаешь?

Пожав плечами, Габриэль улыбнулся и промолчал.

София вернулась к его родословной:

— Итак, тебя на самом деле не рожали? Что это значит? Ты в этом мире целую вечность? Ни рождения, ни смерти… ни взросления?

— Все намного сложнее.

— Да, но если ты не рождался и если ты не умрешь, что с тобой произойдет? Ты как-нибудь изменишься?

Габриэль провел ладонями по лицу:

— Конечно, я все время меняюсь. Я изменился с тех пор, как познакомился с тобой. Теперь я во многом другой.

— Например?

Габриэль молчал.

— Теперь я стала тебе нужна? Ты счастлив со мной? Ты настолько изменился, что даже захотел влюбиться? — не унималась София. — Ну отвечай же, Габриэль, чего молчишь?.. Блин, ты ведь не обычный парень, который не может отличить правды от лжи? Уж кто-кто, а ты умеешь быть честным, а?

Склонившись над своим личным ангелом, София сердито смотрела на него. Выдержала его ответный взгляд. Понимала, что заходит слишком далеко. Но когда в твоей жизни творится хрен знает что, ты имеешь право знать. А услышав, что Габриэль испытывает по отношению к ней, она могла бы признаться в своих чувствах к нему.

Габриэль раздраженно застонал. Вздохнул. Закрыл лицо широкими ладонями, потер глаза. Глянул на Софию. Нахмурился. Закрыл глаза. Открыл было рот, чтобы ответить, но передумал. Повернулся на бок спиной к Софии, перевернулся на другой бок Разговор явно смущал его, София никогда не видела, чтобы он так нервничал, — даже в их первую встречу, даже в тот раз, когда она впервые на него наорала и когда они впервые занимались любовью.

— Прости, я не хотел тебя обидеть, — произнес он со второй попытки. — Конечно, я что-то чувствую. Возможно, любовь. Определенно вожделение. Страсть. Волнение. Возбуждение. Мы оба это чувствуем, как же иначе. — Замявшись, он спросил ее: — Ведь правда?

— Правда, — скорчила гримасу София. — Я чувствую. То есть мне так кажется. И это меня пугает. — Габриэль кивнул, соглашаясь. София восприняла этот жест как знак продолжать. — Отлично, у тебя тоже заскоки. Теперь кое-что начинает проясняться.

Габриэль помрачнел:

— Ничего не проясняется. Не может проясниться. Потому что мы находимся с тобой в совершенно разных местах. Проблема в том, что мы с тобой абсолютно не похожи, в основе своей, внутри, настолько не похожи, что я даже не могу подобрать слова, чтобы тебе это объяснить. Например, нам кажется, что мы влюблены, даже любим друг друга, но не имеем ли мы в виду абсолютно разные вещи?

— Разве любовь не для всех одинакова?

Не обратив внимания на вопрос, Габриэль продолжил свою путаную речь не только ради Софии, но и ради себя самого:

— Это как с жизнью и смертью. Я даже отдаленно не могу тебе объяснить, что это такое на самом деле, потому что ни то ни другое для меня не существует. Я не знаю, как растолковать известные мне истины, чтобы ты поняла. — Он умолк, подыскивая нужные слова. — Слыхала байку про мужчин с Марса и женщин с Венеры?

— Эту самолечебную фигню про то, что мужчины и женщины происходят с разных планет?

— Ну да. Так вот, для нас, для меня… разница еще больше… речь уже не о планетах, мы с тобой будто из разных галактик.

София рассмеялась: слишком надуманное объяснение, чтобы отнестись к нему всерьез. Особенно когда Габриэль рядом, лежит голый на ее кровати, а после очень даже реального и ощутимого секса прошло всего полчаса. Особенно когда она чувствует его дыхание на своих губах.

— Ты утверждаешь, что все эти чокнутые правы и ангелы — инопланетяне? Да ладно тебе, Габриэль. Я кое-как смирилась с этой хренотенью про беременность, и то лишь потому, что получила реальное доказательство — растущий живот, тут уж никуда не денешься, но это уже перебор!

— Нет-нет, — замахал рукой Габриэль. — Чушь про инопланетян здесь ни при чем. Зачем нам неуклюжие выдумки! На самом деле все тоньше, изящнее. Малюсенькая разница между нами, очень деликатная разница, едва заметна. Но она разъединяет нас настолько, что расстояние между нами даже трудно как-то оценить. Не другая галактика, физическая реальность слишком грубое понятие в нашем случае… скорее совершенно иное пространство, но на одной и той же физической плоскости и в одном и том же временном промежутке.

София откинулась на подушки.

— Ты прав, это слишком сложно для меня. Физикой запахло.

— Именно! — просиял Габриэль. — Ангелы — это физика. И математика. Меня можно вычислить.

— Формула благодати?

— Ну да. Математической формулой можно описать что угодно. От ангелов до радуги.

София поморщилась:

— М-м, уж очень красивенько звучит, прямо как у старых добрых хиппи. А нельзя ли обойтись без слащавости «Нью-эйджа»? Скажем таю от ангелов до землетрясений. Страшных, разрушительных. Существует формула для землетрясений?

— И для них тоже.

— Ладно, сдается мне, что эта алгебраическая заумь не поможет мне понять, кто ты есть на самом деле. Но вот что интересно: если ты прав и все это просто большая математическая олимпиада, зачем тогда я вам понадобилась?

Габриэль не уловил ход ее мысли.

— Ты о чем?

— Зачем я вам понадобилась, чтобы родить ребенка? Если для всего есть математическая формула, если все так офигительно устроено, дико сложно и — как ты выразился? — изящно, то зачем вам понадобилась такая ерунда, как мое чрево? Зачем ставить меня на уши, зачем пускать в ход зачатие без секса? Только для того, чтобы сделать ребенка? Да ведь это любой дурак умеет, чему мы видим множество доказательств. Для ангелов вы сочиняете заумные математические формулы, зато с ребенком все просто, как правда.

Габриэль, глядя на нее, кивнул:

— Да, София, похоже, ты сама ответила на свой вопрос.

Позже, после секса, когда его кожа опять ее не касалась, куда-то исчезая и непонятно каким образом умиротворяя, София, уже засыпая, опять вспомнила о родителях:

— Знаешь, они неплохие люди, мои папа с мамой.

— Знаю.

— И они старались изо всех сил, вкладывали в меня все, что могли.

— Конечно.

— Наверное, они даже хорошие родители по сравнению со многими другими.

— Наверное.

— Да, — подытожила София. — Хорошие.

Габриэль обнял ее в темноте; сияние, лившееся с его спины, высвечивало лишь очертания тел.

— Все в порядке, София, — прошептал он. — Ты тоже не обязана быть идеальной матерью. Ты должна быть просто матерью.