Иерусалим правит

Глава первая

Я — разум и совесть цивилизованной Европы. Я — все, что осталось от нее. Но для меня и для немногих, подобных мне, христианство и все, что оно олицетворяет, сегодня стало лишь запретным воспоминанием!

Это, по крайней мере, хорошо понимает миссис Корнелиус. «Ты тшортово тшудо, Иван, — говорит она. — Клятый памятник тому кровавому веку». Но ее дети потеряны для нее. Наивный скептицизм не защитит их от наступающей ночи. Они осуждают мой «расизм». Они говорят, что я слишком обобщаю и что из каждого правила есть множество исключений. Я согласен! Я видел благородных верблюдов и необычайных лошадей, которых уважал и которыми восхищался; я считал, что во многом они превосходят меня. Но это не могло превратить верблюда в лошадь, а лошадь — в верблюда, и никого из них это не сделало людьми. Точно так же, заявляю я, глупо и ненаучно притворяться, будто между народами нет никаких различий. Эта логика убеждает их. Немногие могли противостоять моему интеллекту, даже когда я был ребенком. Я посвятил всю жизнь умственным тренировкам. Но вы поймете, что постоянное самопознание может стать не только благословением, но и проклятием.

Уже в двадцать четыре года, двадцать четвертого августа 1924‑го, я кое-что знал о собственном призвании. Вновь завоевав славу и успех, добившись подтверждения своего инженерного гения, я мчался в Нью-Йорк, чтобы встретить суженую. Я начал чувствовать, что мог бы стать воплощением силы добра в измученном войной мире, где униженные враги и усталые победители наравне охотились за всякой человеческой падалью. (Я говорю, конечно, об этих аморальных и вездесущих уроженцах Восточной Африки, баловнях Карфагена, который в течение многих столетий мечтал завладеть нашими богатствами.) В те дни я редко думал о Боге. Я приписывал все успехи лишь себе самому. Только потом Бог даровал мне благотворный урок смирения и я обрел истинную радость Веры. В 1924‑м я почти во всех отношениях «взлетел высоко». Какое счастье я предвкушал, как ожидал того мига, когда мы с Эсме наконец воссоединимся!

Этого не будет. Они говорят, будто все дело в том, что я ошибался! Но я не стал музельманом[18]! Эфирный «Парсифаль» проносится над пустыней. Аэроплан совершает вираж и скользит над лесистыми холмами Пенсильвании, такими же бескрайними, как дивная Степь. Я лечу к моему прошлому и моему будущему, к моей Эсме и к моему Востоку. Я заявлю права на свою невесту и навсегда заберу ее с собой der Heim[19], в Голливуд. Мы построим пляжный дом с двенадцатью спальнями и вновь возродим нашу страсть. Я вспоминаю о нежности и разнообразии наших любовных ласк и ожидаю продолжения! В Константинополе мы были Адамом и Евой в Раю, невинными детьми Судьбы. Брат и сестра, отец и дочь, муж и жена — все эти роли и множество вариаций расширили и очистили наш дух. Я не чужд теориям Распутина. Я лично увлекал многих молодых женщин в чистейшие сферы чувственного наслаждения. Но Эсме была чем-то большим; она была моей женской половиной, новым аспектом моего «я». Инкуб и суккуб — так это называли древние норвежцы[20]. В Париже случайная причуда судьбы почти разрушила ту сущность, которая воплощала нашу единую душу. О, как я стремился вернуть былое единство; это восхитительное, захватывающее смешение духовности и сексуальности. Оно и угрожало моему разуму, и укрепляло его, унося меня к новым эмоциональным и интеллектуальным высотам, превосходившим те, которых я достигал с помощью лучшего кокаина. И пока самолет, словно уверенная валькирия[21], нес меня все ближе к Эсме, я мог чувствовать ее, обонять, осязать, слышать. Она плыла на великом трансатлантическом корабле, направляясь к пока еще невидимому берегу. Она была музыкой. Она была чистейшим наслаждением!

Faygeleh? Это не имеет смысла. Я всегда ставил себя выше таких определений. Es tut vay daw[22]. Вдобавок подобное вполне естественно в Египте.

«Избавь меня от бога, который одновременно и мужчина, и женщина. Да не паду я под их ножами». Shuft, effendi, shuft, shuft, effendi. Aiwa! Murhuuba! Aiwa?[23] Пусть тянут меня за собой. Пусть оскорбляют меня, и потирают руки, и говорят мне «sholom-al-aichem»[24] сколько захотят, смеющиеся мерзавцы. У них нет никакого чувства собственного достоинства. Эта мерзкая нация навсегда останется предостережением для всех нас. О Египет, ты пал под пятой Карфагена, и жестокая Аравия почивает на руинах твоей славы! Но Испания, наш неизменный оплот в борьбе против мавров, снова одерживает победу! В Испании сыновья Ганнибала Барки[25] уничтожены или бежали. Есть один светоч, все еще горящий в лагере Христовом…

Мотор негромко загудел, DH‑4 начал двигаться по нисходящей. Я удивился. Я посмотрел на часы и обнаружил, что они остановились. Мы не должны были приземляться до самого Нью-Йорка, а сейчас под нами находились фабричные трубы небольшого промышленного городка, построенного на пересечении трех рек, одной из которых почти наверняка был Делавэр. (Как и большинство казаков, я хорошо запоминаю реки.)

Заходящее августовское солнце скрывалось в облаках черного и желто-серого дыма, белые лакированные поверхности аэроплана блестели в его лучах; мы пролетали низко над пригородным ландшафтом, настолько изящным, что он мог соперничать в своем новом колониализме и поистине тюдоровском благородстве с лучшими частями Беверли-Хиллз. Выровняв самолет, мы направились к двенадцатиэтажным кирпичным башням преуспевающего делового района, который выглядел знакомо. Мы достигли места слияния рек, и я почувствовал, как запах машинного масла сливается с острым и сладким ароматом летнего соснового леса. И я сразу вспомнил о том, как раньше приезжал сюда, в Уилмингтон, как был напуган, впервые встретившись с ангелом-уничтожителем, агентом Министерства юстиции Каллаханом. Уилмингтон — не то место, которое в моих воспоминаниях ассоциировалось со спокойствием и разумом. И все-таки, когда сидевший позади меня Рой Белгрэйд, похожий на ленивца в своих больших очках и отороченном мехом шлеме, сделал успокоительный жест и повел самолет к зеленому пятну, вероятно общественному парку, я не испытал чрезмерного возбуждения. Мы уже совершили прежде две рутинные остановки в Колорадо и Огайо. Я понял, что Белгрэйд был осторожным пилотом, одержимым своим самолетом и проверявшим каждую деталь, подмечавшим мельчайшие изменения в шуме двигателя. Как только молодой человек убедится, что его машина в превосходном состоянии, мы сможем буквально через несколько минут снова подняться в воздух. У меня все еще оставалась большая часть дня, чтобы добраться до Эсме в Нью-Йорке. В худшем случае на поезде до нее всего несколько часов пути. Мы с Белгрэйдом были хорошими инженерами, и я успокаивал себя тем, что у нас оставался приличный запас времени. Этот случай обернется всего лишь эпизодом в большом приключении, над которым мы с Эсме вместе посмеемся при встрече.

Но DH‑4 совершенно неожиданно заложил новый вираж над рядами высоких дубов и двинулся вверх, как будто Белгрэйд не достиг намеченной цели и предпочел другой маршрут. Поле, располагавшееся в четверти мили от изгиба речного русла, упиралось в большое здание, за окнами которого внезапно появились взволнованные лица. Я испытал желание помахать зрителям рукой. Поле поросло цветами, образовавшими сложные геометрические узоры; это был настоящий калейдоскоп оттенков и ароматов, роскошный и правильный. Перед нами возникло отражение идеального мира. Самолет поднялся, и я снова увидел лица — столько бледных цветов, прижатых к стеклу и мечтающих о солнце. Когда мы развернулись, самолет выровнялся и двинулся вниз, к пятачку между деревьями и клумбами, который только кретин мог посчитать достаточно большим для приземления. Тут у меня появились первые сомнения насчет Роя Белгрэйда. Потом с ароматом роз и лаванды смешался горячий запах смолы; я почувствовал зловоние, исходящее от «Роллс ройс игл», мотор внезапно взвыл как живой и неожиданно умолк, а затем мы врезались в ряды красных, белых и синих маков (без сомнения, какое-то патриотическое воспоминание о Фландрии[26]). Я закричал, взывая к своему пилоту, но он был слишком далеко и не услышал меня. Мы миновали клумбы, комья земли и лепестки цветов разлетелись в разные стороны, затем самолет подпрыгнул и покатился по траве. За нами наблюдали два старика (один чрезмерно толстый, другой чрезмерно худой), которые неподвижно сидели на скамье в дальнем конце сада. Они, очевидно, наслаждались зрелищем. Я с отвращением огляделся. Если не вспоминать о маках, мы причинили очень мало ущерба, но расположенные вокруг стены, деревья и линии электропередачи теперь помешают нам подняться в воздух. И нам требовалась помощь, чтобы перетащить самолет в более подходящее место.

Еле сдерживаясь, я встал и спрыгнул с крыла на лужайку, тогда как Рой Белгрэйд по-прежнему сидел в кабине, изучая карту; вид у него при этом был такой, словно он заблудился. Когда я подал знак, он расстегнул шлем.

— Мы в Уилмингтоне, Делавэр, — немного резко проговорил я.

— Я это прекрасно знаю, сэр. — Белгрэйд вернулся к карте. — Но я не вижу здесь бейсбольного поля, понятно?

— А вы думали, что оно тут было? — Этот человек оказался полуслепым! — Совершенно очевидно, что здесь общественный сад.

Я направился к усмехавшимся пожилым людям.

— Извините меня, джентльмены. Можете ли вы нам помочь? Чтобы снова взлететь, мы должны выкатить самолет на открытое пространство.

— Какого дьявола вы, парни, вообще решили приземлиться здесь? — Мелкие черты лица тощего мужчины выдавали типичного новоанглийского крестьянина; эти мрачные, сдержанные люди считали скупость добродетелью, а великодушие — смертельным грехом.

— У нас неисправен двигатель. Похоже, нам понадобится телефон!

По крайней мере, парк был окружен только низким забором, и мы без особых проблем могли выкатить самолет на открытое пространство.

— Если вы хотите вызвать полицию, то не беспокойтесь об этом. Взгляните, мистер Менг, что я вам говорил. — Его пухлый спутник указал на ворота, где уже собрались четыре или пять офицеров, одетых в форму.

Их явно смутил вид нашего аэроплана и тот урон, который он нанес муниципальным цветам. Я сразу направился к полицейским.

— Слава богу, вы здесь, господа! Разумеется, я приношу извинения за причиненные повреждения и гарантирую, что все пострадавшие получат возмещение. Мне очень жаль, что нам пришлось приземлиться здесь, но несколько крепких парней вроде вас смогут скоро вернуть нас в воздух.

Полицейские были людьми старой закалки.

— Не волнуйтесь, мистер. С нами вы окажетесь наверху быстрее, чем голубь, которого выпустили из ловушки. — Их начальником был седовласый гигант, вероятно, в прошлом боксер-профессионал.

Нас окружал обычный пригород, в котором обитали люди ниже среднего достатка. Фронтоны и башенки, свидетельствовавшие о былом процветании, терялись на фоне однотипных современных строений, а вдалеке одинокая высокая стена отделяла парк от офисного здания.

Рой Белгрэйд остался в самолете; он возился с какими-то инструментами. Когда мы приблизились, летчик выключил зажигание, сложил руки и усмехнулся нам.

— Что ж, джентльмены. Довольно необычная ситуация, а? — Он встал на ноги и перебрался из кабины на крыло, а с крыла спрыгнул на землю. — Извините за беспорядок. Конечно, мы заплатим городу. Мы из кино.

— Тогда вам следует встретиться с Дюпонами[27], - с некоторой гордостью заявил стоявший сзади полный юноша, не по сезону одетый в саржевый костюм и изрядно вспотевший. — Этот парк принадлежит им.

— Ну, я полагаю, что мы не слишком сильно их разорили! — почти враждебно ответил Белгрэйд. — Хорошо, мальчики. Подадите нам руку помощи? А где мы, между прочим? Это ведь не может быть Брэндивайн-парк[28].

— Он несколько маловат, мистер.

Прогулявшись вокруг самолета, сержант провел рукой по брезенту и восторженно изучил очертания машины.

— Я, знаете ли, никогда не видел ни одного из них вблизи. Даже во время войны. Я в восторге от вас, ребята. Нам лучше раздобыть какой-нибудь грузовик, а может, стоит отбуксировать вас на нашей машине. Кстати, вот там есть аэродром. Вы могли бы воспользоваться им. Какого черта вы не полетели туда?

— Все произошло слишком быстро. — Рой Белгрэйд снова смягчился и заговорил вежливо. Он хлопнул самого младшего полицейского по плечу. — Ну, ребята, не знаю, как бы мы справились без вас!

Мое беспокойство поутихло, но я не мог не связать внимание городских властей с пристальным интересом Министерства юстиции к моим старым контактам с Ку-клукс-кланом. Они не знали, что теперь клан жаждал моей крови.

И все же я, вероятно, убедил Каллахана в своей невиновности. Он, так или иначе, закрыл глаза на мои не вполне солидные документы. Конечно, проблемы с DH‑4 не могли быть слишком серьезными. Я предположил, что через пару часов мы снова отправимся в путь. Пока полицейские обсуждали трудный случай, я доверительно сказал сержанту Финчу, что буду особенно признателен за любую помощь.

— Сейчас я занят сверхсекретной работой, — сообщил я ему. — Если я не вернусь в Калифорнию в течение двух дней, последствия для страны могут быть самыми печальными.

Он отнесся к этим сведениям с должным вниманием.

— Сэр, отсюда до Вашингтона поездом — всего пара часов пути. Мы можем вернуть вас обратно, и вы в ближайшее время вновь отправитесь по своим делам.

Не следовало разочаровывать его, сообщая, что мы приехали вовсе не из Вашингтона; Рой Белгрэйд ухватился за это недоразумение и еще больше усложнил ситуацию.

— Мы должны непременно вернуться в Вашингтон сегодня ночью. — Он сурово сжал губы. — Профессор, видите ли, серьезный изобретатель. Вопрос национальной безопасности.

Я удивился, с чего это он решил вмешаться в разговор: теперь он противоречил сам себе и делал меня соучастником нелепого и бессмысленного обмана. Но это не имело для меня особого значения. У нас с мистером Белгрэйдом больше не будет никаких общих дел, как только он доставит меня, живого и здорового, в Нью-Йорк. Я уже наслаждался теплыми лучами солнца, которые били мне прямо в лицо. На северо-востоке Америки солнце светит почти так же, как в Киеве, оно наводит на мысли о степи и о моих казацких предках; воспоминания легко овладевают мной, и я очень часто плачу. Ничто не сравнится с подобными сладостными муками. Каждый русский понимает это.

Сержант Финч выразил некоторое беспокойство о моем здоровье, но я решительно ответил:

— Слабый приступ воздушной болезни, я полагаю. А может, сенная лихорадка.

Рой Белгрэйд ухмыльнулся и покачал головой. Мне пришло в голову, что он сделал большой глоток из бутылки, прежде чем присоединиться к нам. В воздухе чувствовался слабый запах виски. Я решил, что отныне не позволю ему баловаться выпивкой, пока мы не достигнем места назначения. По моим настояниям Белгрйэд принял предложение полицейских. Они согласились отбуксировать нас на аэродром. К этому времени у входа в парк уже собралась небольшая толпа. Там были в основном молодежь, дети и пожилые люди, которые задавали разные вопросы, стараясь доказать свои теории о том, как и почему мы приземлились на таком маленьком участке. Нас сопровождали два старика, которые с хозяйским видом объясняли, что мы с Белгрэйдом — правительственные агенты, испытывающие особое оборудование. Услышав стариковские рассуждения, я встревожился и почти уже решился заставить их замолчать, но тут из-за поворота широкой, усаженной деревьями улицы вылетел огромный «форд», резко затормозил около полицейской машины, и из всех его дверей посыпались люди в гражданской одежде, которые сжимали в руках большие пистолеты и тыкали ими в нашу сторону. Неужели Уилмингтон захватили бандиты из Чикаго?

Держа в руке длинный лом, с переднего пассажирского сидения «форда» поднялся их предводитель, смуглый обезьяноподобный гигант, он расстегнул пиджак, вытащил из большого жилетного кармана карточку и показал ее сержанту Финчу, на которого увиденное явно произвело впечатление.

— Чего вы от нас хотите, мистер Нильсен?

— Следите за этими парнями, пока мы проверяем самолет.

Нильсен подал знак своим людям. Вытащив оружие, они уверенно двинулись к DH‑4.

— Мы ждали вас в Брэндивайн-парке, Рой. — Нильсен с усмешкой глянул на моего пилота. — Партнер вас сдал. Теперь давайте посмотрим, где вы спрятали выпивку.

Он решительно подошел к самолету и ломом вскрыл фюзеляж. Это было совершенно бессмысленное повреждение.

— Прекратите немедленно! — закричал я. — У вас нет никаких доказательств. Я — честный путешественник, следующий в Нью-Йорк! — Но именно в этот момент я вспомнил, что совсем недавно видел ящики, переполненные фирменными бутылками Белгрэйда. — Я — платный пассажир, сэр! — настойчиво заявил я.

Мистер Нильсен не обратил на мои слова внимания, а сержант решительно положил руку мне на плечо.

— Я не понимаю этого, мистер, но мы все уладим в штабе. Почему бы вам, джентльмены, не успокоиться? Садитесь в машину и позвольте этим ребятам выполнять их работу.

— Мой багаж в самолете.

— Тогда вещи вам вернут.

— Должно быть, кто-то подложил мне все это, — неубедительно заявил Рой Белгрэйд.

Даже меня его слова немного позабавили.

Конечно, они обнаружили спиртное в ящиках для багажа. Это был не самый важный трофей для полиции, и я заподозрил, что им слили информацию люди, обиженные на то, что Белгрэйд с партнером вмешались в их бизнес. Теперь я понял, в чем был смысл других остановок. В обоих случаях меня слегка удивило, как стремительно Белгрэйд находил помощь и как быстро мы вновь поднимались в воздух. Пассажирские перевозки были просто маскировкой для его бутлегерства! Я по-настоящему разозлился. Его преступные действия угрожали всему! Еще оставалось много времени до прибытия корабля, но теперь мне придется ехать на поезде. Между тем я не мог предсказать, как скоро полиция поймет, что я с бутлегерами не имел ничего общего. Пока мы сидели рядом на задних креслах полицейского автомобиля, я мог только буравить взглядом Белгрэйда, который закурил сигарету и, насвистывая, стал ждать следующего поворота судьбы.

По сигналу человека в штатском полицейские втиснулись вместе с нами в автомобиль и поехали по широкой, укрытой тенью листвы дороге вдоль реки, в которой отражались спокойные небеса и темно-зеленые деревья. Тихие дневные улицы жилых кварталов Уилмингтона скоро сменились рядами магазинов и офисных зданий; дороги заполнили трамваи, автобусы, грузовики и легковые автомобили; нас окутал запах масла и человеческого пота; все свидетельствовало о том, что мы попали в быстро развивающийся промышленный город.

Мне следовало как можно скорее связаться со своими знакомыми, Ван дер Клирами. У этих могущественных горнозаводчиков я гостил примерно полтора года назад. Они не могли позабыть об этом, хотя бы из-за федерального агента, который проник в их дом, чтобы побеседовать со мной по делу моего пропавшего партнера Роффи. Такая ассоциация была не особенно приятной, но я хорошо помнил, что Ван дер Клиры оставались совершенно дружелюбными во время этого прискорбного инцидента. Они, по крайней мере, могли бы поручиться за меня перед властями. В конце концов, я впутался в ничтожные разборки бутлегеров во время передела зон влияния. Ван дер Клиры, конечно, скоро поняли бы, что человек моего положения не станет добровольно браться за подобные дела.

Полицейский участок располагался в довольно милом и изящном особняке; нас с Белгрэйдом поместили в отдельные комнаты. Меня решил расспросить сам капитан Нильсен. Это заставляло предположить, что он уже поверил в мою невиновность. Комната оказалась весьма удобной, с высоким зарешеченным окном, раскладушкой, двумя стульями и столом с настольной лампой. Свет лампы был довольно ярким для моих глаз, но в остальном я не заметил ничего зловещего. Мистер Нильсен сел на один из стульев, а я так и остался на кровати. Он спросил, не возражаю ли я против курения; когда я жестом выразил согласие, он достал сигару и щелкнул зажигалкой.

— Насколько хорошо вы знаете Роя Белгрэйда, мистер Питерсон? — Он посмотрел на листок, который заполнил после нашего прибытия дежурный сержант. — Как часто вы пользовались его услугами?

— Я его ни разу не видел до вчерашнего дня, — ответил я. — Я тороплюсь, мне нужно встретить корабль. Я работаю на машиностроительную компанию на Западном побережье — она также имеет интересы в кинобизнесе, — и очень важно, чтобы я вернулся как можно быстрее. Компания оплатила мне перелет. Я даже не договаривался с самим Белгрэйдом. Предлагаю вам связаться с его работодателями, с «Западным авиационным сервисом».

— Насколько нам известно, мистер Питерсон, «Западный авиационный сервис» — это Рой Белгрэйд, один самолет и местный контракт. Мы только что арестовали все оборудование. — Он удовлетворенно выдохнул дым — как будто лично руководил задержанием Легса Даймонда[29] и его банды.

— Поздравляю, капитан. — Я встал с лежанки. — Теперь я хочу попросить вас связаться с мистером Джорджем Ван дер Клиром, моим другом; предложите ему поручиться за меня. Он скажет, что я — ученый.

— И вы ничего не знали о преступных действиях Белгрэйда?

— Откуда?

— Вы видели бутылки в его ящиках?

— После того, как я поднялся на борт, да. Я намеревался сообщить об этом властям, как только мы окажемся в Нью-Йорке. Но, поймите, я думал, что предупреждать его было бы неразумно. Эти люди берутся за оружие так же легко, как я берусь за логарифмическую линейку!

Я почти убедил Нильсена. Я по-дружески протянул ему руку.

— Если бы вы смогли максимально ускорить это дело, капитан Нильсен, я был бы вам очень благодарен.

— Вы готовы сделать заявление для нас?

— Я испытываю только ненависть к людям, которые подобным образом злоупотребляют своими обязанностями. Мои моральные принципы хорошо известны. Я публично выступал на эту тему. Я видел, что Белгрэйд сделал две остановки, я видел, что он укладывал ящики в грузовики, ожидавшие в Колорадо и в Огайо. Этот человек — обычный преступник. Дайте мне полчаса, и я представлю четкое описание всего «бизнеса». Тем временем, если вы сможете связаться с Ван дер Клиром…

— Это — хорошая сделка, — сказал Нильсен. Вытащив изо рта сигару, он встал. — Я попрошу принести бумагу, и вы сможете написать свое заявление. Если этот Ван дер Клир поручится за вас, вы продолжите путешествие.

— Но как же самолет?

— Конфискован. Вам придется сесть на поезд до Нью-Йорка, мистер Питерсон.

Я еще сильнее разозлился на Белгрэйда. Когда настало время сделать заявление, я постарался высказаться так, чтобы мой прежний Икар в течение долгого времени не смог расправить крылья. Потом я заволновался — оказалось, что возникла проблема, связанная с мистером Ван дер Клиром.

— Похоже, он не желает вас признавать, — сообщил мне Нильсен.

Я попросил его упомянуть в разговоре имя миссис Моган. К тому времени уже стемнело, а моя маленькая девочка должна была сойти на берег с борта «Икозиума» следующим утром. Мистер Нильсен заверил меня, что последний поезд отправится не раньше полуночи. Он снова отошел к телефону и через некоторое время вернулся. Выглядел он довольно мрачно.

— Вы в порядке. Ван дер Клир говорит, что готов все подтвердить. Он также попросил меня передать, что при других обстоятельствах был бы рад встретиться с вами снова, но, к сожалению, — Нильсен улыбнулся мне, — сейчас он не может приветствовать вас лично и желает вам поскорее добраться до Нью-Йорка.

— Он всегда был джентльменом. — Я вздохнул от облегчения. У меня оставалось больше часа на то, чтобы попасть на станцию. Сумку мне вернули, и я подтвердил, что ее содержимое в целости и сохранности. Мне очень повезло: я хранил свою дозу «снежка» не в сумке, а в кармане. — Не окажете ли вы мне любезность… Можете вызвать такси?

— Мы сделаем кое-что получше. Мы сами удостоверимся, что вы сядете на поезд.

Теперь их отношение ко мне переменилось, они поняли, какие у меня значительные связи в стране, но я был слишком хорошо воспитан и не хотел использовать в своих интересах эту новую ситуацию. Пока мы дожидались автомобиля, я заговорил о городе и его проблемах и уверил полицейских, что разрабатываю планы, которые когда-нибудь позволят реконструировать мануфактуры и избавить мир от дыма и грязи.

— Хорошие условия труда облагораживают рабочих и демонстрируют гуманизм работодателей, — произнес я. — Чистый рабочий — счастливый рабочий.

— Я за это выпью. — Нильсен, казалось, пришел в восторг. — Сделайте такое дело — тогда я куплю порцию и вам.

Машину подали не раньше половины двенадцатого.

— До станции пять минут, — заверил меня Нильсен, отдав мне сумку. Вместе мы вышли на тихую улицу. За углом с лязгом скрылся трамвай, его огни неровно мигали. За рулем прибывшего автомобиля сидел мужчина, одетый в форму. Нильсен открыл дверь и помог мне забраться в салон.

— Проверь, чтобы он сел на поезд в одиннадцать пятьдесят одну, — сказал он водителю.

Тут я впервые понял, что он со мной не поедет.

— Я вам очень признателен, капитан.

— Не стоит благодарности. — Он коснулся края шляпы. — Хорошо проведите время в Нью-Йорке, профессор.

Тут автомобиль рванулся с места, сирена завыла как дикая птица, а меня отбросило на спинку сиденья.

— С чего такая спешка? — спросил я. — Капитан сказал, что до станции всего пять минут.

— Верно. — Водитель очень резко свернул. — Но он позабыл, что рейса в одиннадцать пятьдесят одну больше нет. Последний поезд теперь отбывает в Нью-Йорк в одиннадцать сорок.

— А сейчас сколько?

— Одиннадцать сорок.

Мы помчались под гору мимо офисных зданий и отелей, миновали два светофора, пересекли рельсы, услышали долгий, внушительный гудок большого локомотива и прибыли на станцию как раз вовремя, чтобы увидеть, как вагоны ровно покатились в темноту; дым, поднимавшийся над поездом, напоминал о тех насмешливых духах, которые порой проникают в мои грезы.

Я пришел в отчаяние. Я сидел, неспособный говорить, и смотрел, как от станции к автомобилю бежит человек в форме. На мгновение я решил, что водитель собирается попросить его дать сообщение по телеграфу и остановить поезд, но на самом деле речь шла о какой-то краже около морского терминала.

— Напротив есть отель. — Полицейский распахнул дверь машины. — Вы можете сесть на первый рейс утром.

С этими словами он оставил меня; я застыл в нескольких шагах от железнодорожной станции, а служащий сообщил мне, что первый утренний поезд отправится не раньше восьми и что отель — очень хорошее, чистое «деловое» заведение, где можно вполне прилично отдохнуть. К этому моменту я от волнения начал выражаться довольно невнятно. Я рассказал ему, насколько серьезно положение. Я должен был быть на причале, когда судно бросит якорь в гавани. Эсме, совершенно невинной, в Нью-Йорке угрожало множество опасностей. Служащий сказал, что не может помочь мне. Его ни капли не интересовало, встречу я корабль или нет. Мне в голову пришло несколько пугающих возможностей. Я указал на задворки станции; там виднелось множество больших теней — локомотивы стояли под парами.

— Вы говорите, что никаких поездов нет. А куда же идут они?

Он ответил мне, что это товарные, и рассмеялся.

— Вы можете попытаться прокатиться вместе с бродягами. Но будьте осторожны. — Он захихикал. — Вас ждут полисмены и ниггеры… Возможно, от вас мало что останется к утру! — Он снова указал в сторону отеля и посоветовал мне отправить на корабль телеграмму и сообщить, что я немного опоздаю, а потом поспать несколько часов.

Я уже не обращал внимания на этого дурака. Я подумал о том, что следовало бы найти такси, но я сомневался, что даже сотни долларов, лежавших в моем бумажнике, хватит на оплату проезда до Нью-Йорка, а еще надо было отыскать кого-то, кто согласится меня везти. Я просто вышел из себя. Я поднялся по лестнице к дверям вокзала, но служащий заперся, опустил жалюзи и не собирался отвечать на мой стук. Я пришел в замешательство и просто сел на ступеньки, обхватив голову руками. Потом гудки поездов с соседних путей напомнили мне, что существует и другой способ добраться до Нью-Йорка за несколько часов. Я помчался по лестнице и окунулся в хаос стали и пара. Я собирался подкупить какого-нибудь машиниста, чтобы он позволил мне проехаться с ним в кабине. Я слышал, что именно так обычно поступали коммивояжеры, у которых были срочные дела.

Я дважды падал, пока мчался к железнодорожным путям; оба раза я поднимался и собирал свои вещи; я потерял шляпу и даже не остановился, чтобы ее отыскать. В третий раз я упал всего в нескольких ярдах от тормозного вагона ближайшего поезда и теперь поднялся с помощью крупного неопрятного человека, который, судя по его дыханию, мог быть постоянным клиентом Роя Белгрэйда. Мою сумку подобрал один из его оборванных спутников, все они казались желтоглазыми бездельниками и бродягами. Я считал таких чем-то вроде людской накипи, собирающейся вокруг мест обитания богачей, — подобные типы рассчитывают на объедки с барского стола, они готовы на мелкие преступления в случае необходимости, но слишком трусливы для того, чтобы представлять серьезную угрозу.

— Спасибо, дружище. — Я покровительственно потрепал по спине крупного мужчину. — Проводите меня к ближайшему поезду, который едет в Нью-Йорк, и я в долгу не останусь. Пятьдесят центов каждому! Поторопитесь! Я — полицейский в штатском, и у меня срочное дело!

На их мрачных лицах появились улыбки. Один из бродяг даже поклонился мне. То, что случилось в следующие несколько секунд, мне всегда было трудно объяснить. Я почувствовал сильный удар в почки и снова повалился на руки и колени. Ботинок на металлической подошве врезался мне в лоб, и я ослеп и закричал от боли. Я почувствовал еще один сильный удар в бедро и услышал, как гортанный голос сказал что-то о «траханых северных ублюдках»; потом я потерял сознание. Уже в тот момент мне стало ясно, что клан никогда не сбивался с моего следа и что я совершенно напрасно упомянул имя Ван дер Клира. Очевидно, он по-прежнему был связан с этим извращенным псевдокланом, что уничтожил старых чистосердечных идеалистов, теперь заключенных в тюрьму за преступления, которых они не совершали, или рассеянных по всему континенту. Меня очень хитроумно заманили в ловушку.

Я очнулся и снова услышал крики. Тот, кто стаскивал с меня туфли, внезапно остановился и выругался. Потом я почувствовал, как моих ран коснулась теплая рука, и поначалу подумал, что бандиты решили прикончить меня. Но рука просто нащупывала пульс.

— Вас сильно ударили?

Я услышал низкий спокойный голос своего спасителя, принадлежавшего к лучшему типу темнокожих людей. Никто никогда не сможет назвать меня расистом. Я первым готов рассказать историю о том, как негр спас мне жизнь, единолично разогнав белых, собиравшихся убить меня. Цепные псы Ку-клукс-клана, которые действовали в темноте, как трусы, — вот и все, что осталось от поклявшихся истребить мирское зло линчевателей в масках. Их предали двойные агенты, проникшие в орден, агенты из разных зловещих сект, объединенных только общей целью — уничтожить лучших и благороднейших представителей христианского мира. Темнокожий гигант помог мне подняться. Я страдал от боли почти так же, как после предыдущего нападения клана. Я стал в некотором роде экспертом по их жестоким приемам. Потом я проверил, на месте ли бумажник, и обнаружил, что его унесли нападавшие — заодно с моим левым ботинком, пальто, сумкой и поясом.

— Мы отведем вас к полицейским, — заявил благородный темнокожий.

Как большой дружелюбный пес, он присоединился ко мне по причинам, о которых было известно лишь ему самому. Я выразил признательность своему спасителю и уточнил, что он получит хорошую награду, как только мы доберемся до Нью-Йорка и я смогу телеграфировать в Лос-Анджелес насчет денег. Ich furchte, die Tiere betrachten den Menschen als ein Wesen ihresgleichen, das in höchst gefährlicher Weise den gesunden Tierverstand verloren hat…[30]

— Но наша первоочередная задача, — сообщил я, — добраться туда на рассвете. Я должен встретить корабль своей возлюбленной, когда он бросит якорь в порту. Моя невинная подруга ничего не знает об Америке.

Этот человек, очевидно, сочувствовал мне. Он помог мне пройти вдоль путей к шумным локомотивам, к смраду дыма и яркому свету фонарей, к сиянию отполированного металла, масляным бликам и искрам, которые вылетали из труб котельной.

— Поезд уже под парами. — Негр указал на массивный грузовой локомотив, находившийся слева от нас. — И его неплохо охраняют, так что нам нужно вскочить на подножку, когда он тронется, иначе копы наверняка нас схватят.

— Вы тоже едете в Нью-Йорк?

— Странник, — сказал мой темнокожий ангел-хранитель, — отныне я.

И он поднял большую курчавую голову и открыл красногубый рот; его громкий смех едва не оглушил меня. Я чувствовал то же, что, должно быть, чувствовал Андрокл[31], которому оказала помощь некая тварь из джунглей, чьи побуждения имели мало общего с принципами более развитых существ. И все же было какое-то особое достоинство в облике моего спасителя; была в нем верность, которой многие цивилизованные белые могли бы завидовать и подражать. Умный негр, как и умная женщина, признает свою ограниченность так же, как свои природные навыки и добродетели, и подчиняется какому-то достойному джентльмену, который ценит и уважает его за то, чем и кем он является. Это — естественный симбиоз. Заметьте, я не говорю о «превосходстве» и «неполноценности», только о различии. Мало найдется разумных людей, которые подвергнут сомнению свойственное белому человеку от природы понимание технологии и основ цивилизованного мира или его искушенность в вопросах политических и религиозных институтов; именно эти вещи, конечно, поставили нас на пару ступеней выше других на огромной Лестнице Цивилизации. Не совершайте ошибки. Я первым готов протянуть руку моим развивающимся родичам, но это совсем не значит, что я готов искусственно поставить их на ступень выше себя. Что хорошего это может принести? Многие негры искренне уверяли меня, что они не хотят подобного неестественного возвышения, точно так же большинство женщин свысока смотрят на так называемых суфражисток и феминисток, что выставляют себя дурами, смехотворно подражая мужчинам. Зачем перенимать недостатки расы, которой завидуешь, не замечая достоинств расы собственной? Я никогда не понимал таких желаний. Мы, русские, инстинктивно улавливаем основные принципы жизни, постигаем великие силы, которые всегда управляют природой и которые определяют наши судьбы. Женщина служит мужчине, но мужчина также служит женщине, все играют свои роли, и полная гармония может обеспечить поистине небесное блаженство. Таковы отношения хозяина и слуги, священника и Бога. Христианство подтверждает эти факты. Почему мы всегда забываем о простых истинах или игнорируем их?

К своему огромному облегчению, я обнаружил в кармане жилета пакет с кокаином. Вскоре я смогу избавиться от жестокой боли. Решившись последовать за этим добросердечным негром (имя которого, по его словам, было мистер Джейкоб Т. Микс), я уже планировал предложить ему в Лос-Анджелесе постоянную работу в качестве своего слуги. Без всякой вины он оказался в затруднительном положении, став жертвой предубеждения в обществе, где его могли использовать в негритянских полках, но не нуждались в его услугах в мирное время. Конечно, таков был тяжкий урок «эмансипации». Кому нужна свобода, если нет достойной работы?

Словно в тумане, я хромал вдоль путей, перепрыгивая через шпалы и рельсы, пока не добрался до медленно двигавшегося товарного поезда и мой новый друг почти не забросил меня в вагон. Я поскользнулся на маслянистой древесине и снова ударился головой. Перевернувшись, я увидел мистера Микса; полы его большого изодранного пальто разлетелись так, что он напоминал Старого морехода с гравюры Доре; его фигура заслонила весь вход в вагон. Потом Микс повернулся и со стуком захлопнул раздвижную дверь.

— Мы будем сидеть в темноте, пока не проедем город, — сказал он.

Это меня вполне устраивало, поскольку я мог теперь втайне воспользоваться кокаином. Я не предлагал «снежок» своему спутнику, да он и не ожидал ничего подобного. Есть большая разница между тем, как кокаин воздействует на белых, и тем, что происходит после приема «лекарства» с типичным негроидом. Кроме того, я услышал звук открываемой бутылки.

— Тебе стоит сделать глоток, пока не заболели эти ссадины, — пробормотал мой добродушный Пятница, но я отказался.

Я уже чувствовал себя значительно лучше: я знал, что приближаюсь к городу — и к Эсме.

Когда Джейкоб Т. Микс зажег крошечную карманную масляную лампу, вагон внезапно озарился дивным сиянием, которое превратило каждую соломинку в золото, каждый моток проволоки — в серебро; мы как будто оказались в каюте старинного корабля, что мягко качался на волнах, словно огромная уютная колыбель. Дружелюбное лицо мистера Микса — большое, покрытое шрамами — приблизилось ко мне, и мой спутник с грубоватым добродушием поинтересовался, не хочу ли я глотнуть из его бутылки и немного поспать.

— Сколько времени пройдет, прежде чем мы доберемся до Нью-Йорка? — спросил я.

— Пять или шесть часов, я полагаю. Он едет медленно, этот старый поезд, но он надежен. Только нам надо остерегаться копов. В такие часы они могут прятаться, а потом оказаться прямо рядом с тобой. Но держись за меня, Макс. Я провожу тебя к твоей лодке. Девушка тебя ждет? Она из другой страны?

В основном он был прав, так что я не стал ничего уточнять. И пока мистер Микс рассказывал какую-то историю о нигерийском моряке, которого он когда-то знал, и повторял африканские предания, услышанные от нигерийца, — я погрузился в полусон, где обрел утешение, увидев нас с Эсме, принца и принцессу Голливуда среди холмов и долин Калифорнии, предвестников и воплощений неизбежного и великолепного Будущего.

Как предусмотрительны они были, эти идиоты! «Was ist Originalität?»[32] — спрашивает Ницше. Я могу ему ответить. Это — то, что большинство инстинктивно уничтожает. И как старались уничтожить меня! Но все-таки я выжил. Я все еще жив! Они не смогли меня одолеть.

И даже тогда я знал, что не могу погибнуть. Миссис Корнелиус сказала мне это всего пару недель назад, когда пришла в мой магазин в поисках нового свитера для своего мальчика. «Ты просто непобедим, Иван!» Возможно, именно поэтому у нас всегда были с ней такие особые отношения. У нас есть общее, весьма завидное достижение — мы пережили большую часть двадцатого века.

Настроив фитиль своей миниатюрной лампы так, чтобы она давала только минимум света, мистер Микс открыл книгу, отметив с некоторым удивлением мое спокойствие и способность быстро восстанавливать силы.

— Ты не так уж слаб для белого мальчика.

— Мы, Питерсоны, — сказал я ему, — очень выносливы.